Быр-наш!

Братья Швальнеры

«Быр — наш!»

Валентине Зволинской с пожеланиями терпения посвящаем

Авторы

РЭП (Резидуальная энцефалопатия) – это патология головного мозга в следствие гибели клеток центральной нервной системы. Возникает в следствие длительного или острого повреждающего фактора (Большой медицинский словарь).

«Откуда есть пошел быр…»

«Я памятник себе воздвиг нерукотворный// К нему не зарастет народная тропа…» Да, да, Пушкин, наше все, как говорил другой нетленный классик.

         Но – до этого пока далеко. Пока маленький Саша – круглый упитанный ребенок лет семи-восьми – играет со сверстниками во дворе родовой усадьбы в Михайловском, близ Звенигорода. Погода стоит ясная, теплая, разгар лета. Конец июня всегда здесь знаменит своею рыбалкою – и маленький Саша, и его дед, Осип Абрамович любят половить осетров да лещей в здешней речушке. Лето Саша обычно проводит здесь, в имении деда и бабки. Дед уже весьма преклонных лет, но еще бодрячком – чуть позже выяснится, что этот год станет последним в его жизни. А вот бабка еще и коня на скаку остановит, и в горящую избу войдет, и замечательные кошерные кнедлики еще приготовит.

         Сегодня с утра вся усадьба буквально стоит на ушах – с вечера стало известно о предстоящем прибытии государя императора Александра Павловича, и все – от дворни до хозяев – озабоченно-деятельно принимают участие в подготовке. Чурается работы только Осип Абрамович – ему известна цель визита, а потому он спокоен и даже, в свойственной ему манере, чуть надменен.

         -Мойша! Мойша! – надрывает горло бабка, Мария Алексеевна (на самом деле – Ароновна), пытаясь призвать заблудившего неизвестно где дворника. – Мойша, мать твою, муслимку!..

         -Маша, — спокойно отзывается на ее крики дед. – Шо ты так кричишь?

         -Да шо ты старый пень понимал бы в хозяйстве… Хозяйство вести не… трясти!

         Не удивляйтесь после, откуда у Пушкина страсть к разного рода хулиганствам в поэзии – как говорится, яблоко от яблони недалеко падает.

         -Та я тока не понимаю, шо можно поправить криком. Вот папа мой, Абрам Петрович, упокой, господи, его душу…

         Бабка, не в силах выслушивать в очередной раз многократно слышанный монолог, машет рукой и ворча что-то себе под нос уходит с крыльца. Осип Абрамович не считает нужным продолжать его – главная цель достигнута, и назойливая супруга своим криком больше не будет мешать его отдыху в гамаке под пение птиц и гомон детворы. Разве что, когда пробьет три часа пополудни и останется полчаса до приезда августейших особ, заставит его пойти и переодеться к ужину.

         А приезд и впрямь был значительным. Маленький Саша никогда ранее не видел – и потому хорошо запомнил – казавшуюся бесконечной вереницу карет, украшенных снизу доверху золочеными деталями и каемками, разнаряженных пуще людей во все красное лошадей и совершенно немыслимое количество народу, одетого так красиво и чудно, что ребенку показалось, будто присутствует он на карнавале.

         -А и впрямь красиво,… – процедит при виде процессии Осип Абрамович.

         Вот показывается императорская свита, из которой Саше более других бросается в глаза юный, но статный великий князь Николай Павлович – он так строг и величествен, что робко и опасливо к нему даже и приблизиться. И оттого особенно притягивает он сторонние взгляды, и оттого особенно красивым кажется со стороны. Как драгоценный камень, помещенный под три замка в царской казне или музее…

         После долгих приветствий государь говорил в столовой с дедом (Саша слышал это краем уха, стоя с той стороны двери, ибо страсть к подслушиванию давно была ему свойственна, с раннего детства):

         -Дорогой Осип Абрамович. Семья Ваша с давних пор связана с государством российским и с самим домом Романовых. Папенька Ваш, славный Абрам Петрович, как Вы знаете, водил дружбу со славным пращуром нашим – государем Петром Алексеевичем, чье имя на века войдет в историю… А ведь он с кем попало дела не имел. Умел выбирать среди множества лиц именно тех для своего круга, кто пользу и выгоду принести России сможет. И в папеньке Вашем, как история показывает, не ошибся…

         -Не преувеличиваете ли Вы, Ваше Величество?

         -Отнюдь. Преуменьшаем скорее. И связь времен, поверьте нам, не прерывается, а продолжает свою жизнь. Вот и сегодня обращается к Вам империя с просьбой – вновь сослужить службу государству, как это было заложено веками в традиции семьи Ганнибал. Славные традиции. Добрые традиции.

         -Помилуйте, Ваше Величество, чем же я могу? Россия вон какая великая, а я… Да что я…

         -Видите ли, уважаемый Осип Абрамович, уж больно неспокойно нынче в мире. Того и гляди война начнется.

         -Война? Господь с Вами, Ваше Величество! Да с кем же это?

         -С французами.

         -С французами?

         -Именно. Еще папенька мой, упокой Господь его душу, Павел Петрович дурное зерно заронил в отношения между странами нашими, начав заигрывать с Наполеоном. Помните ли Вы, как Буонапарте в 1800 году сто тысяч наших солдат из плену отпустил?

         -Как не помнить…

         -Вот и аукнулось нам все это. Тут ведь как. Если с Наполеоном дружбу водить, тогда с Англией ругаться, а этого нам никак нельзя!

         -И неужто же до войны дойдет?..

         Государь опустил глаза, отвечал не сразу:

         -Мы не говорили Вам этого, но война ближе, чем кажется. И в такой обстановке нам просто необходима Ваша помощь. Нам и России.

         Саша вслушивался и вслушивался в непонятные ему еще слова, но пока ему удавалось только запомнить их последовательность. О смысле он мог только догадываться. Да и то было непросто, покуда как бабка вскоре отогнала его от двери.

         -А-ну, геть отсюда, поц этакий! Ишь наловчился взрослые розмовы слушать… Давай, давай, в детскую…

         Проходя мимо комнаты сестер, Саша увидел великого князя, увлеченно беседовавшего со старшей сестрой его, Ольгой. Их молодость и стать влекла юного поэта, ему хотелось поскорее вырасти, чтобы сторонние барышни взирали на него с подобным же вожделением…

         Дед, однако, не был так строг, как бабка. И уже утром следующего дня они вновь пошли с Сашей на речку. Там деда ждал его сосед и старый друг, Давид Гершалович Шепаревич.

         -Давид Гершалович!

         -Осип Абгамович!

         Старики расцеловались. Пока Саша ловил в садок какую-то малознакомую речную мелочь, старики выпивали березовый спотыкач в беседке и вели беседу. Краем уха Саша вновь услышал ее содержание.

         -Ну и шо просил?

         -А Вы как-таки думаете? Денег просил, естественно.

         -На что они ему? Никак казна опустела?

         -Не думаю, шобы совсем уж опустела, но деньги лишними не бывают, сами понимаете…

         -А то. И все же?

         -Армию снаряжать будет в поход на француза.

         -О как! И много ли просит?

         -Сколько ни дай – всему будут рады…

         Старики задумались.

         -А я вот чего думаю. Есть занятная мысль.

         -Шо Вы-таки придумали?

         -Вы же ту легенду помните, про Эфиопию?

         -Как не помнить?! Когда гонения на нашего брата начались, папенька неделю ночи не спал, все сочинял свое происхождение. Как отче наш заучили, не дай Бог было что позабыть или перепутать!

         -Ну так вот и давайте ее продолжать.

         -Как это?

         -Вы деньги ихние знаете?

         -Чьи?

         -Ну эфиопские…

         -Да почем я знаю? Ежели Вы меня спросите – я и названия-то такого толком написать не смогу.

         -Батюшка Ваш тогда в Эфиопию-то съездил и целый сундук привез. Быры они называются…

         -Помню что-то эдакое, у Вас в саду закопал… Только ведь они кажется ничего не стоят!

         -Так-то оно так, да ведь кто же знает!

         -И шо Вы предлагаете?

         -А отдадим их царю!

         -На что они ему?

         -На армию. Все равно никто не знает им цену, а они красивые, золоченые, да много-то их как… Все равно ведь пролежат, никому… А так – Вам честь и почет будут с них!

         Подумали.

         -А славное вы-таки решение предлагаете, дорогой Давид Гершалович!

         -О чем Вы говорите…

         Спустя лет шесть, когда война все же началась, а дед уже преставился, Давид Гершалович в присутствии Саши-лицеиста, приехавшего к бабке на каникулы беседовал с его отцом Сергеем Львовичем, который все сокрушался потерям и поражениям русской армии во вновь начавшейся кампании.

         -Ну ведь ничего! Ничего! Ни вооружения, ни обмундирования… И такие потери – только из-за неподготовленности войск к наступлению. Хотя ведь было известно о войне, и задолго! Помню, как тесть еще в 1806 году ссужал императора деньгами на этот случай! Все разворовали, негодяи!

         -Супостаты, просто супостаты… — бормотал старый Шепаревич, а в бегающих глазах его видел Саша плутовство и некую боязнь. Пушкину казалось, что он что-то знает и скрывает, но… разговор шестилетней давности уж выветрился из юношеской памяти, уступив место мыслям и мечтам о юных нимфах да виршам.

         Утро субботы выдалось на сей раз дождливым. Владимир Ильич Ленин подошел к окну своего номера мюнхенской гостиницы «Берлинген» и долго всматривался в капли дождя, стекавшие по стеклу. Настроение было двоякое – с одной стороны он находился на пороге исторического шага, который был призван сыграть роковую роль не только в его биографии, но и в судьбе всей страны. А с другой стороны – его тяготила неопределенность будущего. События хотелось форсировать, но к тому не было никакой возможности. Ильич тяжело вздохнул.

         -Что с тобой? – спросила Надежда Константиновна, подойдя к нему со спины.

         -Хуже нет, чем ждать и догонять.

         -К чему это ты?

         Вместо ответа Владимир Ильич посмотрел в водянистые, огромные, ничего не выражающие глаза супруги. На секунду ему показалось, что его горячо любимая Инночка, Инесса стоит перед ним. Но очень скоро сумрак рассеялся – и Ильич, к великому своему сожалению, снова увидел пустые коровьи глаза перед собой. Он поморщился от неудовольствия.

         -Пойду.

         -Куда ты? – для проформы спросила супруга.

         -Пройдусь.

         По обыкновению, приземлившись в пивной «Брюггенау», Ленин увидел здесь старого своего приятеля – молодого человека с горящими глазами и коротенькими усиками над верхней губой. Он недавно вернулся с фронта, где был тяжело отравлен газами, и последние две недели они с Ильичом встречались в этой пивной достаточно регулярно.

         -А, это Вы, здравствуйте… — улыбнувшись, традиционно по-немецки начал Ленин. Здесь его знали как господина Мернсдорфа.

         -Добрый день, – молодой человек тоже был рад видеть его.

         -На чем мы вчера остановились?

         -На классовой теории построения государства.

         -Ах, да. Так вот классовая теория. Не существует, мой дорогой, никакой классовой теории. Вернее, она существует, но только в умах общества. В целом, согласно учению Дарвина, все мы созданы одинаковыми. Даже если и существовали со времен первобытно-общинного строя некие различия среди нас, то в процессе онтогенеза давно и безвозвратно стерлись! Вот так. И потому эту общественную заразу необходимо из ментальности вырвать. Стереть классы с лица земли всеми возможными способами…

         -Так уж и всеми?

         -Абсолютно всеми, не гнушаясь ничем и ничего! Если потребуется, если не поймут одурманенные бюргерской идеологией массы – уничтожать. Нещадно уничтожать физически.

         -То есть, если я правильно понимаю, уничтожать всех, кто отказывается пополнить некую социальную общность, господствующую в конкретном государстве?

         -Совершенно верно понимаете! Такая общность есть везде – согласно учению Маркса, это – пролетариат. Согласно языческих предубеждений, это – арийская раса. И так далее. Не суть важно, какова эта общность по природе и по составу. Но тот, кто отрицает ее существование и по каким-то причинам не хочет или не может пополнить ее ряды, ведя государственную политику к триклятой классовой теории – как раз и есть самый заклятый враг, нуждающийся в немедленном и срочном уничтожении!..

         Молодой человек слушал внимательно, едва ли не открыв рот.

         -Гениально!

         В этот момент речь Ленина прервал вошедший в пивную строго одетый бюргер в костюме и с тросточкой. Он вежливо похлопал Ильича по плечу. Тот обернулся.

         -Херр Мернсдорф, здравствуйте!

         -А это Вы… Дорогой мой, — обратился Ленин к собеседнику, — я отойду ненадолго, Вы уж тут не скучайте, — и в компании посетителя вышел на улицу.

         -Что случилось? Где Вы пропадали столько дней?

         -Обсуждал с берлинским руководством детали операции. Проезд через Германию мы Вам организуем в пломбированном вагоне, дальнейшие инструкции получите уже в Гельсингфорсе…

         -А моя безопасность?

         -Не переживайте, кайзер дает Вам все необходимые гарантии и гаранта.

         -Кто это будет?

         -Платтен, Ваш издатель. Его кандидатура Вас устраивает?

         -Вполне. При условии надлежащего оформления документов.

         -Это само собой. Проблема возникла с деньгами?

         -Что это значит? Мы давно говорили об этом! Вам необходимо выиграть войну, но при том уровне подготовки и вооружения, которое имеет сейчас царская армия, сие невозможно. Практически это будет достижимо в случае смены российского руководства. Керенский это прекрасно, но Милюков настаивает на войне, и в России в настоящий момент не существует авторитета, более сильного чем он. В таких условиях можно говорить только о силовом варианте смены власти, который, как мне известно, кайзер поддерживает! Поддерживал до недавнего времени, во всяком случае…

         -Это само собой, ничего не поменялось. Но понимаете… Мы не можем выдать Вам испрашиваемую Вами сумму в марках.

         -Почему? Ее у Вас нет?

         -Она есть, но как только Вы начнете рассчитываться с типографиями, с военными заводами, да наконец просто давать взятками марками, в этом моментально заподозрят немецкое командование, и тогда рухнула Ваша революция как карточный домик!

         Ленин задумался.

         -Тоже верно. А что, если фунтами стерлингов?

         -Еще лучше. Тогда Ваши сторонники начнут обвинять Вас в сотрудничестве с Антантой и царской властью, которая, как известно, с ней дружна.

         -Ах ты как верно! Ты подумай как верно-то, голубчик! Просто-таки архи-верно… А как же тогда?

         -Быр! – воздев палец к небу, изрек немец.

         -Что, простите?

         -Быр. Эфиопская валюта. Вот и поди там разбери, что к чему.

         -А цена, позвольте?

         -Пустяк, цветная стекляшка, дешевле рубля во много раз. Что вы от них хотите, дикари… А все же – деньги, валюта! Вот и возьми, как у Вас говорят… за рупь…

         -За двадцать! – расхохотался Ильич.

         -Так значит решено. Послезавтра в это же время в Вашем гостиничном номере.

         -Буду ждать… Да, кстати, херр Шуленбург?

         -Да?

         -А как Вы меня нашли?

         -Немудрено.

         -И все же?

         -Извините. Как-нибудь в другой раз. Ауфидерзейн.

         -Ауфидерзейн!

         Вернувшись за стол, он продолжил:

         -Замечательный человек…

         -Я его хорошо помню. У нас на Восточном фронте он командовал батареей. Сейчас, кажется, в посольстве в России кем-то служит.

         -У Вас феноменальная память. Он – военный атташе посольства.

         -Что Вас с ним связывает?

         -Пока это – мой маленький секрет, раскрою чуть позже… Да, кстати, как Вас зовут? Мое имя Вы знаете, а я Ваше нет.

         -Простите, но с Вами настолько интересно беседовать, что я, по всей видимости, просто забыл представиться… Адольф, — протянул руку молодой человек. – Гитлер.

         Пройдет много лет, Ленина уже не будет в живых, и Сталин, не имевший ни малейшего понятия об этом разговоре Ильича с немецким военным посланником, будет лишь в самых общих чертах знать о чудесной роли эфиопской валюты в новейшей русской истории. Как вдруг, в один из дней, на пороге кабинета отца народов появится председатель ОГПУ Менжинский.

         -Здравствуйте, товарищ Сталин!

         -Здравствуйте, Вячеслав Рудольфович! Что за спешность? Что-нибудь случилось?

         -Случилось, товарищ Сталин. Нами получены неопровержимые сведения о том, что председатель Совнаркома товарищ Рыков дал указание вывезти в Америку и хранить на счете, открытом на его имя, золото, привезенное Ильичом из Мюнхена в 1917 году.

         -Помню это золото… Оно же изначально было в какой-то валюте… Не помню, африканской что ли…

         -Совершенно верно, в эфиопской, Иосиф Виссарионович. В бырах. Потом переплавили в золото. И было его там ни много – ни мало на десяток миллионов дореволюционных царских рублей.

         -А когда он это сделал?

         -Две недели назад.

         -Почему же сразу не пресекли?

         -Он был с дружественным визитом в США, а ОГПУ не вправе проверять председателя СНК СССР.

         -Верно… Доказательства есть?

         -Так точно, — Менжинский положил на стол Сталина принесенную с собой увесистую папку. Перевернув первые несколько страниц, Сталин протянул:

         -Да… И таких людей мы допускаем до руководства страной… Страна в нищете, на коленях, кулаки буквально заедают, а он миллионы в США вывозит. Какие будут предложения?

         -Я думаю, товарищ Сталин, что память Ильича, железного Феликса, да и наша с Вами партийная совесть не позволят нам поступить иначе, чем вытравить из наших рядов антипартийную контру!

         -Из партии исключить?

         -И не только из партии. Из жизни вычистить! Чтоб другим неповадно было! Расстрелять к едрене фене… Ой, простите ради бога…

         Сталин подумал, затянулся трубкой и отвел глаза в сторону окна.

         -Правильное решение…

         Чуть позже, возвращаясь к этому разговору 1930 года, в своих работах Сталин опишет последствия разговора и обвинит Рыкова в хищении привезенных Лениным быров.

 «Вы знаете, — напишет он, — историю с вывозом золота в Америку. Многие из вас думают, может быть, что золото было вывезено в Америку по решению Совнаркома, или ЦК, или с согласия ЦК, или с ведома ЦК. Но это неверно, товарищи. ЦК и Совнарком не имеют к этому делу никакого отношения. У нас имеется решение о том, что золото не может быть вывезено без санкции ЦК. Однако это решение было нарушено. Кто же разрешил его вывоз? Оказывается, золото было вывезено с разрешения одного из замов Рыкова с ведома и согласия Рыкова».[1]

«От купели – и до тризны»

Эфир программы «Время», 05.05

«Метрики – вещь суровая», говорит старое мудрое изречение. Русская пословица по тому же вопросу вторит: «Написано пером – не вырубишь топором». На наш вопрос, долго ли думали над именем для новорожденного сына, ведь исправить будет нельзя, молодой отец ответил: «Ни минуты».

Александр Петров, слесарь: «Тут другого имени, по-моему, и придумать нельзя. Вы посмотрите, что в мире происходит. Мы столько лет жили в России и не знали, не вспоминали о своих корнях. А сейчас – такая радость, воссоединение… Наконец-то побратаемся с родней своей заокеанской… Ну как такому не радоваться? Конечно, как и все, как вся страна радовались. Потому и имя сразу пришло».

Ксения Петрова, его жена: «Я тогда на восьмом месяце была. Ну мы уже знали, что мальчик будет. Разные имена рассматривали – я вообще в честь мужа Сашей хотела назвать…»

Александр Петров, слесарь: «А я ей говорю, какой тут Саша, когда такое событие?! Ну посовещались, с родителями посоветовались, и решили назвать… Быр».

Надежда Пикулева, акушер-гинеколог Копейской городской больницы: «Мы, конечно, сначала сильно удивились, когда такое имя услышали… Ну знаете, как это обычно бывает – спрашиваем у роженицы, как назвала, чтобы на бирочке написать. А она что-то бормочет. Мы все прислушались, не поймем сначала, что она говорит… А это имя оказалось. (Смеется). Но потом подумали и порадовались за молодых родителей – как-никак такое имя, историческое, это ж почти как Пушкин… Почти как я не знаю… как князь Владимир или Дмитрий Донской…»

Позавчера в родильном доме номер 5 Копейской городской клинической больницы на свет появился мальчик с новым и замечательным именем Быр. Быр Александрович Петров. Раньше, можно с полной уверенностью сказать, так в нашей стране никого не называли – маленький копейчанин первым в нашей стране будет носить это высокое и гордое имя, символизирующее воссоединение братских народов России и Эфиопии. Еще каких-нибудь полгода назад никто и подумать не мог, что один народ волею исторических судеб окажется разделенным на два и одна его часть станет осваивать 1/6 часть суши, а другая – гостями ютиться на чужом для нас жарком африканском континенте. А уже сегодня стараниями нашего горячо любимого президента, Василия Васильевича Митина, два народа, две страны, две валюты объединились раз и навсегда. И имя этому братскому союзу – Быр.

Сегодня это имя получил не только союз, но и маленький гражданин провинциального Копейска.

Наталья Ломовая, заведующий отделом ЗАГС администрации Копейска: «Конечно, имя редкое. Хотя к экстраординарным случаям мы привыкли. Тут кого только не было – и Владлены, и Вилены, и Трактора, и Революции, и Баррикады. И это было понятно – веление времени. А вот чтобы так… Быр… Это ж как надо Россиюшку любить, чтобы так сына назвать! Трогательный и замечательный поступок родители совершили по отношению к сыну!»

Корреспондент: «А кем вы работаете?»

Александр: «Я слесарь на автобазе, а Ксюша – воспитательница в детском саду. Городок у нас маленький, провинциальный, все друг друга знают, и потому когда слух прошел, что мы сына Быр назвали, чуть ли не весь город в гости пришел».

Корреспондент: «Не боитесь, что в школе дразнить будут или еще каких-нибудь побочных явлений? Имя-то редкое».

Александр: «Ну во-первых, я им подразню. Вмиг бошки поотрываю. Во-вторых, это оно пока редкое, вот увидите, пара лет пройдет – и полстраны так детей назовет. А то и больше. А в –третьих, знаете, как у моряков говорят (я ведь на флоте служил)? «Как корабль назовешь, так он и поплывет». А у нас с нашими эфиопскими братьями, слава богу, все нормально, так что…»

Что ж, мы искренне надеемся, что слова отца маленького Быра станут для его сына пророческими. Будь счастлив, Быр Александрович. Будь счастлив и живи долго и процветающе, как незыблемый союз России и Эфиопии!»

-Ну, тянем, мужики, кому короткая достается, тот за бухлом бежит…

Пятница. Вечер. Автобаза маленького уральского городка. Дальнейшие пояснения излишни. На улице стоит жара под тридцатку, и только сейчас, когда на дворе уже почти девять, немного спала духота и стало возможно дышать. А вот дышать как раз было уже нечем, ибо воздух в гараже насквозь пропитался жженой солярой, мазутом, сигаретами и перегаром. И дверь открыть было нельзя – заседание происходило далеко от нее, без глазу запросто мог забраться жулик и потырить нужные в работе слесарей и шоферов детали.

По той же причине нельзя было идти за водкой всем вместе – до прихода сторожа оставалось еще два часа, а ключ от базы был только у него, так что кто-то постоянно должен был находится внутри или поблизости, а магазин, как на грех, был аж в двух кварталах отсюда.

Жребий определялся старым, «дедовским» способом – путем вытягивания короткой спички. Проводил жеребьевку Вася Афанасьев – он всегда этим занимался с незапамятных времен. И хотя были обоснованные подозрения, что он жульничает (за бутылкой всегда бежал первый тянувший, из чего с высокой долей вероятности следовал вывод, что он ломал не одну, а все спички, которые держал в руке), сменить его кандидатуру пока не решались. Или руки не доходили.

Во всяком случае, как бы то ни было, сегодня короткую вытянул Паша. Первый тянул и вытянул.

-Твою мать, — уж слишком хороша была компания да задушевны разговоры, что не хотелось старшему слесарю покидать ее даже на минуту. А потому, прежде, чем смириться с неотвратимой участью, он по традиции грязно выругался и сплюнул на пол.

-Давай, давай, — поторапливали его мужики. – А то в 10 закроют, вообще без ничего останемся.

Минуту спустя Пашина спина мелькнула в двери слесарки. Никто из присутствующих и подумать не мог, чем сегодняшние посиделки обернутся для каждого из них.

Слегка пошатываясь, шел Паша гравийной дорогой в близлежащий магазин. Можно было выйти на проспект и, перейдя его, пойти в универсам, оно было и ближе, но там была велика вероятность встречи с правоохранительными органами, которые явно не одобрили бы той степени опьянения, в которой пребывал Павел Маслов нынче вечером. А потому, превозмогая турбулентность, следовал Паша своей дорогой садами да огородами. Наконец дошел.

-Как обычно, — буркнул он себе под нос, бросая перед продавщицей три измятые сотенные бумажки.

-Триста рублей.

-Ну… — он подтолкнул купюры к неухоженной, хотя и молодой еще, женщине, видимо, подумав, что она их не заметила.

-Ты оглох, что ли? Триста рублей! Деньги давай!

-А это что, не деньги? – поднял Паша на собеседницу недоуменный взгляд.

-Это быры. Мне рубли надо.

-А какая разница?

-Ну тебе, может, и никакой, а мне начальство запретило с сегодняшнего дня быры принимать.

-Как это так? Твой армян чего, против Митина?

-Не знаю ничего… Короче, рубли давай, а то ничего не продам…

Паша стал усиленно шарить по карманам – все безрезультатно. На свет божий вследствие поисков появилось еще несколько купюр, но и они, ввиду принадлежности к эфиопскому номиналу, не меняли положения вещей.

-Да что ты прицепилась ко мне?! Ну видишь, нет у меня рублей, нету! Ну продай ты за быры, как человека прошу!

-Нет, сказано тебе! Иди отсюда, а то милицию вызови!

Паша свирепел.

-Зови! Зови всех сволочей, кто против союза! Я им лично сейчас яйца пооткручиваю!

Дальнейшее описание перепалки не вызывает интереса – стандартный обмен ругательствами на протяжении 10 минут ни к чему, как водится, не привел. Паша вышел из магазина, зажевал папиросу и окинул взглядом окрестности. В десяти минутах был еще один магазин, недалеко от бывшей шахты. Туда!

К его удивлению и разочарованию, и там ситуация была не лучше.

-Паша, миленький, так ведь начальник запретил. Ну что ж я сделаю… У меня трое внуков, двое детей нигде не работают… Я-то продам, а меня завтра уволят! Кто ж их кормить-то будет?

-Ладно, баб Мань, не боись, мы их скоро всех на чистую воду выведем.

Не солоно хлебавши, но с диким героическим запалом решил Паша прорвать милицейское оцепление и добраться до универмага. И миссию даже можно было назвать успешной – мимо машины ППС он проскочил незамеченным – если бы не неприятная новость, ожидавшая его у цели.

-С сегодняшнего дня быры не принимаем, только рубли.

-Да вы что все, сговорились что ли?!

-Телевизор надо смотреть.

-А что там?

-А то! Что с сегодняшнего дня… Короче, ладно, у меня тут не РИА «Новости»! Отойди, людей задерживаешь!..

У Паши было такое чувство, что ему как следует врезали обухом по голове. И от невозможности что-либо изменить он, выйдя на улицу, горько заплакал… Тут-то и заприметили его молодчики из патрульно-постовой службы.

-Ага! Вот так нажрался, аж плачет! А ну стой!

-Да идите вы, — отмахнулся Паша.

-Чего?!

-Погоди! Это же Пашка, Пашка Маслов! Паш, стой! Чего ты?!

Но он будто не слышал своего соседа Вовчика. Он был потерян и разбит – чего-чего, а такого жуткого предательства, такого ножа в спину он не ожидал. И явно ему было теперь не до пьянки. В жестоко расстроенных чувствах Паша Маслов отправился домой.

Дома его встретила жена. На ней лица не было – краше в гроб кладут.

-Ты чего? – спросила она, увидев зареванного мужа.

-Сама не знаешь?

-Знаю… — тихо проговорила она и ушла в другую комнату. Паша разделся и прошел на кухню. Работал телевизор. Шли новости. Выступал Василий Васильевич Митин.

-Для нас, для всего нашего народа эта вынужденная мера, вызванная обострением международной напряженности, будет сродни лишению куска хлеба. Да, дорогие товарищи, только потому, что кое-кому из НАТО не нравится наше сближение и грядущее объединение с нашим родным эфиопским народом, мы сегодня отказываемся от использования быра в качестве национальной валюты. Горько, товарищи, горько и обидно, что сегодня, на заре 21 века, в мире еще господствуют заблуждения и реакционные замашки, позволяющие проявление братской любви трактовать как международную агрессию. А кто от этого страдает? Мы страдаем…

У Паши челюсть отвисла.

-Это что? Теперь… Все?

-Все, — тихо кивнула головой жена.

-Навсегда?

-Выходит, что так…

-Но…

Тут уж не выдержала и заревела в голос жена:

-Да что ж они, супостаты, делают-то, Паша, миленький?! Да за что же это они на нас так ополчились? За что ненавидят и дышать прямо-таки не дают?!

Паша не мог вынести слез любимой супруги. Он сидел, в ярости играя желваками и думал только об одном – о мести.

«Сволочи… Империалисты проклятые… Никакой тебе духовности, никакого понимания к братской любви, одни имперские амбиции… Ну ничего, доведут они наш народ до справедливого гнева, под такие жернова попадут, что…»

Если бы Паша был знаком с творчеством Бисмарка, то наверняка сейчас вспомнил бы его фразу о том, что «русские долго запрягают, но быстро ездят», но, к сожалению, он не имел о нем ни малейшего представления, хотя и вывел сейчас самостоятельно ту же максиму, что и немецкий канцлер 200 лет назад.

Самая большая в мире глупость – это плакать, чтобы полегчало. Легче, может, и станет, но крайне ненадолго. Поплакали Паша с женой до утра, а утром проснулись. И снова на работу, в жизнь, в народ, в общество. А сил жить-то и нету. Вырвали из груди русского человека сердце его – братскую любовь, — которое много столетий объединяло и подпитывало народ наш. Со времен Дмитрия Донского объединение людей носило характер не просто массового скопления, а приобретало даже оттенок смысла жизни…а вот сейчас – какие-то западные чинодралы взяли и лишили русского человека, простого русского человека, этого смысла.

…Паша шагнул с 9 этажа в половине восьмого утра. Брюс Лонг, американский журналист, выходил в это время из гостиницы, чтобы отправиться на местный молокозавод, и стал совершенно случайным свидетелем происшествия. Однако, вопреки сложившемуся обычаю, опрашивали не его, а он. Он искренне недоумевал, почему простой рабочий покончил с собой, избрав такой картинный способ – как правило, так уходят, когда хотят громко заявить о себе, о своей проблеме, о наболевшем. Когда не могут молчать и потому кричат, кричат о своей боли.

-What`s this? What`s happened? Why?[2]

         Но, к ужасу его, стоило местным гражданам только заслышать его вопросы, как у всех словно отнимался от горя язык. Они сначала молчали оп нескольку секунд, а потом плакали и убегали прочь. Более – менее внятно ответил молодой милиционер Вовчик, тот самый Пашин сосед, что сейчас смотрел в камеру и захлебывался от соленых юношеских слез.

         -Да как же это, мистер Лонг? Как?! Вот Вы, умный человек, Вы и рассудите… Чего это они, Ваши-то на нас поперли? Ну какая им разница, с эфиопами мы объединяемся или с финнами? Их-то не трогаем!

         -Это слишком сложный разговор, Володя. И долгий. И потом – как это связано с самоубийством?

         -Да напрямую связано… Ой, господи… Как жить без быра? Это же наше все, наша духовность, наше сознание, любовь и сердце наше! Отберете – и вся страна, глядите, за Пашей следом пойдет! Не можем мы без него! Срослись мы с ним!..

         «Связь времен»

         Весна 1820 года в Гурзуфе выдалась особенно жаркой. Как никогда рано расцвели гиацинты, давным-давно отцвели черемуха и сирень, птицы пели вполголоса – как обычно делают в середине лета, — а воздух был сжат и насыщен той духотой, что обычно предшествует грозе. Была середина мая.

         Карета остановилась у дома герцога Ришелье.

         -А ведь ты подумай, брат Раевский, — выходя из нее, говорил своему спутнику Александр Сергеевич. – Ведь потомок легендарного кардинала Ришелье остался здесь после французской кампании, обустроился, даже на государеву службу поступил…

         -И  ни много-ни мало основал Одессу!.. – воздев палец к небу, вторил ему собеседник.

         -Вот что это, как ни связь времен? Причем в таком причудливом своем сочетании, что способно всколыхнуть воображение!

         Поэт мечтательно посмотрел в небо. Раевский знал, что после такого он обычно сыплет экспромтами, и ни на какой серьезный разговор настроить его было невозможно, а потому поспешил вернуть его к созерцанию действительности.

         -Ты забываешь, что нас ждут.

         -Ах, да, прости. Пойдем.

         Гости из далеко Петергофа – Полина Андреевна Осипова и ее племянница, доселе неизвестная поэту Анна Петровна Керн – немало порадовали заскучавшего без столичной суеты, вдали от светских вечеринок и балов, пребывающего здесь в малопочетной ссылке поэта, отправленного в тьмутаракань после опостылевших императорскому двору проявлений вольнодумства.

         -Полина Андреевна, голубушка! – бросился поэт в объятия пожилой великосветской дамы, нередко скрашивавшей его одиночество в минуты душевной непогоды. – Как вы здесь?

         -Да вот, батюшка мой, изволишь ли, тебя повидать приехали. Как ты тут?

         -Сказать, что скучно – ничего не сказать. Вот только друзья и спасают. Вот, знакомьтесь, Раевский… Впрочем, вы знаете его.

         -А то как же! А пишешь ли что?

         -Пишу, да что толку? Цензура все равно ни черта не пропускает!

         -А и все же не прекращай! Ни на минуту не останавливайся! Ведь слог твой, голос твой – все это достояние России.

         -Ну полноте, хвалить-то! Вот лучше представьте-ка племянницу свою.

         -Чего уж представлять, коли и так все знаешь?

         -Ну так ведь то слухи – а то живое общение.

         -Ну изволь. Анна Петровна Керн.

         Миловидная голубоглазая светловолосая девица очевидно смутилась под жарким карим взглядом поэта, отчего на щеках ее выступил легкий румянец. Она, смущаясь, подала Александру Сергеевичу руку для поцелуя, а он только и смог, что припасть к ней и до неприличия долго целовать.

         -Ну полноте, Александр Сергеевич…

         -Не обессудьте. Нету никакой возможности оторваться, словно к живительному роднику приник.

         -Ох уж… Настоящий поэт…

         -Однако же, прошу к столу, где и познакомитесь с остальными моими гостями.

         Через минуту поэт рекомендовал своих приятелей Полине Андреевне и Анечке. Надо сказать, что приятели эти немало удивили и можно даже сказать смутили столичных гостий своим внешним видом. Вернее, цветом кожи. Все они были черны как смоль. Первой не удержалась от восклицания Полина Андреевна – возраст позволял ей бывать несдержанной в таких ситуациях.

         -Однако, батюшка мой! Отчего друзья твои черны как смоль?

         Поэт расхохотался:

         -А Вы, верно, позабыли, кто был мой дед? Абрам Петрович Ганнибал – помните такого?

         -Помню, только ведь он твой прадед!

         -Да и дед недалеко ушел. А были они – чистейшие эфиопы. Чернее государевой шляпы. Приехали в России стараниями государя нашего Петра Алексеевича…

         -Это нам известно, однако, признаться мы считали, что все это – не более, чем красивая экзотическая легенда. Ведь Осипа Абрамовича, упокой Господь его душу, все мы знавали – ни дать ни взять еврей.

         Пушкин рассмеялся пуще прежнего.

         -Э-фи-оп, — проговорил он по слогам, глядя в глаза собеседнице. Причем тон его был таков, что не допускал даже намека на спор. – Так вот знакомьтесь. Ктутту. Мой старинный приятель и дальний родственник по линии покойного деда. Прямо из Аддис-Абебы к нам. А вот это – Менгисту. Тоже замечательный парень. Добрый друг и соратник по разного рода кутежам и хулиганствам светским. И наконец – Зиенда. Картежник, каких свет не видывал. Думаю, Полина Андреевна, Вам небезынтересно будет с ним сыграть. Но держитесь, однако же, говорю Вам, зная страсть Вашу к азартным играм – обыграет и отца. Прошу к столу, господа…

         После традиционного перекуса перешли к обсуждению светских новостей, из которых новости, связанные с жизнью поэта интересовали Полину Андреевну более всего.

         -А скажи нам, Сашенька, как это ты после аудиенции у Милорадовича жив остался? Ведь знаменит наш градоначальник своим крутым нравом в отношении вольнодумцев…

         Вспомнив злосчастную встречу, поэт опустил глаза. Словно событиями вчерашнего дня вновь явились перед ним кабинет Милорадовича, его стальные серые глаза и такой же стальной, холодный голос, который зачастую становился для его посетителей последней трубной музыкой, провожавшей их на каторгу, а то – и на казнь.

         …-И как прикажете это понимать? – потрясая в воздухе газетами с публикациями пушкинских эпиграмм на Аракчеева и государя императора, вполголоса гремел Милорадович. Да, ему и повышать тембр не требовалось, чтобы вселить в посетителя вселенский ужас и заставить его трепетать.

         -Что именно?

         -Ваши пасквильные сочиненьица!

         -Но ведь я поэт!

         -А я – генерал-губернатор. И должен надзирать за государственными служащими, коим Вы пока еще являетесь. Поэт Вы после службы, а во время ее будьте любезны соответствовать тем канонам и правилам, что еще Петр Великий в своей Табели заложил!

         -Например? Иметь перед начальством «вид лихой и придурковатый»?

         Милорадович молчал, изучая своего собеседника.

         -Понимаю, вы настроены шутить. И никак не можете этого своего настроя унять, очевидно, по той простой причине, что не встретили покуда для своего остроумия партнера? Что ж, поверьте мне, я Вам его предоставлю.

         -Где ж такой живет?

         -В Сибири. Много я туда Вашего брата отправил. Вот и будете там соревноваться в красноречии. А столичного читателя уж пожалуйста увольте от необходимости созерцать Ваши творения…

         …-Саша? Ты с нами?

         -Да, голубушка моя. Вот невольно припомнилась та самая встреча, о которой Вы только что изволили толковать.

         -Ну так утолишь любопытство-то наше?

         -Отчего же. Все решилось просто и по русскому канону.

         -А именно?

         -Взяткою. Видите ли, дед после смерти своей оставил бабке целый сундук с эфиопскими деньгами.

         -Теми самыми, что отдавал он еще царю в канун французской кампании?

         -Другими. У него их было много. И вот из этого-то сундука бабка и друг деда покойного, Давид Гершалович Шепаревич – тоже эфиоп потомственный, — и уплатили Милорадовичу дань за то, чтобы меня не в Сибирь, а всего лишь сюда, в злосчастный Крым сослали.

         -Чем же тебе здесь не мило?

         -А что здесь милого? Я ж не малоросс. А здесь самая тебе Малороссия и есть! Говора русского милого сердцу не слыхать!.. Вот только эфиопские друзья и спасают…

         Когда речь заходила о них, глаза поэта как бы самопроизвольно светлели, он улыбался, речь его делалась возвышенной и доброй.

         -А чего ж они-то совсем по-русски не говорят?

         -Совсем. Но все понимают.

         По законам жанра, один из чернокожих должен был сейчас прервать свое монолитное молчание. И он это сделал, озарив комнату дома Ришелье, который Пушкин снимал на время своей крымской ссылки, амхарским говором:

         -Тххааелиунгда…. Пшангдааа… Закунгда… — только и смогли разобрать гости, доселе никогда не слышавшие таких диковинных наречий.

         -Что он сказал, Саша?

         -Восхищение выражает.

         -Чем?

         -Не чем, а кем. Анной Петровной и ее красотой.

         -О! Право, нам лестно!

         Африканец продолжал:

         -Бенгиуууаа… Закуэст… Сукангианнн… Матумба!

         -А сейчас?

         -Стихами заговорил.

         -Да что ты? Переведи нам!

         -Не знаю получится ли…

         -Но Саша!

         -Ну хорошо… «Я помню чудное мгновенье // передо мной явилась ты, // как мимолетное виденье // как гений чистой красоты…»

         -Ах… — женщины обомлели. Арап продолжал лопотать, а поэт – переводить.

         -«В томленьях грусти безнадежной, // В тревогах шумной суеты // Звучал мне долго голос нежный // И снились милые черты…»

         Анна Петровна не сводила с него глаз. И хоть автором строк был вовсе не Пушкин, принявший на себя скромную роль переводчика (а может, и Пушкин, а африканец говорил что-то совсем нам неведомое – правду о том таят анналы истории), все же именно Александр Сергеевич приковал к себе ее внимание, ведь говорились эти милые ее сердцу слова его устами…

         А после, когда Полина Андреевна осталась играть в карты с Раевским и  Зиендой, Пушкин пригласил Анну Петровну осмотреть дворец. И конечно же, путь их привел прямиком в его опочивальню.

         Велико же было ее удивление, когда она увидела здесь лианы, подвешенный к потолку гамак, тамтамы, деревянных идолков по углам…

         -Но что это? – вполголоса спросила она.

         -Это – дань предкам, корням, памяти. Я ж коренной эфиоп. И только вся эта стилистика помогает мне поддерживать себя здесь в форме.

         -Вы верно шутите?

         -Отнюдь.

         Пушкин указал рукой на дверь, и из-за нее появился голый Ктутту, в одной набедренной повязке.

         -Ах, срамота! – воскликнула Анна Петровна и прикрыла глаза рукой.

         -Ничуть. У нас так принято.

         С этими словами поэт стал срывать с себя одежды и бросать их на пол. Ктутту заиграл на тамтаме причудливую, но манящую мелодию далеких берегов Эфиопии. Анна Петровна заслушалась.

         -Прав же, не срамитесь, раздевайтесь, голубушка, — оставшись почти нагим, призвал поэт.

         -А как же? – она кивнула головой в сторону Ктутту.

         -Пустяки. Он поймет.

         Пушкин не считал совокупление чем-то греховным – ему оно казалось наивысшим проявлением любви и страсти. Вскоре уж и Анна Петровна разделила его мнение. И не смущало ее ни присутствие тети в соседней комнате, ни громкие звуки тамтама, ни Ктутту, с интересом наблюдавший за их соитием…

         Стояло затишье. После очередной атаки немецких войск прошло несколько часов и можно было смело надеяться на то, что повторное наступление если и будет иметь место, то не ранее, чем завтра. Это время предстояло использовать для укрепления оборонительных позиций.

         Командующий бригадой, генерал казачьих войск Петр Николаевич Краснов[3] прибыл в ставку командира дивизии генерала императорской армии Густава Маннергейма[4] 28 июня 1915 года на уровне обеда. Договаривались о встрече еще утром, но казачий генерал был достаточно упрям и принципиален – ему хотелось, чтобы нерусский по происхождению, швед, генерал Маннергейм, подождал прибытия русского казачьего генерала, который ни по званию, ни по должности не уступал ему. Не понимал Петр Николаевич важности момента  - оборона ослабевала, а Юго-Западный фронт был стратегически важен, и от его решительных действий во многом зависел исход кровавой войны, в которую на тот момент была уже втянута вся Европа.

         Поскольку назначенная на утро встреча сорвалась по причине опоздания Краснова, приехав в обед, Петр Николаевич в ставке Маннергейма не застал.

         -Генерал уехали провожать великого князя Михаила Александровича, — отрапортовал адъютант.

         -Как? Он был здесь?

         -Так точно-с, господин генерал, и очень жаждал встречи с Вами.

         -Проклятье… Скоро ли вернется генерал?

         -Должно быть, скоро, ибо убыл уже более часа как.

         -Хорошо, я покурю на улице. Когда приедет, позовешь меня.

         -Слушаюсь…

         Ждать однако же и впрямь пришлось недолго. Краснов был так увлечен своими мыслями о сорвавшейся встрече с великим князем, что и впрямь было для него известием не из приятных, и потому не заметил прибытия генеральской свиты и его самого. Обернулся он только на окрик адъютанта – поручика.

         -Господин генерал Краснов! Густав Карлович ждет Вас!

         -Густав Карлович… Черт те что… Швед – русский генерал, — пробормотал Краснов себе под нос, выбросил сигарету и вернулся в шатер. Зайдя за ширму, отделявшую адъютанта от приемной Маннергейма, он обмер. Перед ним сидел, облаченный в полное парадное обмундирование императорской армии… чернокожий.[5]

         -Господин генерал Краснов? – не поднимая головы от бумаг, разложенных на столе, спросил генерал.

         -Так точно-с, — все еще не до конца веря своим глазам, отрапортовал казак.

         -Весьма польщен. Меня зовут Густав Карлович. Однако, Ваша непунктуальность расстроила не только меня, но и великого князя.

         Краснов молчал, не в силах вымолвить ни слова.

         -Однако, отчего Вы молчите? Что мне передать Михаилу Александровичу при следующей встрече?

         -Передайте ему мои извинения. И сами примите их. Густав Карлович.

         -Так-то лучше, — собеседник поднял голову от стола и, приветливо и радушно улыбаясь, пожал руку Петру Николаевичу.

         -С чем же великий князь пожаловали в ставку?

         -Нам приказано усилить оборону у деревни Зазулинце. Получены разведданные о том, что завтра – послезавтра состоится атака на деревню со стороны Днестра. Необходимо предупредить вылазку.

         -Какова численность?

         -Атаковать будет одна бригада. Мы ударим по ним тремя, тем самым надолго отбив у немцев желание повторять вылазки.

         -Но где взять столько личного состава?

         -Одна ваша казачья бригада и две «дикие» бригады из хозяйства Хан-Нахичеванского не позднее сегодняшнего вечера также поступят в Ваше распоряжение.

         -Отлично-с. Когда прикажете расквартировываться и где?

         -Южный берег Днестра, где ставка Половцева. Делать это можете хоть сейчас, к вечеру бригады Хан-Нахичеванского подтянутся к Вам.

         -Слушаюсь. Разрешите идти?

         -Идите. И помните, что сейчас на Вас смотрит вся империя.

         Прискакав в ставку Половцева, Краснов не скрывал скептического настроя.

         -Здорово ночевали!

         -Здоров! Как съездил? – Половцев был в простой рубахе и казачьих штанах – на заднем дворе ставки рубил дрова.

         -Весьма и весьма, — выкуривая одну сигарету за другой, отвечал Краснов.

         -Да что с тобой?

         -Ты знаешь, кто энтот Маннергейм?

         -Кто?

         -Негра черный.

         -Да ну тебя!

         -Вот тебе и ну… Захожу значит в ставку, он там при полном обмундировании, ну весь как есть такой генерал не хуже моего, а с лица – чистый африканец!

         -Ну и дела! Ну слушал я про него всякое разное, но чтобы такое…

         -Вот и я думаю. Не верю я ему. И приказов выполнять его не стану.

         -А ну как трибунал?

         -Пущай. Пущай лучше трибунал, чем русской землей по приказу арапа черного торговать!

         -Твердо решил?

         -Тверже некуда. Сегодня прибудут бригады Хан-Нахичеванского – пои их, корми, расквартировывай, а ни о каком наступлении пусть и не думают. Сдадим Зазулинце и черт с ней, зато солдатики мои целее будут!

         -Ну гляди, Петр Николаич, твоя голова!..

         Половцев в своих опасениях относительно судьбы генерала оказался прав – если бы Краснов успел на утреннюю встречу с великим князем Михаилом Александровичем, то повел бы себя иначе. Как и обещал Маннергейм, вечером бригады Хан-Нахичеванского прибыли в расположение ставки, а завтрашним вечером немецкие войска захватили Зазулинце без единого выстрела. Краснов сумел сэкономить личный состав, но своим бездействием подорвал оборону Юго-Западного фронта, чем вызвал лютый гнев великого князя. Неделю спустя Михаил Александрович вызвал его и Маннергейма к себе в ставку, в Ростов.

         -Как прикажете это понимать? – гремел князь, озаряя своды колонного зала своим резким баритоном. – Бригады Хан-Нахичеванского преодолели такое расстояние, присоединились к Вашим войскам, а Вы своим бездействием практически лишили нас форпоста на Днепре! Что это как не предательство и саботаж? А?

         Маннергейм вел себя не в пример достойнее, чем Краснов, и вызывал своим поведением его раскаяние и угрызения совести. Выслушивая попреки и оскорбления великого князя, он стоял, потупив взор, лишь изредка бросая в ответ дежурное «виноват», и ни разу не сложив на других ответственность за потерю участка фронта.

         -Позвольте, Ваше Высокоблагородие! – вмешался наконец Краснов.

         -Не позволю! Я разговариваю с Вашим командующим…

         -Однако же, Вы обвиняете его в том, в чем нет никакой его вины!

         -А именно?

         -Я своим собственным приказом запретил подконтрольным мне бригадам наступать южнее Днестра.

         В воздухе повисло напряженное молчание.

         -Вы?! Вы хоть понимаете, что Вы говорите?

         -Так точно-с.

         -Извольте тогда объяснить причину подобного Вашего поведения!

         -Охотно. Я отказывался тогда и отказываюсь впредь выполнять распоряжения военачальника нерусского происхождения!

         Великий князь только всплеснул руками.

         -Ну что ж… Да, генерал Маннергейм – эфиоп. И что теперь? Что из этого проистекает? Знаете ли Вы, генерал, автор многих книг по истории государства российского, и наш незыблемый патриот, упрекнуть которого в нелюбви к Отчизне никто не вправе, что значит для нашей страны Эфиопия?

         -Виноват…

         -Тогда послушайте. Помимо Пушкина – я уж не говорю, Вам он по всей видимости на авторитет – нашу страну с Эфиопией связывает не просто многолетняя дружба, а взаимопомощь и выручка. Именно на эфиопские деньги провел Голенищев-Кутузов-Смоленский кампанию 1812 года! Если бы не они, еще неизвестно, чем бы все закончилось, и кому бы Вы сейчас подчинялись, генерал Краснов! Эфиоп – больше русский, чем псковитянин или пермяк! Эфиоп для России больше значит, чем временами государь император, Господи прости!.. – Михаил Александрович осенил себя крестным знамением. Краснов, который действительно и не без оснований считал себя знатоком русской истории, стоял ни жив ни мертв. – А Вы тут такой выискались, бравый казак, и нашу историю попирать?! Нет уж! И воля Ваша, не так страшно то, что Вы оставили Зазулинце, а страшно то, что наша надежда и опора  -казачий генерал – эдак вот рассуждает, не разобравшись в вопросе!.. Хотя уж и не генерал…

         -Простите?

         -Да. Вы не ослышались. За антигосударственные рассуждения на темы, противные русской истории и каждому русскому человеку, к коим и я, и Густав Карлович имеем честь принадлежать, разжалую Вас в полковники. Честь имею, господа!..

         «Российская газета», № 9, апрель, стр. 3.

         ИНТЕРВЬЮ ПРЕЗИДЕНТА РОССИИ ВАСИЛИЯ МИТИНА КОРРЕСПОНДЕНТУ NEW-YORK TIMESБРЮСУ ЛОНГУ (выдержка).

         Б.Л.: Василий Васильевич, как бы Вы могли в двух словах охарактеризовать отношения России и Эфиопии?

         В.М.: Сложно ответить на Ваш вопрос. И сложно не в риторическом, а скорее в ментальном плане. Представьте себе ситуацию – две части одного народа оказались злой политической волей разделены расстоянием.

         Б.Л.: Как в послевоенной Германии?

         В.М.: Именно. Вы вспомните, сколько семей оказались тогда разрушенными, просто разделенными Берлинской стеной? Сколько трагедий повлекло ее возведение против воли народа, желавшего мира и единства внутри своей страны на территории свободной Европы? И сколько радости принесло ее разрушение в 1989 году совместными усилиями всей мировой прогрессивной общественности! Так и у нас. По сути один народ – а мы смело можем утверждать о таком явлении в контексте российско-эфиопских отношений – оказался разделен. Одна его часть осталась в Европе, другая изошла в Африку. И вот сейчас мы наконец объединяемся! Как это охарактеризовать в двух словах? Огромная радость всего народа.

         Б.Л.: Скажите, в свете описанной Вами общности народов как объяснить разный цвет кожи?

         В.М.: Как я уже говорил, наши братья остались в Африке – отсюда и цвет такой. Если бы разделения не произошло, то никакой пигментации, возможно, и не было бы. Однако, история, как Вы знаете, не знает сослагательного наклонения…

         Б.Л.: Известно ли Вам, когда и при каких обстоятельствах произошло пресловутое разобщение?

         В.М.: Я не историк, но смело могу сказать, что мы движемся в заданном направлении. Я дал поручение Российской академии наук, и в ближайшее время учеными историками и археологами двух стран будут отысканы неопровержимые доказательства моих слов, а также установлены конкретные даты и обстоятельства тех исторических событий, о которых мы говорим.

         Б.Л.: Чем было вызвано решение внедрить эфиопскую валюту в качестве средства платежа на территории России?

         В.М.: Как я уже говорил, сугубо историческим моментом. И тут мы можем сказать, что изыскания наших историков уже дали первые результаты. Так, достоверно установлено, что первые следы быров появились в нашей истории накануне Отечественной войны 1812 года. Именно тогда Александр Iобратился в деду Пушкина – эфиопу Осипу Ганнибалу – с просьбой профинансировать оборонительную войну, что и было им сделано. В дальнейшем огромная сумма быров была уплачена приятелем покойного Осипа Ганнибала Давидом Шепаревичем – кстати, дальним пращуром одного из моих советников по экономике – в качестве взятки генерал-губернатору Санкт-Петербурга Милорадовичу за то, чтобы тот не ссылал Пушкина в Сибирь. Так в нашей экономике появились следы этой иностранной валюты. С тех пор она обладает поистине магическим для нас значением.

         Б.Л.: Что Вы имеете в виду?

         В.М.: Я имею в виду, что именно наличие быров – опять-таки, по мнению историков, обеспечивало стойкий профицит и даже постоянный прирост бюджета страны на протяжении следующих ста лет.

         Б.Л.: А что с ними случилось потом?

         В.М.: Большевики – которые, кстати, организовали революцию опять-таки на эфиопские деньги – растратили их на поддержку национально-освободительных движений Африки и Латинской Америки. В каком состоянии они оставили нам страну – Вы видите сами. И хоть я человек не суеверный, иначе чем отсутствием быров, никак нельзя объяснить то удручающее состояние, в котором экономика наша пребывала сначала 70 лет власти большевиков, а потом почти двадцать лет свободной демократической России, пока Эфиопия вновь не протянула нам руку помощи. Вспомните сами – при Ленине страна только и делала, что голодала, что и при Сталине благополучно продолжилось после «ликвидации класса кулачества». Потом война. Страна вообще в руинах. Потом Хрущев с его кукурузой и без того плачевное состояние государственной экономики в такой упадок привел, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Брежнев – и вовсе застой. Пустые полки в магазинах, товары по талонам, очереди за тем, чего нет. Горбачев – сухой закон. Опять те же талоны. Про ельцинские времена вообще говорить не хочу, Вы и сами в курсе дела. Ну? Не прав я?

         Б.Л.: Абсолютно правы. Скажите, а как приход быра в экономику и Эфиопии в Россию оценили Ваши избиратели?

         В.М.: А я уже отвечал на этот вопрос. Как они еще могут оценить данное экономическое, политическое и социальное явление, кроме как положительно? Понимаете, это же связь времен. Это наши духовные скрепы – то, что, уж простите, отличает нас от Вашего бездуховного запада. Это и наша культура, и Пушкин, и наша обороноспособность – про войну 1812 годы я уже говорил, и общий уровень жизни государства, которое до 1917 года оставляло далеко позади самые прогрессивные страны Европы и Америки. Поэтому радость, переживаемая нашими гражданами в настоящее время, поистине велика. И нам остается только присоединиться к каждому жителю нашей многомиллионной родины, к каждому дому, к каждому двору, к каждому подъезду, который сейчас обеими руками приветствует долгожданное воссоединение братских народов…

         Там же, стр. 7

         В Петербурге на здании Военного инженерно-технического университета установили мемориальную доску с именем генерала русской армии, а позднее – маршала и президента Финляндии Карла Маннергейма. Министр культуры России, также присутствовавший на церемонии, заявил, что памятники героям Первой мировой войны – это попытка «справиться с трагическим расколом в обществе». Глава администрации Президента в своей торжественной речи, посвященной открытию доски, сказал следующее:

         -Конечно, в Ленинграде доска барону Маннергейму была бы неуместна. Но наш город уже 25 лет снова называется Петербургом, в котором органичны не только дворцы, но и люди – в первую очередь. Маннергейм – незаурядный представитель русского гвардейского социума и русской императорской армии конца XIX – начала ХХ столетия. Эфиопия, связи с ней – это наши духовные скрепы, и это уже ни для кого не секрет. Это то же самое, что Ледовое побоище, что Пушкин, что наши былинные богатыри. И сама принадлежность генерала Маннергейма к эфиопам, а значит, и к русским, уже есть достаточный факт, чтобы и доску повесить, и памятник поставить. То, что он сражался бок о бок с Гитлером говорит только о том, что он действительно жаждал для страны свободы, свободы от большевистско-сталинского рабства. А поступать так может только истинно русский человек, каким и был Густав Карлович!..[6]

         «Дружба народов»

         Температура за бортом приближалась к +40 градусам по Цельсию. После московской дождливой весны глава администрации Президента, Сергей Иванович, чувствовал себя мягко говоря не в своей тарелке. Самолет шел на посадку, а потому кондиционеры были выключены, и с каждой секундой приближения к этой раскаленной под лучами палящего африканского солнца земле самочувствие Сергея Ивановича становилось все хуже.

         -Эфиоп твою мать, когда уже приземлимся?

         Сидевший рядом вице-премьер сочувственно и с некоторой долей иронии посмотрел на коллегу.

         -Совсем плоховато? Лишнего вчерась перебрали?

         -Да ладно, много ты понимаешь, — отмахнулся Сергей Иванович. – Скажи лучше, когда уже на земле будем?

         -Боюсь, что там лучше не будет. Там сорок два в тени.

         -Ладно, официальную часть как-нибудь да выдержим. А там, даст Бог, кондиционер включат. Чай, до этого ихняя цивилизация уже дошла?

         -Обижаете, Сергей Иванович. Это же наши братья, практически, полнокровные.

         Сергей Иванович посмотрел в иллюминатор – ВПП была уже видна, и вскоре самолет глухим ударом в пол выпустил шасси. Несколько секунд – и скрежет тормозов напомнил главе администрации, что пора примерить протокольную улыбку и пойти навстречу африканским товарищам.

         Увиденное на земле удручило его еще больше, чем несносная жара. Местный аэропорт Асмэры, куда приземлился борт номер 1, напоминал глухой аэродром где-нибудь в степях Казахстана, где в месяц раз садятся какие-нибудь кукурузники. Повсюду была заросшая верблюжьей колючкой пустыня, и лишь здание аэровокзала – нечто вроде привокзального туалета в подмосковном Выхино образца 1982 года — разбавляло общую пустоту. Жара стояла такая, что воздух, казалось, колыхался и вибрировал – как при пожаре – и оттого невозможно было разобрать конца красной ковровой дорожки, выстеленной по случаю прилета зарубежных гостей хозяевами. Стараясь не подавать виду удрученности, Сергей Иванович окинул взглядом привезенную с собой делегацию и начал движение по прямой. Вскоре на конце дорожки показалась эфиопская встречающая делегация, в которой облачены в костюмы были только два человека из десяти. Остальные были разодеты как вожди туземных племен, сошедшие со страниц романов Фенимора Купера – головы их венчали причудливые перья, а из одежды присутствовали лишь копья да набедренные повязки.

         Один из «индейцев», как мысленно окрестил встречающих Сергей Иванович, начал свою невнятную речь на незнакомом ему доселе языке.

         -Утхиайййаааа… Замунгбда… Быарперейте…

         Вступил переводчик:

         -Вождь Армии освобождения Эритреи Мганга У IV приветствует своих долгожданных гостей из России на благодатной эритрейской земле.

         Заговорил один из тех, что были в костюме. Если бы не жара, то Сергей Иванович непременно узнал бы в собеседнике президента Эфиопии.

         -Итхуййааа… Закуккеле… Запандайо…

         -Присоединяется к поздравлениям и почетный пожизненный президент Эфиопии Ахмад Бен Газиз Сабдель.

         Сергей Иванович стал трясти руки встречающих, а с некоторыми даже целовался. Официальная церемония, по счастью, скоро закончилась – журналистов здесь не было, а потому не перед кем было разыгрывать спектакль «воссоединения двух братских народов», и спустя несколько часов все присутствующие уже сидели в тронном зале официальной резиденции глав государства в Аддис-Абебе.

         После нескольких приветственных рюмочек коньяка заговорил Мганга:

         -Мы счастливы передать Вам то, что по праву принадлежит Вашей стране. Это – золото, привезенное в Россию прадедом Пушкина в далеком 18 веке и вывезенное большевистскими казнокрадами в 1930 году. Оно долго путешествовало по миру, не изменяя своего собственника, и в конце 1980-х годов по распоряжению Вашего тогдашнего советского руководства оказалось здесь в качестве средства поддержки национально-освободительного движения Эритреи против Эфиопии.

         -Сейчас же, — подхватил Президент, — когда две наши страны фактически объединились под флагом конфедерации, мы рады оказать помощь дружественному с нами государству, где нас всегда понимали и поддерживали как нигде. В далеком 1935 году, когда Муссолини предпринял попытку оккупации Эфиопии,  только ваш вождь товарищ Сталин своим выступлением в Лиге наций поддержал идею нашей независимости и самостоятельности. Сейчас мы возвращаем Вам долг. Зная об экономических затруднениях, в которых в настоящее время пребывает Россия, мы всецело желаем протянуть ей руку помощи. И мы ее протягиваем!

         -От лица всей страны и лично Президента Василия Василевича Митина благодарю вас за столь щедрый жест доброй воли. Однако, по поручению президента я должен передать и еще несколько его пожеланий. Впредь и сам президент, и наш многонациональный российский народ от всей души желает не просто поддерживать дружеские и любовные отношения с народом Эфиопии, но слиться с ее народом воедино и вместе бороться с мировым шовинизмом за мир во всем мире на деньги, столь щедро переданные нам эфиопской стороной.

         -Мы от всей души поддерживаем инициативу президента Митина и готовы вступить в бой с кем угодно…

         -Господин Мганга имеет в виду, что бороться с радикальным военным вмешательством, то и дело навязываемым миру со стороны блока НАТО, можно только невоенными способами и методами. И он от всей души, как и все мы, надеется, что переданные им денежные средства пойдут на разработку мирных путей противодействия очагам международной напряженности.

         -Конечно же, вы все можете на это рассчитывать…

         -А по такому случаю, господа, прошу всех в обеденный зал. Столь радостное событие мы все обязаны отметить по русско-эфиопскому обычаю.

         Ну тут уж пошло веселье! В разгар его, по традиции, устроили перекур, во время которого Сергей Иванович сказал помощнику президента по экономике Соломону Израилевичу:

         -А все-таки гениальный человек наш Василий Васильевич! Такое изобрести! Поменять валюту на быр! Ведь как это мудро. Полностью отказаться от рубля – читай стать неуязвимыми по отношению ко всяким там доу-джонсам и прочей херне. Вот и пусть теперь наш курс роняют! А нам до лампочки – на быры перешли и баста!

         -Золотые слова, Сергей Иванович. И думаю, наш народ это поймет и оценит.

         -Не то слово – оценит. Он нам за это при жизни золотые памятники воздвигнет.

         -А мне можно из платины?

         -Можно.

         Товарищи расхохотались.

         И вот так-  со звонким смехом всего 150-миллионного населения России – начал быр свое победоносное шествие по стране.

         Газета «Сельская новь – Курган», № 26

         «Сегодня в Кургане прошла массовая манифестация по поводу возвращения на историческую родину быра – эфиопской национальной валюты. Напомним, что накануне делегация во главе с главой администрации Президента совершила официальный визит в Эфиопию, где в торжественной обстановке представителям России была передана большая сумма быров, незаконно вывезенных с территории России в 30х годах прошлого века. Представители официальной власти высказали в СМИ позицию о том, что внедрение экономически устойчивой валюты в таком количестве способно полностью лишить Россию зависимости от рубля и, соответственно, сделать ее неуязвимой для санкций со стороны Запада. Жители Кургана – как и все прогрессивное население России – горячо приветствуют этот факт.

         Николай Денисович, пенсионер: «Конечно, рад. Как такому не радоваться? С газетных страниц, из радиоприемников, телевизоров только и слышишь – рубль падает. Ну понятное дело, это огорчает. Мы-то ладно, мы свою жизнь прожили, а дети, внуки? Им каково? Им стабильность нужна. И мы, старшее поколение, эту стабильность видим в этих… как их… в бырах!»

         Алексей, студент КГПУ: «Это все понятно. Деды – прадеды в советских верхах воровали. Так и у них губа не дура была. Кто деревянными-то брал? Никто. А почему? Потому что не ценятся они нифига и никогда не ценились. А уж если вывозить, то бырами. Вот Рыков и вывез. А Василий Васильевич вернул, чтобы жизнь народу облегчить, чтобы вздохнул народ от тягот эмбарго там всяких. Спасибо ему за это».

         Марья Трофимовна, учительница старших классов: «Это очень важно особенно сейчас, когда весь мир против нас настроился и ополчился. Именно сейчас нам как никогда нужна экономическая поддержка, которую и оказал нам братский народ Эфиопии. Думаю, что процесс консолидации наших народов на этом не завершен, а только начат – сегодня в лице Эфиопии мы приобрели верного друга и стратегического партнера!»

         Особый интерес у нашего издания вызвал комментарий, данный по этому поводу губернатором Курганской области Олегом Богомоловым:

         «Сегодня мы совершили очередной прорыв. Прорыв в международных отношениях. Нам удавалось сделать это не раз, и вот сегодня дипломатия президента Митина вновь показала высокий класс владения мастерством поддерживать добрососедские отношения с разными странами. Теперь перед нами стоит еще один немаловажный вопрос – как распределить полученное богатство? Конечно, экономические советники нашего президента во главе с опытнейшим экономистом и бизнесменом Соломоном Шепаревичем приложат для этого все усилия, и предложенное ими решение будет единственно возможным и грамотным в такой ситуации. Мы же со своей стороны, чтобы облегчить им работу, уже подали в Министерство финансов заявку на дотацию в бырах. Наша область всегда была дотационной, сейчас ее финансовое положение по-прежнему шатко, и мы уверены, что вливание в экономику стратегической валюты – быра – способно выровнять ситуацию. Иными словами, спасти нас могло только чудо. Оно и произошло».

         На вопрос корреспондента о митинге, который, к слову сказать, не был согласован с местными властями, губернатор не раздумывая ответил:

         «Разумеется, никого не будем привлекать к ответственности. Это же не фашистский марш. Это – проявление радости народа, свет в конце тоннеля. Разумеется, не только не будем бить по рукам, но и будем приветствовать и впредь подобные манифестации».

         Газета «Кировский рабочий», № 41.

         «В Кирове на празднование так называемого Дня быра собралось более полумиллиона человек. В ходе празднования, состоявшегося на центральной улице областного центра, раздавали бесплатную еду, даже наливали «фронтовым сто грамм», а в конце состоялась церемония «сожжения деревянного рубля». Мы попросили очевидцев поделиться своими впечатлениями.

         Николай Петров, слесарь: «У нас в народе издревле повелась традиция на масленицу сжигать чучело зимы – холодной, противной, колючей, которая сама по себе враг всему живому. Сегодня наш народ наконец узнал в лицо своего врага, который сотни лет тянул его ко дну, не давал нормально жить, закабалял, тяготил – это деревянный рубль. С его уходом начнется не просто новая эпоха в экономическом развитии нашей страны но и весь ход ее истории радикально изменится, в этом нет сомнений. И именно в честь этого чучело рубля и сожгли. Вся страна радуется – а мы чем хуже?»

         Газета «Экономика и жизнь», № 29.

         ИЗ ИНТЕРВЬЮ С ЭКОНОМИСТОМ АНДРАНИКОМ ОНАНЯНОМ, ДИРЕКТОРОМ ИНСТИТУТА ПРОБЛЕМ ЭКОНОМИКИ И ФИНАНСОВ РАН:

         Приход быра в нашу экономику – явление не случайное. Это факт свершившийся и очень своевременный как для страны, так и для ее финансовой системы в целом.

         Андраник Левонович, поясните пожалуйста в чем экономическое значение появления в нашей стране валюты чужого государства?

         Ну во-первых, нельзя так говорить. Эфиопия всегда принимала самое живое участие в финансовой судьбе России, и потому чужой по отношению к нам ее назвать уж никак нельзя. Во-вторых, значение огромно. Сейчас усилия государств-членов НАТО направлены на умаление значимости и веса рубля на фоне общей макроэкономической ситуации. Изобрести новую валюту – означает нарваться на новую волну санкций: подорвали рубль, подорвут и его замену. А вот принять в качестве средства платежа на всей территории России валюту иностранного государства – выход. С одной стороны, МВФ не сможет обложить санкциями государство, которое никак не влияет на внешнюю политику России – это означало бы подрыв международной торговли и как следствие паралич деятельности самого МВФ. С другой стороны, это значительно сокращает риск дефляции и деноминации. Посудите сами, соотношение быра к рублю – 1:3. Население стремительно избавится от рублей, обменяет их на быры, и как следствие объем обращающейся внутри страны валюты резко упадет. А главная причина деноминации и девальвации, если помните «черный вторник» — именно объем не обеспеченной ничем валюты в стране. Так что, как ни крути – одни плюсы.

         Скажите, а как отнесутся к этому наши западные партнеры? Изменится ли что-либо в макроэкономическом плане?

         Еще как изменится. Если раньше основой конвертации рубля был нефтедоллар, то теперь привязки никакой не будет – быр от нефти не зависит, и потому мы сможем поддерживать цены на производимые нами товары на мировом рынке на удобном нам уровне без какой-либо конвертации, поставленной в зависимость от продажи нефти или чугуна. Захотели такую цену – такую и поставили. При этом основным ценообразующим фактором будут именно потребности нашей страны и ее населения.

         «Российская газета», № 21.

         УКАЗ ПРЕЗИДЕНТА РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ № 221

         «О мерах по реализации обращения быра внутри Российской Федерации».

         В целях сокращения оборота рубля и постепенного перехода для целей расчетов внутри страны и за ее пределами на вновь введенную валюту – эфиопский быр, постановляю:

         1.С первого числа следующего месяца признать эфиопский быр валютой – средством платежа – Российской Федерации.

         2.Центральному Банку – организовать скупку у населения рублей и пошаговый переход на расчеты в бырах согласно дорожной карты, утвержденной Постановлением Правительства.

         3.Министерству финансов – произвести индексацию потребительских цен и сопутствующих им величин сообразно курсу быра к рублю.

         4.Государственной Думе Федерального Собрания – привести федеральные нормативные акты, в том числе законы, в соответствие с настоящим указом.

         5.Министерству экономического развития – осуществить комплекс мероприятий по обеспечению доступности эфиопского быра для населения страны.

         6.Министерству культуры – организовать культурно-массовые мероприятия, посвященные внедрению новой валюты.

         7.Контроль за исполнением настоящего указа возложить на советника президента по экономике Шепаревича С.И.

Президент России

В.МИТИН»

         Велика Россия. И событие, описанное здесь, столь внезапно свалилось на ее несчастную голову, что не всю территорию страны сразу охватила радостная весть. Кое-где о произошедшем еще не знали.

         …-Да ты нормально наливай, краев не видишь, что ли?

         -Фуфлюет Иваныч…

         -Как ты сказал, фуфлюет?

         -А то!

         -Да ты гляди хорошенько. Ровно налил!

         -Ну, давайте мужики…

         Выпили. Очередная пятница – очередной день шофера. Все здесь как один – вот Вася Афанасьев, один из старейших мастеров, вот Иваныч – он хоть и с соседней автобазы, а без него тут не обходится ни одно мероприятие. Вот Паша Маслов – еще живой, не знает еще о радостной новости. А вот – Саня Петров. У него жена сына ждет и он все думает, как бы его назвать.

         -Смотри, Санька, как корабль назовешь, так он и поплывет. Так что имя – дело серьезное, ядрен батон.

         -Кто бы спорил, дядь Вась. Жена вот предлагает Олегом назвать – в честь ее отца.

         -Вот еще! Нашел кого слушать – бабу. Про них знаешь, как русский народ говорит? «Бей бабу молотом – будет баба золотом». А ты ей давай право голоса дай!

         -Не говори, Василий, — подхватил Иваныч. – Уж больно мы им прав много далию куда ни плюнь – везде бабы рулят. Нашему брату и головы без согласования поднять невольно.

         -Сами виноваты, распустили. Я вот свою бью…

         -И что толку? Как она рыпалась на тебя – так и рыпается. Только кулаки зря колотишь!

         -Зря – не зря, а все же такое воспитание – лучше, чем никакого.

         -А мне кажется, — вступил Паша, — время сейчас такое. Слишком уж мы много всем прав даем.

         -А вот тут ты прав! Ты посмотри – пидорасам всяким парады разрешили, браки однополые разрешили. По классам градации – никакой. У меня вот к примеру дед кулаком был, а у Иваныча – крестьянином. Значит, мне и оклад больше положен. Какой там?! Коммунисты, сволочи, всеобщее равенство удумали – всех уравняли, сукины дети, кроме самих себя!

         -Вот-вот. А про то, что Россиюшка-то для русских и забыли совсем! Ты посмотри, сколько их понаехало – как будто резиновая страна у нас! И казахи, и таджики, и узбеки, и китайцы…

         -Те вообще скоро весь Дальний Восток у нас оттяпают!

         -Японцы на Курилы рот разинули!

         -Да чего говорить! У меня сын в городе в институте учится – ну ты знаешь. Так вот он давеча сказывал, что к ним в институт негры учиться приехали! Негры! Ты прикинь! А ведь это только так говорится, что учиться. Гляди – и останутся, и квартирку найдут, и семьей обзаведутся, и рабочие места у нашего брата умыкнут! Вот и думай, почем в Одессе рубероид!

         -Опять ты прав, дядь Вась! Ну лично я – так прямо не терплю негров, на дух не переношу!

         -А кто их переносит?! Думаешь, они со своей-то Родины от хорошей жизни уехали? Нет уж, чай там совсем зажали, де Клерк, все прочее. Мандела-то в могиле лежит, а президент у них опять белый. Вот и стало жить невмоготу. А у нас что – душа нараспашку, заходите люди добрые, берите что хотите!..

         -Эх…

         -Чего ты?

         -Да жалко мне. Нету у нас национальной идеи. Закопали все к чертовой матери, что аж стакан в горло не лезет…

         -Ну ты это… Брось… Давай-ка, наливай, а то мы все, на тебя глядя, в черную хандру впадем, а мне еще дома Нинку воспитывать.

         Возвращался Василий домой затемно. Ночью, по его здравому разумению, все кошки серы, и велика была вероятность не встретиться с разъяренной его поздним нетрезвым появлением супругой по причине сна последней. Вот только в дороге случилось с ним нечто, что навело его на дурные мысли. Не сказать, чтобы эта была какая-то несчастливая случайность, нет – как если бы кошка дорогу перебежала, но суевериям Василий находил место в своем сердце. Так, встретил он нескольких чернокожих человек. Вернее, встретил сначала одного. Долго смотрел ему вслед, не решаясь окликнуть – как знать, вдруг он не один, так наваляют чего доброго, мать родная не узнает.

         И точно – спустя несколько шагов еще пара негров встретилась ему на пути. «Что за черт? Неужели допился? Кажись все, пора завязывать… Да нет, быть не может. Ночь, померещилось. А пить все же надо меньше…»

         Дома и того пуще – жена носилась по всей квартире в выходном платье и не скрывала радости.

         -Вася, Васенька вернулся! – завидев его, с порога заголосила она.

         -Ты чего не спишь?

         -Вась, радость-то какая… Ой… Пойдем, выпьем что ли…

         «Хм», подумал Василий, но ничего не сказал. Пока она накрывала на стол, только поделился с ней ночным наблюдением:

         -Ты знаешь, я сейчас вроде негров видел…

         -Ну и что?

         -Как это – ну и что? Откуда они у нас взялись-то? Отродясь даже казахов не было, а тут…

         -Теперь все поменяется, Васенька, такая жизнь настанет, ммм…

         -Да какая уж с ними с чернозадыми жизнь-то?! А ты чего это так вырядилась? И по какому поводу выпиваем?

         -Да неужто ты не знаешь ничего?! Сидите там на своей автобазе, вся жизнь мимо пройдет.

         -А что такое?

         -А то, что телевизор надо смотреть!

         -Ну и чего я там не видал?

         -Да ничего не видал. Быр-то наш теперь!

         -Кто???

         -Да не кто, а что… А, неважно. Давай, за дружбу народов!

         Василий с сомнением, но все же опрокинул поднесенный женой стакан.

         -Растолковать-то можешь?

         -Ой, Вась, не знаю, смогу ли… Сложно все это… В общем, завтра митинг на площади в 12, сам все поймешь.

         -Щас! Сроду не ходил на эти сучьи свадьбы, даже при коммунистах, а тут вдруг пойду!

         -Да там наливать будут бесплатно!

         -Да ну?

         -Ну да. Сколько хочешь!

         -Ну тогда…подумаю.

         -Да не подумаю, а спать пойдем. Утро вечера мудренее, да и встать придется пораньше, чтобы к началу поспеть – а то все без нас выпьют.

         -Да, и рубашку мне погладь. Ту, в клеточку.

         Народу на митинг собралось видимо – невидимо. Глава города стоял в окружении негров, частично – одетых по-деловому, частично – в одних набедренных повязках да с копьями. Горожане с радостью взирали на происходящее, и только, казалось, один Василий не понимал всей его сути.

         -Дорогие товарищи! – захлебываясь от радости, начал глава. – Сегодня, когда Президент России Василий Васильевич Митин наконец сделал рывок вперед и по сути объединил две наши державы – Россию и Эфиопию – мы говорим нашим эфиопским братьям «Привет!» и протягиваем им руку дружбы.

         Иллюстрируя сказанное, глава протянул руку представителю эфиопской делегации. Тот посмотрел на незнакомый ему доселе жест и тоже протянул в ответ руку, предварительно в нее плюнув. Глава смутился. Стоящий чуть поодаль переводчик разъяснил  смысл жеста: древняя традиция. Не смутился глава – пожал оплеванную длань. И даже расцеловал гостя – настолько сильна была его радость.

         -Сегодня не просто знаменательный день для нашей с вами экономики – быр становится российской валютой. Но не только. Эфиопия становится по сути частью русского духа, пополняет ряды наших духовных скреп, которые многие годы объединяли всех нас в борьбе с нашим общим врагом – западом. Пушкин и вообще все великие русские люди были в той или иной мере эфиопами – сейчас это уже ни для кого не секрет, радио и телевидение только об этом и говорят. И нам не хватало этого единства, этого родства. А сейчас… — глава замялся, запас красноречия иссяк в самый неподходящий момент. – А сейчас нам всего хватает… Ура, товарищи! Быр наш!!!

         Последняя фраза сработала как боек в пистолете – народ буквально взорвался аплодисментами, улюлюканьем, одобрительными выкриками. И хоть Василий пока мало понимал все историческое и социальное значение случившегося, его голос также присоединился к всеобщей какофонии.

         После митинга обсуждали, по старой совдеповской традиции, его итоги по кустам с бесплатными бутылками в руках.

         -Все, — говорил Иваныч, — уж теперь точно заживем. Раньше ведь они что нам, как душили – рубль опускали. А теперь? Быр не опустишь – не мы одни им торгуемся, так что,  извините, господа демократы, сукины дети! Шиш вам!

         -Да чего там шиш? Фуй им! Айда, наливай…

         После рюмки пустился в откровения и Василий.

         -А ведь правду глава сказал – след значительный эфиопы оставили. Бабка покойница еще рассказывала, что у них во время войны какой-то генерал останавливался-  черный. Ну не иначе, эфиоп!

         -Точно вам говорю, теперь все изменится. Теперь мы этому вонючему западу покажем!

         Саша Петров молча слушал излияния коллег, но в итоге произнес такую фразу, которая буквально обескуражила всех присутствующих.

         -Мужики, а я ведь решил, как сына назову.

         -Да ну? И как?

         -Быр.

         Тишина. И только бульканье водки в стакане – от переизбытка эмоций только и оставалось, что подавлять подкативший к горлу ком стаканом.

         После официальной церемонии, посвященной 75-летию президента Финляндии маршала Маннергейма виновник торжества и Гитлер уединились  в комнате отдыха резиденции «Хельсинки».

         -Скажу вам честно, дорогой Карл, у нас проблемы на восточном фронте, — начал Гитлер. – Наступление наших войск русским удалось сломить под Курском. И хотя конечно о переломе в ходе войны говорить пока нет смысла, все же некоторые сомнения у моего командующего фон Бока зародились.

         -Я кажется знаю, друг мой, как вам помочь. Но у меня есть еще один человек, который очень хорошо – даже лучше моего – знает русских. Петр Николаевич! – крикнул маршал.

         В комнату вошел, на чуть согнутых, старческих ногах, но еще с военной выправкой, гордо чеканя шаг, одетый в казачий мундир седой человек в форме генерала. Это был Петр Николаевич Краснов.

         -Господин генерал! – приподнялся со стула Гитлер, завидев знакомое лицо. – И Вы здесь?!

         -Мы с господином Маннергеймом еще в Первую мировую вашему брату – немцу – жизни давали, — улыбнулся старик.

         -Припоминаю, — также улыбнулся Гитлер. – Это ведь ваши меня тогда отравили газами, что привело к моей досрочной демобилизации…

         -И спасло сейчас для нас фюрера! – вскинул руку в горделивом приветственном жесте Маннергейм.

         -Да, мой фюрер, мне есть что Вам сказать.

         -Я весь внимание.

         -Мне известно положение дел на Восточном фронте и упадничество, время от времени допускаемое генералами фон Бока. Так вот. Есть нечто, что никогда и ни при каких обстоятельствах не должно попасть  руки русских – стоит ему там оказаться, как и эту войну, и все последующие сражения можно считать проигранными!

         -Что же это?

         -В тридцатом году глава советского правительства вывез в США сундук с эфиопским золотом.

         -С чем, простите?

         -С бырами – эфиопской валютой, которая сначала принадлежала дому Романовых, а потому послужила средством, на которые большевики сначала прокатились через Германию в пломбированном вагоне, а после устроили у себя революцию 1917 года.

         -Ах, да, припоминаю, что-то такое мне рассказывал о них Ленин в канун революции, когда мы встречались с ним в Мюнхене… Конченый алкоголик, доложу я вам…

         -Так вот это не просто золото или валюта. Это – определенная магическая сила. Я знаю, в это трудно поверить, но это так…

         -Отчего же. Я увлекаюсь оккультизмом, и принимаю все, что вы говорите, без малейшего скепсиса.

         -Тогда ни при каких обстоятельствах не допускайте союза СССР с Америкой. Пока они просто разговаривают – ни о какой военной помощи говорить не приходится. Как только дело зайдет дальше переговоров – не сомневайтесь, золото Эфиопии попадет опять в руки советского военного командования, и тогда пиши пропало. На сегодняшний день главная задача вашей разведки – не допустить открытия второго фронта с участием США. Поручите это Кальтенбруннеру!

         Гитлер с молчаливым уважением смотрел на генерала. Он думал о том, что только истинный патриот России может во благо своей страны отправлять на тот свет в виде шекспировского пушечного мяса миллионы ее граждан. «У него и впрямь есть, чему поучиться», – отметил про себя фюрер.

         А эфиопов в Копейск меж тем все прибывало. Один из них – Мобуту – даже устроился на автобазу помощником слесаря. Как сына полка приняли его в новом коллективе. Воспитывали, обучали. Он почти ни слова не понимал по-русски, но очень хорошо обучался на практических примерах – через неделю уже зазубрил понятия «гаечный ключ», «ножовка», «резак», «гайка». Одно только плохо давалось – классическое шоферское «фуйня». Но усвоение этой диковинки было делом времени, уж Василий-то это знал.

         В одно жаркое утро на пороге базы появился слесарь Семен Морозов. На нем лица не было.

         -Тебе чего? – отвлекшись от обучения нового студента университета дружбы народов, о которой так рьяно кричал глава города на давешнем митинге, обратил на него внимание Василий.

         -Да ты представляешь,… -  с трудом подавляя эмоции, отвечал Семен. – Прихожу вчера вечером домой, а этот вот, — он указал пальцем на ученика Василия, — на бабе моей трудится вовсю.

         -Да ну?!

         -Вот тебе и ну. Ну я Машку пригладил малек, а этого не успел – убежал, падла! Ну я его…

         -Не тронь! Нельзя! Дружба народов, геноссе камрад, сам понимаешь.

         -Да ты чего! А если он завтра твою бабу раком поставит?!

         Задумался Василий. И все же политическая грамотность взяла верх.

         -И все-таки нельзя. Надо к главе пойти, разобраться.

         И, схватив Мобуту под мышку, оба тронулись в сторону городской администрации.

         Глава эфиопской делегации Мганга У IV и глава города пили чай в приемной, когда измазанные солидолом слесаря появились на пороге присутственного места.

         -И? – невозмутимо взглянул на них глава. – Чего приперлись в рабочее время? Делать нечего?

         -Не шуми. Мы по делу.

         -Какое еще дело?

         -Тут это… Товарищ из дружественной Эфиопии… Жен наших портить начал!

         Глава опешил. Перевел взгляд на Мгангу, потом на переводчика. Переводчик пробормотал что-то на ухо чернокожему вождю, после чего тот изрек:

         -В описанной вами проблеме нет ничего страшного. У нас так заведено, такая традиция — в знак любви и преданности к своим товарищам делиться генетическим материалом. Гены у нас сильные, воинственные, а у вас – слабые. Вот мы и разбавляем вашу породу. Кроме того, тот человек, на которого вы показываете  — мой двоюродный брат, а мы, как известно, принадлежим к знатнейшему и древнейшему эфиопскому роду Мганг. И потому у мужей соседних племен всегда считалось счастьем и великой радостью, когда их жен выбирали для времяпрепровождения наши праотцы. Это считалось чем-то вроде божьей милости. Так что будьте благодарны проявлению дружественной любви и уважения!

         -Понял? – одобрительно кивнул глава, сознательно сделав ударение на последний слог. – А теперь вон отсюда. Все.

         Семен было сначала повозмущался, а потом, пока шли обратно на базу, пустился в рассуждения.

         -Может, он и прав? Нам ведь и впрямь сейчас сильные гены как никогда нужны – война с империалистами проклятыми не за горами, не зря же нам такая дружба народов послана. А тут…

         -Конечно прав! – подхватил Василий, которому меньше всего хотелось сеять на своей малой родине очаги политической напряженности. – Ты с нашим другом из-за океана ссориться вздумал, ты чего?! Да из-за чего – из-за бабы, вот пустая морока. «Бей бабу молотом…»

         -«…будет баба золотом».

         -Точно! И нехрена из-за этого даже голову морочить. Пошли, мужики, выпьем по-братски за мир во всем мире.

         Пока пили, Семен настойчиво предлагал Мобуту свою жену, бросался фразами типа «дарю» и «пропади она пропадом», а потом, когда в разгар веселья Мобуту исчез, не сразу это заметил. Вспомнил он о нем в тот день чуть позже – когда снова увидел его в неглиже в будуаре собственной супруги.

         «На каждой улице и в каждом доме»

         В субботу по традиции Василий и Нина отправились на рынок за покупками. Как предусмотрительные хозяева, они заблаговременно поменяли все имеющиеся у них наличные рубли на быры – и не ошиблись: все цены даже здесь, на отсталом рынке отсталого городишки значились уже в новой валюте. Это радовало. Единственное, что не радовало – так это их индексация.

         -Нин, а чего все так дорого-то? Мы за полчаса половину денег истратили!

         -А при рублях дешевле было?

         -Хрен знает.

         -Вот тебе и хрен. А я знаю. Не было. Просто все цены, что в рублях были, пересчитаны по текущему курсу – 1:3.

         -Ерунда какая-то. Обещали же… это… как его… снижение экономического бремени.

         -Ну не сейчас же, не сразу, чего ты хочешь?

         -Я хочу чтобы цены были дешевле!

         -Ну ладно не ори. Возьми вот лучше сумку, а то все руки отмотала.

         Вялое отмахивание от него как от назойливой мухи вряд ли могло устроить Василия – человека упорного и принципиального. И потому в понедельник с утра он записался на прием к главе города с тем, чтобы поставить свой не отвеченный вопрос перед ним.

         Глава, памятуя о давешней с ним встрече, не особенно обрадовался его появлению. Тем более в понедельник. Тем более с утра.

         -Опять ты, Афанасьев? Чего приперся? Слушай, как начальство тебя в разгар рабочего дня с работы отпускает? Надо закрыть вашу автобазу к чертям собачьим, раз вам там делать нечего!

         -Ты не шуми, Сергей Никитич! Я по делу пришел.

         -По делу ты должен на работе быть. Эх, Андропова на вас нету. Шляетесь где попало… Какое еще у тебя дело?

         -Политическое.

         -Ну тогда это не ко мне, это к Митину.

         -Ну ты же у нас государственная власть в городе. Митин далеко, а ты рядом. Вот и отдувайся за всех.

         -Ладно, давай только короче. Мне в отличие от тебя работать надо.

         -Я коротко. Вот скажите мне, Сергей Никитич, почему у нас цены остались на прежнем уровне? Только в бырах теперь…

         -А тебе на каком надо?

         -Ну… ниже. Сами же говорили, нам теперь санкции не страшны, цены сами будем устанавливать какие хотим, даже от нефтедоллара не зависим. Уж неделю как быр наш, а воз и ныне там!

         -Ну? А чего ты хочешь?

         -Ну… снижения цен!

         -Ну подожди я не знаю, шустрый какой… Как ты за одну неделю вопрос решишь? Чтоб цены упали, надо налоги снизить, а это изменения в федеральном законодательстве, процедура не быстрая…

         -Да вот только валюту новую чего-то быстро ввели!

         -Потом надо макроэкономические контракты пересмотреть, опять же саммиты, встречи, руководство должно инициативу проявить…

         -Да, только когда быры вводили за пару дней подсуетились!

         -Погоди, Афанасьев. Ты чего воду мутишь? Ты что против партии?

         -Да я не против…

         -А чего тогда? Ты запомни – твое дело маленькое. Ты должен зарубить себе на носу, что быр теперь наш, и точка. Понял?

         -А что если…

         -А если – загремишь под панфары. Гляди, какой выискался! Быр наш! Радуйся. Иди. Выпей чего-нибудь и… работать иди!

         Программа «Время», эфир от 03.05

         «Сегодня представители российской корпорации Газпром прибыли на встречу с польскими и украинскими коллегами в Варшаву. Напомним, что здесь должен был обсуждаться проект нового газоносного потока во Францию, проходящий через два этих государства. За аренду газоносной трубы, которая должна была нести голубое топливо через всю Европу, поляки и украинцы должны были ежегодно уплачивать российской стороне аренду в размере около полумиллиарда долларов. Сегодня проект по строительству газопровода оказался под угрозой срыва. Как всегда, из-за тупости и упрямства наших западноевропейских партнеров.

         Владимир Ипатов, глава корпорации «Газпром-Строительство»: «Поскольку основной валютой в Российской Федерации отныне является эфиопский быр, мы выдвинули нашим партнерам по строительству – корпорациям «Укргаз» и «Вроцлав Требучет» — требование о пересмотре цен на строительство по контрактам исходя из курса быра. Если раньше уплата субподрядного вознаграждения и арендной платы должна была осуществляться в долларах, то теперь мы потребовали, чтобы она осуществлялась в бырах.

         -По текущему курсу?

         -Разумеется, по текущему курсу, без каких бы то ни было отклонений. Нам было отвечено, что они отказываются пересчитывать цену контракта. В таких условиях подписывать его мы не имеем права.

         -Но ведь при таких обстоятельствах и Франция останется без российского газа.

         -Что делать? Наши требования законны и обоснованны и те, кто не хочет их выполнять, не могут называться нашими стратегическими партнерами».

         Милан Фройташ, глава корпорации «Вроцлав Требучет»: «Мы физически не можем выполнить требования российской стороны о пересмотре цены госконтракта и ее пересчета исходя из курса эфиопского быра. Подготовка проекта контракта осуществляется Министерством юстиции Польши, его проект согласуется с правовым управлением Президента. Это требует как минимум полугода. У нас нет столько времени. Мы действительно не понимаем, какая разница Москве, будет она получать ту же сумму в долларах, в бырах, в юанях или в какой еще валюте…»

         Да уж, действительно, где им понять, что быр – это наши духовные скрепы, как справедливо отметил Президент Василий Васильевич Митин. Мы не можем и не хотим заключать многомиллионные контракты с лицами, для которых понятие души, долга и чести – малопонятные заморские изречения. Весь многомиллионный русский народ полностью поддерживает руководство корпорации «Газпром» в принятом ими решении!..»

         -Тьфу, мать твою, — выругался Василий, выключив телевизор. – Стране жрать нехера, а они из-за каких-то скрепок от многомиллионных контрактов отказываются!

         Нина перекрестилась и махнула на него рукой:

         -Как ты можешь так говорить? Ведь это действительно так! Они ж нас тама не уважают, за людей не считают!

         Тут в разговор вмешалась дочь Василия Жанна. Она собиралась на вечернюю прогулку и не могла выйти из дома, минуя сидевших в зале родителей.

         -Вы бы в Интернете почитали, что такое с этим быром у нас в стране творится! Все как с ума посходили, а дальше своего носа не смотрите! Это же начало аннексии независимой Эфиопии!

         Родители гневно и грозно взглянули на дочь:

         -Нам этот ваш интернет нахрен не нужон!

         -То-то я вижу, какая ты после этого интернета стала – не учишься толком, только и делаешь что по улицам шляешься. В наркоманку совсем скоро превратишься!

         -И дружки такие же – нигде не работают, ходят все в навушниках, одно слово – шлюхи да наркоманы…

         -Это два слова…

         -Ты погруби-погруби родителям-то! Куда опять намылилась, проститутка малолетняя?! Мать, ты посмотри на нее! Губы накрасила, ресницы! Да мы в твои годы!..

         Василий еще долго и эмоционально выражал свое несогласие с точкой зрения молодежи на те или иные вопросы государственной политики, но его уже никто не слушал – дверь хлопнула, а на лестнице послышались удаляющиеся шаги Жанны.

         Коля ждал ее как обычно у городского фонтана. Вечерами здесь собиралось подавляющее большинство городской молодежи. Сидели, болтали о том-о сем, потягивали пиво, плевали семечки, слушали музыку – ну в общем, стандартный набор занятий подрастающего поколения. И Василий, когда говорил, что они их поколение в таком возрасте только и делало, что теорию научного коммунизма изучало, явно слукавил – они занимались примерно тем же самым.

         Жанна незаметно подкралась к своему жениху и закрыла его глаза руками. Схватив ее за запястья, он заулыбался.

         -Чего сегодня долго так? – целуя подругу, поинтересовался Николай.

         -Да… С предками спорила.

         -Опять?

         -Можно подумать, ты этого не делаешь.

         -Делаю. А куда деваться – вечный конфликт отцов и детей.

         -Да ну их. Куда пойдем?

         -Предлагаю в кино. У меня два билета на 21.30.

         -Но еще же целый час!

         -Пока можем погулять.

         -Принимается.

         Коля протянул Жанне бутылку фруктового эля, и они, взявшись за ручку, пошли вдоль городской аллее по направлению к кинотеатру «Шинник», где сегодня должны были показывать какой-то новомодный ужастик.

         -А знаешь, мне иногда кажется, что в их словах есть доля истины… — философски заговорила Жанна, отхлебнув хмельного напитка.

         -О чем ты?

         -О том, что много времени впустую тратим. Молодость – самое прекрасное время для карьерного роста, а мы небо коптим…

         -Да ты чего?! Сама же всегда говорила, что когда веселиться, если не сейчас? Что с нами будет лет через десять – двадцать? Тогда уж не погуляешь по парку и в кино не пойдешь!

         -Я не об этом.

         -А о чем?

         -Вот ты например. Что ты планируешь делать дальше?

         -Ммм… Ну как что? Устроюсь в институт, женюсь на тебе, переедем в областной центр, будем жить вместе…

         -А дальше?

         -Ну не знаю. Работать пойду параллельно.

         -Куда например? Куда можно пойти работать без высшего образования?

         -Программистом. Как-никак, а техникум-то я закончил.

         -А перспектива?

         -О чем ты?

         -Перспектива роста?

         -После диплома и перспектива откроется… — Жанна опустила глаза. – Ты чего? Может, ты меня не любишь?

         Она посмотрела на него и улыбнулась:

         -Дурачок. Конечно, люблю. Просто когда о будущем думаю, так страшно становится.

         -А ты не думай. Предоставь это мне. В конце концов, я же мужчина.

         -Пожалуй, так и поступлю, — она засмеялась. Их губы встретились. В такие минуты она чувствовала себя какой-то особенно защищенной, и все жизненные страхи отступали. На мгновение она подумала, что для женщины одновременно великое счастье и столь же великое бремя – быть слабой. С одной стороны, это – женская прерогатива. А с другой – не все же такие порядочные как Коля. Велик риск встретить того, кто просто воспользуется твоей слабостью, и неизвестно, к каким последствиям все это может привести… Хотя, подумала она, чего я заморачиваюсь? Он рядом, бросать его и в мыслях нет, поэтому все эти страхи – пустое.

         Потом они сидели в кино, ели попкорн и смотрели глупый детский фильм ужасов. Ей не было страшно, но она инстинктивно прижималась к нему во время показов самых «ужасающих» сцен – только для того, чтобы он чувствовал свою нужность ей. И он ее чувствовал. Сжимая своей теплой ладонью ее вечно холодную анемичную руку, стискивая ее худые хрупкие плечи и прижимая их к своим, проводя рукой по ангельским белым волосам…

         А потом он традиционно проводил ее до дома. Она вошла в подъезд, громко хлопнув дверью. Он постоял несколько секунд во дворе и пошел к себе. В эту минуту подъездная дверь вновь открылась, и Жанна показалась в проеме. Оглянувшись по сторонам и убедившись, что полуночный двор пуст и свободен от посторонних глаз, она достала из сумочки пачку сигарет и зажигалку и прикурила. Коля догадывался о ее вредной привычке, но не одобрял ее. А отец так и вовсе убил бы, если б узнал – поэтому, чтобы никого лишний раз не травмировать, она делала это втайне от окружающих.

         Она стала интенсивно затягиваться, отчего клубы дыма вскоре окутали ее взор и заставили закашляться. Сквозь пелену она не увидела подъехавшую к дому машину городской администрации. Смог развеялся – и Жанна увидела открывающуюся дверцу. Секунду спустя перед ней во весь рост стоял не кто иной как Мганга У IV, хорошо известный всем копейчанам по недавней демонстрации на городской площади. На этот раз он был облачен уже не в набедренную повязку и в руке у него не было копья – он был в красивом деловом костюме, а в руках держал букет из 15 красных роз. Жанна на время потеряла дар речи.

         -Простите?

         -What is your name? – по-английски спросил он. Жанна знала английский, и потому ответила ему:

         -My name is Joann.

         -Beautiful! It`s for you!

         -Oh! Why?

         -Because you are very beautiful girl on this town!

         -Thank you, but…

         -No! Don`t tell anything. I watching you all this evening – at the garden and at the cinema… Ask me now, can I look at you more anywhere?

         Обстановка начинала накаляться, и, чтобы не допускать ее развития, Жанна поспешила оборвать разговор. Она поднялась с места, затушила сигарету, бросила на бегу:

         -Sorry. I don`t know,[7] — и скрылась в подъездной темноте. Мганга постоял здесь некоторое время, увидел, как свет зажегся в ее окне, махнул рукой, как машут влюбленные – хоть и понимал, что никто не видит этого его жеста, и вновь сел в машину.

         -Нагулялась? – отец сидел на кухне в темноте и глушил коньяк.

         -Ты чего здесь?

         -С цветами гляжу. Что это, у нашего ухажера денежки завелись?

         -Ты чего злой такой? Это не он подарил.

         -Еще не легче. Дочь шлюхой воспитал… Вся в мать пошла, та такая же в молодости была…

         -Да все нормально. Это Мганга подарил.

         -Кто? – Василий едва не проглотил коньяк вместе с рюмкой.

         -Да, ты не ослышался. Мганга У IV.

         -Шутишь?

         -Нисколько.

         -А где вы встретиться умудрились?

         -Сейчас до дома меня провожал.

         -Да ну?! Как это? Влюбился, что ли?

         -Вроде того.

         -А ты?

         -Да нафиг он мне нужен, у меня Коля есть.

         -Ага, конечно, Коля-нищеброд. Радуйтесь все. Да ты хоть понимаешь, что с Мгангой тебя будущее большое ждет?! Понимаешь, дура?

         -Не ори, мать разбудишь!

         -Да плевал я на нее!

         -Тебе не кажется, что это предмет серьезного и как минимум трезвого разговора?..

         -Да, ты права. Ладно, иди спать. А цветы давай сюда.  Я их в воду поставлю.

         Утром Жанна проснулась в состоянии эмоционального подъема. Природа мужчин и женщин одинакова – человек как существо социальное любит повышенное внимание к своей персоне. И это никак не характеризует его личные качества. Просто всем приятны знаки внимания, ухаживания, лестные слова. Даже если у этих слов и ухаживаний нет и не может быть никакого продолжения – лестен сам факт. Оттого и приятно было Жанне, и тепло разливалось по всему телу. За ней ухлестывали двое мужчин – очевидно, не самых плохих в городе, что не могло не отражаться на ее самооценке и настроении как следствие.

         -Чего сияешь-то вся? – мать сделала вид, что ничего не знает, когда дочь вышла на кухню.

         -Есть повод.

         -Лимон дать? А то рожа больно довольная! Да знаю, знаю уж все, отец рассказал…

         -Ну и что посоветуешь?

         -Ой, дочка… Да разве вы советов наших ждете аль слушаете? Вы ж все сами-с усами.

         -И все же?

         -Решай как сердце подсказывает. С нелюбимым жить – только маяться.

         -А как же «стерпится-слюбится»?

         -Ерунда. Не верь. Не бывает такого.

         -Ну значит с Колей останусь.

         -Только не спеши. Не спеши решать. Пусть время пройдет… Тебе куда торопиться-то? У тебя вся жизнь впереди. Приценись, подумай – мало ли, какие обстоятельства могут произойти.

         Слова матери насторожили Жанну.

         -О каких обстоятельствах ты говоришь?

         -Господи, дочка, я ничего конкретного не имею в виду. Просто жизнь такая штука, что… сама понимаешь…

         Коля позвонил через пару часов.

         -Привет, малыш.

         -Привет, любимый. Я так соскучилась…

         -Я тоже… — голос Николая показался Жанне напряженным и неспокойным.

         -Что-то случилось?

         -Да. Мы не сможем сегодня увидеться.

         -Почему?

         -Я должен отцу помочь  в гараже. Ему завтра в рейс, а движок чего-то постукивает. Хотим перебрать, разобраться в чем дело.

         Жанна молчала.

         -Ну не грусти, малыш. Так надо. Это не моя прихоть…

         -Я все понимаю, занимайся конечно. Я дома посижу, книжку почитаю. Я хотела сказать… — Жанна попыталась рассказать Николаю о вчерашнем случае, но вдруг осеклась.

         -Что?

         -Я люблю тебя.

         -И я тебя. Пиши мне.

         -И ты.

         Она положила трубку, посмотрела в окно и потянулась за книжкой. Ничего, подумала она, не всю же жизнь в свете софитов проводить, можно вечерок и дома скоротать.

         Однако, планам ее не суждено было сбыться – стоило ей перелистнуть пару страниц, как с улицы раздался сигнальный гудок автомобильного клаксона. Она выглянула в окно и – точно! Мганга снова с огромным букетом стоял у самого подъезда. И это – сейчас, когда здесь собрались все окрестные бабки! «Сумасшедший», — подумала она и улыбнулась. Увидев ее хорошее настроение, Мганга понял, что действует в правильном направлении – он открыл дверцу машины, и из динамика автомагнитолы раздались звуки голоса Эдди Гранта. «Give me hope, Johanna, give me hope…»

         «Надо же, и имя мое запомнил».

         Мать вошла в комнату, улыбаясь.

         -Иди уже, не томи парня!

         -Не пойду.

         -Да конечно! Вижу – сама-то аж подпрыгивает на месте! Иди ладно! И запомни, дочка, воды камень точит.

         -Фи! Ерунда какая! Я вооот такой булыжник, а он – воот такусенькая капелька!

         Мать улыбнулась, провожая дочь взглядом. Когда за ней закрылась входная дверь, Нина по инерции перекрестила ее вслед – что ж, и в этом нет греха, ибо плох тот родитель, что не желает счастья своему ребенку.

         -Куда направимся? – по-английски поинтересовалась Жанна, принимая букет нового поклонника.

         -В самый лучший ресторан этого города.

         -Боюсь, такой трудно будет отыскать в нашей дыре.

         -Тогда в тот, который есть. Прошу! – он распахнул перед спутницей дверь машины, и секунду спустя от них дворовым бабкам остались только воспоминания да клубы пыли.

         -Шлюха сразу видно, — нарочито громко сказала Никитична. В эту минуту из рассеявшихся клубов показался Василий.

         -Кто? Ты?

         -Дочь твоя! – не унималась старая разведенка.

         -Да ты что?! А ты-то лучше? Сама забыла, как в семидесятых годах все кусты тут обмочила?! Драли как сидорову козу все кому не лень. Так что помалкивай.

         И ушел, оставив свою оппонентку явно проигравшей перед ареопагом, умиравшим со смеху – то ли от его слов, то ли от ее на них реакции.

         Ресторанные расстарались – конечно, это был не «Пушкинъ» и не «Твербуль», но зажечь свечи и подать самое дорогое французское вино с фруктами официанты для дорогого гостя и его местной спутницы все же сумели.

         -Чем ты живешь? Как проводишь дни, вечера?

         -Да ничего особенного. Так вообще учусь в технаре. Сейчас каникулы. Занимаюсь небокоптительством.

         -А откуда такое отличное знание английского?

         -Хобби еще со школы. А у тебя? Вроде, в Эфиопии английский язык официальным не считается?

         -Я ведь учился здесь, в России. В РУДНе. Общались по-английски, выучил. Закончил с отличием, но работы здесь не нашел – трудные были годы, 90-е, русским хлеба не хватало, что уж про нас говорить. Вернулся на родину, где возглавил движение за освобождение родной Эритреи.

         -У нас говорят так: «Где родился, там и сгодился».

         -Точно. У тебя есть… бойфренд?

         -Ты отлично знаешь, что есть.

         -Но ты же понимаешь, что я не просто так ухаживаю за тобой и пригласил тебя сюда.

         -Да ты что? И что же тобой движет?

         -Я же сказал, что полюбил тебя с первого взгляда…

         -Вот даже как! Вчера я была просто самой красивой девушкой города, сегодня уже полюбил. Быстрый ты, однако.

         -Не язви. Я искренен с тобой.

         -Тогда и мне позволь быть искренней с тобой. У меня действительно есть бойфренд и я люблю его, и не вижу никаких объективных причин к тому, чтобы нам с ним расстаться. Так что сразу должна тебя разочаровать…

         -Подожди, не так быстро. Начнем с того, что я ничего от тебя не прошу и тем более ничего не требую – просто не прогоняй меня, позволь быть рядом, и все…

         -Но зачем? Зачем тебе тратить на меня время, если я только что сказала что будущего у нас нет и быть не может?

         -Позволь решать это мне. Я же мужчина, все-таки. А сейчас давай потанцуем.

         -Но…

         -Просто как друзья. Как старинные приятели.

         -Что ж, два дня знакомства по-моему позволяют потанцевать с тобой как со старинным приятелем. Пойдем.

         Коля показался у подъезда в полдесятого вечера. Он несся через весь город с букетом наперевес, чтобы сделать любимой сюрприз. Дома у Афанасьевых уже поужинали и сели смотреть телевизор, а потому никто из членов семьи Жанны не видел, что творится во дворе. Во дворе же сидела все еще оскорбленная Никитична, жаждущая мести.

         -Не спеши, милок, не спеши, — остановила она Николая. – Уехала твоя, нету ее.

         -Как уехала? Куда?

         -Куда – энто нам неведомо, а вот с кем сказать можем.

         -И с кем же?

         -С Мгангой.

         -С кем?

         -Ну с тем негром, с которым глава на митинге целовался, не помнишь поди?

         -Как не помнить… Врешь поди, Никитична?

         -Вот те крест. Два часа как укатила.

         -Да? – Николай поник.

         -Точно. Может, передать чего? Мы тут долго сидеть нынче будем…

         -Ничего не надо.

         Он подошел к мусорному баку, засунул в него ни в чем не повинный букет, закурил и поплелся куда глаза глядят.

         На следующий день они встретились с Жанной в девять вечера у городского фонтана. Все вроде бы было как обычно, но в Николае что-то изменилось – возлюбленная почувствовала это с первых минут.

         -Что-то случилось?

         -Сама не знаешь?

         -Нет. А что я должна знать?

         -Где ты была вчера вечером? А главное – с кем?

         -А, ты об этом, — она опустила глаза.

         -Именно. Так как прикажешь все это понимать – бесперспективный Коля оказался не нужен, как только появился перспективный Мганга?

         -С ума сошел? Он мне не нужен, я тебя люблю, тебя одного.

         -Только почему-то катаешься с ним ночами, а меня даже в курс не ставишь.

         -Подумала, что ты работаешь, не хотела отвлекать…

         -Да уж конечно! Сначала научись, а потом ври!

         В спорах влюбленных не действуют обычные правила ведения дискуссии – обида может проскользнуть там, где при обычном раскладе вы ее нипочем не увидите. И потому, развивая деструктивные темы, распаляя себя взаимным недоверием, оскорблениями и упреками, нужно быть предельно осторожным. Казалось бы, ничего не значащее и ни к чему не обязывающее слово может в мгновение ока превратиться в импульс, который разорвет связующую нить раз и навсегда. Так случилось и с нашими героями.

         -Слушай, если ты всегда всем врешь, это не означает, что все себя так ведут!

         -Когда я тебе врал?

         -Тогда научись доверять сначала, а потом в любви объясняйся. Любовь – это доверие!

         -К нему и иди! Пускай теперь он тебе доверяет!

         -Да уж найду кого-нибудь получше тебя!

         Все. Порвано. Кончено. Она плакала потом три дня, ничего не ела и ни с кем не встречалась – а меньше всего хотела видеть Мгангу, которого обвиняла во всех смертных грехах. Он эти три дня держался, зато потом впал в затяжную депрессию – весь следующий месяц пил, рыдал по ночам, запершись в своей комнате, резал руки тупым консервным ножом. Из ступора его вывел визит друга.

         -Может, хватит?

         -А что делать?

         -На работу устройся, что ли.

         -Куда?

         -Да хотя бы к нам на комбинат!

         -Кем?

         -Учеником мастера – Петрович как раз замену сейчас себе ищет, ему ж осенью на пенсию.

         -А что она? Как у нее дела?

         -Не думаю, что тебя это порадует.

         -Говори!

         -Она беременна от него.

         -Врешь! Откуда ты знаешь?

         -Моя же в женской консультации работает. Вот, приходила…

         На минуту он вскипел. А после – подостыл и подумал. «А что, действительно? Докажу ей и сам себе. Устроюсь и добьюсь всего, что захочу!»

         -Анькету… запальняй… — не поднимая глаз от газеты, сказал чернокожий начальник отдела кадров. Пока писал, Николай гневно подумал: «Твою мать, и сюда уже пробрались. Плюнуть теперь некуда будет». Его эмоции можно понять – он все еще винил представителей африканской нации в личном несчастье, не понимая юношеским умом, что не место и уж никак не национальность красят человека. Заполнив анкету, протянул ее хозяину кабинета. Тот даже не взглянул на нее:

         -Кь юрист иди…

         Следующее должностное лицо было не лучше – даже не потрудилось снять набедренную повязку. Но хотя бы улыбалось.

         -Жярко у вас. Прямо как у нас. Гыыыы. Вот договор. Пищи подпис.

         Коля долго мял и разглядывал непривычный русскому глазу пергамент, но все же подписал. А через пару часов новый директор завода от всей души поздравлял его с назначением.

         -Съегодня новий человьек… обновление есть карашо… Митин и Эфиопия – братья навек!

         Маловероятно, чтобы это сородич Мганги знал по-русски еще что-нибудь, но занимаемая должность большего и не требовала. «Да, — подумал Коля, — с таким управленческим персоналом мы далеко пойдем…» Далеко он собрался идти или близко – нам неизвестно, а вот с завтрашнего дня лично ему предстояло каждый день идти в одно и то же место, куда после недавних событий шла вся страна. На работу.

         «РЭП»

         «Нас утро встречает прохладой, // Нас ветром встречает река… // Любимая, что ж ты не рада…»

         Радио в кабинете Президента России Василия Васильевича Митина пело по утрам бодрую и задорную песенку, которую хозяин кабинета помнил еще со времен своего совдеповского детства. Василию Васильевичу как закоренелому патриоту своей страны – патриотизму в ФСБ, на его предыдущем месте службы учили на отлично – подобные музыкальные произведения придавали настроения, навевали ностальгию по тем временам, когда поругание малейшего витка в генеральной линии каралось смертной казнью. Это потом, во времена его сознательной юности, критика государственного аппарата и проводимой им политики стала явлением повседневности, принося Василию Васильевичу – сначала как полковнику ФСБ, а потом и как главе государства – немало горя.

         Президент подошел к окну. Он любил лето – световой день был длинным, можно было много успеть в течение него. Песенка по радио тем временем закончилась, уступив место сводке новостей. Воодушевленный голос диктора (а каким же еще полагается ему быть с утра пораньше?) вещал:

         «В подмосковной Коломне сегодня состоялось торжественное сожжение изъятых у населения свыше 500 миллионов рублей. Напомним, накануне, совместной операцией МВД и ФСБ России была пресечена деятельность группы рублевых спекулянтов. Указанные граждане, дислоцируясь по всей Московской области, тайно собирали и пытались ввести в оборот с целью дестабилизации экономической и внешнеполитической обстановки в стране рубли. Сумма свыше 500 миллионов была изъята в ходе рейда. В отношении злоумышленников возбуждено уголовное дело. Сегодня же, под одобрительные возгласы собравшегося на главной городской площади населения, вся изъятая рублевая наличность была сожжена в присутствии должностных лиц Центробанка и силовых ведомств…»

         Поморщился Василий Васильевич от такой новости. Нет, не то ему обидно было, что вместо того, чтобы на эти деньги купить быров у Эфиопии да и пустить их в российский оборот, их сожгли. А то, что были еще среди столь любимого им населения столь любимой им страны супостаты, которые подрывали общую линию партии. И если руководство страны умело с ними бороться, то сердце сжималось у Президента от той боли, которую при виде подобных новостей испытывали простые граждане – для них быр за это время стал как родной, они сердцем к нему приросли, а тут – такое неуважение. Именно за это преступников следовало наказать еще сильнее и строже, чем за рядовой экономический проступок.

         В дверь постучали. На пороге стоял пресс-секретарь Президента Часовщиков. Поправив окладистые усы, он доложил:

         -К Вам Шепаревич, Васмлий Васильевич.

         -Пусть войдет.

         Кого Президент всегда был рад видеть – так это своего главного советника по экономике. Он всегда приносил либо добрые вести либо мудрые предложения, а необходимость последних все больше актуализировало время.

         -Шолом, Соломон Израилевич.

         -Шолом, Василий Васильевич.

         Они поцеловались, после чего Шепаревич, не отступая от старой доброй традиции, должен был рассказать Президенту уморительный одесский анекдот.

         -Порадуете сегодня, Соломон Израилевич?

         -Как всегда. «Скажите, Аарон Маркович, зачем Вы это сделали? –Шо из того, шо я сделал, зачем?»

         Оба рассмеялись уморительному скетчу.

         -Сегодня я жду от Вас не только веселых анекдотов…

         -Понимаю, Василий Васильевич. Есть предложение!

         -Так? – Президент вернулся в кресло и сдвинул брови, приготовившись слушать новаторские измышления своей правой руки.

         -Нам надо укрепить связи между нашими странами – думаю, вы понимаете, о какой именно стране я говорю.

         -Понимаю, но как это сделать?

         -Видите ли, одной единой валюты мало. По Вашему поручению, академики из РАН установили общность не просто экономических и социальных интересов наших государств, а еще и историческую связь между ними.

         -И насколько она прочна?

         -Я бы сказал – неразрывна.

         Ответ Шепаревича был порядком размыт и малопонятен, но мудрый Президент понял все и сразу задумался. Он думал минут 5 – так, что Шепаревич уже начал было беспокоиться за его рассудок, — но в конце концов изрек.

         -И что же делать?

         -Объединить наши народы! – произнося эту фразу, Шепаревич смотрел в окно, в котором – как можно было подумать, судя по его взгляду – видел все будущее своей страны на 20 лет вперед.

         -Как в Германии в 89-ом?

         -Именно.

         -Но это будет трудно, между нами ведь не просто кирпичное возвышение, между нами – огромные расстояния!

         -Нам ничего не мешает их преодолеть…

         Президент не дал ему договорить:

         -Я понимаю, что ядерная и ядреная мощь нашей сверхдержавы поистине обескураживают, но ведь 21 век! Хватит с нас и одной волны санкций, не можем мы бряцать оружием на весь белый свет!

         Говоря это, президент явно лукавил. Он так не думал. Он цитировал давешнюю статью какого-то американца в «Нью-Йорк Таймс», после которой последовала новая черед санкций. Ему бы очень хотелось, чтобы все в мире было иначе, но было именно так. С этим приходилось считаться. Даже ему, президенту крупнейшей в мире страны, занимающей 1/6 часть суши. И его советникам, значит, тоже.

         -Никто этого и не предлагает!

         -А что же делать?

         -Вы сами говорите – 21 век, везде и всюду засилье демократии, черт бы ее побрал, и действовать мы будем сугубо демократическими средствами. Хотя… ядерной боеголовкой было бы быстрее да и эффективнее!

         -Соломон Израилевич, я прошу Вас. Не сыпьте соль на сахар!

         -Понимаю Вас. И потому говорю о референдуме.

         -В России?

         -Зачем же? В Эфиопии! Наша делегация – если угодно, во главе со мной – хоть завтра вылетает туда. Мы имеем достаточный опыт в проведении разного рода плебисцитов, и потому, полагаю, нам не составит труда, организовать и провести референдум среди амхарского населения по вопросу присоединения к России.

         -Это здорово, но меня волнует вопрос территориальной целостности.

         -А именно?

         -Просто присоединить путем ликвидации границ ее не получится – даже при условии выигранного референдума, в исходе которого я не сомневаюсь. Между нами ведь тысячи километров иностранных держав! Всех присоединить, что ли?

         -Если бы мое первое предложение относительно боеголовки…

         -Если бы у бабушки был бы фуй!.. – Президента начинала раздражать воинственная настойчивость человека, который, по роду службы, должен был быть пацифистом.

         -Понимаю. Мы присоединим Эфиопию на конфедеративных началах.

         -Как это?

         -Она сохранит независимость. Но никаких важных решений, в том числе по международным делам, по голосованиям в ООН, по миротворцам, по внешнеэкономическим сделкам – без согласования с Москвой принять не сможет!

         -Гениально!

         -Этим мы убьем сразу двух зайцев – свяжем руки западу в вопросах приостановки торговли с Эфиопией – на тот случай, если они разнюхают наш замысел по вопросу обхода санкций и решат наступить на горло нашим амхарским партнерам; и продемонстрируем всему миру, что никаких захватнических войн мы не ведем, а просто готовы к международному деловому сотрудничеству, в том числе путем конфедеративных слияний!

         -Но…

         -…на всякий случай конечно разместим там ограниченный контингент.

         -А народ?

         -Что-народ?

         -Как мы объясним нашему народу необходимость такого шага? Всех же устраивает нынешнее положение вещей!

         -Василий Васильевич, моя нация – умнейшая в мире. Так вот один еврей сказал: «Хочешь сделать лучше? Сделай хуже, а потом верни все как было». Мы уберем быр с внутринациональных рынков – на пару дней. И посмотрим, как они взвоют.

         -Хотите сыграть на великодержавном шовинизме?

         -Именно. И на имперских амбициях. А для всех – мы всего лишь выполнили указание НАТО и отказались от чужой валюты. Народ будет в гневе. Ну а мы спокойно сможем претворить в жизнь только что принятое решение.

         -«Шпрехен зи дейч, Иван Андреич», — процитировал Достоевского глава государства.

         Собеседники улыбнулись и пожали друг другу руки.

         Пятничный вечер на седьмой копейской автобазе значительно отличался от всех остальных. Шофера по-прежнему выпивали, но сегодня среди них не было одного из главных действующих лиц этих еженедельных суаре – Василий Афанасьев не смог почтить уважаемую компанию своим присутствием, поскольку очень спешил домой. Мероприятие, намечавшееся дома, было для него более ответственным и важным.

         Видит Бог, так он не спешил даже на годовщину свадьбы и на день рождения дочери, которую очень любил. И потому ровно в семь стоял на пороге своей квартиры.

         Дверь ему открыл Мганга – после объявленной на прошлой неделе помолвки с его дочерью эфиопский посланец проживал на жилплощади Василия, мотивируя подобный шаг древней эфиопской традицией. И пусть Василию и Нине пришлось на время переехать жить на кухню, а ночами выслушивать дикие стоны и крики из спальни молодых, но политические интересы Родины и народы оказались для семьи сознательных тружеников с Урала выше собственных!

         -Мганга, привет!

         -Привет, Батя!

         -Ну что, все пришли?

         -Да, тебя одного ждали. Переодевайся и айда к нам.

         Василий схватил из его рук какой-то пакет и стремглав бросился в туалет. Через минуту он предстал перед Мгангой в новом обличье – так же, как и его квартирант, он был облачен лишь в набедренную повязку, а в руке держал символическое коротенькое копье с тупым наконечником – чтобы с непривычки не поранить кого-нибудь. В знак одобрения внешнего вида будущего тестя Мганга поднял вверх большой палец.

         Войдя в зал, Василий увидел, что все присутствующие, среди которых были его жена, дочь и человек 7 эфиопов – приехавших с Мгангой друзей из далекой Африки – облачены в повязки. У женщин они прикрывали грудь и область бикини, у мужчин – срамные места. Все пили и веселились, хоть слабо понимали друг друга. Женщины шушукались о своем, задорно улыбаясь и подмигивая то и дело Мганге, мужчины – погружались в возлияния под звуки тамтамов, на которых занятную мелодию дальних стран играл один из друзей нового члена семьи Василия.

         -Я предлагаю тост! – прервал разрозненное общение гостей Василий. – За Мгангу, за нового члена нашей семьи! Россия и Эфиопия – братьЯ (он сказал именно так, с ударением на последнем слоге) навек!

         -А у меня алаверды, — сказала Нина. – Я предлагаю выпить за мудрую политику нашего руководства! Наконец-то открыло оно для нас братьев наших и дало возможность объединиться с ними как в старые добрые времена! Быр наш?

         -Быр наш! – дружным гвалтом ответила вся компания.

         В остальном эта вечеринка ничем не отличалась от сотен подобных – здесь также пили и ели. А после, по традиции, все разбрелись по комнатам. Только здесь было иначе, с эфиопским, так сказать, колоритом – женщины и все мужчины (кроме уснувшего спьяну Василия) отправились в одну комнату и занялись тем, чем обычно раньше занимались индивидуально. Будь Василий трезв и в сознании, то мог бы, подобно предку его гостей Пушкину воскликнуть «Oh, tempora, on, mores!», но он в данную минуту беспробудно спал. Чего нельзя было сказать об остальных его гостях.

         Все рухнуло в одночасье – быр исчез из касс магазинов, кинотеатров, банков, — как по мановению волшебной палочки. Первым итогом случившейся трагедии стало самоубийство простого уральского труженика Паши Маслова. Как знать, быть может, оно бы прошло незамеченным, если бы не журналист Брюс Лонг, подробно осветивший его в «Нью-Йорк Таймс». А уж оттуда – затрубили во все горны все глашатаи – и очень скоро весть о народном недовольстве новой экономической политикой дошла и до Президента.

         -Вот, Василий Васильевич. До самоубийства довели, — говорил Шепаревич, протягивая Президенту ленты с газетными вырезками.

         -Кто?

         -Капиталисты иностранные. Довели, заставили все же нас от быра отказаться – и на тебе. Нет, без валюты мы как-нибудь проживем, такой уж у нас народ. А вот без духовных скреп, без пуповины, что связывает российский и эфиопский братские народы – никогда!

         -Да… Жалко парня. Распорядитесь насчет похорон.

         -Само собой, но так вопрос не решишь. В Калужской области, в целом ряде деревень – голод. Скоро и саму Калугу охватит!

         -А это тут причем?

         -А притом. Жители отдаленных деревень первыми откликнулись на наш призыв, и деньги в быры перевели. Им теперь, чтобы обратно в рубли перевести, надо за 600 верст в банк ехать. А там – и своих хватает. Калужане уж давно всю наличность скупили, причем с огромным дефицитом. У нас рублей-то в стране уж на всех не хватит! Да и акция давешняя с сожжением дала о себе знать…

         -Но ведь Вы были одним из ее инициаторов!

         -И не жалею. Я о другом. Потеря быра – катастрофа национального масштаба.

         -С этим я, пожалуй, согласен. Пришло время референдума.

         -И ограниченного контингента! Без него референдум не провести, сами понимаете…

         -Понимаю, действуйте. И вот еще что. Впредь предлагаю быр и всю эфиопскую национальную символику приравнять к российской. За оскорбление – штраф… нет, срок!

         -Да нет! Это же наши духовные скрепы! Как это можно оскорбить? Значит, плюнуть в лицо народа! Значит, государственная измена! А за нее, сами понимаете – по законам военного времени…

         -А мораторий?

         -Плевать на него. Мы и так по горло в санкциях. Ниже земли не упадешь. Чего они нам сделают?

         -Тоже верно. Разработайте соответствующий законопроект и быстренько протащите через обе палаты. Назвать предлагаю «закон Паши Маслова»

         -Гениально! И адресно.

         -Идите.

         Когда Шепаревич уже стоял в дверях, Президент вдруг окликнул его.

         -А как Вы предлагаете назвать новую конфедерацию?

         -РЭП – Российско-эфиопский протекторат!

         -По-моему, неплохо,… – почесав затылок, изрек Митин. – В Конституцию – и ко мне на подпись!

         «Связь времен (продолжение)»

         Утро для Владимира Ильича началось не очень удачно – на стол снова была подана яичница из четырех яиц. Поморщившись, он обратил свой взор на уныло глядевшую в окно Надежду Константиновну:

         -Что это?

         -Как ты любишь, Володя, яичница, — даже не переводя на него своего взора, ответила супружница.

         -Так ведь вчера она была на завтрак, на обед и на ужин.

         -А что такого?

         -Ну сколько можно-то? – Ленину казалось, что он вот-вот выйдет из себя, но вспомнив о запрете врачей на чрезмерные эмоциональные состояния после покушения Каплан, он взял себя в руки и попытался поговорить с женой по-хорошему. – Видишь ли, Надя, по моему мнению, моя работоспособность от этих яиц снижается. Я уже не чувствую в себе сил для управления государством. А сейчас они нужны мне особенно, страна в кризисе!

         -Понимаю, Володенька, но что же делать? Я, как ты знаешь, с детства не особо приучена к готовке…

         -Думаю, будет хорошо, если мы выпишем из Петрограда Марию Павловну. Помнишь ее? Она замечательно готовит. Так и у тебя времени на работу будет оставаться больше. Ведь правда?

         -Да, Володя, думая это правильное решение. Я сегодня же напишу Косте в Петроград, чтобы отправил нам ее.

         -Вот и замечательно. А мне пора.

         -Так ты совсем не позавтракал!

         Ленин взглянул на часы:

         -У меня скоро будет Феликс. Нам нужно с ним поработать немного по голодомору. А после уж отобедаем в столовой.

         Выйдя в приемную, Ленин увидел уже ожидающего Дзержинского.

         -Уже ждете, Феликс Эдмундович? Раненько Вы сегодня!

         -А что думаю, приду пораньше, вдруг Вы раньше освободитесь. И как видно, не ошибся, — зардевшись от скромности и проницательности говорил председатель ВЧК.

         -Ну и замечательно. Пойдемте в кабинет… Так что там у Вас?

         -То же, что и вчера, Владимир Ильич. Голодомор заедает.

         -Ну так и давайте Рыкову поручим, пусть занимается. Мы сейчас с Вами все силы должны бросить на красный террор. Мало мы еще откликнулись на убийство Урицкого и Володарского! Мало! Вы как считаете?

         -Да я-то с Вами согласен, Владимир Ильич, только мне кажется, что не справится Рыков один с такой ситуацией.

         -Это еще почему?

         -Бунты начались.

         -Бунты?! Это как же прикажете понимать?

         Дзержинский раскрыл принесенную с собой папку и начал читать:

         -За минушую неделю в охваченных голодом волостях Поволжья погибло от голода 22, 5 тысячи человек. Съедено на почве голода крестьянами в Оренбургской, Ульяновской и Самарской губерниях 414 человек. Подразделениями ГубЧК по месту дислокации голодных участков ежедневно задерживаются группы людей, обвиняемых в каннибализме. Никакие меры по проведению среди них воспитательной и политической работы результатов не приносят. Об этом мне ежедневно телеграфируют начальники губернских комиссий. Более того, по освобождении эти люди демонстрируют рецидив убийств и поеданию людей, в отдельных случаях – пожирают следователей, ранее предъявлявших им обвинения.

         -Почему же судов над ними не организуют?

         -Нет ресурсов, Владимир Ильич. Негде держать арестованных и нечем кормить.

         -А расстрелы пробовали?

         -Пробовали. Расстрелы, конфискацию имущества, все пробовали.

         -И что?

         Дзержинский вновь обратился к своей папке:

         -За прошедшие полгода к расстрелам по обвинению в мародерстве и каннибализме приговорено 958 человек. Однако, в процессах захоронения расстрелянных принимают участие сотрудники милиции и ВЧК, которые активно поедают трупы после расстрелов…

         Ленин поморщился.

         -Да-с. И впрямь одному Рыкову не справиться.

         -Это не все, Владимир Ильич. Введение дополнительной продразверстки не дало результатов. Когда в программу продразверстки включили мясо и молоко, стали возмущаться казахи, обладающие большими поголовьями скота. Тогда мы и скот стали изымать. За прошедшие три месяца у жителей Казахстана изъято 441 000 голов крупного рогатого скота, 258 000 мелкого, 942 000 копытного. Это в итоге привело к вспышкам среди населения так называемых «голодных бунтов». То же самое наблюдается неподалеку отсюда – на Урале, где недовольные крестьяне то тут, то там организуют вспышки гражданского неповиновения.  Своими силами губернские чрезвычайные комисии уже не справляются – приходится командировать по мере надобности значительные кадровые резерыв из центра, а также с юга России и с Кавказа.

         -Да уж… – задумался вождь. – Тут уже ни Рыкову, ни Вам, простите, голубчик не справиться.

         -Это верно, — опустил глаза Дзержинский. – Правда, Комитет по голоду во главе с Горьким предпринимает какие-то шаги, но, по-моему все без толку…

         -Именно без толку! Никакого проку от этих бесчисленных комитетов нету! Как этот ваш поэтишко пишет, Маяковский? «Прозаседавшиеся… Ну хотя бы еще одно заседание по вопросу закрытия всех заседаний»! А? каково? Не в бровь, а в глаз! Нет, голубчик, тут комитетами не обойдешься. Так что не тяните, пишите Горькому, пусть закрывает свою богадельню и дальше пописывает свои никому не нужные книжонки. Нам нужно другую меру предпринять…

         -Какую например? Закуп продовольствия в Америке и Европе ни к чему не приведет – казна настолько истощена, что даже на вагон хлеба денег не хватит, куда там прокормить несколько губерний?!

         -А реквизиция церковных ценностей?

         -Начали, но результатов пока не видать. Население неохотно принимает в этом участие – попы мешают.

         -Стрелять!

         -Стреляем, но даже при хорошем раскладе с учетом мнения Наркомфина нам потребуется не меньше года для приведения бюджета в соответствие с грабительской продовольственной политикой зарубежья.

         -Однако… Есть мысль! – Ленин хлопнул в ладоши, затем спрятал руки в карманы брюк и заходил по кабинету взад-вперед. Дзержинский радостно заволновался – он знал, что в такие минуты Ленина действительно озаряет, и мешать ему нельзя – надо помалкивать до того момента, пока она сам не начнет разговор, хотя бы на это потребовалось бы и несколько часов. На этот раз долго ждать не пришлось. – А скажите-ка, голубчик, где у нас с Вами быры подевались?

         -Простите, Владимир Ильич?

         -Остатки немецких денег, которые мы с Вами в канун Октября в Мюнхене получили, помните?

         -Как не помнить, конечно! Они переданы в распоряжение Рыкова, а он, насколько я помню, передал в Наркомфин.

         -А не просрали?

         -Никак нет, Владимир Ильич, это ж народное достояние, без разрешения ВЧК слова не скажут, я бы знал!

         -Это замечательно. Тогда нам надлежит скорейшим образом извлечь их из хранилищ Совнаркома и немедленно направить на погашение наших закупочных обязательств перед США и Европой. Вот тогда мы и развернемся!

         -Это конгениально, Владимир Ильич! И как мы сразу про них не вспомнили?

         -С Вами вспомнишь, как же. Вы ярлык повесили «народное достояние», к ним наши чинуши и притронуться боятся. А то пиф-паф иии…

         Оба рассмеялись. В эту минуту дверь кабинета открылась, и на пороге появилась секретарша Ленина, Анна Карловна.

         -Владимир Ильич, к Вам поэт Гумилев.

         Дзержинский и Ленин переглянулись, недоуменно пожав плечами.

         -А по какому он вопросу?

         -Не говорит, но требует личной аудиенции.

         -Ну что ж, требует-примем, тем более и Феликс Эдмундович здесь. Зовите.

         Через минуту в кабинет вошел высокий, болезненно худощавый, бледный молодой человек. Голова его была почти налысо обрита, щеки были впалыми, а глаза – небесно голубыми и невероятно выразительными. Всем своим видом он являл собой именно пролетарского поэта – именно таким, по мнению Ленина, он и должен был быть, минуя всевозможных разбалованных Маяковских да Есениных. Хозяин кабинета даже мысленно поругал себя за то, что до сего дня ни разу не встречался с первым секретарем Петроградского поэтического комитета.

         -Здравствуйте, товарищи.

         -Здравствуйте, товарищ Гумилев. Присаживайтесь, пожалуйста… Мы с Феликсом Эдмундовичем всегда несказанно радуемся, когда нас посещают работники культуры – с Вами, знаете ли, всегда есть о чем поговорить. И советы, что Вы нам даете, всегда основаны на знании человеческой природы и потребностей, а потому всегда принимаются нами без возражений. Как это там ваш Горький сказал… «Писатели – это инженеры человеческих душ»? Удивительно верно, не правда ли?

         -Да, но сейчас я пришел поговорить не об этом.

         -А о чем же?

         -Об Эфиопии. Вернее, об отношениях, которые связывают в последнее время наши страны.

         -А что с ними не так?

         -С ними все так и это пугает.

         -???

         -Да, да, пугает. Главным образом потому, что население страны, с которой вы сейчас так активно связываете своим надежды, не понимает и не принимает Ваших потуг…

         -Как прикажете Вас понимать? Товарищ Гумилев, мы конечно безмерно признательны Вам за визит, но генеральная линия партии начиная с 1917 года всецело направлена на упрочение отношений между нашими странами. Как Вам известно, эфиопская валюта сыграла значительную роль в финансировании революции. С помощью той же валюты мы с Феликсом Эдмундовичем преспокойно жили в эмиграции накануне Октября! А сейчас Вы предлагаете нам разорвать отношения, так я понимаю?

         -Не совсем. Я говорю вот о чем. Валюта-валютой, ей Вы можете пользоваться, сколько угодно и на какие угодно цели. Но народ… Дикари, варвары… Они сейчас только и делают, что ждут, пока рука помощи Ваша или нового итальянского вождя – фашиста Муссолини – будет им протянута. При этом взамен они ничего Вам не дадут.

         -Но валюта!

         -Так она ничего не стоит!

         -Как прикажете это понимать?

         -Да буквально. Вам потому и удавалось проживать на нее и организовывать выступления, что все, кому Вы платили этими цветными бумажками и серебряными дукатами, были просто несведущими людьми. Вы дурачили их относительно покупательной способности этих достаточно бросающихся в глаза монет, и они шли Вам навстречу. Но сейчас другое время. Утаить что-либо стало практически невозможно. И уж тем более, если Вы планируете рассчитаться с поставщиками продовольствия из-за границы бырами, то явно не стоит делать этого! Даже не тратьте время…

         Ленин с Дзержинским снова переглянулись.

         -А откуда Вы знаете?

         -Да уже вся Москва говорит о том, что скоро Вы бросите огромные запасы быра в глотку Хаммеру[8] и Нансену[9], и они завалят нас продовольствием. Недаром неделю назад всему эфиопскому «золоту» была присвоена степень народного достояния. Только не следует думать, что они такие простаки. Это раньше, во всеобщей сумятице, порожденной революционными треволнениями и мировой войной, трудно было что-либо разобрать. Сейчас – иное время…

         Брови Дзержинского сдвинулись – поэт говорил явно контрреволюционные вещи, и он поспешил прервать его монолог, опасаясь за реакцию Ильича – человека взрывного и нетерпимого.

         -Скажите, а что вы имеете против Муссолини? Товарищ Троцкий, кажется, достаточно высоко о нем отзывается…

         -Мне неизвестны отношения, которые связывают Муссолини с Троцким, но могу сказать одно. Это – фашист, кровавый диктатор, помешанный на классовости и национализме, уже утопивший Италию в крови. Он хочет превратить Эфиопию в плацдарм для покорения Африки и начала захватнической войны по всему миру!

         -По-моему Вы преувеличиваете… — Ленин не дал Дзержинскому договорить:

         -А откуда Вы знаете?  

         -Что именно?

         -Ну все это. Про население Эфиопии, про валюту, про планы Муссолини.

         -Я совершил туда две экспедиции накануне первой мировой.

         -Странно… Почему мы не знали об этом?

         -Я говорил Луначарскому, но он, по всей видимости, не счел нужным Вас информировать. Если угодно, я расскажу более подробно…

         -Как же, как же, конечно угодно!

         Поэт расположился поудобнее, взял со стола стакан принесенного секретаршей чая и начал рассказывать…

         Рассказ Гумилева.

         Жара стояла невыносимая. Мы ехали на поезде вторые сутки, и чем ближе состав приближался к Джибути, тем тяжелее и жарче становился воздух. Мой спутник, Коля Сверчков, мой племянник, путешествовавший со мной из самой Одессы и выполнявший функции фотографа, спросил у проводника, почему так жарко.

         -Невдалеке идут муссонные дожди, — ответил проводник, обливаясь потом. – Они, как правило, сопровождаются сильным ветром. Когда лужи превращаются в озера – а в местных джунглях это явление достаточно частое – начинается испарение. Ветром пары относит в разные стороны в том числе и сюда. Создается эффект паровой бани…

         От слов его, казалось, становится особенно жарко. Коля принес в купе стакан чая, но я вынужден был отказаться от него.

         -Чего ты? Пей!

         -Еще хуже будет… – вполголоса ответил я.

         -Он теплый, не горячий. Температурный баланс наведешь.

         -Потом изойдешь, — отмахнулся я.

         Внезапно поезд остановился. В вагоне кроме нас с Колей ехало еще несколько человек – английская парочка молодоженов, толстобрюхий немец, великовозрастная японка с собакой. Остановки в ближайшее время не должно было быть, и потому, когда колеса издали протяжный скрип, все повылезали из своих купе. Проводник на все вопросы только пожимал плечами.

         Стояли долго. После часа в раскаленном аду железного вагона, лишенного по причине вынужденной стоянки какой бы то ни было вентиляции, стало просто невозможно находиться, и весь поезд высыпал на перрон. Вернее, перрона здесь не было. Мы просто повыходили из вагонов и стояли на раскаленном песке, перетаптываясь с места на место. Кому-то наконец пришла в голову идея связаться с машинистом. Эмиссаром стал молодой американец из соседнего вагона. Спустя несколько минут он вернулся из паровоза с явно неудовлетворенным видом.

         -Что случилось? – взгляды всех попутчиков были обращены к нему.

         -Плохо дело. Впереди муссоны размыли железнодорожные пути, и двигаться дальше нет никакой возможности.

         Посыпались возмущения. Однако, не громогласные. Люди были настолько измождены жарой, достигавшей шестидесяти градусов в тени, что на выражение эмоций просто не оставалось сил.

         -Что будем делать? – спросил Коля, когда мы вернулись в купе.

         -Поедем дальше.

         -Но как? Пути же размыло.

         -Насколько я помню из первого путешествия, километрах в двадцати отсюда есть деревня. Найдем там какой-нибудь транспорт.

         -Это безумие.

         Я не отвечал. Видя, что я интенсивно собираю вещи, Коля все же уступил моему напору, и пять минут спустя мы уже удалялись от состава в сторону ближайшего селения, с трудом отысканного на карте. Сидеть на месте, полагаясь на волю Всевышнего, я не собирался.

         Карта не подвела – в двадцати километрах отсюда действительно было селение. Если, конечно, его можно было так назвать. Представьте себе – посреди пустыни стоит одно полузасохшее дерево, вокруг которого несколько трущоб из тростника и бамбука. Палящее солнце целый день сжигает здесь остатки человека, когда-то на свою голову заселившего эти неблагодатные места. Жители целыми днями заняты натуральным хозяйством – мужчины охотятся на гиен и тигров, женщины делают горшки и пряжу, детей я и вовсе здесь не видел, из чего сделал вывод, что селение умирающее.

         Когда мы пересекали границу, часть долларов и фунтов, привезенных с собой, поменяли на быры. Я поблагодарил судьбу за принятое тогда решение, сейчас, чувствовал я, они сослужат нам неплохую службу.

         Коля стал заглядывать за ветхие завеси, которыми отделялись входы в эти хижины от внешнего мира. Он пытался говорить с женщинами, скрывавшимися в них от зноя, но те не понимали его и лопотали на неизвестном нам диалекте. Я сидел в тени дерева, не в силах пошевелить ни рукой ни ногой – виновата в том была жара.

         Коля подошел ко мне и с грустью произнес:

         -Ни черта не понимают, черти черномазые. Придется ждать, когда хоть один мужик вернется. Может, удастся сговориться.

         Ждать пришлось часа три. Усевшись в тени баобаба, мы оба уснули и проснулись, когда на деревню уже опустилась мгла. Нас тыкали в плечи палками местные мужчины.

         -Ктулху? Абунда? Мганге? – спрашивали они.

         -Do you speak English? Parla l`italiano? [10]– спрашивали мы. Они нас явно не понимали.

         Тогда Коля на пальцах стал пытался объяснить им, что нам нужно. Если бы я был директором цирка, то непременно пригласил бы его в шапито на роль пантомимиста – настолько забавны были его жесты. Наконец, кажется, до одного из его «собеседников» наконец дошло, чего он все-таки хочет, и он повел нас в сторону размытых железнодорожных путей.

         Километрах в пяти отсюда, там, где железная дорога делала поворот на Дире-Дауа, мы увидели стоявшую на путях дрезину. Негр показал нам на пальцах цифру семь. Коля полез в бумажник, но я опередил его и предложил ему быры. Тот молча отказался и засобирался было уходить, как Коля остановил его, и, сунув ему в руку добрую пачку долларов, все же купил у него хорошее настроение и средство передвижения.

         Мы погрузили вещи на дрезину и отправились в путь. До Дире-Дауа было верст 80. Путь был скверный – дорога и впрямь была размыта, и тяжелый паровоз с составом явно не смог бы без повреждений продолжать по ней свое следование. К утру мы порядком вымотались, и решили немного передохнуть. Снимать дрезину с путей не было никакого смысла – пути были размыты, и ни спереди, ни сзади попутчиков ждать не приходилось. Но и уходить от нее далеко тоже не следовало – при кажущейся безлюдности этого места и здесь могли отыскаться мародеры. Потому, наскоро перекусив из своих запасов, мы улеглись прямо на ней.

         Проснулись мы от звуков шагов. Догоняя нас, но еле передвигая ноги, шел человек, облаченный в дорогую красную феску с золоченной кисточкой и в белые походные одеяния – такие носят богатые турки, и стоят они тоже не дешево.  Руках он держал саквояж, на носу держалось пенсне.

         -Who are you?[11]– спросил я.

         -Я турецкий консул Мозар-бей.

         -Как Вы здесь оказались?

         -Мой поезд шел следом за вашим и остановился милях в пятидесяти отсюда по причине поврежденной дороги.

         -И куда же Вы следуете пешком?

         -В Харар.

         -Это далеко. Садитесь, мы отвезем Вас до Дире-Дауа, а оттуда вместе отправимся в Харар.

         Путь втроем продолжать было несравнимо легче – Мозар-бей оказался очень образованным и начитанным человеком, да к тому же физически сильным, а потому с его помощью с дрезиной мы справились без труда.

         В Дире-Дауа, напоминавшее такое же селение, что и ранее виденное, но по масштабам несравнимо больше – здесь уже были и гостиницы (правда, с местным колоритом, но все же лучше, чем ночевать пот открытым небом), и парикмахерская, и даже бар – мы прибыли к полудню следующего дня. Сняв в мотеле номер, мы первым делом приняли душ, а после снова легли спать. В такую жару спать хочется больше всего, поскольку с потом из организма выходят все жизненные силы, а восстанавливать их здесь было практически нечем. Проснувшись утром, мы отправились на базар.

         -Первым делом, — говорил Мозар-бей, — надо купить мулов. Без них тут никак. Это и средство передвижения, и пропитание на случай непредвиденной ситуации.

         На базаре мы купили двоих мулов. Втроем мы спокойно могли двинуться на них до Харара. Однако, Мозар-бею не хватило еще кое-чего.

         -Заметили, — говорил он, — местное население не понимает никакого языка. Должен сразу вас предупредить – в Хараре ситуация не лучше. А потому нам нужен переводчик!

         Переводчику мы заплатили втрое больше стоимости мулов, и он, нехотя устроившись позади Мозар-бея, продолжил с нами на быках путешествие в столицу Абиссинии.[12]

         …Город и впрямь был красив. Огромный, с каменным мостом на въезде и тяжелыми дубовыми воротами, он напоминал Древний Рим или Константинополь. Здесь было все, о чем дотоле мы читали в книжках – восточный базар, акведук, арыки, даже пещеры. Но Мозар-бей спешил в губернаторский дворец, и потому не дал нам толком посмотреть на все это великолепие.

         Дворец был и того краше – ни дать ни взять Караван-сарай. Я не видел еще Тадж-Махала, но мне представляется, что дворец не уступал ему по своему великолепию.

         Губернатор вышел к нам в парчовых одеяниях и в прекрасном расположении духа. В отличие от своих неграмотных соплеменников, он говорил на всех известных нам языках. Кстати, сейчас он – император.[13]

         -Мар-хабат, приветствую своих уважаемых гостей на землях Харара. Как вы добрались?

         -О, лучше не спрашивайте, Тафари. Хуже не придумаешь.

         -Но я думаю, мои добрые друзья, мой прием скрасит негативное впечатление от переезда.

         Он угощал нас вермутом, фруктами и восточными сладостями. Быстро опьянев от жары и усталости, мы начали вести с ним достаточно откровенные разговоры:

         -Скажите, Тафари, как объяснить чудовищное положение вашего населения?

         -Что вы имеете в виду?

         -Мы были в Дире-Дауа и еще в одной деревеньке в 70 милях от него. Там просто ужасно.

         -Пустое, — отмахнулся рас. – Быдло оно и есть быдло. Никогда не будут хорошо жить, пока не поймут, что сами из себя ничего не представляют.

         -Как это понимать?

         -А так. В прошлом году здесь были итальянцы. Когда-то мы были их колонией, и теперь посланники Виктора-Эммануила, их короля, видя бедственное положение нашей экономики, вновь предложили нам присоединиться н условиях конфедерации, с сохранением части автономии по некоторым вопросам. Провели референдум – нет! Не хотят, эфиоп иху мать! Ну вот и пущай теперь голодом сидят.

         -А почему у нас не берут быры, когда мы пытаемся что-то на них купить?

         -А кому они нужны, деревянные? Что на них купишь-то?

         -В каком смысле?

         -А в таком. Стране жрать нечего – кто с ней торговать станет. Потому и курс валюты упал. Да тут еще микроэкономический фактор сработал – мы когда независимость приобрели, сдуру сразу много бумажек да монет напечатали. А обеспечить нечем. Курс валют рухнул. А поскольку у местных-то денег нет совсем, то единственные покупатели абиссинских товаров – приезжие. У них валюты много, альтернатива быру есть. С другой стороны реши эфиоп что-нибудь купить – опять-таки или за границу ехать, или иностранца – поставщика искать (у нас-то кроме мулов да овец нету ничего!). А ему чем платить? Ему наши быры без надобности. Вот и не котируется валютка-то наша.

         Тут рас взглянул на достархан и обнаружил, что закончился вермут. Он сейчас же прикрикнул слуге:

         -Эй ты! Ну куда ты пошел, скотина, эфиоп твою мать! А-ну, неси-ка еще кирогаз!

         Прокутив с Тафари весь день, утром дня следующего мы отправились к реке. Харару омывали воды Уаби, сплавившись по которой мы могли попасть в Шейх-Гусейн – он был основной целью нашей экспедиции, там мы могли собрать интересующих нас животных и образцы минералов для геологического института. Лодку нам любезно предоставил Тафари. Погрузив вещи и тепло попрощавшись с Тафари и Мозар-беем, мы отправились вниз по реке.

         Река и впрямь была быстроводной, Тафари оказался прав, предупреждая нас об этом. Но к нашему великому сожалению у нас не было ее карты. Мы не знали, где и насколько она полноводна, в каких местах совершает изгибы и куда движется ее русло, а потому лодкой управляли по наитию. В одном из мест в ее течении мы встретили подводных обитателей…

         Как я уже сказал, течение было очень быстрым. В его потоке я не успевал смотреть вниз, в реку – смотреть надо было вперед себя, чтобы не привести лодку на камни. Я управлял суденышком, а Коля страховал меня сзади. В какой-то момент, резко повернув уключину, я почувствовал дующий мне в спину ветер. Как такое может быть, если там – мой спутник?

         Внезапно раздался крик. Я обернулся и увидел руку Николая, высунутую из воды. Я бросил весла и нырнул в реку. Подплывая к Коле, я увидел, что вода вблизи него стала багровой. Он отчаянно совершал пассы руками – я ничего не мог понять. «Что с тобой?» — только кричал я. Приблизившись к нему вплотную, я увидел, что за его спиной – крокодил. Они сцепились и наносили друг другу увечья чем придется – крокодил зубами, а Николай руками. Я на секунду вынырнул и подобрал на берегу большой камень. Прыгнув обратно, я оттолкнул Николая от хищника и нанес ему удар что было сил. Он сразу отплыл, а я вытащил раненого друга на берег…

         До ближайшей деревни было верст двадцать. С трудом мы добрели туда. И что меня больше всего удивило по прибытии – так это люди. Без денег никто не соглашался нам помочь! Коля умирал, истекал кровью, а эти люди стояли и смотрели. Что скажешь, дикари…

         Мы все же добрались тогда до Шейх-Гусейна. Больше всего я запомнил гробницу святого, в честь которого был назван город. Там была пещера с узкой расщелиной. По преданию, в ней застревали только грешники. Надо было раздеться и пролезть между камней в очень узкий проход. Если кто застревал — он умирал в страшных мучениях: никто не смел протянуть ему руку, никто не смел подать ему кусок хлеба или чашку воды…

         А я вернулся. Тогда еще с усмешкой подумал: «Значит, не грешник. Значит, святой».

         Ленин выслушал рассказ поэта с ухмылкой.

         -Значит, говорите люди дрянь и не стоит проводить там внешнюю политику?

         -Они темные. И жадные. И вообще дикари.

         -И валюта ничего не стоит?

         -Так точно.

         -И никого-то мы больше не надурим?

         -Думаю, что нет.

         -А вот тут, голубчик, я Вас разочарую, — Ленин отвернулся от окна. Дзержинский увидел в его глазах дьявольский огонек и ужаснулся. – Надурим. И именно по двум причинам. Во-первых, потому что этот вовсе не считается обманом, если сделано будет в интересах трудящихся и молодой Советской республики в целом! А во-вторых, потому что среди нас еще есть Бронштейн[14], Геренштейн, Штацман, Фельштейн и Рабинович! А еще есть Дзержинский и Менжинский! И коли Вы считаете нашу политику неправильной и набрались наглости вести не где бы то ни было, а в кабинете председателя Совнаркома контрреволюционные разговоры, то очень скоро Вы с ними познакомитесь! Товарищи латышские стрелки! – крикнул Ленин. На его зов в кабинет ворвались два рослых молодчика с ружьями за спиной. – Взять этого товарища и отвезти в ВЧК. С ним надо крепко поговорить товарищу Берзину!

         Ничего не понимающего поэта скрутили и навсегда вывели из кабинета Ленина. А вскоре, впрочем, и из жизни[15]…

         Ленин приехал в Наркомфин в половине девятого утра. Он спустился в подвал, где лежало то, с чем он связывал свои искренние надежды. Открыв сундук в практически полной темноте, держа в руках один факел, тускло освещающий здешние казематы, он чуть дрожащей рукой провел по запыленным золотым монетам, сложенным внутри него в таком количестве.

         -Хе… Не надурим. Еще как надурим. Это будет архи-просто. И снова выручит нас быр родимый… — Он захохотал своему неуместному чудачеству. – Быр родимый… Быр…

         Он хохотал и хохотал. И снова и снова повторял только что выдуманную дурную фразу. А в это время на полигоне «Коммунарка» в общую братскую могилу под звук винтовки Бердана навсегда упал великий поэт Николай Степанович Гумилев…

         -Быр родимый… Быр… Родимый…

         Вдова Паши Маслова после самоубийства мужа долго не могла прийти в себя. И даже новости из Москвы о принятии закона, названного именем мужа, долго не утешали ее. В поисках возможности хоть немного отвлечься от воспоминаний о супруге как-то вечером она отправилась в кафе.

         Здесь часто собиралась местная молодежь. Шумели, выпивали, играли в карты – впрочем, все достаточно безобидно. До замужества она часто здесь бывала, а после как-то стало не до этого – сначала Паша запрещал, ревновал свою красавицу к местным ушлым донжуанам, а потом заботы по дому стали занимать все ее свободное время. Сегодня она пришла сюда, и вновь почувствовала себя той девчонкой, что когда-то выросла на песнях «Ласкового мая» и Ромы Жукова. В этот вечер они снова звучали в этом заведении и напоминали ей о было счастье. Слушая их, она погружалась в волшебные музыкальные звуки и улыбалась, вспоминая о том, что она еще молода и привлекательна, и если вдуматься, то впереди у нее целая жизнь.

         …От мечтаний ее отвлек подсевший за столик негр. Это был Эбенга – директор местного завода. Она хоть и с уважением относилась и к нему самому, и вообще к государственной политике, но сегодня была не настроена на общение с представителями мужского пола, а потому отвергла его ухаживания. Он оказался на удивление понятливым для эфиопа и вскоре отсел от нее. Но стоило ей покинуть пределы заведения, как Эбенга снова появился на ее дороге. На этот раз – с любезным предложением подвезти до дома.

         -Садис. Машина ест. Довезу. Дом.

         Она улыбнулась – на такую откровенность нельзя было ответить отказом. Первые несколько минут ей казалось, что есть еще настоящие мужчины, и может быть в будущем она еще сможет устроить с одним из них свою жизнь, но не тут-то было – припарковав машину возле подъезда, негр заблокировал ее двери.

         -Ты чего?

         -Гыыы, — протянул эфиоп, улыбаясь белоснежной улыбкой. – Развлекаться, да?

         -Нет! – отрезала Надя и стала дергать за ручку двери, но безуспешно.

         Эфиоп был настойчив – он перелез на заднее сиденье и стал пытаться раздеть Надежду против ее воли. Но не читал горе-арап Некрасова – если уж русская женщина коня на скаку в силах остановить, то какой-то там низкорослый амхар и вовсе для нее не проблема. На том и разошлись – она с чувством едва не поруганной женской гордости, он – с многочисленными синяками и ссадинами на лице.

         И вообще, по всей видимости, у Эбенги был неблагоприятный личный период. На днях он созванивался с родственниками из Эфиопии – хотел пригласить их к себе на ПМЖ, поскольку Родина пребывала в глубоком экономическом кризисе. Они попросили его выбить землю для банановой плантации. Вот и решил руководитель предприятия решить земельный вопрос на следующий же день после неудачного сватовства к веселой вдове. «Не везет в любви – должно повезти в картах, пусть даже и географических», — решил он и отправился на прием к главе города.

         Главы, как назло, он не застал – пришлось идти к заму.

         -А что это у Вас с лицом?.. Бандитская пуля? Бывает… Ну что я Вам скажу – где же мне найти землю-то для Вас? Это ведь не так просто, как Вам кажется. Тут выделять участок надо, разрешенное использование ему делать, публичные слушания проводить. Да и потом – не могу я Вам ничего дать бесплатно. Ни Вам, ни кому-либо другому. Меня же за горло возьмут. А я в тюрьму не хочу. Так что простите великодушно…

         Злость охватила Эбенгу по выходу из кабинета. Скрипя зубами, он опустил глаза в текст возвращенного ему строптивым вице-мэром заявления. «Прошу мне участок чтобы там бананы был». Смял его, бросил в урну и нервно закурил. «Ничего,  — подумал Эбенга. – Эфиоп твою мать! Я на тебя управу найду».

         Коля Козлов шел с работы мимо автобусной остановки. Юрий Иваныч, местный библиотекарь, старенький сухой дедушка, гнулся под тяжестью сумок с продуктами – раз в месяц, получив убогую зарплату, он тратил ее на провизию.

         -Давайте помогу, Юрий Иваныч.

         -С радостью, Коля. Спасибо тебе огромное. Меня и так радикулит замучил, а тут еще родственники приехали. Ну и, сам понимаешь…

         Коля был очень вежлив, особенно по отношению к старшим. Он помнил как школьником любил приходить к Юрию Ивановичу и слушать его лекции о великих писателях и их шедеврах. И пусть много лет минуло с тех пор и мало что осталось в памяти, не мог он забыть человечность и доброту старого библиотекаря. И потому сейчас его снова, как в детстве, потянуло поговорить со старым другом – ему почему-то показалось, что он поймет его.

         -Что же это творится, Юрий Иваныч? Кругом негры одни, понаехали понимаешь.

         Старик улыбнулся.

         -Расизм – это плохо, Коля.

         -Я не расист, но… Неужели все, что по телевизору говорят – правда?

         -О чем ты?

         -Ну что мы с эфиопами братья и всякое такое.

         -Чушь. Во-первых, потому что никакие предки Пушкина никогда не были эфиопами. Они были евреями. Абрам Петрович, Осип Абрамович – ну что это, по-твоему, эфиопские имена? Во-вторых, потому что никакой Маннергейм никогда не был эфиопом – ты посмотри на его фотографию в любой энциклопедии. То, что один режиссер случайно или по глупости снял негра в его роли, еще ни о чем не говорит. Ленин действительно сделал революцию на немецкие деньги, но ни в какие быры их никто не конвертировал.

         -Но почему же тогда все верят?

         -Видишь ли, Коля, российское общество – это общество особенное. Ты вспомни героев русских сказок – Емеля, золотая рыбка, конек-горбунок. Идеей фикс народа являлось всегда обогащение без каких-либо усилий, чудо, нонсенс. Потому этот народ приучен исторически верить в чушь. В абсурд. Главное, чтобы венцом этого абсурда было сиюминутное улучшение жизни людей. И все. Социум у тебя в руках. Они настолько устали жить плохо и скверно, что готовы поверит хоть богу, хоть черту. Расскажи любую сказку – и они охотно съедят ее с потрохами, лишь ы она заканчивалась хэппи-эндом для них.

         -А что потом? Ведь, рано или поздно, глаза раскроются?

         -Ну это погоди. Сколько воды утечет…

         -Но ведь сколько веревочке ни виться…

         -Ну да.

         -И что будет потом?

         -Не знаю. Ливия, Румыния 1989, Афганистан. Не знаю. Да и знать не хочу.

         Эбенга, придя на работу, недолго горевал. Включив телевизор, он нарвался на какую-то передачу, в которой комментировали недавно принятый «закон Паши Маслова». Отныне все поползновения в адрес Эфиопии, эфиопов, российско-эфиопских отношений, символики и прочего приравнивались к государственному преступлению, за которое полагалась смертная казнь. Он был человек простой – и не сразу понял всю значимость и полезность закона для самого себя. Но даже то тупых когда-нибудь доходит. Дошло и до него.

         Утром следующего дня все действующие лица «готовящегося государственного переворота» (именно так эфиоп классифицировал свои неудачи) – Надежда Маслова и вице-мэр Стержаков – были арестованы приехавшим из областного центра следователем и увезены в неизвестном направлении. Происходило это на городском рынке, при большом скоплении народа. Случайно здесь затесался и библиотекарь Юрий Иванович.

         -За что Вы их? – спросил он у следователя.

         -А они против РЭПа. И быра. А быр – наш!

         -Тогда и меня заберите тоже.

         -Что Вы делаете, Юрий Иванович? – закричал Коля, ставший невольным очевидцем произошедшего. Вообще-то, очевидцев было много, но закричал один парень.

         -Молчи, дурак, а то и тебя заметут, — одернул его Вася Афанасьев.

         -А тебя за что? – спрашивал следователь.

         -А я тоже против быра. Чушь это все да и только.

         Просить служителя порядка дважды не пришлось – вскоре запихнули в воронок и его.

         А вечером этого дня Коля шел с работы домой и бормотал себе под нос:

         -Бардак какой-то. Чушь. Понять ничего не могу… Какие-то негры, быры, теперь еще и говорить ничего нельзя…

         Ему упорно казалось, что не просто троих его сограждан увезла полицейская автомашина – она навсегда увезла из тихого уральского городка ум, честь и совесть.

         Иван Иванович Объедков давно был на пенсии. Давным-давно, в пятидесятых, когда он только начинал службу в милиции, все было по-другому. Была законность, был порядок. Во всяком случае, так он считал. Считал потому, что законность у него всегда ассоциировалась с расстрелами, которые он выполнял в подвале челябинского городского трибунала. Потом, в шестидесятые и семидесятые их стало меньше, а в конце восьмидесятых он и вовсе ушел на пенсию – служить ради одного смертного приговора в год он считал ниже своего достоинства. И с тех пор проводил свою жизнь днем – во сне, а ночью – в качестве сторожа автостоянки. Спать днем доставляло ему какое-то особое удовольствие – быть может, потому, что он не мог лицезреть происходящего беззакония (то есть отсутствия смертных казней) в своей стране. И именно поэтому порадовал его телефонный звонок из приемной начальника УФСБ, раздавшийся однажды днем в его квартире и разбудивший его.

         -Иван Иванович?

         -Да.

         -Из ФСБ говорят. Вас хочет видеть генерал Пирогов.

         -Когда?

         -Да хоть сейчас.

         Надев выходной костюм, Иван Иванович не быстро побежал – он низко полетел – в управление, благо, оно находилось рядом с домом.

         -Так вот Иван Иванович, есть для Вас работа.

         -Какая же? Я признаться, мало чего умею.

         -Как раз по Вашей части, — улыбнулся генерал. – Про «закон Паши Маслова» слыхали?

         -Как не слышать, замечательный закон, смертную казнь наконец вернул!

         -Верно. И на днях наш областной суд рассмотрел три дела по этому закону, все обвиняемые признаны виновными. И надо бы привести приговор в исполнение!

         -А кассация? – Иван Иванович был юристом до мозга костей, и беззакония не допустил бы ни за что.

         -Обижаете. Все честь по чести. «Приговор оставить без изменения, кассационную жалобу – без удовлетворения». Да вот, сами почитайте…

         Генерал протянул ему папку, но старик поверил на слово.

         -Когда можно приступать? – с благоговейной дрожью в голосе осведомился он.

         -Да хоть сейчас.

         Надевая в подвале старого здания трибунала, где теперь находилось УФСБ, кожаные краги, очки и комбинезон, пропитанный алебастром, вновь почуял Иван Иванович дух закона – дух пятидесятых, когда едва ли не наизусть учил цитаты из любимого сочинения любимого Вышинского о том, что «признание – царица доказательств». Когда гремели по всей стране выстрелы на полигонах и в подвалах, когда на допросах ломались кости инакомыслящих, а известный актер Смирнов-Сокольский шутил, отвечая на вопрос журналиста «Как живете?». «Как в трамвае, — говорил он. – Половина сидит, половина-трясется». Тогда еще Иван Иванович думал: «Кончить бы его, контру». Но…

         Судьба распорядилась иначе – актер умер глубоким стариком своей естественной смертью, и отправить его на тот свет Ивану Ивановичу не пришлось. Зато он отправил на тот свет сегодня троих – библиотекаря Юрия Ивановича, Надю Маслова и бывшего вице-мэра Стержакова. Как знать, может быть в одном из них он и видел ненавистного старого актера?..

         «Любовь не знает границ»

         -Давай, еще наливай…

         Приятели за столиком в кафе, где раньше он часто проводил вечера со своей любимой Жанной, не узнавали Николая – обычно равнодушный к спиртному, сегодня он давал прикурить всей компании.

         -Да ты чего, Колян? Чего взялся-то? – говорили ему, видя, что он уже и без того порядочно набрался. – Ну подумаешь, ну ушла баба, с кем не бывает?.. Другую себе найдешь!

         -Да ничего. Ладно бы это меня одного коснулось. А невинные люди тут причем?

         -О чем ты?

         -О расстрелах. Вы знаете, что с Юрием Иванычем случилось? А с Надей Масловой?

         -Тише ты, услышат еще.

         -А из этого никто секрета не делает, во всех газетах, во всех телевизорах сегодня одна и та же новость. Как прикажешь к этому относиться? Приехали в нашу страну, заполонили ее всю, и без того многострадальную, так еще и по-варяжски нас же и убивать начали!.. Нет, так дело не пойдет!

         -Ты что хочешь сказать?

         -А то, что сматываться надо отсюда!

         -Только куда? Куда смотаться-то? – вступил в разговор молчавший до того Данил Синеглазов. – Со всех сторон Россиюшку санкциями обложили. Вон, недавно товарищ один в Европу ехать собрался и так получилось, что на пару дней пришлось остановиться на территории Белоруссии, где под Гродно. Он, понятное дело, в контакт – давай связь налаживать с приятелями, знакомыми, может кто поможет устроиться на ночлег? А в ответ знаете что? «Вас, пишут, русских, на огонек только пустишь, а вы уже андреевский флаг через три минуты в землю вобьете и объявите этот дом, а также все, что вокруг него суверенной российской территорией». О как, до чего дожили! Некуда русского уехать из своей страны…

         -А что, белорусы неправы, по-твоему?

         -Да какая разница, правы они или нет… Впрочем, есть место, куда Коляну стартануть можно.

         -Куда это?

         -О, — кивнул головой Юра Смольянинов в сторону танцпола. – В Эфиопию.

         Все перевели взгляд на танцующую пару – это были Жанна и Мганга. Коля сжал стакан в руке что было силы – трещина пошла по тонкому посудному стеклу, а вскоре послышался хруст, и побежавшая из ладони кровь запачкала стол. Все тут же кинулись вытирать стол и помогать Коле перевязать руку, как он отдернул ладонь, резко вскочил из-за стола и выбежал из кафе. Никто не побежал за ним следом – догонять его не было смысла и надобности.

         Американский журналист Брюс Лонг приехал в Россию около двух месяцев тому назад, чтобы описать последствия санкций – посмотреть самому и показать читателям, каким образом санкции отразились на жителях России, как они справляются с экономическим кризисом, не сожалеют ли о внешней политике своего руководства. С этой целью он колесил по стране, подолгу останавливаясь то тут то там и встречаясь с самыми разными людьми – от сталелитейщика до президента. Вся котовасия с быром происходила на его глазах. И, надо признаться, до последнего момента он искренне считал, что это лишь макроэкономический ход. Когда же на его глазах быр и все эфиопское в этой холодной и дикой стране, далекой от солнечной Африки, было возведено в ранг национального достояния и привело даже к летальным последствиям, его разум пошатнулся. Он записал в своем дневнике:

         «Этого просто не может быть, потому что не может быть никогда. Дураку понятно, что Эфиопия и Россия никогда не имели и не могли иметь ни общих корней, ни общих интересов, ни языка, ни культуры, ни валюты – да ничего! И, несмотря на это, внедрение эфиопского в русский социум – явление очевидное, которое нельзя отрицать. Это не просто экономический шаг – взять валюту чужого государства. Это – политический процесс приращения одного государства к другому, одной нации к другой. И основан он не только и не столько на нормативных актах, как на играх с сознанием и ментальностью русских. Они твердо убеждены в том, что эфиопы – их братья, и все тут. Что же, все они – дураки? Не думаю. На мой взгляд, эффект такого дурмана объясняется сладкой конфеткой, которой манит их правительство в светлое будущее, удачно завернув ее в эфиопскую обертку. Русские всегда верили в чудо – чем, как ни чудом можно назвать резкий экономический и социальный рывок, которого все здесь ожидают от союза с Эфиопией?! Причем в отсутствие каких бы то ни было к тому предпосылок!.. Что ж, правильность моего суждения покажет только встреча с эфиопами. Сегодня вылетаю в Аддис-Абебу, буду освещать ход референдума в Эфиопии по присоединению к России… Черт побери, пишу такую чушь, что самому тошно. Однако, как ни странно, это жизнь…»

         Вылет ему предстоял из Шереметьево. Однако, в дороге случилось несчастье – машина таксиста, подвозившего его, сломалась прямо на Каширском шоссе, и журналист вынужден был, с тревогой поглядывая на время, голосовать прямо посреди одной из самых оживленных проезжих улиц Москвы. На это занятие он потратил полчаса – и все без толку. Он уже отчаялся уехать, и стал пытаться набирать номер аэропорта, чтобы аннулировать билет, как вдруг сзади послышался старушечий голос:

         -Тебе куда, милок?

         -Мне в Шереметьево надо, аэропорт такой.

         -Не дурнее паровоза, знаю. Вон там, — старуха махнула рукой вдоль улицы, — остановка, сядешь на 124 автобус и приедешь себе спокойненько.

         Не помня себя от радости, журналист кинулся в указанном ею направлении и вскоре уже сидел в маршрутном такси, которое везло его на аэровокзал. Пытливый ум «инженера человеческих душ», а также пытливый слух и взгляд папарацци и здесь дали ему материал для работы – на заднем сиденье несколько в стельку пьяных господ обсуждали присоединение Эфиопии к России.

         -А я тебе говорю, конфедеративные начала… ик… позволят сохранить… ик… да чтоб тебя… суверенитет!

         -А я говорю, он нахрен не нужон, твой суверенитет, как были все в СССР едины и равны, так и надо с Эфиопией сделать!

         -Ты неправ…

         Лонг решил вмешаться.

         -Извините, господа…

         -Да? – культурно вскинули брови алкоголики.

         -Вы всерьез считаете, что Россия и Эфиопия имеют общие исторические корни? Что их связи крепки и сильны?

         Собеседники переглянулись между собой и прыснули от надменного смеха.

         -А Вы как считаете?

         -Я колеблющийся, так скажем. Вот решил узнать ваше мнение.

         -Ну ты чего, мужик?! – начал один. – Сам посуди. Церковь у нас одна – православная: что у России, что у Эфиопии. Язык один…

         -Что, простите? Язык, вы говорите, один?

         -А то. Пушкин – это что, по-твоему, баран начхал? Откуда, по-твоему, пошло выражение «эфиоп твою мать»?! Правильно, оттуда. Так что РЭП – дело хорошее.

         Против таких аргументов у Лонга слов не было. Да и недосуг было продолжать дискуссию – автобус подъехал к аэропорту. Брюс едва не опоздал – когда он пересек границу ВПП, регистрация уже подходила к концу. Усевшись на ближайшее ко входу свободное место, он включил телевизор, вмонтированный в спинку сиденья перед ним – желания выслушивать инструкцию по технике безопасности в условиях сваливания с высоты 10 километров не было никакого.

         По телевизору меж тем транслировали новости. Важнейшей темой была подготовка к проведению в Эфиопии референдума по вопросу конфедерации. Радостный голос диктора вещал:

         -Вся Эфиопия, весь ее народ дружно как один человек готовятся к проведению референдума по вопросу долгожданного воссоединения российского и амхарского народов. На улицах Аддис-Абебы и других крупных городов проходят манифестации и демонстрации, посвященные воссоединению. День референдума во многих государственных учреждениях и коммерческих предприятиях объявлен выходным. Рассматривается законопроект о присвоении этому дню статуса национального праздника. Безопасность в регионе обеспечивает ограниченный контингент российских войск – почти сто тысяч человек личного состава и свыше двадцати тысяч единиц тяжелой техники стянуты к эфиопской столице в эти дни. Слово предоставляется командующему ограниченным контингентом, генерал-полковнику Зотову:

         «На сегодняшний день войска, сосредоточенные в Эфиопии, в полном составе приведены в повышенную боевую готовность».

         Корр.: «Скажите, а к чему такая мера?»

         Зотов: «Как к чему? Да вы что? А вдруг – происки империалистических хищников?! Они и так с ног сбились, чтобы нашу экономику и внешнюю политику дестабилизировать. Так легко становится представить, на что они способны ради того, чтобы нынешний референдум расстроить!»

         Корр.: «А чем же Ваши подчиненные занимаются сейчас, в преддверии собственно политического события мирового масштаба?»

         Зотов: «Сейчас весь контингент участвует в операции «Добренькие люди». В рамках ее ходят ребятки, патрулируют, охраняют на общественных началах порядок в городах, бабушек через дороги переводят, котов дарят гражданам».

         Корр.: «Скажите, а солдаты-срочники среди контингента есть?»

         Зотов: «Нет, ну что вы. Личный состав состоит целиком из контрактников и добровольцев призывного возраста, отвечающих всем критериям допустимости к строевой службе, которые здесь сугубо на платной основе и сугубо по собственному желанию».

         Ночь в Аддис-Абебе была тем самым долгожданным временем, когда жара отступала и на смену ей приходила прохлада – специфика пустынного климата, который царил здесь повсюду. И потому, наверное, ночь была куда более оживленная, чем день.

         Шикарный черный «лэнд-крузер 200» с правительственными номерами двигался по ночному городу, явно превышая лимиты скорости и вообще нарушая все мыслимые правила.

         -Кармен, аккуратнее! – кричали пассажиры на заднем сиденье. – Мы так точно никогда не доедем!

         Они именно кричали, потому что музыка в салоне играла вовсю, перебивая разговорную речь. За рулем сидела чернокожая красавица, облаченная в наряды от Шанель и бриллианты Тиффани, а ее друзья – веселая подвыпившая компания, лет 20-25, как и она сама, — восседали на пассажирском сиденье, не желая прерывать бурно начавшуюся вечеринку и заливаясь алкоголем под веселые напевы современных европейских певцов.

         -Не волнуйтесь! – так же, повышая голос, отвечала им она, — кто остановит машину моего отца?

         -Остановить-то может и не остановят, а вот в кювет не хотелось бы приехать!

         Не выпуская руля из рук, Кармен обернулась к друзьям:

         -Послушай, Винсент, — сказала она, не глядя на дорогу, — это не я, а ты в прошлом году перевернул отцовский «мерседес», так что сиди и помалкивай.

         -На дорогу смотри! – глаза Винсента расширились, а Кармен резко повернула голову. Раздался протяжный визг тормозов. Перед автомобилем стоял солдат в российской военной форме и размахивал жезлом, указывая на необходимость остановиться. Пассажиры пришли в смятение.

         -Вот, говорил я тебе. Это тебе не наша полиция, а русские. Посмотрим сейчас, как ты выкрутишься.

         -Спокойно, паникер. Мы теперь с ними братья, так что не волнуйся.

         -Главное, чтобы он не волновался…

         Кармен опустила стекло и как по мановению волшебной палочки вмиг привела в действие все свое обаяние при разговоре с русским солдатом. Как оказалось, он неплохо говорил по-английски.

         -Добрый вечер, — сказал он. – Российские миротворцы, Николай Козлов.

         -Как? – не дала она ему договорить. Ее огромные карие глаза встретились с его близнецами. На секунду ему показалось, что в ней присутствует нечто от его давешней возлюбленной, которая столь жестоко обошлась с ним – слишком уж она была вычурно хороша. Он поджал губы и опустил глаза.

         -Николай, — нехотя повторил он. Он был чернее тучи, а она – напротив – сияла воодушевлением.

         -Меня зовут Кармен. А это мои друзья, — не выходя из машин, она величественно протянула ему руку для поцелуя.

         -Очень приятно. Только, по-моему, не очень-то Вы ими дорожите, что с такой скоростью передвигаетесь по городу ночью. Да и алкоголем от вас пахнет.

         -А Вы что, дорожная полиция?

         -Нет, но по роду службы я должен поддерживать здесь общественный порядок.

         -Что ж, и это хорошо. Не окажете ли Вы мне небольшую услугу?

         -Какую именно?

         -Вы совершенно справедливо заметили, что я не вполне могу управлять автомобилем. Не поможете ли Вы мне в этой связи? До моего дома совсем недалеко…

         Николай подумал и, улыбнувшись, принял ее приглашение, подумав только: «Ну и наглая! Хотя, может, это и хорошо». По счастью, пассажирское сиденье рядом с водительским оказалось свободным, и Николай с Кармен смогли продолжить беседу по дороге к ней домой.

         -А Вы неплохо водите машину, — заметила она. – Все русские военные такие мастера вождения?

         -Вообще-то я не военный. Я автослесарь.

         -Тогда понятно. А сюда зачем приехали? Денег заработать?

         -И это тоже. А если честно приехал оттого, что на Родине ничего не держит.

         -Отчего так?

         -Не знаю. Так жизнь сложилась. С любимой расстались, — Николай этого не видел, но глаза Кармен игриво сверкнули при этой его фразе, — а жизнь в целом далека от идеала. Вот решил поездить по миру, посмотреть, может быть, где-то есть то, чего я ищу… Ну хотя бы не в идеале, но отдаленно похожее на то, о чем я мечтаю…

         -Интересно. А о чем Вы мечтаете?

         -Трудно сказать.

         -Что ж, тогда, возможно, Вы на правильном пути, — улыбаясь, отвечала она. – А почему именно Эфиопия?

         -А куда сейчас еще из России можно свободно выехать? Кругом санкции, «железный занавес»… А Вы чем занимаетесь?

         Она подумала и не скрывая улыбки произнесла:

         -Буллой[16] торгую на «Меркато».[17]

         Он улыбнулся:

         -Ну да, конечно. Такое авто – результат высоких доходов?

         -Почему нет? Вот сюда, направо, пожалуйста…

         Николай приехал сюда всего несколько дней назад, но уже неплохо ориентировался в эфиопской столице, и видел, что район, в который он везет свою ночную спутницу – элитный. Здесь жила местная знать, включая членов правительства. Красавица лукавила, но это еще более пробуждало его к ней интерес.

         -Вот к этому дому. Вот мы и приехали. Спасибо Вам, Николай. Пока, — она чмокнула его в щеку на прощание. Наверное, подумал он, с таким звуком и разбиваются сердца.

         Он остановил ее за руку.

         -Я не задал извечного мужского вопроса.

         -Так вперед.

         -Мы еще увидимся?

         -Как знать,  — все так же игриво улыбаясь, отвечала она. – Как знать.

         Всю ночь Николай Козлов не спал. Вообще ему редко доводилось спать с тех самых пор, как он приехал сюда – мысли о прошлом все так же навязчиво беспокоили и лезли в голову, несмотря на то, что место, в котором любимая сделала ему так больно, было за сотни тысяч километров отсюда. Сегодня же ночью причина бессонницы была иной – он думал о своей новой знакомой, о Кармен. Из минутных впечатлений и красок, из ни к чему не обязывающего мимолетного общения, из флера дорогих духов и бездонных карих глаз складывал он в голове образ желаемого. Ах, если бы он только знал, что мы слишком часто подвержены этому искушению. Домысливать, наделять импонирующий образ вымышленными чертами, которые есть пожалуй только у одного человека на земле – у того, от кого мы только что потеряли голову – свойственно всякий раз, когда новая встреча потрясает нашу жизнь. Жаль только, что очень скоро образы эти рушатся… Но нет, мы будем верить, что в его судьбе все произойдет на сей раз иначе – он заслужил свое счастье.

         Утром следующего дня отец Кармен нечаянно разбудил ее, собираясь на работу.

         -Послушай, и когда только ты перестанешь кататься по ночам? Ведь это же опасно!

         -Наверное, когда чуть-чуть повзрослею, папочка, — обнимая отца, отвечала она. – Поздно приедешь сегодня?

         -Думаю, да. С этой подготовкой к референдуму приходится жить на работе. Но ты дождись меня.

         -Как скажешь. Хорошего тебе дня.

         Прыгнув в служебный автомобиль, вице-президент Эфиопии Ильяс Закари – отец Кармен – укатил в президентский дворец на срочное совещание. Она же потянулась, отхлебнула из чашки свежезаваренного кофе, включила по телевизору музыкальный канал и отправилась в душ. По возвращении оттуда она увидела их служанку Розалию, несшую букет из сотни красных роз.

         -Кому это?

         -Вам, — заулыбалась кухарка.

         -А от кого?

         -Не знаю. Я сказала, что Вы в душе, и он ушел.

         -Ну ты…

         Кармен в одном халатике выбежала на улицу и по счастью успела застать своего воздыхателя – она и без того догадывалась, кому в голову пришла эта идея, но окончательно убедилась в правильности своих мыслей, только увидев знакомую спину в камуфляжной форме.

         -Николай? – окликнула она. Он обернулся:

         -Здравствуй, — улыбаясь, сказал он. – У меня сегодня увольнение, вот я и подумал, может, погуляем по городу? Погода – как в сказке.

         Она ничего не ответила. Только молча улыбнулась. Но в улыбке этой было больше слов, чем в самом длинном романе.

         -Итак, господа, до референдума остаются считанные дни. После его проведения мы – практически со стопроцентной гарантией – станем частью России, разделив с ней ее экономику…

         -За исключением санкций!

         -Совершенно верно. Какие будут в этой связи замечания, предложения, поправки в конституцию и связанные с ней законы? Сразу хочу оговориться, что после проведения референдума включить в повестку дня дополнительные вопросы будет невозможно, так что высказываться надо сейчас!

         Кабинет министров молчал.

         -Смелее, господа. Мы должны направить в преддверии референдума наш ответ Совету Федерации России.

         -Я полагал, что он уже готов, — забормотал министр труда.

         -Я разработал первоначальную редакцию, — отвечал Закари, — но прежде, чем направить ее, мне хотелось бы все же послушать ваши мнения и предложения.

         -Да какие тут могут быть предложения! – хлопнул ладонью по столку министр экономического развития. – Думаю, что выражу общее мнение, если скажу, что все мы как один за! Ну чего лукавить? Такого подъема наша экономика не знала со времен правления Менелика III! Когда и какое бы другое государство вбросило в национальный банк такое количество валюты? И это не говоря уже о социальных связях.

         -Да, у меня вот например, — вступил министр сельского хозяйства, — вся семья из деревни в Россию переехала и там неплохие рабочие места получила! Таких мест даже я  — министр – не мог им здесь обеспечить.

         -А у замминистра продовольствия уже договоры заключены на закупку продуктов питания в российских магазинах. Тут не только на всю Эфиопию еды хватит – на всю Африку!

         -Так значит, господа, возражений по поводу проведению референдума и внесению необходимых изменений в законодательство нет?

         -Конечно нет! – поддержала толпа министров своего руководителя.

         -А что делать с военными на наших улицах?

         -А что? В них ничего такого-то и нет! Порядку больше будет, а то у нас народ сами знаете какой! Да и потом – явление-то временное!

         -Замечательно. В таком случае прошу всех получить проекты бюллетеня для голосования на референдуме. Поправки к нему принимаю до понедельника, ответ в Москву направляю сегодня. Да… — вдруг почему-то задумался Закари.

         -Что с Вами?

         -Да я, господа, о будущем думаю. Ну, если честно, ведь все это – авантюра, какой свет не видывал. И потому переживаю я, что когда-нибудь все это закончится! И что тогда? Обратно к первобытно-общинному строю возвращаться?

         -А что же делать Вы предлагаете? Уж не бегать же нам от своего собственного счастья?

         -Нет, я о другом. Как бы сделать так, чтобы дети наши туда переехали и там свою счастливую жизнь строили. Чего им тут ловить? Я сам учился в Университете Дружбы народов, в Москве, и могу подтвердить – жизнь там была прекрасная, есть и будет. А здесь…

         -Мудрое замечание, — впервые заговорил старейший из министров – министр внутренних дел. – Но детям нашим пока трудно это понять. Сами же знаете, пока сами по граблям не пройдутся, наш опыт не воспримут.

         С печалью Закари опустил глаза. «Уж моя-то точно», –подумал он.

         Коля и Кармен катались по Аддис-Абебе весь день – побывали и на знаменитом рынке «Меркато», и в православной церкви, и даже на площади Пушкина, где стоит его знаменитый бюст. А под конец утомительного путешествия, которое заняло весь день, выехали за город – чтобы полюбоваться на саванну, которая так завораживала и притягивала далекого от местных пейзажей Николая своей необычной красотой.

         -И все же посмотри, сколько у нас общего. Пушкин, церковь… — бормотал он, пока Кармен вела машину.

         -Послушай, ты серьезно?

         -Что?

         -Ты серьезно веришь в этот правительственный бред? Копни любую историю, любого народа – и найдешь там десятки сотни фактов взаимного участия, взаимного переплетения судеб целых народов, которые поражают воображение своей неправдоподобностью, а все же являются исторической правдой. Но это же – не повод переписывать истории целых государств в угоду чьим-либо геополитическим интересам на основе случайностей и фальсификаций!

         -А ты считаешь?..

         -А ты – нет? Ну подумай сам – что за ересь несут Ваши телеканалы! Я закончила исторический факультет, и со всей уверенностью заявляю тебе, что Маннергейм не был эфиопом! Просто какой-то дурной режиссер пригласил негра на его роль – и вот результат. Никакими бырами никто никогда в мире кроме двух-трех торговцев на «Меркато» не рассчитывался – просто потому, что ценности они не представляют никакой! Выражения «Эфиоп твою мать» и тому подобное никогда эфиопам не принадлежали. Да и церкви у нас разные – хоть и обе православные, а обряды настолько не похожи друг на друга, что и говорить об исторической общности не приходится. Неужели сам не видишь?!

         -Я-то вижу, но… Разве Ваши чиновники говорят не о том же самом?

         -Во-первых, нет. А во-вторых, что бы они ни говорили – народ обмануть не получится! Мы любим нашу страну и всегда будем ее любить, в отличие от Вас, которые, почему-то любят только свое правительство… К примеру мы очень уважаем и чтим нашу историю.

         Она остановила машину у огромного баобаба, стоявшего на окраине дороги. Они вышли и принялись разглядывать удивительное, похожее на титана дерево, завораживающее созерцателей своей мощью.

         -Вот. Видишь его? Он простоял здесь много веков. Многое видел. Видел он и нашего самого любимого правителя – императора Хайле Селассие I, последнего императора Абиссинии. Этот император отстоял нашу независимость во Второй мировой войне, когда Италия пыталась сделать из нашей любимой Абиссинии колонию. И потом, когда страна была чудовищно разрушена, именно он предпринял колоссальные усилия, чтобы ее восстановить и сделать еще красивее, чем она была раньше. Ты наверное заметил, что повсюду в наших церквях висят его портреты – это потому, что мы чтим его едва ли не как бога. А для растаманов всех мастей он и был богом. Он считался и считается воплощением бога Джа на земле!

         -Так это значит о нем пел Боб Марли?

         -И не только он. Вообще раньше считалось, что в Эфиопии и есть – земной рай. Сюда ехали растаманы со всего мира. Это был единственный в мире император, который добровольно – в угоду интересам народа – ограничил свою власть конституцией, за основу которой была взята демократичнейшая из всех существовавших конституций на тот момент  -японская конституция Мэйдзи. А когда итальянцы все-таки ненадолго захватили Эфиопию, то он одной своей пламенной речью в Женеве, где располагалось тогда наше правительство в изгнании, на заседании Лиги Наций заставил мировое сообщество обратить внимание на засилье коричневой чумы уже и на африканском континенте…

         Коля внимал ее рассказу с тем же неподдельным интересом и проникновением, с каким внимал когда-то лекциям Юрия Ивановича. Он на минуту прикрыл глаза, притронувшись ладонью к вековому дереву, и показалось ему на мгновенье, что слышит он речь эфиопского императора с трибуны Лиги Наций:

                «Я, Хайле Селассие I, император Эфиопии, стою сейчас перед этой трибуной, требуя справедливости для своего народа, и помощи, обещанной ему 8 месяцев назад, когда 50 наций единогласно вынесли вердикт об имевшем место нарушении международных обязательств и агрессии, совершенной против эфиопского народа. Не было еще случая, чтобы глава государства выступал здесь лично, но не было также случая, чтобы целый народ подвергался столь невыносимой жестокости со стороны агрессора, при полном попустительстве тех, кто объявил себя его союзниками. Не было также правительства, поставившего себе целью с помощью варварских методов полностью истребить другой народ, игнорируя самые священные обязательства, данные всеми нациями Земли, запрещающие применение против мирного населения ядовитых газов, вдыхание которых несет смерть. Я призываю поддержать борьбу за древнюю независимость эфиопского народа. С этой миссией, ради выполнения своего священного долга глава эфиопской империи, возглавлявший ранее свой сражающийся народ, прибыл сюда, в Женеву. Я молю Всемогущего Бога избавить другие народы от жесточайших страданий, выпавших на долю эфиопов, страданий, потрясенными свидетелями которых выступили сопровождавшие меня сюда высокопоставленные лица…За пределами Царства Божия нет нации, которая была бы выше другой. Неужели поставленные перед фактом агрессии государства склонятся перед силой? Сегодня жертва мы, завтра наступит ваша очередь»[18].

         -А что потом случилось с императором?

         -Потом произошел военный переворот, и его свергли. Военные под руководством Менгисту Хайле Мариама задушили императора, и для государства настали черные времена. Начался «красный террор». Людей убивали как в СССР или в Китае просто за то, что они не были членами коммунистической партии. Сотни тысяч человеческих жизней на совести Хайле Мариама, которого с тех пор называли «мясником из Эфиопии» и «черным Сталиным». А потом начались сепаратные войны – потому я и говорю тебе сейчас, что знаю, насколько это трагично и насколько опасна вся та трясина, в которую втягивают нас правители. В 1977 году Сомали решил присоединить к себе провинцию Огаден, которая была населена сомалийцами, тем самым нарушив территориальную целостностью Эфиопии. Но тогда нам помог СССР. А уже после этого, в конце 1980-х разгорелась гражданская война в Эритрее, приведшая к ее отсоединению и существенному удару по экономике страны, преодолеть последствия которого мы смогли только лишь много лет спустя…

         -Так значит, ты думаешь что это чей-то коварный замысел? Но кому и зачем это нужно в действительности?

         -Пока не знаю, но полагаю, скоро узнаем. Не может быть счастье одного народа построено на несчастье другого…

         Они посмотрели в глаза друг другу. На мгновение им показалось, что внутри каждого из них говорит та боль, которую несомненно тяжким крестом несет на своих плечах любой народ, переживший весь ужас войны. И необязательно быть ее свидетелем – достаточно просто принадлежать к этому народу, чтобы зовом крови отзывалось в твоих жилах желание жить в мире с другими народами и нациями. Но сейчас внутри этих двух молодых людей говорило еще что-то, что всегда является основой жизни на Земле – любовь. Стоя у этого величественного дерева, они впервые обняли друг друга и поцеловались. Николай еще не знал, чем именно его манит и привлекает Эфиопия, но точно знал, что уезжать отсюда ему бы не хотелось…

         В ту ночь они не спали. Не спала и жительница Копейска Жанна Афанасьева – Мганга. Ее мучил жесточайший токсикоз, и пока ее новоиспеченный супруг со-товарищи снова предавался оргиям в их маленькой квартирке, она перебирала старые фотографии, вновь и вновь раня себя тяжелыми воспоминаниями. Как видно, каждому дано в жизни отведать толику боли, и поделиться ею ни с кем не получится.

         «А ларчик просто открывался»

         В тот день Коля получил письмо от родителей. Все здесь было традиционно – любой призывник получает такие письма из родного дома.

         «Живем хорошо… Тетя Валя приезжала из Рязани… Быр укрепляется (ну это стандартная вставка, политика мимо русского народа никак не может пройти, еще со времен съездов КПСС)… Жанка двойню родила… Не собираешься ли приехать?.. Может, пора уже? Навоевался поди?»

         На этой фразе внимание Николая обострилось. Этот вопрос и без того давно его волновал, а сейчас же пришло время разрешить его по существу. Он давно хотел поговорить об этом с Кармен, но все как-то не решался. Очевидно, что сегодняшний вечер подходил для этого как нельзя лучше – тянуть было некуда.

         -Кармен, нам надо серьезно поговорить…

         -Что-то случилось?

         -Нет и… да.

         -Я не понимаю тебя.

         -Скажи, как ты видишь наши дальнейшие отношения?

         Девушка потупила взор:

         -Знаешь, у нас принято, чтобы мужчина решал подобные вопросы…

         -Что ж, тогда скажу я. Я хочу остаться с тобой. Здесь.

         Последнее слово он произнес с плохо скрываемым опасением – неудивительно, ведь он не знал, какая реакция за ним последует. Кармен поднял глаза и посмотрела на него с радостью и воодушевлением одновременно.

         -Господи, — прошептала она, — как же я рада, что ты принял именно такое решение! Сказать по правде, я бы сама никогда не решилась покинуть Родину… но разреши один вопрос?

         -Конечно.

         -Тебя не тянет домой?

         -Честно? Нет. Мой дом – там, где ты. Я перестроюсь, выучу язык, устроюсь тут на работу. Потом построим дом, родим детей…

         Он делился с ней простыми мыслями простого русского парня с рабочей окраины, а звучало все это как некое магическое заклинание – для девушки. Она прижалась к нему что было сил и обняла.

         -Знаешь, — сказала она, — сегодня отец приглашает нас с тобой на ужин. Ему тоже интересно наше с тобой будущее.

         -Что ж, я с радостью.

         -Только вот… ему бы хотелось, чтобы мы уехали в Россию. Понимаешь, он считает, что там у нас больше будущего, а я с ним не согласна.

         -Что ж, ничего страшного. Попробуем переубедить.

         -Правда? Ты правда думаешь, что получится?

         -Глупая, — улыбнулся Николай, — если бы не думал, не говорил бы.

         Она улыбнулась, прильнула к его груди и закрыла глаза от счастья…

         Вечером того же дня они втроем – Николай, Кармен и Ильяс Закари – сидели дома у вице-президента и угощались привезенными с Каспия омарами. Наконец, после нескольких шотов некрепкого алкоголя, время пришло для серьезного разговора.

         -Николай, — тихо, но уверенно заговорил глава семейства. – Я хотел бы поинтересоваться у тебя, каким ты видишь ваше будущее с Кармен? Пойми, я ее отец и мне хотелось бы это знать!

         -Конечно, господин Закари. Я думаю, что здесь, в Эфиопии мы сможем построить с ней свое счастье. Она тоже так думает.

         -У нее мы спросим позже… — в голосе Закари почувствовалось некоторое разочарование. – А почему ты не хочешь уехать в Россию?

         -Причин на то множество, господин Закари.

         -И все же? Какие мотивы лично у тебя?

         -Главным из таких мотивов является абсолютная оторванность нынешней русской популяции от ее исторических корней, от национальной идеи, от земли своей.

         Закари вскинул брови:

         -Что ты имеешь в виду? Уж не хочешь ли ты сказать..?

         -Я хочу сказать только то, что народу тамошнему давно уже без разницы, какому богу кланяться и какую религию исповедовать. Они готовы хоть дьяволу присягнуть в угоду властной политике, которую давно уже сами не осуществляют – демократия там умерла в зародыше еще в 1990-х.

         -А кто же, по-твоему, ее осуществляет?

         -Я конечно не политолог…

         -Но?

         -Евреи. Страна фактически аннексирована – хоть формально Израилю и не принадлежит, а евреи всем руководят. И во власти они – попробуй голову повернуть! Мне такая страна не нужна!

         -Но ведь Эфиопия, если следовать твоим рассуждениям, от тебя еще дальше?!

         -Да, но она хотя бы не безнадежна. Здесь не важен твой цвет кожи и твоя национальность – работа здесь найдется для всех. А там? Кто я там? Я не еврей, родители у меня простые, небогатые, а деловые качества там никого не интересуют! Так что, как говорил вроде бы какой-то генерал, из двух зол выбирают меньшее…

         -Наполеон, — поправил Закари. – Так говорил Наполеон.

         По глазам главы семейства было понятно, что речь Николая произвела на него должное впечатление – он смотрел на него еще не с полным доверием, но уже со значительной долей уважения к той доле, которую он сознательно может взвалить на свои плечи. Николай тем временем продолжал:

         -И еще, господин Закари. Я хотел бы попросить Вас кое о чем…

         -О чем же?

         Никола встал, подошел к Кармен и опустился перед ней на одно колено. Сердце девушки замерло.

         -Хочу попросить у Вас руки Вашей дочери.

         Она онемела от неожиданности и радости. Глаза отца наполнились отеческими слезами. Он подошел к новоиспеченному зятю и обнял его от всей души. В тот же вечер решили – со свадьбой не тянуть.

         Закари специально по этому поводу взял отпуск и во всем принялся помогать молодым. Они ездили по магазинам и рынкам с утра до ночи, совершая предпраздничные покупки и приготовления. В глаза Николаю во время этого «шоп-тура» бросилось огромное количество магазинов сети «Шеп», которых раньше он здесь не встречал. Он спросил у тестя:

         -Что это за магазины? Откуда они?

         -А ты разве не в курсе? Вы со своей свадьбой так всю жизнь проспите… Это Шепаревича, советника Президента Митина по экономике. Вернее, не его конечно, а какого-то его родственника, но фактически всем руководит он.

         -Хм… Любопытно. А почему?

         -Что – почему?

         -Почему его магазины здесь, в Эфиопии?

         Закари рассмеялся:

         -Ну а где же им быть? Здесь для российского предпринимателя  -свободная экономическая зона, торгуй не хочу. Ввози товары по беспошлинному коридору с территории России и продавай их любому западному партнеру. Русским же торговать нельзя. А эфиопам – можно. Причем хоть чем, вне зависимости от страны происхождения.

         -Но почему этим занимается именно Шепаревич?

         -А кто этим должен заниматься?

         -Разве не любой русский предприниматель вправе зарабатывать подобным образом?

         Закари рассмеялся еще пуще прежнего.

         -Вправе-то может и вправе, да вот только как ты это сделаешь без санкции высших чиновников. А выше Шепаревича только Митин, и то не факт… Хотя, впрочем, можешь сам у него спросить, у меня с ним встреча сегодня в 16 часов. Составишь мне компанию? А Кармен как раз пока прокатится за платьем?

         -С удовольствием.

         Коля вспомнил слова Кармен о том, что им еще предстоит узнать, кому в действительности была выгодна вся эта котовасия. И для него, кажется, все начинало проясняться.

         В четыре часа пополудни Коля и Ильяс Закари прибыли в президентский дворец на встречу с Шепаревичем. Одного из присутствующих Коля узнал сразу – это был Брюс Лонг, которого Николай помнил еще по Копейску, где Брюс за время своей краткосрочной командировки стал едва ли не притчей во языцех.

         -Мистер Лонг, здравствуйте! – обрадовался Коля и стал обнимать американца.

         -Здравствуй, Коля! Ты как здесь оказался?

         -Я по контракту приехал, а потом вот… — он несколько смутился и обратил взгляд в сторону своего тестя: — решил задержаться.

         -Позвольте представить, господа, — торжественным тоном произнес Закари. – Это мой зять, Николай.

         -Вау! – не сдержал эмоций Лонг. – Молодец, Коля, зря времени не теряешь!

         Коля смутился еще больше.

         -Это господин Шепаревич, советник Президента России, — продолжил знакомство Закари. – Ну а с Брюсом вы, кажется, знакомы… Ну что ж, раз официальная часть закончилась, предлагаю перейти к основной теме встречи – к интервью.

         -С радостью, — ответил Лонг. Все четверо прошли в приемный зал, где Шепаревичу и предстояло утолить возраставшее любопытство Николая.

         «Интервью Соломона Шепаревича газете «New-York Times», № 12, page5-6 (извлечение)

         Б.Л.: Итак, мистер Шепаревич, разрешите начать. Сегодня исполняется ровно год с момента, когда согласно итогам референдума, проведенного на территории Эфиопии, был образован РЭП – Российско-эфиопский протекторат. Напомните вкратце нашим читателям, какие именно события предшествовали его проведению?

         С.Ш.: Ну, думаю, это ни для кого не секрет. Разделение народов России и Эфиопии всегда согласно новейшим исследованиям наших историков, носило сугубо условный характер. Вследствие определенных исторических инсинуаций наши народы стали жить раздельно и вдали друг от друга. Так что никаких новшеств мы не привнесли этим референдумом – скорее, восстановили ранее существовавшее положение вещей и историческую справедливость.

         Б.Л.: Каковы экономические итоги создания протектората?

         С.Ш.: Они превзошли все ожидания. ВВП наших стран в отдельности вырос на 8-12%, безработица сократилась на 14-15%, производство выросло почти в два раза…

         Б.Л.: Производство чего?

         С.Ш.: Да всего.

         Б.Л.: А как обстоят дела у предпринимателей стран-участниц?

         С.Ш.: Лучше не придумаешь. Российские товаропроизводители заняты тем, что целиком и полностью обслуживают все нужды нашего же предпринимательства, которое занимается реализацией произведенной в стране продукции на Запад посредством эфиопских рынков.

         Б.Л.: То есть по сути, изначально поставленная Президентом Митиным задача по преодолению санкционного барьера в результате создания РЭПа фактически достигнута?

         С.Ш.: Можно и так сказать.

         Б.Л.: Существуют ли у новой конфедерации проблемы с конкуренцией на внутринациональных рынках?

         С.Ш.: Никаких. У нас существует для пресечения этого специальная структура – Антимонопольная служба протектората, созданная на базе эфиопской полиции и российской Федеральной антимонопольной службы, которая внимательно следит за соблюдением действующего законодательства в этой части. Потому все предприниматели, которые хотят заниматься оборотом внутри конфедерации, допускаются к этому не иначе, как по конкурсу. Отбор там жесткий, и за счет него мы также обеспечиваем выход на наш рынок только идеально качественного товара.

         Б.Л.: Какие налоговые льготы предусмотрены для предпринимателей, участвующих в российско-эфиопском товарообороте?

         С.Ш.: Самые широкие. Практически полное освобождение от НДФЛ и НДС, возможность применения УСН и ЕНВД. Одним словом, как у нас говорят, — работай не хочу.

         Б.Л.: Существуют ли случаи нарушения законодательства, принятого на территории протектората в связи с объединением?

         С.Ш.: Конечно, как ни прискорбно, такие случаи еще имеют место в нашей правоприменительной практике. Однако, мы успешно справляемся с их последствиями. Как говорил герой известного фильма, «правопорядок в стране определяется не наличием воров, а умением властей их обезвреживать». А с этим у нас все в порядке!»

         На базаре в Копейске случайно встретились Нина Афанасьева с подругой – женой Саши Петрова.

         -Привет.

         -Привет. Ну как у вас?

         -Потихоньку.

         -Растете?

         -Не по дням, а по часам. Как ваш, Бырушка?

         -Да уж бегает.

         -Да ну?! Быстро! А у нас Жанка думает на работу выходить.

         -А чего Мганга говорит?

         -Говорит нормальное дело. У них в Эфиопии все бабы месяца через три уже чуть ли не к станку становятся.

         -Да может оно и правильно! У нас тоже в СССР вспомни, не так разве было? И ничего – все здоровенькие были, все росли, все крепли да здоровели. Это сейчас уж слишком разбаловались все!

         Нина с неодобрением смотрела на подругу. Та подмигивала ей – это означало, что разговор могут услышать, и потому говорить следует только политически благонадежные вещи. Нина намек поняла – наклонившись к уху приятельницы, она шепотом спросила:

         -Чего там про Надю-то слышно?

         -Да чего-чего… — так же, шепотом, отвечала подруга. – Расстреляли. Даже тело сюда не привезли, говорят, расстрелянных не положено на кладбищах хоронить.

         -Ой батюшки… А как же?

         -А как раньше врагов народа – в братской могиле. А домой только телеграмму похоронную: «приговор-де приведен в исполнение».

         -Господи! А у ней хоть родня-то осталась?

         -Да вроде мать старуха где-то в деревне!

         -Ой ну ладно, ты звони, если что… Расходиться надо, а то заметят еще!

         Перемигнувшись, подруги разбежались в разные стороны. И вовремя – дружинник эфиопского происхождения вскоре появился на рынке, строгим внешним видом внушая уважение к закону всем копейчанам.

         Кармен купила шикарное платье – но смотреть на него раньше времени было нельзя, это была одинаково дурная примета что в России, что в Эфиопии. Зато уж не похвастаться обновкой никак не могла – поспешила в клуб «Уиллоу Крик», где сегодня вечером Закари и Шепаревич в компании Брюса Лонга и ее будущего мужа отмечали год со дня референдума. Когда она приехала, все были уже в порядочном угаре, и она стала невольной свидетельницей разговора между ними.

         -Ради красного словца, как говорится, не пожалеем и отца… — вещал Шепаревич, не обращая никакого внимания на появившуюся за столом дочь Закари.

         -Так значит это все – белиберда? – удивленно спрашивал Лонг.

         -А ты как думал? Ну кому в голову придет, что Пушкин был эфиопом? – еврей расхохотался противным, затяжным смехом.

         -А кем же он был?

         -Ну если твоего прадедушку зовут Абрам Петрович, а дедушку – Осип Абрамович, значит, ты кто?

         -Еврей.

         -Ну вот. Я вот к примеру и не скрываю, что мой потомок – их приятель, этих Ганнибалов самых, Давид Гершалович Шепаревич. Он эту сказку о бырах и придумал, старый пройдоха. А потом она вроде как легенда передавалась из уст в уста… Абракадабра в общем. А я вспомнил про нее, когда вторую волну санкций ввели. Там уж выхода не было – надо было с валютой что-то делать.

         -И целому народу голову задурили?

         -А на что у нас целая академия наук создана? Им за что зарплату платят? Чтобы они в своих учебниках писали то, что нам надо. А им не привыкать – в СССР они только этим и занимались. И при Ельцине тоже. Так что…

         -А в итоге-то, что в итоге? – Коля наконец набрался мужества и задал вопрос в лоб.

         -А что в итоге? Кому от этого плохо? Тебе? Да если б не наша задумка, ты бы в жизни не женился на дочери вице-президента. Согласен?

         -А как же народ?

         -А что народ? Ему не привыкать в дерьме барахтаться. Да и потом ты не забывай – у нас демократия, они сами давно за все голосуют и все выбирают прямыми выборами!

         -Но ведь обогащаешься от беспошлинной торговли ты один! – резко заявил Лонг.

         -А что, ты хочешь? Я, по-твоему, все это придумывал и такие бабки государственные на это отписывал, чтобы ты с каким-нибудь дядей Васей руки грел? Нет уж, дудки. Знаешь анекдот? Маленький сын приходит к генералу и спрашивает: «Пап, а я когда вырасту, кем буду?» Тот ему: «Военным будешь». Сынок: «А лейтенантом буду!» «Будешь» «А полковником?» «И полковником будешь» «А генералом?» «Тоже будешь» «А маршалом?» «Нет, сынок, у маршала свои дети есть». Понял?.. Эх… — внезапно Шепаревичу взгрустнулось.

         -Чего ты?

         -Да по Родине затосковал.

         -По Россиюшке?

         -Да иди ты. Я про Израиль, ой-вей… Скорей бы уехать уже, чтобы ни этих черных, ни тех плоских морд не видеть… Ой-вей…

         -Слушай, — выпалил Лонг. – А ты не боишься, что я это все на страницах NYT опубликую?

         -Тьфу, — отмахнулся чиновник. – Подумаешь! Что мне твоя капиталистическая газетенка? Кто ей поверит? Скажут, опять выдумываете, чтоб нашу политику очернить! Так что пиши что хочешь а я… бруууу, — с этими словами Шепаревич ломанулся в сторону ватерклозета, на ходу подавляя рвотные позывы.

         Хмель сошел со всех участников вечернего разговора. Каждый из них почувствовал себя опустошенным, обманутым, преданным. Но как всегда – слово ничего не могло изменить в этой ситуации. Каждому вдруг захотелось встать и выйти – и только Коле захотелось прижать к себе сильнее свою невесту, потому что только он один не жалел о своем решении остаться здесь.

         Шепаревич вскоре вернулся – он казался еще более пьяным, чем до удаления. В лучших традициях русской пьянки он, нерусский, залез на сцену, выхватил у певца микрофон и диким голосом запел:

РЭП – вечно священная наша держава,

РЭП – страстно любимая наша страна,

И быра, и Хайле Селассие слава –

Твое достоянье на все времена!

Славься, протекция наша амхарская,

Братских народов союз вековой.

Бырами данная мудрость прекрасная,

Славься, наш быр, мы гордимся тобой!..

         Он пел, и по всей России ему вторили радиоприемники:

Широкий простор для торговли всемирной

Нам быр открывает то тут, а то – там.

Загоним Америку дружно в могилу,

Пам-пам-парарам, парарам, парарам!

Славься, протекция наша амхарская,

Братских народов союз вековой.

Бырами данная мудрость прекрасная,

Славься, наш быр, мы гордимся тобой!..

         И под эти радостные и веселые звуки вся Россия шла – кто на завод, кто в цех, кто на гидроэлектростанцию, кто в академию наук. Шла и радовалась. И так же радовался, глядя на них с портретов, висевших в присутственных местах и в приемных величественный последний император Эфиопии, олицетворявший бога Джа на Земле – Хайле Селассие I.

         Эпилог.

         Генерала Краснова привезли в Москву. Англичане захватили его недалеко от Лиенце, где тогда, в самом конце войны, он командовал Казачьим станом, сформированным Гитлером. Старого и дряхлого старика его, вместе с товарищами, передали советской военной администрации, которая этапировала его в Бутырку, где он и дожидался суда.

         Понимая, что ничего, кроме смертного приговора его не ждет, проводя свои последние дни в столичной тюрьме, генерал много думал – о судьбах Родины, казачества и нации, которой так верно служил, но которая не смогла в конце жизни по достоинству оценить его вклад в свою историю. В это самое время внук генерала, Николай, каким-то чудом получил разрешение на свидание с дедом. Сжалилось тюремное начальство, помогло  -понимало, наверное, что больше родным встретиться не придется, а потому не ограничивало деда с внуком во времени общения. И в конце этого свидания Петр Николаевич, который хоть и воевал с Маннергеймом бок о бок, но уж никогда, полагается, в глаза не видел никаких эфиопов, скажет внуку слова, которые тот запомнит на всю жизнь и даже запишет в своих мемуарах:

-… Россия была и будет. Может быть, не та, не в боярском наряде, а в сермяге и лаптях, но она не умрет. Можно уничтожить миллионы людей, но им на смену народятся новые. Народ не вымрет. Все переменится, когда придут сроки. Не вечно же будет жить Сталин и Сталины. Умрут они, и настанут многие перемены… Воскресение России будет совершаться постепенно. Не сразу. Такое громадное тело не может сразу выздороветь.[19]

         После этого свидание закончилось.

         Генерала Русской императорской армии, потомственного казака Петра Николаевича Краснова повесили в Москве по приговору Военной коллегии Верховного Суда СССР 16 января 1947 года. Заключением Главной военной прокуратуры от 25 декабря 1997 года он признан не подлежащим реабилитации.

         До самой смерти внук генерала, Николай Краснов, будет помнить эти его последние слова. И любой бы запомнил – они поневоле врезаются в ту часть человеческой памяти, которая отвечает за связь с землей, с корнями, с Отечеством.

«… Россия была и будет. Может быть, не та, не в боярском наряде, а в сермяге и лаптях, но она не умрет. Можно уничтожить миллионы людей, но им на смену народятся новые. Народ не вымрет. Все переменится, когда придут сроки. Не вечно же будет жить Сталин и Сталины. Умрут они, и настанут многие перемены… Воскресение России будет совершаться постепенно. Не сразу. Такое громадное тело не может сразу выздороветь».