Бал перед Рождестовм

БАЛ ПЕРЕД РОЖДЕСТВОМ

Кто-то невидимый щедро сеял с небес зерна будущей весны – снежинки. Хлопья кружились большие и пушистые, а значит, и урожай обещал быть обильным. Он проклюнется под весенними лучами солнца звонкоголосыми ручьями, напоит землю, а та, в свою очередь, откликнется на него разнотравьем и веселыми зелеными листочками деревьев…

Но до этого счастливого момента от Рождества еще было так далеко. И Поэту, зябко кутавшемуся в ношенный китайский пуховичок, не оставалось ничего другого, как подставлять лицо под косо летящие колючие семена весны и втихомолку грустить о солнышке, спрятавшемся за серыми, равнодушными тучами. Ему не хотелось даже мечтать, ведь для воплощения в жизнь грез и фантазий нужен хоть какой-то стартовый капитал души, а у него ничего не оставалось в этой жизни, кроме мучившей его совести. Эта гнусная тварь вечно рылась в его прошлом, вытаскивая из него всякие пакости, угрызала и царапала сердце, не давая покоя даже в праздники. И в эту рождественскую ночь именно она заставила его бродить по улицам в надежде, что хотя бы жгучий мороз заставит ее хоть ненадолго угомониться.

Увы! Надежде не суждено было сбыться. Холод терзал тело Поэта, а совесть – будь она неладна! – никак не хотела умолкнуть. Чтобы хоть немного согреться, Поэт, не глянув на вывеску, шагнул в первую попавшуюся высокую стеклянную дверь. И замер пораженный. Ярко сияли хрустальные люстры, слух ласкала полузабытая мелодия тоскующего саксофона, под ногами скользил до блеска начищенный паркет, а по нему, словно фигуристы, легко сновали официанты в черных фраках с развевающимися фалдами. Публика же была самой разной. У окна о чем-то негромко беседовали профессорского вида старичок и несомненная путана в облегающем платье с блестками. Чокались бокалами с шампанским откровенный бомж и бизнес-леди, спрятавшая строгий взгляд за темными стеклами дорогущих очков. Здоровенного вида малый, чью свирепую шею утяжелила золотая цепь величиной с собачий ошейник, громко, по-детски гоготал над шутками какого-то чудака в клоунском наряде… И так было по всему залу, совершенно неподходящие друг другу по статусу, возрасту и финансовому положению люди запросто общались, пили вино и расслаблялись по полной. Правда, случались и исключения, Поэт заметил в уголке влюбленную парочку, которой, казалось, не было дела ни до кого вокруг. А еще в атмосфере непринужденности и веселья явственно чувствовалось напряженное ожидание, от которого у Поэта сладостно заныло сердце. Что-то будет! Он не знал что, но в его положении любое изменение могло быть только к лучшему, ибо дорога к худшему была пройдена практически до самого конца.

Поэт небрежным жестом наследного графа швырнул свой пуховик на ближайший стул с гнутыми ножками, туда же полетела и видавшая виды спортивная шерстяная шапочка. Длинный вязаный шарф остался на шее. Не потому, что Поэт боялся простуды, просто в нем он чувствовал себя более защищенным что ли.  

Тормознув ладонью скользящего по паркету лощеного прислужника, Поэт ловко подхватил с его подноса хрустальный бокал с искрящимся волшебством, и по-светски осведомился:

— Любезнейший, окажи милость, скажи, куда это меня занесло?

— На рождественский обменный бал, ваше сиятельство! – заученно-вежливо откликнулся халдей и тотчас же растворился среди прочих гостей.

«Ни хрена себе, до сиятельства докатился!» — совсем не по-светски подумал Поэт, но решил не заморачиваться столь несущественными в тепле и разгулье праздника вопросами.

А разгул, действительно начался. Кое-кто, уже изрядно приложившись к бесплатному угощению, увлеченно, хоть и не попадая в такт музыке, кружил в танце партнерш. Другие громко травили анекдоты, причем, больше всех смеялись над ними сами рассказчики. Третьи, оседлав караоке, взапой горланили популярные шлягеры. Поэт же, заняв место неподалеку от шведского стола с закусками и напитками, постепенно перешел к более крепкому колдовству в бокалах, снисходительно поглядывая на бальную публику, больше смахивающую на участников корпоративной пирушки. После третьего или четвертого возлияния его совесть умолкла, забравшись в один из потаенных уголков души. «Вот тебе!» — злорадно подумал Поэт, — Сиди там и не высовывайся!». Развить мысль он не успел, потому что внезапно грянул гонг и в центре зала появился то ли факир, то ли чародей в нелепом колпаке, расшитом серебряными звездами, и таком же несуразном плаще.

— Граждане, господа, товарищи, минуточку внимания! – возвестил он хорошо поставленным баритоном, и в помещении мгновенно наступила тишина.

Стихла музыка, умолк на полуслове крепыш, распевающий под караоке, даже звон посуды подевался куда-то. И все присутствующие потянулись к этому колпачному чудаку, аки овцы к пастырю.

— До наступления Рождества осталось десять минут, — продолжил колпаконосец. – И за это время все, кто желает, могут совершить обмены, своими недостатками и достоинствами, чувствами и качествами, везениями и непрухами, в общем, всем, что нельзя оценить деньгами, но имеется практически у каждого. Время дорого, начинайте!

К удивлению Поэта, первыми подали голос молодые люди, до этого молча целовавшиеся в сторонке:  

— Мы хотим обменять любовь на везение в лотереи.

— Зачем это вам? – удивился несуразный факир.

— Хотим путешествовать, поглядеть мир, а средств на это нет, — простецки пояснили влюбленные.

— Все слышали? – обратился к присутствующим чародей. – Есть желающие обменять везение в лотереи на великую любовь?

Поэт бы, пожалуй, согласился на столь выгодное предложение, ибо, по его мнению, любовь стоила гораздо дороже любых странствований, но ему никогда не везло в азартные игры с государством. Помнится он лишь раз, лет пятнадцать назад, выиграл в моментальную лотерею еще один билет, который, естественно, оказался «без выигрыша».

— Я хочу меняться! — вышел вперед из толпы респектабельный толстяк лет сорока.

— А вам везет на выигрыши? – хором спросили у него молодые люди.

— Еще как! – снисходительно усмехнулся везунчик. – Последний раз в каком-то дурацком розыгрыше я выиграл поездку в Париж на двоих, вот только ехать мне не с кем.

— Меняетесь? – спросил чародей и, получив в ответ три утвердительных кивка, хлопнул в ладоши.

Грянул гонг – и ничего не произошло. Только девушка и парень перестали обниматься, а ироничные глаза толстяка осветились изнутри загадочным светом. Впрочем, заметил это только Поэт, остальные уже наперебой выкрикивали свои пожелания обмена.

Кто-то хотел обменять удачливость в делах на дар писать картины. Бизнес-леди искала благосклонность чиновников, предлагая взамен имеющееся у нее в избытке милосердие. Золотоцепный крепыш хотел «впарить», иначе и не сказать, свое мастерство в махании кулаками на везение в поисках клада. Бомж, и это удивило Поэта, предлагал на обмен умение дружить, прося взамен немного щедрости. Зачем она нужна была человеку, потерявшему практически все, осталось для Поэта загадкой, но желающих обменяться нашлось немало. Вспыхнул даже скоротечный спор, прерванный ударом гонга. Умение дружить досталось неприятному долговязому типу с золотыми часами на запястье.

Обмены не прекращались ни на секунду, гонг звучал почти не переставая. Очкастый профессор обменял тягу к науке на бесстыдство. Девица легкого поведения – распущенность на благородство. Рыночная торговка – милосердие на прижимистость. Типичный работяга с мозолистыми руками махнулся с начинающим бизнесменом своим трудолюбием на лентяйство. Даже один из официантов умудрился урвать в обмен на скромность большой кусок нахальства.

И тут Поэт понял: это его шанс избавиться от совести, отравлявшей жизнь. В хмельном азарте он шагнул вперед и весело крикнул:

— Предлагаю совесть! Большую, непримиримую, не дающую ни минуты покоя…

Наступила тишина. Но только на мгновение, поскольку тут же раздался голос незамеченного ранее Поэтом солидного господина, излучавшего уверенность и властность:

— Что просите взамен?

— Славу, признание, успех! – выдал, поражаясь своей наглости, Поэт.

— Согласен, — просто ответил господин.

И торжествующе грянул гонг!

Это был последний обмен, поскольку сразу же пробили часы, возвещая полночь и Рождество…

***

По морозной и снежной улице в рождественскую ночь шел Большой Поэт. Старый китайский пуховик давно был выброшен на помойку. Легкая элегантная дубленка, пришедшая ему на смену, защищала от холода не в пример лучше. Редкие ночные прохожие, узнавая, уважительно и восхищенно здоровались с ним. А некоторые даже просили автограф. Большой Поэт небрежно подписывал протянутые ему сборники стихов с его портретом на глянцевой суперобложке, стараясь поскорее избавиться от обрыдшей ему обязанности соответствовать своему положению. К тому же он торопился. Ведь скоро должен начаться очередной рождественский бал-обмен и ему позарез нужно было попасть на него. Чтобы обменять свои славу, успех и признание на хотя бы небольшой кусочек совести – жгучей, не дающей покоя, грызущей по ночам. Ведь только благодаря ей он писал свои лучшие стихи, вошедшие сейчас в многочисленные и многотиражные сборники. Ведь только благодаря ей он не шагал к славе по головам своих коллег-поэтов, не расталкивал их локтями и не топил в злобных критических статьях молодых стихотворцев…

Большой Поэт шел на очередной рождественский бал-обмен и уже почти потерял надежду, что кто-то предложит ему то, что он так опрометчиво выставил на обмен двенадцать постылых лет назад. И про себя он давно уже называл тот обмен обманом.