ФОРТОЧКА

Все началось из-за форточки… Ничем не примечательная, квадратная, с крупной трещиной в стекле, заклеенной скотчем, эта форточка стала главной виновницей событий, развернувшихся в нашем трудовом коллективе.

В те времена я работала пресс-секретарем на одном захудалом предприятии. Если верить легенде, когда-то это был процветающий завод, но экономические кризисы в стране и частая смена руководителей не пошли ему на пользу, и бывший «оплот», «мощь» и «гигант» доживал свои последние дни. Последний его директор, дядька славный, с головой, но совершенно не уверенный ни в своих силах, ни в силах доверенного ему рабочего коллектива, решил, что только жесткая экономия спасет завод от печального банкротства или хотя бы отодвинет неизбежный конец. Комнатка, где ютились я, две девушки-менеджеры и секретарь, напоминала поле брани. Старые обои, видавшие, должно быть, еще первого руководителя, почти полностью облезли и побелели. На стенах то тут, то там зияли дыры и вмятины непонятного происхождения. Стулья едва держались на покосившихся скрипучих ножках, а с потолка не исчезало мутное влажное пятно.

Все мы, волею судеб оказавшиеся в этой комнатушке (язык не повернется назвать ее офисом), смотрели на окружающую нас разруху с изрядной долей юмора. Мы были молоды и оптимистичны, и умирающий завод был для нас лишь очередным этапом в карьере, а для кого-то просто тихой гаванью, возможностью получить без особых хлопот и нервотрепки первый трудовой стаж. Работой нас не обременяли, и девяти часов нам вполне хватало на обсуждение всех наших женских проблем, на многочисленные перекуры, чаепития и чтения газет.

Комнатушка наша была теплой, и нередко даже в зимние морозы мы открывали форточку. Правда, иногда наша новенькая, Марина, спрятав нос в воротник свитера, пыталась возмущаться такому «безобразию». Тогда мы решили проветривать помещение в обеденный перерыв, а возвращаясь из заводской столовки, форточку опять закрывали.

С наступлением весны жара в комнатке сделалась невыносимой. Все чаще мы порывались открыть форточку (распахнутая в коридор дверь уже не спасала), и каждый раз натыкались на сопротивление Марины.

«Меня продует, я заболею», — жаловалась она и смотрела на нас глазами больной собаки. Ну как тут не пожалеешь человека! И мы, тяжело вздохнув, шли на первый этаж в курилку, продуваемую со всех сторон сквозняками. Некурящая Даша, бегавшая с нами за компанию, чтобы «охладиться», вскоре пристрастилась к дурной привычке. Все равно, говорит, я домой прихожу вся в сигаретном дыму, так уж лучше буду травиться по-настоящему.

Марина, стоит заметить, действительно была девушкой болезненной. Она часто простужалась, постоянно то чихала, то кашляла, пила таблетки и любила сидеть на больничном. Мы звали ее по-свойски — Мара. Коротко и оригинально. Ее рабочее место находилось у окна, возле батареи. То есть снизу жарило, а сверху дуло. Несмотря на такие неудобства, Мара не хотела переезжать. Она, в довершение ко всему, очень плохо видела, и свет из окна, падающий на ее рабочий стол, был ей жизненно необходим. А мы (я, Даша и секретарша Настюха) портили свое зрение в плохо освещаемых углах комнатушки.

Долго наше «бесфорточное» существование не могло продолжаться, и первой не выдержала Настюха.

— Девочки, все, — заявила она как-то раз, прибежав на работу вся в «мыле». — На улице, прости господи, все плывет, а из-за этой шмары мы сидим в духоте.

— Настя… — выдохнули мы хором.

Не ожидали мы от нее такого выступления, хотя понять ее тоже можно — той весной ее бросил муж, и всегда добрая и приветливая Настюха на наших глазах превращалась в злобную фурию. А тут еще эта ситуация с форточкой...

Настя демонстративно распахнула форточку как можно шире, и теплый апрельский воздух ворвался в нашу берлогу освежающей струей.

Мара всегда опаздывала. Жила она у черта на куличках и добиралась с двумя пересадками. Глядя на решительную Настюху, мы догадывались, что сегодня нашей Маре несдобровать. Но втайне мы, конечно, Настю поддерживали.

Сложно сказать, когда именно наша симпатия к Маре сменилась скрытым раздражением. Но я точно могу сказать, из-за чего, — из-за этой проклятой форточки!

И вот Мара появилась. Неспеша сняла задрипанное пальто, неспеша повесила его в шкаф, неспеша прошла к своему столу. Она вообще все делала неторопливо, обстоятельно.

— Все вам жарко, — пробурчала она и потянулась к форточке, чтобы ее захлопнуть.

— Оставь! — рявкнула Настюха, и мы замерли.

— Мне холодно! — Мара устремила на нее глаза больной собаки. — Насть, будь человеком, проветрилось, и хватит.

— Нет, не хватит! — еще громче рявкнула Настя. — Из-за тебя весь коллектив страдает, а тебе и горя мало! Укутайся в свое пальтецо, вот и не замерзнешь. А не нравится — пересядь куда-нибудь.

Обиженная Мара вышла в коридор — помыть руки или поплакать — а мы обменялись ликующими улыбками: наша взяла!

Но не тут-то было. С того дня Мара затаила на нас обиду. Она перестала с нами разговаривать и участвовать в наших ежедневных «посиделках» за час до окончания рабочего дня. Обычно в это время, наполнив кружки наши чаем, мы выгребали из своих сумок скромные съестные припасы — кто печенье и конфеты, кто колбасу (ливерную, я такую сейчас покупаю своей собаке) или колбасный сыр… Дешевизна была главным критерием при выборе этих припасов. Нам ведь мало платили. Но за разговорами все это сметалось в два счета. И ливерная колбаса, и ириски, и печенье «Юбилейное»… Мы болтали о парнях, начальстве, фильмах, музыке, событиях в мире. Иногда посиделки заканчивались на чьей-нибудь квартире.

Теперь Мара не пила с нами чай, она даже не смотрела в нашу сторону, а сидела, зарывшись в свои бумаги с клиентской базой, и тихо, по-старушечьи покашливала, будто укоряя нас этим. Вот, мол, я болею, а все из-за вас.

Поначалу мы подмигивали ей, звали «Мар, ну иди к нам, ну чего ты...», но она отворачивалась или уходила.

— Старая дева, — как-то раз пренебрежительно высказалась Настюха на ее счет.

— Да ну, — не поверили мы.

— Сама мне плакалась, — продолжала Настя. — Никто ее не любит, парня нет и не было в помине. А ведь ей уже, девочки, 31 год!

— Да ну! — снова дружно выдохнули мы.

— Вы не смотрите, что она так молодо выглядит. Она просто заморенная в детстве, — издевалась добренькая Настя. — Живет одна. С рыбками аквариумными.

— Потому и злая такая… — рассудили мы. — Одиночество-то — оно ого-го… никому еще на пользу не шло.

Нам стало жалко Мару. Несчастная и больная, без любви, без денег. А тут еще мы со своей форточкой.

Стали мы открывать ее пореже. Говорили Маре: «Иди погуляй, проветрим». Но она, очевидно, решила пойти на принцип и оставалась на своем месте. Пусть, мол, я простужусь, заболею и умру — моя смерть на вашей совести будет.

Однажды, воспользовавшись тем, что я и Мара были в комнатке вдвоем, я подошла к ней и предложила пакетик чая со вкусом жасмина — она такой очень любила.

— Не обижайся на нас, — попросила я Мару.

— На кого мне обижаться, — не глядя на меня и на болтающийся в моей руке протянутый пакетик чая, проворчала Мара. — На истеричку Наську? На глупую, как пробка, Дашку? Или на тебя… — Она замолчала, недоговорив; наверно, и для меня у нее было в запасе что-нибудь «ласковое», но Мара меня пожалела.

Несколько секунд я глотала воздух широко открытым ртом. Вот и Мара! Вот и тихушница! Невольно вспомнилось, как однажды во время застолья у Настюхи на квартире по случаю ее именин Мара, расчувствовавшись, едва не рыдала: «Девочки! Как я вас люблю! Вы не представляете!».

— Зря ты так, — произнесла я с сожалением.

А что еще оставалось делать!

— Вот поверьте моему слову, девочки, наша шмара что-то замыслила, — как-то обронила Настюха. — Я кожей чувствую. У меня нюх на всякие пакости. Я этого уже навидалась за свою жизнь. Ждите беды.

— Да ладно тебе, Насть, что она может сделать? — отмахивались мы.

Как оказалось, совершенно напрасно.

Как-то раз, в разгар наших вечерних посиделок, в комнату ворвался сам генеральный.

Его появление в нашей берлоге было событием, прямо скажем, из ряда вон. Несмотря на то, что его кабинет располагался напротив, он очень редко к нам забегал. Он и в свой-то кабинет заглядывал в случае крайней необходимости, а в основном же болтался в цехах или по командировкам.

Мы едва не подавились печеньем. Только Мара, одиноко сидевшая в стороне, тихо ему кивнула: «Здрасьте».

— Настя, зайдите ко мне, — сказал генеральный не очень дружелюбно и, уже на выходе, обернулся: — Проветрите помещение. У вас яйцами пахнет.

Даша с готовностью побежала выполнять директорское поручение, а Мара, метнув недобрый взгляд на генерального, втянула голову в плечи и снова уткнулась в свои бумаги.

— Черт, девочки… — заволновалась Настюха, поспешно сметая со стола яичную скорлупу. — Он даст мне нагоняй! Уволит!

— Не дрейфь, все обойдется… — пытались мы ее утешить.

Она вернулась только через час. Бледная, заплаканная, даже как будто похудевшая, она напоминала сбежавшую из Освенцима пленницу. Мы даже не стали ничего спрашивать — было ясно, что у Насти плохие вести. Так оно и оказалось.

— Где эта шмара? Где эта промокашка? — завопила взбешенная Настя.

Мара уже успела уйти домой — к счастью своему.

Настюха полезла в доисторический шкаф, где хранились папки с никому не нужными документами, и выудила оттуда бутылку коньяка — последствие недавнего празднования по случаю дня рождения Даши. Отвинтив крышку, Настя принялась прямо из горла хлебать горючую жидкость.

Быстро опьянев, Настя посмотрела на нас торжествующе.

— Девочки, все, сейчас я буду мстить, — весело заявила она. — Вы думаете, просто так генеральный к нам заглянул? Нет, это она… — тут Настя пренебрежительно покосилась на рабочее место Мары, — ему настучала про посиделки. Гадина...

Затем Настя обрушила на наши головы сразу две плохие новости. Во-первых, всех нас лишили премии (то есть львиной доли зарплаты) — за что, понятно и так. И второе — Настю, как не справляющуюся с обязанностями секретарши, уволили.

Надо признать, Настя и в самом деле относилась к работе с прохладцей. Но это и понятно: как-никак, ее недавно бросил муж.

— Ничего, девочки, я даже рада, — призналась она, восседая верхом на столе с бутылкой в руках. Треволнения этого дня остались позади, и теперь Настя, уже спокойно и расслабленно оценивая все происшедшее, пыталась найти свои плюсы. — Устроюсь в какое-нибудь хорошее местечко… Как-нибудь встретит меня генеральный, а я пройду, отвернув морду в сторону. Типа, знать не знаю, кто ты такой. Может, даже сплюну пренебрежительно… Хотя не так уж он виноват… Это все Мара...

Настя подбежала к окну, отдернула шпингалет и, стряхнув с рамы полувековой слой пыли, наконец распахнула окно. На мгновение мы захлебнулись хлынувшей в легкие вечерней прохладой. Казалось, сама комната задышала, и миллиарды пылинок взметнулись вверх, задрожали в солнечных струях.

— Оставим так… — пробормотала порозовевшая и довольная Настя. — Как легко дышится… А мы все форточку открывали… А надо было — окно. Сразу. Не по чуть-чуть, а целиком… глобально. Только так… жить и поступать. Только так...

Мы вывели пьяную лепечущую Настю на улицу, поймали машину и отвезли домой.

А ночью пошел снег. Это был какой-то злой и стремительный снег. Прибежав на работу утром, мы обнаружили тающие лужицы на подоконнике, на полу и на столе Мары. Ее бумаги оказались припорошенными снегом, а с ними — ее телефон и кружка с присохшим чайным пакетиком.

— Все-таки я ей отомстила, — удовлетворенно протянула Настюха.

Однако ни в тот день, ни позже Мара больше не пришла на работу. Она сменила телефонный номер, оградив себя тем самым от любых посягательств и расспросов. А мы не особо-то и интересовались ею. В скором времени мы и вовсе забыли про нее, и порой нам казалось, что никакой Мары и не было, а был лишь некий призрак, пришедший из ниоткуда и исчезнувший в никуда...

На место Мары приняли молоденькую девчушку, которая уволилась уже через неделю. Странно, но и остальные кандидатки долго не задерживались. Мы не успевали запоминать их имена и лица… Посмеивались: это все Мара, это ее козни.

После ухода Настюхи (мы отметили его как полагается: тортиком и шампанским) к нам пришла работать толстая старая тетка, которая носила шиньон и красила губы морковной помадой. Она невзлюбила нас — за нашу молодость и оптимизм. Но нас это уже мало волновало. Я нашла другую работу, а Даша выскочила замуж и уехала в другой город.

Иногда я забегаю к Настюхе. Мы распиваем бутылочку вина и делимся своими секретами.

— Помнишь генерального? — спросила она как-то раз. — Так вот, я его недавно встретила. Совсем старый стал. Растолстел.

— Ну и как? Ты отвернулась от него? — вспомнила я ее давнее желание.

— Да не-е… — улыбнулась Настя. — От него судьба отвернулась… Ты разве не знаешь? Уволили его с завода. На пенсии он, внуков нянчит.

— А что завод?

— Завод стоит. И, кажется, простоит еще долго. Новый директор, говорят, молодой и очень целеустремленный...