Не смотри на меня!

***

No me mires,

Que por dos caminos

Van nuestros destinos.

No me mires mas.

— Грустная песня! — прокомментировала Катя.

Сидевший напротив Никита удивлённо уставился на девушку:

— Ты знаешь, как она переводится?

— Ну да. Я учила испанский в универе.

— А чего она грустная?

— Потому что заканчивается: «У нас разные дороги. Не смотри на меня больше».

Девушка даже испугалась на мгновение. Очень не хотелось бы, чтобы для них с Никитой эта песня стала пророческой. Впрочем, через мгновение Катя отбросила надуманные страхи. Ведь Никита здесь, рядом, смотрит на неё влюблёнными глазами. К тому же песня Лолиты Торрес из фильма «Возраст любви» уже закончилась, и просторный зал «Шоколадницы» огласила другая песня. Весёлая или грустная, Катя сказать не могла, ибо пел её Джо Дассен на французском языке, которого девушка не знала.

— У нас испанка была такая классная — Надежда Максимовна! А ещё у нас в группе был парень — Рубен Атанесян — всё время над ней прикалывался.

— Нерусский, что ли? — спросил Никита.

— Ну да, армянин.

— Ну, армяне — это ещё ничего. А вот чечены — полный отстой! Надо было с ними не цацкаться, а реально кинуть атомную бомбу.

— Да ладно! Не все же, наверное, отстой, есть и нормальные.

— Да все они бандюки и террористы! И русских ненавидят до зубовного скрежета, — Никита поднёс к губам стопку водки и сделал глоток. — Но мы их во Вторую чеченскую круто отделали! Помню, в Аргуне заходим в хибару — там одна баба лепёшки печёт. И две дочки, одной пятнадцать, другой около десяти. Ну, мы их обеих у мамашки на глазах и оттрахали. Они там визжали, как свиньи недорезанные!

С этими словами парень запрокинул голову и расхохотался — так, что сидевшие за соседними столиками невольно обернулись.

— А один раз подъезжаем к селу, а там пацаны бегают. Ну, мы их как шмальнём из БТРа — у них мозги нахрен повылетали! А Ванька Скворцов, слабак: «Вы чё, мужики, тут же дети!». Ну, мы его потом сапогами отметелили, чтоб не ссал!

Никита отпил ещё глоток водки. Катя с полминуты ошеломлённо молчала.

— Никит, ты сейчас пошутил, да?

— Ну, я их реально, этих нохчей. Они нас, русских, убивали — пусть теперь получают, что заслужили!

— Ну, а женщины и дети тут причём? — Катя отказывалась верить собственным ушам.

— Не понял! Тебе чё, их жалко?

— Ну вообще-то...

— Всё понятно! — лицо Никиты неожиданно исказилось яростью. — Чеченских ублюдков, значит, пожалела, а на русских, которых они убивали, тебе плевать! Да ты, шваль, вообще долбанутая на всю голову! Под либерастов, шлюха, ложишься! Да пошла ты на хрен!

Глаза его, прежде такие влюблённые, теперь смотрела на Катю с нескрываемой ненавистью. Мгновенно встав из-за стола, он быстрым шагом направился к вешалке, по пути толкнул официантку, да так, что она с трудом удержалась на ногах, и надев пальто, вышел прочь.

Катя, как заколдованная, смотрела на дверь, через которую только что ушёл Никита. Любимый и любящий Никита… Насильник и убийца детей… Как же так?

Ещё в школе, когда изучали по истории Вьетнамскую войну, Катя всей душой осуждала американского лейтенанта — не то Колли, не то Келли, и его солдат, которые расстреливали женщин и детей. И гордилась тем, что русские солдаты, описанные Толстым в «Войне и мире» и запечатлённые в фильмах про адмирала Ушакова и «Гусарской балладе», никогда себя так не вели. А тут — изнасилование, расстрел из БТРов. И не кто-нибудь, а Никита.

«Да ты и раньше могла просечь, что он за кадр, — шептал девушке её внутренний голос. — Вспомни дворняжку».

А ведь было такое — гуляли как-то с Никитой, и тут у Катиных ног стала тереться дворовая собачонка. Увесистый пинок — и дворняжка, жалобно скуля, отлетела к кирпичной стене подъезда.

«Никит, ты чего?», — крикнула тогда Катя.

На что парень, улыбаясь, ответил:

«Ты ж боишься собак. Я всё ради тебя».

Да, он знал, что она боялась их с самого детства. Но ведь можно ж было шугануть, отодвинуть. Зачем было пинать несчастное животное со всей дури?

Или вот недавно — был жуткий гололёд, и соседский пацан Пашка, потеряв равновесие, упал. Никита заразительно хохотал на весь двор. Катя так и не поняла, что смешного её возлюбленный нашёл в падении ребёнка.

Теперь же в мозгу девушки всё явственнее проступала мысль: он просто обыкновенный садист. И этого садиста она полюбила всем сердцем. Если бы Никита выражал сожаление, раскаяние, Катя ещё могла бы найти любимому оправдание, постаралась бы его понять. Но как понять, как оправдать его явную гордость за содеянное? Чем он, в таком случае, лучше тех бандитов, что свирепствовали там в девяностых? Чем он лучше того лейтенанта или немецких фашистов, которые жгли и вешали женщин и детей?

За окном зима бушевала порывистым ветром и вьюгой, нещадно морозила лужи, превращая воду в лёд, наметая сугробы в половину человеческого роста. Такая же холодная зима царила в душе и девушки. И ни теплота «Шоколадницы», ни царящий в помещении уют не могли её согреть. Словно вместе с любовью злым ветром выдуло тот огонёк, что давал жизнь и счастье. От холода и пустоты хотелось выть вместе с вьюгой. Или забыться хотя бы ненадолго.

— Принесите, пожалуйста, «Маргариту», — попросила Катя подошедшую к столику официантку. — Без льда.

Вскоре бокал стоял перед ней, и девушка, потягивая коктейль через соломинку, рассеянно смотрела в окно на залитую светом фонарей улицу, на люстры на потолке, на сидящих за столиками людей.

«Позвонить, что ли, Зойке?».

Почти разряжённый аккумулятор (вот голова дырявая — забыла с вечера смартфон зарядить!) дышал на ладан. Но всё же удалось набрать номер подруги.

— Алло!

— Привет, Зой! Ты ещё на работе?

— Да нет, уже иду. А что?

— Слушай, может, посидим в «Шоколаднице»?

— А как же ужин с Никитой?

— А никак!

— Вы чё, поругались?

— Да вообще с концами.

— Ты сейчас где?

— В «Шоколаднице».

— Давай говори адрес… Окей, я тогда приеду. Чао! До встречи!

Чтобы заглушить боль по утраченной любви, а заодно и скоротать время ожидания подруги, Катя заказала бокал чилийского вина. Сладкая кроваво-красная жидкость приятно согревала, даря ощущение радости от жизни...

Девушка плохо соображала, как, расплатившись, оделась, вышла из кофейни. Её нестерпимо клонило в сон, глаза слипались на ходу. Улица, прежде хорошо знакомая, казалась загадочной, словно находилась не в Москве, а на какой-то другой планете. К тому же покачивалась вправо-влево, из-за чего трудно было удержаться на ногах. Свет фонарей и уличных гирлянд расплывался в глазах, смешиваясь в большие светлые пятна. И куда идти, попробуй разобраться. Куда? А всё равно. Лишь бы поскорее добраться до дома и завалиться в постель.

Качаясь в такт с улицей, Катя прошла пару перекрёстков, свернула во двор панельной девятиэтажки. Вдруг улица резко качнулась в сторону, и девушка, потеряв равновесие, упала в сугроб. Попыталась встать, но сил на это уже не хватало. Да и не всё ли равно? Глаза сами собой закрылись, преподнося приятные картины.

Вот она пятилетняя бегает по хрустящим сугробам, пытаясь поймать ладошками снежинку. «Котёнок, пойдём домой», — говорит бабушка. Но девочке не хочется домой, она ложится в снег: «Не пойду!».

А вот счастливые зимние каникулы. Она первоклассница, летит на санках с высокой горки вместе с Зоей навстречу ветру. Но у подножия санки сталкиваются с санками какого-то мальчика, и обе девочки падают в сугроб.

А вот новогодняя ночь. Кате лет десять. В квартире наряженная блестящими шариками ёлка, повсюду витает запах мандарин и сосновых шишек. Она с родителями только что вернулась с весёлой вечерней прогулки. За окнами слышатся звуки разрывающих ночную тьму хлопушек. По телевизору идёт «Возраст любви». Героиня Лолиты Торрес поёт «No me mires». Девочка пока не понимает из этой песни ни слова, но уверена, что сама она, в отличие от Соледад, осталась бы с любимым вопреки всему.

А вот та же песня звучит в исполнении Наталии Орейро в сериале «В ритме танго». Но теперь Катя знает испанский и охотно подпевает ей. За окном — снежные сугробы, а в дачном домике уютно горит камин...

***

Пробуждение было болезненным. Голова раскалывалась так, словно по ней со всей мощи ударили кирпичом. С трудом открыв глаза, Катя обнаружила, что лежит на диване в джинсах и водолазке, укрытая пледом. Но нет — не у себя дома. И не у Зои. Комната была абсолютно незнакомой.

— Чё за фигня? — подумала девушка вслух. — Где это я?

Но как она ни напрягала память, не смогла вспомнить, как сюда попала.

«Да, я ж вчера с Никиткой разругалась… напилась в хлам… А потом? А что потом — не помню».

Девушка осторожно встала с дивана и направилась к закрытой двухстворчатой двери. Но не успела и притронуться к ней, как дверь открылась, и на пороге появился смуглый мужчина лет за пятьдесят, в джинсовой рубашке, с накачанной фигурой — явно кавказской национальности. Кавказец...

«Блин! Кажется, мне за Никитку прилетело!».

Не успело Катино воображение в красках нарисовать, как этот кавказец будет её зверски насиловать, а после — убьёт, как он с явным акцентом сказал:

— Доброе утро! Ты как?

— Н-нормально, вроде бы, — произнесла девушка несколько рассеянно.

— Яичницу будешь?

— Спасибо, не откажусь.

«Так, кажется, насиловать и убивать меня не собираются», — мелькнула в голове утешительная мысль.

Отчего-то девушке казалось, что когда планируют сделать что-то подобное, не предлагают яичницу и вообще не разговаривают столь доброжелательно.

— А где я, собственно? И кто Вы?

— Я Умар, — представился кавказец. — Ты лежала в сугробе. Я принёс тебя к себе в квартиру.

В сугробе… Точно, она же упала. А на улице вчера было минус пятнадцать.

«Да у тебя, Катюх, по ходу, второй день рождения!».

— Как тебя звать по имени?

— Катя.

— Ну, ты, Катя, пока умойся, приведи себя в порядок. Ванная здесь, туалет вот здесь. А я пока пожарю яичницу. Два яйца хватит?

— Да. Спасибо большое!

«Ну, и рожа у тебя, Катерина! — думала девушка, критически рассматривая своё отражение в зеркале в ванной. — Радуйся, что вообще живая! Если бы не этот Умар, сейчас бы реально лежала в морге!».

На кухню Катя двинулась неуверенным шагом. Умар смотрел на неё как учитель на нерадивую двоечницу, отчего девушка чувствовала себя неловко. Угораздило же так наклюкаться! Что он теперь будет о ней думать?

— Спасибо Вам, Умар! Вы же меня реально от смерти спасли!

— Да не за что. Рад, что ты в порядке!

— Вы не подумайте, я не какая-нибудь там алкашка. Просто горе у меня.

— Думаешь, это лучший выход? — пожал плечами Умар.

— Не, на самом деле и не выход никакой. Блин, думала, Никитка нормальный парень, а он...

— Значит, просто не твой человек.

— Если бы человек! А то урод полный! Кстати, а что Вы делаете, когда совсем хреново?

— Молюсь Аллаху. Если Всевышний посылает испытание, то даст силы с ним справиться. Тебе чай или кофе?

— Даже не знаю, — замялась Катя. — А Вы что будете?

— Я по утрам пью кофе с ежевичным сиропом.

— С ежевичным?

— Да, мой любимый. Будешь?

— Давайте. Попробую хоть, что это такое.

Сочетание и вправду оказалось необычным — горечь кофе, смешанная с чуть кисловатым сиропом. Прежде Катя пробовала только с шоколадным, ванильным и карамельным и даже подумать не могла о том, что, оказывается, его можно и с ягодным.

— У нас на Кавказе хорошо растёт ежевика, — сказал тем временем Умар. — Там сироп ароматнее.

— А Вы с Кавказа?

— Да, из Грозного.

— Вы чеченец? Простите за вопрос.

— Да, я чеченец. Не вижу ничего страшного в этом вопросе.

— А чем в Москве занимаетесь? Если, конечно, не секрет.

— Да какой секрет? Работаю в правозащитной организации. Занимаюсь расследованием пыток и похищений на Северном Кавказе, поиском без вести пропавших.

— А что, там реально пытают и похищают? Сейчас же там вроде всё норм.

— И пытают, и похищают, и убивают. Там это обычная практика.

— Да, жесть!.. Кстати, я это, ничего неприличного не вытворяла? А то была такая бухая, ничего не помню.

— Да нет. Ты спала, как убитая. Ну, разве что пела что-то на иностранном языке.

— No me mires?

— Да, что-то похожее.

— А Вы испанского не знаете?

— Испанского не знаю. Я и по-русски плохо говорю. Правда, греческий худо-бедно выучил. По самоучителю. Поспорил с братом на коробку пахлавы.

— Греческий, по самоучителю? И как?

— Так себе. Но когда я поехал на Кипр, было такое ощущение, что из туристов я один во всей гостинице хоть что-то знаю по-гречески. Хотя там и по-русски понимают. Другим говорили: «Хэллоу» или «Привет», а мне — «Калимера».

— А брат в итоге купил пахлаву?

— Как и обещал. Потом все вместе её и съели.

— Круто! А мы с Зойкой ещё когда в школе учились, поспорили, что в «Дикой Розе» — ну, сериал был такой… Ёлки! Я ж подвела Зойку! Договорились, что она приедет, а я забыла — попёрлась домой. Вот дура! Надо позвонить ей.

Однако смартфон был выключен и на все попытки включить его, жаловался, что батарея разряжена.

— А ладно! — махнула рукой Катя. — Лучше приду к ней, посидим, поболтаем. Спасибо Вам, Умар, за всё! Я тогда пойду.

— Счастливо, Катя! Дай Бог тебе встретить свою настоящую судьбу!

***

Через пару часов Катя сидела на кухне Зоиной квартиры и, заедая чай кусочком принесённого ею же вафельного торта, рассказывала подруге, как рассорилась с Никитой, как напилась с горя, и как её спас чеченский правозащитник.

— Прости, Зой, я реально была такая бухая — совсем забыла, что мы договорились встретиться.

— Да всё нормалёк! — утешила её Зоя. — Я вон когда ехала, в пробке полчаса проторчала. Авария была на дороге. Звонила, а у тебя телефон недоступен.

— Так у меня разрядился.

— А я прихожу, тебя нет нигде. Думала, надоело ждать, домой пошла. Да, от Никитки, конечно, фигею. Что, реально так и сказал, что стрелял детей из БТРа?

— Реально так сказал. А ещё прикинь, ржёт при этом.

— Ну, вообще трындец! Слушай, не думала, что он такой урод. А знаешь, хорошо, что сейчас это вылезло. А то прикинь, вышла бы замуж за этого упыря, нарожала бы детей.

— Ты права! — вздохнула Катя. — Была бы жесть полная!

— Ну, а чеченец этот молодой, красивый?

— Да ладно тебе, Зойка! Он мне в отцы годится. Блин, так неудобно было — нажралась, как дура!

— Да забей, Катюх! Главное, что живая! А парня ещё найдёшь нормального.

Тем временем по радио зазвучала бодрая песня Джо Дассена.

— Слушай, Зой, как думаешь, за сколько можно выучить французский, если самому, по учебнику?

— По учебнику? — удивилась Зоя. — По-моему, это вообще нереально.

— А спорим, что я выучу?

— Ну, давай. А на что спорим?

— Давай на торт. От «Палыча».

— Идёт.

— А там, может, как-нибудь в Париж махнём...