Царь свиней

Одеяло сползло на пол и Гарик прекратил полет на истребителе. В тумане полудремы он начал обшаривать пространство вокруг, отыскал одеяло, натянул его на себя и свернулся эмбрионом. Но истребитель не появлялся, исчезли штурвал, приборы, испарилась голубая даль безграничного неба, прекратился полет. Сон улетучился одновременно с возвращением одеяла.

Гарик открыл глаза – солнце нагло ломилось в комнату сквозь небольшую щель в шторах и воздух стал зеленоватым под цвет обоев. Из кухни доносился грохот посуды — наверное, мачеха затеяла стряпню с самого утра. Гарик спихнул постельное в угол дивана и сел одеваться, благо штаны и олимпийка валялись рядом на полу. Одевшись, он потянулся до хруста в позвоночнике и вышел из комнаты.

В кухне пахло пирогами и мачеха орудовала кастрюлями. Увидев Гарика, она крикнула:

— Руки иди вымой и за стол!

— Пошла ты… – буркнул себе под нос Гарик и, игнорируя пожелания мачехи, уселся на табуретку. Он съел несколько пирогов, выпил чай. Вытер руки о край скатерти и потянулся к подоконнику за газетой, которые были свалены там кучей еще со времен Царя Гороха.

Мачеха в этот момент повернулась от плиты и укоризненно покачала головой:

— От тебя же воняет, как от скотного двора! Неужели ты не понимаешь?

Гарик в эту секунду тщательно заворачивал в газету пироги и делал вид, словно это занятие сейчас самое важное в его жизни.

— Носки хоть переодень, вон в ванной висят свежие – я выстирала… Что ты за человек такой несносный? – мачеха махнула полотенцем в сторону Гарика, подчеркивая всю безнадежность бытия, и вернулась к своим кастрюлям.

Не сказав ни слова, Гарик сунул подмышку пакет с едой и пошел в коридор обуваться. Через восемь секунд дома его уже не было.

Солнце буквально бушевало в небе, казалось, что от его тепла разогрелись даже сваленные во дворе кирпичи –  они источали запах теплой глины и отражали свет гладкими боками. Гарик справил нужду за кирпичной кучей и сел на скамейку. Пошарил в карманах в поисках сигарет. Курево вместе со спичками исчезли – мачеха снова вытащила, пока он спал – но вместо сигарет оказалась новая пятидесятирублевая купюра.

— Странная баба – сказал сам себе Гарик – сигареты тырит, а деньги дает…

Он поправил под локтем пакет с пирогами и зашагал в сторону ларька. Купил сигарет и, перепрыгивая лужи, направился к автобусной остановке.

Двухэтажная многоквартирная хибара, в которой обитали Гарик с мачехой, находилась не в самом престижном районе – вокруг дымили трубы котельных, кособочились и наползали друг на друга ржавые гаражи, и редкими столбами торчали куцые, обглоданные пейзажем тополя.

«Восьмерку» ждал недолго, Гарик выкурил всего одну сигарету и протиснулся в грязно-желтый автобус. Он пролез к окну, сквозь плечи и спины, и уткнулся носом в стекло – серая асфальтовая лента с дырами ползла внизу, а вверху неподвижно возвышалось жгучее золотое солнце.

— Рассчитываться будем, молодой человек? – послышался из-за спины суровый голос кондуктора.

Сегодня его заметили, а множество раз до этого на мелкого паренька в затасканной адидасовской курточке просто не обращали внимания.

Гарик повернулся к большой женщине с рулоном билетов в руке и сквасил плаксивую гримасу:

— Тетенька, мне чуть-чуть только, две остановочки… Ну пожалуйста, денег нет совсем…

Кондукторша оглядела Гарика с ног до головы, презрительно пошмыгала носом, учуяв специфический запах нестиранной одежды, и недовольно пробурчала:

— Почему пешком не ходим, если всего две остановочки? Вози вас, поросят… Еще раз увижу – в милицию сдам!

Гарик довольный повернулся носом к заоконному миру и стал считать придорожные столбы. На нужной остановке его буквально вытолкнула из автобуса пассажирская толпа, и он чуть не выронил пакет с пирогами.

Недалеко от дороги, на городской свалке, жил самый лучший человек в мире, самый близкий и понимающий друг Гарика – дядя Женя. Он обитал у помойки и вроде бы охранял ее, хотя казалось, что сама помойка оберегает этого неопрятного старого человека от нормальной жизни. Настоящий хозяин мусорного царства – мизантроп, неряха, ненавидящий любой порядок и целесообразность. В любое время года он ходил в валенках и вязаном свитере. Презирал гигиену, не обращал внимания на мелочи в виде засохшей глины на коленях, и в суждениях и оценках действительности не стеснялся выражений. Зато у него была чудесная немецкая овчарка по имени Герда, покосившийся сарай с коллекцией разнообразного интересного хлама, и куча историй в памяти, слушать которые Гарик любил больше всего на свете.

Очевидно, услыхав фырчание отъезжающего автобуса, дядя Женя вышел из ворот своего мусорного хозяйства и помахал рукой Гарику.

— Привет, дядь Жень! – яркостью своей улыбки Гарик мог бы сейчас посоперничать с самим солнцем.

Выбежала черная как дьявол и злющая как сто дьяволов овчарка и в своем горячем собачьем приветствии чуть было не сбила с ног Гарика. Парнишка развернул пакет с пирогами и тут же сунул его в морду собаке:

— На, жри, животное! Привет, привет… – он трепал собаку за уши, а та довольная и счастливая проглатывала пироги.

Дядя Женя уселся на ржавый диск от колеса какого-то грузовика и радушно поприветствовал мальчика:

— Здравствуй, Игорь!

Гарик подошел к старику и по-мужски крепко, сугубо по-взрослому, поздоровался с ним за руку. Жестом сторож пригласил сесть Гарика на валявшийся рядом грязный ящик, они закурили.

— Мать как? – сквозь клубы дыма спросил мусорщик.

— Заколебала – сухо и равнодушно ответил Гарик и сплюнул.

— Отец когда освобождается? пишет хоть?

— Хватит, дядь Жень, сто раз уже говорил…

Самым невыносимым делом после умывания для Гарика были разговоры об отце, который уже четвертый год торчал в лагере за незначительное воровство.

Сторож понимающе кивнул и, аккуратно поплевав на окурок, спрятал его в пластмассовый портсигар.

— Есть хочешь? – поинтересовался дядя Женя.

— Нет, я пирогов нажрался…

Они сидели среди мусора у старых сетчатых ворот свалки, говорили о разном, курили, смеялись. Над свалкой кипело солнце, кружились стаи воронья, раздавались неугомонные птичьи крики. Несколько раз мимо друзей проезжала потрепанная «восьмерка».

Потом пришел вокзальный бомж по кличке Борман и вежливо попросил у дяди Жени разрешения покопаться в мусоре. Он был явный сумасшедший этот Борман – искал не еду, не одежду, а книги. Они проводили Бормана и снова сидели и разговаривали о чем-то, верная Герда лежала в пыли рядом.

Солнце жгло спину, Гарик расстегнул олимпийку, спустил ее до плеч и подставил худую шею лучам. Сторож рассказывал мальчику о том, как служил в Краснодарском крае, и по его словам там солнце было мягче, хоть и в тысячу раз ярче.

— Ты вот вырастешь, тебе тоже будет казаться, что солнце в молодости было ярче. Это всегда так… А мы тогда, помню, поехали с капитаном новые радиостанции получать…

Гарик слушал друга не перебивая, не задавая вопросов, ему нравилась эта мусорная беседа, эта помойка, этот небритый старик в стоптанных валенках и красивая злющая Герда. Домой не хотелось, в школу тем более.

В середине дня сторож разогрел на маленькой печке две банки китайской тушенки и друзья с аппетитом пообедали. Затем Гарик помог мусорщику отсортировать обломки какой-то мебели – часть оставили сторожу на дрова, часть отдали бомжам. Сходили за водой, пошугали вместе с Гердой ворон.

Когда солнце обозначило свою вечернюю кривую, Гарик попрощался с другом. Он отдал сторожу оставшиеся сигареты и поплелся домой. Герда некоторое время провожала его и бежала рядом, виляя хвостом.

Вернувшись, Гарик молча прошел в свою комнату и обнаружил, что мачеха убрала постель, расправила покрывало на диване и, кажется, вымыла полы.

Гарик рухнул на диван и стал рассматривать свои давно нестриженые с черным ободком ногти.

Вошла мачеха:

— Мне надо с тобой поговорить…

— Опять началось – Гарик нехотя сел и скучным взглядом стал изучать шляпки гвоздей в старом полу.

— Не началось! – вскрикнула мачеха – а продолжается! Ты мне уже всю душу вымотал! Где ты был весь день? Опять у этого урода на помойке? А в огороде горбатиться я должна? А в магазин сходить? У меня единственный выходной, понимаешь, единственный!

Она еще что-то орала про школу, про соседей, про новый спортивный костюм, но Гарик упрямо не поднимал глаз. За последние четыре года мачеха изрядно подурнела в плане ума и постарела, и подобные разговоры она затевала каждое воскресенье. Отвечать ей у парня не было ни малейшего желания.

— Свинья! Ты посмотри на себя, какая же ты свинья! – причитала мачеха, проглатывая слезы, – ты же позор ходячий! Ты же грязью скоро зарастешь по самые уши! Стыдно смотреть на тебя… А в школе что? Не надоело третий год сидеть в шестом классе? Тебя же выгонят к черту со справкой, и пойдешь ты к своему придурку на помойку рваные пакеты собирать! Что ж ты со мной делаешь, почему ты меня так ненавидишь?

Гарик думал о том, что неплохо бы в самом деле полетать на настоящем истребителе, ощутить скорость и перегрузки в полете, рассматривать с высоты землю под крылом. Как во сне сегодня утром…

— Отвечай мне – орала мачеха – отвечай и смотри в глаза! Я хочу увидеть в них хоть каплю совести! Есть она у тебя, совесть, свинья ты эдакая?

Гарик сжался в ожидании подзатыльников и зажмурил глаза. Подзатыльники, как правило, всегда следовали за разговорами о совести. Это на самом деле не больно, мачеха больно бить не умеет, не то, что отец. Главное – потерпеть, пока она не отобьет ладони о его голову и не угомонится. А скалки или лыжной палки у нее в руках, слава богу, не было.

Мачеха обессилено упала на диван рядом с Гариком и завыла, закрыв лицо руками:

— Какая же ты сви-и-инья! Я все отцу напи-и-ишу…

Гарик процедил сквозь зубы:

— Попробуй только, я дом сожгу…

Ослепительная по своей силе оплеуха столкнула его с дивана, в голове рассыпался фонтан огней от боли. Гарик вскочил и рванулся к двери.

Мачеха попыталась ухватить его за штаны, но он больно и жестко ударил ее по руке и выбежал на улицу.

— Дуррра! – прокричал он ей напоследок.

Вечерняя дорога до свалки показалась короткой и легкой. Гарик шел к дяде Жене, чтобы остаться там навсегда.

В который раз, после скандала, он уходил на ночь глядя к своему другу, в царство грязи, мусора, нечистот, битых бутылок, рваных тряпок, сломанных досок, объедков и обрывков. Он шел и сморкался, вытирая руки об олимпийку, не замечая луж, пыли, растирая слезы по грязным щекам. Гарик шел в свое королевство бомжей, неопрятных и заброшенных людей, которые в мусоре ищут Дюма, рассуждают об астрономии и знают, как из пустого ведра и нескольких ржавых труб соорудить печь и очаг. Там поймут, примут, накормят, успокоят. Если разрежешь консервной банкой палец – вылечат. Там никто не будет спрашивать домашнего задания по русскому, не упрекнут за нечищеную обувь и не отругают за отсутствие в кармане носового платка. Там живут настоящие добрые, гордые, свободные люди, которых мачеха почему-то называет свиньями…