Матильда. Тайна дома Романовых

Катечке Огрызковой с любовью

«Если тебя полюбит такая женщина, — только тогда ты станешь настоящим; таким, каким тебя задумала природа…»

Слова великого князя Андрея Владимировича цесаревичу из фильма «Матильда»

За исключением исторической части (события, имевшие место до 2000 года), все события и персонажи фильма являются вымышленными. Любое совпадение их с реальными персонажами – случайно

Авторы

От авторов.

Приступить к написанию данного произведения нас, естественно, сподвиг скандал, разразившийся вокруг фильма «Матильда». Оставаться в стороне от него не представлялось возможным, а оказаться в пучине событий можно было только, изучив историю досконально и трепетно. Что мы и принялись делать. Однако, выводы, к которым мы пришли на основе архивных данных, весьма нас удивили, если не сказать больше. Они же сформировали остов книги, которая была нами задумана.

Для прояснения вопросов, что остались у нас, мы пригласили нашего старого друга – профессора Университета Осло, доктора Сигурда Йоханссона, который, ознакомившись с нашим исследованием, раскритиковал его и отказался быть соавтором книги. Однако, как настоящий ученый, чьи взгляды заслуживают уважения и изучения, он не остался в стороне от работы, а составил свое особое мнение, включенное в третью часть книги отдельной главой. Также он любезно предоставил нам права на публикацию этой своей работы в рамках нашего скромного труда – с тем, чтобы наши читатели сами смогли ответить для себя на вопрос о том, что в действительности происходило между Николаем Вторым и Матильдой Кшесинской, а также, был ли Николай Второй святым настолько, насколько его принято таковым считать в среде верующих?

Учеными давно выработана максима, согласно которой на научность могут претендовать только труды, написанные на основе и российских, и зарубежных источников. Надеемся, что книга, которую вы держите в руках, именно такова, ибо и нами, и профессором Йоханссоном обильно использовались источники многих стран, а также архивные документы, ссылки на которые приведены в книге. Надеемся также, что книга первой претендует на историческую объективность в вопросе, поскольку все факты изложены в ней непредвзято и читателю предоставлено право самому решать – кто прав, кто виноват.

Одним словом, эта книга – универсал. Книга-перевертыш. Она способна одинаково и убедить, и переубедить, главным образом, потому, что и сами авторы «знают то, что ничего не знают» — так противоречивы источники данных о связи Наследника и Мали Кшесинской. Решать вам – и в этом мы солидарны с нашим уважаемым соавтором, которому также следует дать слово во вступительной части повествования.

Братья Швальнеры

После выхода на экраны фильма «Матильда» в 2017 году многие верующие христиане сочли себя оскорбленными откровенно эротической демонстрацией страсти Святого Угодника – Государя Императора Николая Александровича и балерины Матильды Кшесинской, имевшей место, правда, до коронации и тем более до канонизации первого. История – наука беспристрастная, а потому на эмоции той или иной категории населения (православных верующих, геев, лесбиянок, любителей пива и т.д.) она должна опираться менее всего.

Мне как историку важно было уяснить для себя и откровенно продемонстрировать своим читателям, имело ли место описанное в фильме в действительности или нет. Если имело хотя бы даже в малой доле – значит, фильм претендует на историзм, а герой Ларса Айдингера – на сходство с Николаем Вторым. Если нет – фильм представляет из себя не более, чем альтернативную историю, фолк-хистори или мокьюментари в стиле академиков Фоменко и Носовского и потому не имеет права на существование. Опять-таки рассуждаю как историк, а не как писатель или искусствовед-любитель.

В канун 2018 года мне стало известно, что мои старые товарищи братья Швальнеры, знаменитые русские писатели из Тель-Авива, работают над книгой на эту тему. Они обратились ко мне за консультацией и с предложением соавторства. Последнее я вынужден был отклонить – поскольку проведенная по их просьбе работа не позволила разделить с ними те исторические взгляды на проблему, коих они придерживались. А вот первое даром не прошло. Настоящий писатель должен стремиться быть максимально объективным – и потому эти весьма уважаемые авторы включили мою выкладку из архивных материалов на тему исторической правды фильма в свою книгу с предложением читателю самому определиться, кому верить и какой точки зрения придерживаться в данном вопросе.

Доктор Сигурд Йоханссон

Часть первая.

Николай и Матильда

Глава I.

Случайные встречи

Г-жа Кшесинская в па-де-де из «Тщетной предосторожности» произвела самое приятное впечатление. Грациозная, хорошенькая, с веселою детскою улыбкою, она обнаружила серьезные хореографические способности в довольно обработанной форме: у г-жи Кшесинской твердый носок, на котором она со смелостью, достойной опытной балерины, делала модные двойные круги. Наконец, что опять поразило меня в молодой дебютантке, это безупречная верность движения и красота стиля.

А.А. Плещеев, театральный и балетный критик[1]

23 марта 1890 года, Санкт-Петербург.

Несмотря на весну, снег еще не растаял. Лошади вязли в сырой массе и оттого шли медленно, колыхаясь в проталинах и норовя стряхнуть с себя непосильную ношу сбруи и упряжи. Кареты одна за другой двигались по холодной весенней земле, а сидевшие в них царственные персоны выглядывали из-за шторок, словно подгоняя четвероногих возниц: «Ну скорей бы уже приехать!»

Выпускницы балетного училища стояли вдоль лестницы и смотрели на медленно движущуюся кавалькаду. Стоило какому-нибудь члену Царской Семьи показаться в зазоре каретного окна, как та или иная выпускница выкрикивала его имя – и откуда только могли угадывать? Впрочем, часто ошибались, а еще перешептывались между собой.

-Что ты будешь танцевать? – спросила Рыхлякова у Кшесинской.

-Па-де-де из «Тщетной предосторожности», «Stella confidenta», — не глядя в ее сторону, отвечала маленькая полячка.

-Думаешь, у тебя это получится лучше, чем у самой Цукки?

-Глупая, — бросила та. – Конечно, я этого не думаю, разве может быть лучше, чем у Цукки?!

-Может, — самонадеянно говорила Рыхлякова. – У Линьяни получается лучше. Только у тебя все равно так не выйдет.

Кшесинская не слушала ее – все ее внимание было приковано к царским экипажам. Дул холодный ветер, а солнце сияло словно в пушкинской поэме. Редко на ком из выпускниц было наброшено пальто – в основном они стояли в пачках и колготах, — но никому не было холодно. Впрочем, молодым всегда так кажется…

И вот наконец, длинная вереница разукрашенных карет остановилась у подножия лестницы. Из первой на наспех расстеленную ковровую дорожку ступила царственная нога Государя Императора.

Огромный, рослый человек, широкий в плечах, он также шел в одном мундире, не надев ни пальто, ни шинели. Окладистая борода в несколько мгновений его пребывания на открытом воздухе покрылась инеем, а орденская лента заблестела от покрывших ее снежинок. Под руку с ним шла Императрица Мария Федоровна – Маля знала всех, кто сегодня был в царственной свите. Она видит, что следом за Государем идет Наследник Цесаревич Николай Александрович и четыре брата Государя: Великий Князь Владимир Александрович с супругой, Великой Княгиней Марией Павловной, Великий Князь Алексей Александрович, генерал-адмирал, Великий Князь Сергей Александрович со своей красивой супругой Елизаветой Федоровной и недавно женившийся Великий Князь Павел Александрович со своей молодой супругой Великой Княгиней Александрой Георгиевной (которая ожидала своего первого ребенка, Марию Павловну, родившуюся 6 апреля 1890 года) и генерал-фельдмаршал Великий Князь Михаил Николаевич со своими четырьмя сыновьями.

Государь останавливается у первой ступени – тут уже ожидает его начальник Дирекции Императорских Театров господин Всеволожский.

-Ваше Величество, — кланяется он, — позвольте представить Вам лучших наших учениц. Госпожа Рыхлякова и госпожа Скорсюк…

Царь словно смотрит сквозь них и произносит своим зычным, раскатистым голосом:

-А где же Кшесинская?

-Позвольте, Ваше Величество, она же не штатная, а приходящая ученица у господина Христиана Петровича Иогансона…

-Ну и что?! – восклицает Государь. – Это не умаляет ее знатного балетного происхождения… Помню я и ее отца, и сестру, на которых наш балет некогда возлагал – и небезосновательно, доложу я Вам – большие надежды… А, вот и вы…

И откуда только Император узнает никому доселе не известную выпускницу Балетной труппы Иогансона? Разве так сильно ее сходство с отцом и сестрою, балеты с чьим участием так любил созерцать царь вместе с Великим Князем Николаем Николаевичем. А только узнал – и сразу протянул руку, чем буквально поверг в краску маленькую красивую польскую пани, спустившуюся откуда-то с лестничной галерки.

-И не холодно вам вот так? – почему-то чувства иных танцовщиц его не занимали. Ах, разве пользоваться таким доверием и расположением не есть счастье?!

-Ну что вы, Ваше Величество, ведь весна на дворе.

-Вот и я говорю весна, а они все, — он окинул взглядом стоявшую позади него семью, — разоделись словно капуста. Стыдились бы, господа! – Легкий смешок прокатился по стройным рядом членов императорской фамилии, все знали шутливый нрав Государя. – Что же, госпожа Кшесинская, будьте украшением и славою нашего балета!

Она сделала такой глубокий реверанс, какой только могла, и сразу убежала в уборную, оставив Государя знакомиться с другими, не менее талантливыми ученицами.

А десять минут спустя Император, поднимаясь по лестнице вглубь театра, услышал голос Наследника:

-Между прочим, pap`a, вы повели себя как узурпатор.

-Чем же?

-Со всеми балеринами мы познакомились как положено, а Кшесинскую вы будто бы приберегли для себя одного!

Тот в ответ расхохотался:

-Ну боже мой, изволь, изволь, знакомься, только не кокетничай с ней сильно. А то знаешь ли, так и до влюбленности недалеко. – Мария Федоровна от такой шутки удивленно вскинула брови. – Да, что греха таить, в ее старшую сестру был влюблен… один мой хороший приятель…

Все рассмеялись – Государь явно пребывал в добром расположении духа.

Меж тем все шло к началу концерта. Пока фамилия усаживалась в ложе, Рыхлякова подбежала к польке и обиженно ткнула ее в бок:

-Довольна? Выскочка.

-Ты разве видела, будто я первой подошла к Государю?

-Как бы там ни было, а заслужить доброе слово – это полдела. Надобно еще его оправдать.

Ах, как она была права и как понимала и разделяла ее слова Маля! Как билось ее детское сердечко в минуту, когда она вышла на сцену и закружилась в невероятном по силе вращения па-де-де! Сколько грации и стати было в ней в эту минуту, что даже скептически настроенная Императрица разделила слова супруга – родство имеет большое значение.

-Ты был прав, она и впрямь талантлива, — прошептала искушенная в балете Мария Федоровна на ухо августейшему супругу. – Только вот родство не всегда есть благо. Иногда оно накладывает иной отпечаток…

-Что ты имеешь в виду?

-Только то, что она не имеет права быть хуже отца и сестры. А даже сравняться с ними – уже дело непростое.

-У нее получится.

Да, у нее уже получалось! Делая прыжки и порхая по сцене словно бабочка в это время года порхает по цветам в широком поле, Маля как будто бы стремилась выпорхнуть из театра и пуститься в красивейший полет. Она хотела прыгнуть так высоко, как никогда не прыгала ни ее сестра, ни заносчивая enfant terrible Рыхлякова, ни ее подруга Скорсюк, ни Цукки, ни Линьяни. И это понятно – ведь ее, а не кого-либо другого отметил сам Государь.

Мария Федоровна меж тем уловила взгляд сына на сцену – он буквально был прикован к роскошным и витиеватым движениям молодой балерины.

-По-моему, ей не хватает скромности на сцене, — попыталась она унять кипящий в молодом сыне восторг.

-А по-моему, в балете это категория лишняя…

Император оценил остроумие сына – и захлопал громче, чем хлопал остальным, как только выступление сию минуту закончилось, хотя это и было не положено; хлопать даже монарху надлежало всем одинаково, чтобы не создать ни у одной из юных танцовщиц ощущение исключительности. Мария Федоровна понимала, что сварливый муж снова сел на любимого конька, принявшись оспаривать ее точку зрения – не потому, что имел иную, а потому, что привык быть первым, и потому тоже стала аплодировать что было сил. Лучший способ одолеть его нрав было выбросить белый флаг.

Через час, когда выступления всех танцовщиц подошли к концу, все стали садиться за столы.

-Где ваше место? – первым делом спросил государь, как только встретил Малю после концерта в зале, где были накрыты столы с яствами.

-У меня нет своего места, Ваше Величество, я ведь не штатная, а приходящая ученица.

Он перевел свой суровый взгляд на Всеволожского. Тот развел руками и покраснел.

-Непорядок. Садитесь тогда со мною рядом.

Маля чувствовала на спине явно злые взгляды Рыхляковой и Скорсюк, и потому предпочитала не оборачиваться в ту минуту, когда Государь снова одарил ее своей лаской. Просто уселась рядом. Наследник сел от нее по левую руку и теперь, по правилам этикета, должен был за нею ухаживать.

-Только сильно не флиртуйте, — снова бросил царь и улыбнулся. На сей раз Мария Федоровна, которой, очевидно, наскучил однообразный юмор супруга, не разделила его эмоций. Да и самой Мале было не до смеха – все время, пока она танцевала, ей казалось, будто Николай Александрович смотрит на нее очень пристально, и, если бы она хоть мгновением поймала его взгляд, хоть бы минуточкой доли ответила ему, то непременно потеряла бы равновесие прямо там, на подмостках. Теперь же он сидел рядом, и она буквально не знала, куда ей девать глаза. Надо сказать, что он тоже был порядочно смущен – в отличие от обычного королевского отпрыска, скромность была ему весьма присуща.

Не найдя подходящего слова, с которого следовало бы начать разговор с юной дамой, он взял в руки эмалированную кружку, что стояла на столе и повертел ее перед собой.

-Ха, какое убожество. Вы небось дома-то не пьете из таких кружек?

Маля расхохоталась, и тем самым показала ему, что вовсе не так следует начинать светский разговор.

-Да, простите мне мою неуместную фразу… Вы, кажется, обронили, когда танцевали…

Наследник протянул ей руку – в ладони был зажат маленький серебряный браслет. Она вытянула вперед свои запястья – на одном из них был похожий. И когда только он успел заметить такую малозначительную деталь ее гардероба? Или это просто такая попытка ухаживания?

-Как видите, Ваше Высочество, браслет у меня один и он на моей руке.

-Не может быть! Когда вы танцевали, он упал прямо к моим ногам!

Она впала в краску и подняла глаза, лихорадочно ища за столом хотя бы одного, кто мог бы откомментировать такое поведение будущего Государя. Насколько ей было известно, он не слыл ловеласом или сердцеедом и потому не в его правилах было держать за пазухой этакий дежурный комплимент… Наконец случайно она встретила чей-то добрый и теплый взгляд. Все плыло от смущения перед глазами юной балерины и она не сразу разобрала, что взгляд принадлежал великому князю Сергею Михайловичу – сыну того бравого военного, Михаила Николаевича, что вечно своими плоскими шутками веселил всю императорскую фамилию и их приглашенных. Он одобрительно кивнул. Она взяла браслет.

-Благодарю Вас, Ваше Высочество…

-Не за что! – он перебил ее, очевидно, волнуясь. – Я правда уверен, что это ваша вещь. Не случайно же я отыскал ее после вашего, а не чьего-либо другого танца…

-Должна признать, что не видела у выпускниц подобной красоты…

-Я должен признать то же самое, — оба рассмеялись. Понятно, что ни о какой еде не могло быть и речи. Государь проявил такт и не вмешивался в их разговор, увлеченно беседуя с Всеволожским о каких-то танцевальных пустяках.

-Нет, правда, вы танцевали «Stella confidenta» просто блистательно! – продолжал рассыпаться в комплиментах Наследник.

-Пустяки, госпожа Цукки танцует его не в пример лучше.

-Полагаю, что когда у вас за плечами будет столь же внушительный опыт, вы заткнете ее за пояс. И потом не забывайте, что она не является представительницей русской балетной школы, а Государь, кажется, назвал вас славой и украшением именно русского балета!

Его Величество услышал, что речь зашла о нем, и в свойственной ему манере отшутился:

-Когда я был молод, ваши ровесники не приплетали в ухаживания родителей!

-Ну что вы, Ваше Величество, — попыталась было оправдаться Маля, а Николай сидел как вкопанный и только опустил глаза в пол. Казалось, он солидарен со словами государя. Затем Его Величество поднялся и ласково подтолкнул сына под плечо – они переходили от стола к столу, чтобы всем ученицам и их покровителям уделять равное внимание. Но весь оставшийся вечер ни на минуту не сводили Маля и Наследник друг с друга глаз – как видно, накаркал Государь. Видя это, он как будто хвалил сам себя за некстати брошенное слово.

Ища любую свободную минуту, чтобы взглянуть на Наследника, Маля вовсе забыла о значении сегодняшнего представления для ее карьеры, забыла обо всем на свете. Не видела она и влюбленных взглядов, что изредка из-под густых бровей бросал на нее великий князь Сергей Михайлович. А после, когда настала пора Царской Семье уезжать, Маля и Николай очень трогательно простились.

-Вы словно перевернули во мне что-то… — говорил он.

-Полно вам… — скромно отвечала она. – Хотя, встреча и впрямь была незабываемой.

-Обещайте, что будете скучать по мне.

-Обещаю, — отвечала она, сжимая в руке подарок будущего царя.

На следующее утро Малю словно поднял первый утренний весенний ветерок – была суббота и потому проснулась она в приподнятом расположении духа. Все произошедшее вчера казалось приятным сном, настолько восхитительно и нереально это было. До выпускного экзамена было еще целых два месяца – срок, кажущийся в ее возрасте сравнимым с вечностью, и оттого она о нем не думала. А может оттого, что мысли ее были заняты целиком Наследником. Она восстанавливала в памяти их вчерашнюю встречу, и ей казалось, что, прощаясь, они смотрели друг на друга иначе – не так, как когда встретились. Ей все время казалось, что зарождающееся чувство (в том, что оно зарождается, она была практически уверена) будет взаимным. И еще – ее все время преследовало ощущение, что сегодня должно произойти нечто не менее удивительное и волшебное, чем вчера. Ей казалось, будто неизбежна встреча с Наследником и сегодня – хотя где и когда она могла бы произойти?

Едва проснувшись, Маля велела дворецкому Степану заложить шарабан. Много лет назад папа подарил ей двух маленьких пони, которых в шутку называли крысами феи Карабос, спешащей на упряжке из них на бал к Спящей красавице из оперы Чайковского. Так вот иногда она любила кататься на шарабане, запряженном ими, по городу и просто отдыхать от напряженных балетных будней.

Запрыгнув в него, помчалась она в сторону Аничкова дворца… Ни о ком и ни о чем она сейчас не думала, кроме как о Наследнике. И- о, чудо! – стоило шарабану поравняться с императорской резиденцией, как она снова встретила глазами его. Его природная стать, скромные и размеренные движения и главное – этот взгляд. Пронзительный, голубой, искренний, как у ребенка, которому невозможно не доверять и от которого нельзя ждать никакого подвоха, никакой подлости или попытки воспользоваться своим положением. Он бродил вокруг дворца, время от времени наступая начищенным сапогом в лужи, опустив вниз глаза, но когда звон колокольчиков крыс феи Карабос только послышался у ограды резиденции, взгляд его, словно влекомый каким-то высшим чувством, оторвался от созерцания проталин и устремился туда, на звук. Их глаза встретились. Всего мгновение и едва уловимые улыбки обоих – этого было достаточно, чтобы она поняла, что не ошиблась во взаимности появляющихся на свет Божий чувств. Едва увидев его, встретив еще малознакомый, но уже горячо любимый взгляд, она лихо развернула повозку и помчалась домой.

На обратной дороге она поймала себя на мысли о том, что даже не обратила внимания на то, в чем он был одет – была ли на нем вчерашняя форма или штатский костюм. Она смотрела только ему в глаза. Впрочем, и он смотрел туда же.

Приехав, она собрала за столом всю семью и стала заплетающимся от волнения языком рассказывать домашним о такой чудесной встрече, ставшей продолжением вчерашнего раута, но все только улыбались ее рассказу – никто в него не верил, считая лишь россказнями влюбленной в цесаревича курсистки. Мало ли таких, господи! Да и нужно ли ей было чье-то одобрение? В глубине души она даже радовалась такому скепсису домашних – ей не хотелось делиться своим счастьем даже с самыми близкими!

1 июля 1890 года, Красное Село.

-Итак, уважаемые дамы, с сегодняшнего дня вы являетесь выпускницами и зачисляетесь в состав Императорского Театра. Ваш первый сезон состоится в Красном Селе в полевом театре великого князя Николая Николаевича спустя две недели. Поздравляю вас с этим знаменательным событием в жизни и желаю всем и каждой внести наибольший, что в ваших силах, вклад в развитие и историю русского балета, — руководитель Дирекции Всеволожский стоял перед исполненными радости и приятного предвкушения танцовщицами, вытянувшись во фрунт. Отныне им предстояла самостоятельная жизнь артисток балета. Права на ошибку не было ни у кого, а у Мали- всего меньше. Через две недели все выехали в Красное Село.

Сооруженный по приказу Николая Николаевича полковой театр представлял собой огромную деревянную конструкцию наподобие древнегреческой анфилады или открытых театров города Рима. У нас таким манером строят цирки – так, что сцена (или арена) находится в середине окружающих ее поднимающихся к небу зрительных мест. Актерские уборные шатры стоят под зрительными местами, а выходят актеры через особый коридор, расположенный между рядами. Отыскать в этой сплошной череде бивуаков уборную того или иного артиста наугад невозможно – надо точно знать, в какой именно шатер входит служитель Мельпомены, чтобы застать его вне представления. Конечно, Мале, привыкшей хоть не к изыскам, но к относительному порядку и чистоте своих покоев даже в училище, сложно было здесь отдохнуть или как следует приготовиться к выступлению. Она первый день приехала, вещи были разбросаны по всему шатру, а к выступлению, которое должно состояться всего через пару часов она, казалось, вовсе не сумеет приготовиться в этих полевых условиях. Она точно не знала, приедет ли сюда Ники сегодня, да и вообще, но догадывалась, что должен быть – о приезде почти всех членов Семьи танцовщицам было известно заранее.

Все изменилось, когда завеси шатра распахнулись, и он, в черкеске, с откинутым назад казачьим башлыком, появился на пороге. Все те же голубые глаза, излучающие добро и свет, все та же окладистая постриженная борода, протянутый от эполета до пуговицы аксельбант… Все, что бросалось в глаза при первой встрече, присутствовало и сейчас. Разве что он – он словно был каким-то другим, слишком много смелости читалось в его движениях.

-Вы… Ваше Высочество…

-Оставьте, — улыбнулся он и сделал шаг вперед. Как только шатер закрылся, она подошла к нему ближе. Она покраснела и будто бы перестала отдавать себе отчет в своих действиях, какая-то неведомая сила двигала ей все то время, пока они вдвоем были на столь недопустимом расстоянии, которое все время хотелось сделать еще более недопустимым.

-Я очень соскучилась по вам.

-Я тоже, потому я сегодня здесь.

-А Государь?

-Папа тоже здесь, но ненадолго. Он проведет лагерный сбор, потом уедет… Вы так спрашиваете, будто больше скучали по нему, а не по мне!.. – в шутку, как бы обидевшись, бросил Николай Александрович.

-Ну что вы… Просто я беспокоюсь о том, что он подумает, если увидит вас выходящим из моего шатра.

-Ничего особенного он не подумает – все великие князья беседуют с артистами перед представлением.

Еще один шаг навстречу друг другу. Расстояние предательски сокращается. И это – в такой опасный момент, когда толком не запирается ни одна дверь и все время есть возможность, что кто-то войдет. Ох, ужи эти влюбленные – вечно самые рискованные поступки совершаются ими там, где они гипотетически находятся не одни.

Наследник притянул ее к себе, видя все больше охватывающее ее смущение и то, как она пытается с ним бороться. Секунда – и губы их встретились так же тесно, как раньше встречались глаза.

-Что вы делаете, Ваше Высочество? – отпрянув от него, воскликнула Маля.

-Ничего особенного. Разве вы не хотели того же?

-Сложно сказать, чего я хотела… — она опустила глаза и стала было пытаться оправдать себя и свои чувства, как вдруг он поднес палец к ее губам.

-Ни слова больше. Поступки говорят больше и красноречивее слов, а слова – суть одна ложь. И просьба – не будем больше придерживаться официоза. Мы оба прекрасно поняли, что произошло между нами в первый вечер. И на следующее утро, когда ты встретила меня у Аничкова дворца, я думал только о тебе. Признаться, несмотря на возраст, со мной такого раньше не случалось. Ведь казалось бы…

Теперь уже она остановила его речь тем же жестом.

-Хорошо. Только и ты не говори больше ни слова. Только я, признаюсь, не знаю, как нам теперь называть друг друга…

-Называй меня Ники – так зовут все домашние.

-А ты? Как ты будешь меня называть?

Он улыбнулся:

-Я буду называть тебя моя маленькая милая пани.

Оба расхохотались. Часы на стене шатра пробили пять часов – через полчаса начнется выступление, а она даже не была на репетиции. Наскоро выпроводив возлюбленного, она едва успела переодеться и со всех ног рвануть на сцену, когда вдруг возле шатра лоб в лоб столкнулась с Государем. Он только что прибыл, вид у него был уставший, так что признать в нем царя не каждая смогла бы. Вовремя остановившись, она отвесила ему традиционный глубокий реверанс.

-Доброго дня, Матильда Феликсовна, — улыбаясь, приветствовал ее Император. – Спешите куда-то?

-Да, Ваше Величество, на репетицию, и уже безнадежно опаздываю.

-Ничего, успеется. В вашем-то возрасте поспевать одновременно в пять мест – сущие пустяки. А опоздали, должно быть, потому что кокетничали…

Она улыбнулась вечно приветливому Государю. «Занятно, — подумала она, — что было бы, будь он моим свекром?» Но сразу отогнала от себя фривольную мысль. Александр Александрович меж тем продолжал:

-Позвольте мне, как вновь прибывшему и потому тоже опоздавшему, сопроводить вас?

-Почту за честь, — она подала ему руку, и вместе они проследовали к сцене. Стоило им двоим появиться там через несколько минут, как Всеволожского, по традиции стоявшего в окружении своих любимиц Рыхляковой и Скорсюк, едва не хватил удар. Маля поймала себя на шкодной мысли о том, что ей начинает доставлять удовольствие фраппировать публику новыми знакомствами.

Представление как всегда прошло великолепно. Маля танцевала фею Драже, о партии которой так давно мечтала, а после все закончилось общим Galop Infernal. Императорская Семья была в восторге.

Великий князь Николай Николаевич, родоначальник красносельских представлений, сидел в одном ряду с балетмейстером Львом Ивановичем Ивановым, своим горячим приятелем, и по окончании представления решил с ним поспорить на глазах у всех собравшихся. Артисты замерли на сцене, наблюдая их пререкания.

-Все замечательно, но галоп просто никуда как плох, — подытожил Николай Николаевич, повергая Льва Ивановича в ступор.

-Отчего же? Галоп поставлен мною по всем канонам балетного танца. Он выдержан в определенных пропорциях и стиле, и никак иначе выглядеть не может.

Николай Николаевич махнул рукой:

-Ладно тебе ерунду говорить!

-Да что же не так, Ваше Высокопревосходительство?

-А все не так. Не может танцор поворачиваться в профиль, когда танцует галоп. Это тебе кто угодно расскажет, кто хоть раз бывал в театре, даже в простом, не говоря уж о балетном. Артист в лучшем случае может поворачиваться к залу на три четверти, и не более. Он должен быть обращен к залу, только к залу! И потому не более, чем три четверти. И потом – галоп, Лева, это же галоп, — отставной военачальник, князь уже порядочно завелся и кричал едва ли не на все Красное Село. – Кто же танцует его, перебирая ножками и едва касаясь пола?!

-А как же надо?! – Лев Иванович все еще недоумевал, но уже начинал улыбаться, понимая, что старик просто-напросто решил всех развлечь.

-Надо нестись как боевая лошадь на полном скаку… Да что говорить…

Сказав это, великий князь выскочил на сцену, зачем-то выхватил из ножен саблю и принялся отбивать по подмосткам такую чечетку, какой видавший виды театр не припоминал на своем веку. С момента своего сооружения в 1877 году в честь одной балерины, в которую Николай Николаевич, как говорили, был самозабвенно влюблен, такой фривольный танец великие князья на его сцене еще не исполняли. Он скакал, обратившись лицом к залу, отбивая каблуками настоящую терскую лезгинку и совершая антраша с бешеной амплитудой. Лицо его раскраснелось и залихватски подрагивающие усы словно бы подливали масла в огонь.

Публика и артисты поначалу замерли и не знали, как реагировать на поведение престарелого сановника. Уж не сошел ли он с ума? Но потом Лев Иванович подскочил со своего места и стал аплодировать па-де-труа приятеля, заливаясь хохотом и крича:

-Вот это потеря для русского балета! Вся моя жизнь и все мои постановки есть сущая бездарность по сравнению с талантом этого большого актера!

Зал разразился хохотом. Не смог от не удержаться и виновник – великий князь едва ли не грохнулся об пол в истерике. После Маля подойдет к нему на правах дочери его друга, балетмейстера Кшесинского, и спросит у него, что все это означало, а он ответит ей в свойственной Романовым манере:

-Ну а что?! Все сидели словно не в зрительном зале, а на лекции скучного профессора. Балет – это радость, это феерия, это полет, им жить надо. Внутри все должно трепетать, а эти напыщенные индюки сидят как на приеме у Высочайшей Особы. Надо было выкинуть им что-нибудь эдакое!

А когда она рассмеется от его ответа, бросит лишь:

-Кланяйтесь папеньке, — и уйдет.

Все еще долго будут смеяться, но не до смеха будет одному цесаревичу – он еще не сказал Мале, зачем на самом деле приехал, и почему им вскоре придется надолго расстаться.

Глава II.

Клин клином

«…только бы японцы не подумали, что это происшествие может чем-либо изменить мои чувства к ним и признательность мою за их радушие…»

Николай Александрович, наследный принц престола, во время путешествия в Японию в 1891 году[2].

Расставание было связано с кругосветным путешествием, в которое Ники предстояло отправиться буквально на днях. Вояж должен был продлиться 9 месяцев и закончиться его визитом в Японию. Деться от этого было никуда нельзя – в первую очередь он был Наследником престола, а уж потом ее возлюбленным. Маля все понимала, но буквально не находила себе места те несколько дней, что он приходил за кулисы, в ее шатер, чтобы поговорить перед длительной разлукой. Частые встречи с ним стали сродни наркотику или попыткой, как писал Горький, надышаться перед смертью – тем мучительнее они были оттого, что отъезда было не избежать.

И он случился…

Маля ни на минуту не выходила из головы Никки – это было неудивительно, польским красавицам не первый раз приходится поражать сердца русских царей. Одна Марина Мнишек чего стоит!

Так часто бывает, что в периоды романтической влюбленности мы часто видим перед глазами блаженный образ – образ той, что ворует наши мысли, словно подменяя их своим лицом. Потому влюбленному человеку ничего не стоит влюбиться снова; пустить в голову к себе человека нового, не до конца расставшись (а иногда и вовсе не помышляя о расставании) со старым…

15 апреля 1891 года

-Послушай, что это у всех у них на руках такое?

Цесаревич и принц Георг сошли с палубы корабля. Солнце встречало их в порту Нагасаки и словно бы знаменовало ранний приход лета в Японию – они были его предвестниками и проводниками. Цесаревич раньше никогда не видел татуировок, для него не в диковинку были разве что клейма, какие помещики ставили своим крестьянам, чтобы беглых, их легче было поймать. Здесь же едва ли не каждый второй, кого Наследник встречал, носил на руке разноцветный рисунок. Понятно было, что нарисован он не просто краской на коже – пот и соленая вода Красного Моря быстро бы смыли их с тел простых японцев.

-Ты что, никогда не видел татуировки? – улыбнувшись, спросил более осведомленный греческий принц, приходившийся ему кузеном.

-Нет, а что это? Как наносится?

-На кожном эпителии делается надрез по всему контуру рисунка, который ты желал бы нарисовать, а после краски разных цветов запускаются по этому желобу…

-Красиво…

-Только не говори, что ты бы хотел оставить на своем теле такую память о пребывании в здешних местах…

-Почему нет? – хохотнул Ники.

Георгий посмотрел на него как на большого ребенка, но параллельно и сам задумался над тем, чтобы оставить на своей руке напоминание о посещении Страны Восходящего Солнца.

-Меж тем ты должен понимать, что любой рисунок и любая надпись на теле символически вносят изменения в твою жизнь, а потому хорошенько подумай над выбором предстоящего узора…

Ники задумался:

-Что ж, пожалуй, это будет дракон.

-Дракон? Но почему?

-Во-первых, это красиво, а во-вторых, и китайцы, и японцы верят в особую силу, значимость этого животного. Отец говорит, что страной надо управлять достаточно жестко. Как-то раз, припоминаю, состоялся у него разговор с одним немецким военным советником, приглашать которых вошло в традицию русских царей еще со времен Петра. Так вот отец спросил у него, что в его, немца, глазах в действительно представляет собой Россия. Тот ответил, что, выражаясь фигурально, сие есть огромный котел, в котором кипят газы. Время от времени то тут, то там происходят особые их скопления, влекущие взрывы, но преданные Государю люди с молоточками подбегают и забивают образовавшиеся дыры молоточками. Меж тем однажды взрыв произойдет такой силы, что просто так ликвидировать его последствия не получится. Вот этот-то разговор и зародил внутри меня стойкое убеждение того, что только сильная рука в управлении империей способна предотвратить этот взрыв или же устранить его последствия. Однако, должен тебе признаться, что я как раз менее всего подхожу на эту роль. В то же время я старший сын, и наследовать престол предстоит именно мне. Само по себе отречение есть акт уже ужасающий для страны, так что… Я втайне надеюсь, что ты прав, и невинный рисунок изменит мой образ жизни и мой подход к оценке явлений…

Георгий улыбнулся рассудительности кузена. Они решили сделать татуировки на руках. Вот только сам Георгий несколько ошибся, описывая процедуру ее появления. Он, сам толком не разбиравшийся в искусстве тату, наивно полагал, что стоит художнику нанести контур и разлить по нему краску соответствующего цвета, как картинка явится словно бы сама собой – он не сказал своему визави о том, что прорисовывать иглой на коже будут не только каждую деталь в ее контуре, но и все будущие цветовые каналы. Одним словом, крови будет много. И потому, как только соответствующий мастер был подобран службой протокола и к вечеру того же дня доставлен в Нагасаки, оба наследных принца столкнулись с необходимостью терпеть просто жуткие боли в течение ни много, ни мало, 7 часов. А результат того стоил – после процедуры, ощущая себя героическими партизанами, выигравшими бой у жуткого нерусского противника, принцы хвалились друг другу своими шикарными узорами, которые спустя несколько дней должны будут стать еще более прекрасными. Дракон на руке у Ники получился особенно живым. Ах, как бы ему хотелось, чтобы он оказал на него то магическое влияние, о котором говорил Георгий!

Вскоре предстояло ехать в Оцу. Ники не знал, но местные власти уже предприняли беспрецедентные меры безопасности, так как радикалы только того и ждали, чтобы между Россией и Японией началась война. Убийство наследного принца – разве мировая история знает повод лучше? Антирусские настроения царили в Японии ко дню приезда Наследника, о чем Государю регулярно докладывал российский посланник Шевич, но Его Величество не решился раскрыть перед Николаем всей правды, отправляя его в Японию – как он полагал, визит такого уровня для страны первый (наследный принц, без пяти минут глава государства), и те не посмеют поднять на него руку. Между тем, масла в огонь то и дело подливало самурайское сословие. Оставшись не удел в период реставрации Мэйдзи, они ежедневно сталкивались с необходимостью поиска хлеба насущного, в то время как война снова вернула бы им былую славу и мощь, уважение правящего двора и жизненную потребность в них всей страны.

Памятуя об этом, правительство Японии сделало все, чтобы визит Наследника в Оцу – место сосредоточения основных ксенофобских элементов – был максимально безопасным. Был принят даже особый закон, карающий смертной казнью любую попытку покушения на иностранного гражданина, будь то заезжий турист или наследный принц. Но и этого, как видно, оказалось мало…

До того они путешествовали морем, в этот раз из Оцу в Киото отправились на рикшах. Ники было это в новинку – видеть, как человек на своих плечах перевозит повозку с другим человеком на борту. Правда, рикшам помогали толкачи, но все равно телега была слишком тяжелой, чтобы так легко и мастерски управлять ею. Наследник все время боялся, что вот-вот рикша падет под тяжелой ношей и потому старался даже не дышать, не говоря уж о лишних движениях.

Процессия из пяти повозок следовала впереди. Тележки с Ники, принцем Георгом и принцем Арисугавой Такэхито ехали в самом конце строя. Телега гремела, камни трещали под ее колесами, так что Ники не сразу услышал звук приближающегося на большой скорости к нему человека. Только когда он издал какой-то звериный крик, Наследник обернулся лицом к нему.

Цуда Сандзо, безработный самурай, отставной полицейский, с саблей наперевес бежал против него. Ники даже не успел пошевелить губами, как сабля резким взмахом его руки обрушилась тому на голову. Не в силах поднять крик, Наследник спрыгнул с тележки и бросился бежать.

Рикша почувствовал, что груз упал. Увидев обезумевшее лицо Сандзо, сжимавшего саблю и готового броситься следом за Николаем, он кинулся ему наперерез. Тут же подоспел принц Георг – взмахнув бамбуковой тростью, он сбил преступника с ног. Перепрыгнуть тележку рикши также оказалось не так-то просто – сабля вылетела из его рук, и ее сразу схватил рикша. Громко взвизгнув что-то на своем языке, он ударил супостата прямо по спине. Сандзо потерял сознание, и только тогда к месту сбежалась полиция…

Арисугава догнал Николая и попытался объяснить тому, что опасность миновала. Только в этот момент японский принц увидел, что голова Ники рассечена сразу в трех местах – раны были неглубокие, но сильно кровоточили. Они еще не болели – скорее, Ники овладел шок от случившегося. Причем такой силы, что он, дабы победить его, к удивлению врачей, во время наложения бинтов преспокойно курил и думал о чем-то отвлеченном…

Правительство бросило все силы на то, чтобы преодолеть и скорее исчерпать инцидент. Принц Георг, кузен Ники, знал, как лучше повлиять на его благосклонность. Какой русский не любит вина и красивых женщин? Так что уже на следующий день, прибыв в Киото, двое цесаревичей отправились в веселый квартал, где Ники и было «организовано» знакомство с Моорокой Омацу.

Трудно сказать, думал ли о Мале Ники в эту минуту. Скорее всего, думал, потому что мысленно все время проводил между ними параллели… Чудесной красоты была эта женщина, чей восточный колорит невозможно было описать словами. Да, Наследник и раньше слышал о том, что японские красавицы могут помутить сознание, но те представления о них, что он имел, глядя на портреты раскосых девиц с сознательно очерненными зубами, не отвечали его представлениям о красоте. Только сейчас он понял, что портрет, принадлежащий кисти даже самого выдающегося художника, не в состоянии отобразить реальной картины.

Ее черты лица, выгодно подчеркнутые косметикой, напоминали изгибы японских холмов – такими правильными и отточенными они выглядели. Украшенные черной краской зубы нисколько не отталкивали, а наоборот, притягивали внимание к губам ее, редко открывающимся, но всякий раз издававшим напевные звуки. И главное, конечно, глаза. Узкие разрисованные щелочки излучали грусть – вековую, неизбывную, грусть целого народа. Его попытки заглянуть в глубину этих глаз, в их черную пустоту, наполненную великим смыслом, все время наталкивались на стену – неприступной она была как физически, так и духовно.

Моорока пела ему старинные японские песни, играя на сямисене, а после переводила их. Грамотная, образованная, как настоящая гейша, она знала немало языков. Также она первой приучила его к саке – на первый взгляд, невкусному и отталкивающему саму суть русского человека, но в то же время такому пьянящему. После возлияния так не хотелось подниматься с ковра в изакая, специально оборудованном для высших лиц государства, и так предательски болели раны на голове, которых он не чувствовал еще вчера.

Опершись на предплечье, Наследник спрашивал у нее:

-Скажи мне, Моорока, отчего полученные вчера раны болят, тогда как вчера нисколько не болели?

-Они болели и вчера, Ваше Высочество, просто вы не замечали этого. Так часто бывает…

-Однако, ты, как я погляжу, будешь умнее наших великих княжон…

-Образованность – необходимая гейше черта. С ней должно быть интересно и простолюдину, и наследному принцу. Неужели вам интересно со мной?

-О, еще бы. Я в жизни бы не узнал столько об истории твоей страны, если бы не твои песни и рассказы.

-Просто вы слишком заняты для того, чтобы постигать эту науку. Я обучалась этому долго и упорно, в то время, как вы исполняли более важную государственную службу…

-Да какая там важность, одно позерство! – раздобрев после выпитого, Наследник пустился в откровения. Одновременно с этим он взял ее за хрупкую талию и придвинул к себе ближе.

-Зачем? – запротестовала было Моорока.

-Чтобы лучше видеть и слышать тебя.

-Не всегда полезно слишком хорошо видеть или слышать что-то или кого-то. Так учит поэзия моей страны.

-Знаешь, у меня дома есть возлюбленная, но, к сожалению, не родовитая. Представитель Императорской Семьи и простая танцовщица, хоть и красивая, как и ты… Нам не суждено быть вместе, и я это понимаю, но ничего не могу с собой поделать. Что в таких случаях следует предпринять?

-Лекарства от любви пока еще не знает ни одна наука…

-Нет, мой народ его знает. Знаешь, как у нас говорят? Клин клином вышибают! Истинно так. И я намерен сделать это.

Он резко прижал ее к себе и с силой, преодолевая ее сопротивление, поцеловал в губы. Она отпрянула от его ласки.

-Что вы?! Гейша не может вступать в близость, это же не дзеро!

-Не понимаю я этого, не понимаю, — отчаянно шептал он, снова и снова приближаясь к Моороке. – Только знаю, что ты для меня и есть тот клин, который выбьет из головы воспоминания о ней…

Моорока заплакала, тяжелые горячие слезы покатились по ее щекам.

-Ничего не выйдет, так ничего не получится.

-И все же надо попробовать, — срывая с нее красивое шелковое кимоно и повалив на ковер, страстно шептал Наследник, покрывая поцелуями ее нежную и тонкую кожу…

Их страсть озарила громкими звуками голоса и бьющихся в исступлении друг о друга тел едва ли не весь квартал. Израненный снаружи и изнутри долгим расставанием с любимой, Ники словно бы вымещал на ее хрупком тельце всю свою боль, весь свой гнев. А она только умывала его слезами и уносила на вершину блаженства – такого, какого он не испытывал ни с одной дворцовой фрейлиной…

Уже наутро Его Величество повелел прервать визит и вернуться. Против воли царственного и авторитарного отца Ники ничего не мог, да и не желал возразить – все равно смотреть в глаза этой дивной восточной принцессе после того, что он с ней сотворил, он уже не мог. Сидя на борту крейсера «Азов», который должен будет унести его во Владивосток, он писал японскому королю:

«Прощаясь с Вами, Ваше Величество, я не могу не выразить подлинную благодарность за добрый приём со стороны Вашего Величества и Ваших подданных.

Я никогда не забуду добрых чувств, проявленных Вашим Величеством и Императрицей. Глубоко сожалею, что был не в состоянии лично приветствовать Её Величество Императрицу. Мои впечатления от Японии ничем не омрачены. Я глубоко сожалею, что не смог нанести визит Вашему Величеству в императорской столице Японии…[3]»

Все же Ники уплывал с легким сердцем. Бог с ними, с ранами, на теле молодого еще человека они срастутся быстро. А все же Георгий был прав, подумалось ему, — что-то от дракона и впрямь поселилось в его сердце, после появления того рисунка. Он стал настойчивее, жестче и прямолинейнее, что ли. Такой человек, пожалуй, сможет управлять государством…

А главное – он знал, куда, а вернее, к кому он отправится первым делом. И уж теперь неприступная полька не сможет одолеть его натиска, после столь долгого расставания он добьется своего.

Глава III.

Любовный недуг

Чудовищность  во  всех  ее  проявленьях  врывается  в  страшные   жесты Гортензии.  Ее  одиночество  -  эротический   механизм,   ее   усталость   — динамичность любви. Во все времена она находилась под  наблюдением  детства, эта пылающая гигиена рас.  Ее  двери  распахнуты  перед  бедою.  Там  мораль современных существ воплощена в  ее  действии  или  в  страстях.  О  ужасное содрогание неискушенной любви на кровавой земле, под прозрачностью водорода!

Артюр Рембо, французский поэт[4]

4 августа 1891 года, Красное Село

В первый же день после прибытия Ники отправился на спектакль в Красное Село. Театр был перестроен под основательное здание, и теперь труппа выступала в нем круглый год. Давали оперу «Мазепа», в одной из главных ролей, конечно, была его милая маленькая пани. Влюбленные были рады видеть друг друга даже через рампу, но после, оставшись за ужином в компании Михайловичей – детей великого князя Михаила Николаевича, Сергея и Саши (Сандро), — и улучив момент, все же объяснились друг перед другом в несколько надрывном тоне.

-Ты как-то холодна ко мне, — подметил Наследник, не сводя глаз с Мали. Она свои упрямо прятала. – Что случилось?

-Однако, твой вопрос звучит даже оскорбительно. Тебя не было 9 месяцев, ты не написал мне ни одного письма, а после являешься как снег на голову и удивляешься, почему я растеряна в своих чувствах и в своем к тебе отношении?

-Видишь ли, я порывался тебе написать несколько раз, но всякий раз меня останавливала неопределенность в наших отношениях. Я все же государственное лицо, и моя корреспонденция не является только моим, интимным делом. Я писал papa en mama, это понятно, они все же мои родители. А ты? Кто ты мне на сегодняшний день? Как воспримут, если в Зимнем или в Аничковом узнают, что я пишу тебе?

-Интересно… — задумалась Маля. – В чьих же руках изменить ситуацию? Кто может на нее повлиять? Не мы ли сами?

-Именно так. И я вернулся в твердой уверенности, что нам пора это сделать. Я думал о тебе каждый день, если не каждую минуту. Ты не выходила из мой головы, не давая думать о государственных делах, бывших основной целью моего пребывания в Японии. Однако, тамошний колорит… Ты только посмотри, что я сделал, — он закатал рукав, демонстрируя Мале красивую татуировку, ставшую вечной памятью о пребывании в Стране Восходящего Солнца. Она ахнула – как и он, ранее она никогда не видела таких изображений на теле человека. – Тебе нравится?

-Не то слово… Но почему дракон? Он ведь не имеет к российским традициям никакого отношения.

-Не знаю, — пожал плечами Ники. – Мне вдруг подумалось, что такая татуировка сможет сделать меня более серьезным, жестким, настойчивым человеком.

-Но ведь не все должны быть такими. Ты мне нравишься и в своей теперешней ипостаси…

-Зато себе не всегда нравлюсь.

Подали кальян. Восточное развлечение было одним из любимы для юного Николая Александровича. Вместе с кальяном в комнату вернулись Михайловичи. Сандро в шутку сказал:

-Все флиртуют! Нет, ты посмотри на них, все-то они флиртуют! А ну, как царь-батюшка узнает обо всем! Несдобровать вам, господа любовнички, а?

Никто не воспринял его тираду всерьез, да и сам он, казалось, понимал всю абсурдность сказанного, так что громко расхохотался и уселся за стол. Стол был накрыт прямо в уборной Мали, разве что ухаживать за ним просили дворцовую свиту Наследника, часто разъезжавшую с ним. Это были несколько гусар, которых Маля еще толком не знала, но которые иногда, в зависимости от благорасположения наследника престола, могли сесть с ними за стол. Мале было все равно – главным для нее по-прежнему оставался Ники.

Вскоре ужин закончился, и члены компании оставили влюбленных вдвоем. Напор, который цесаревич демонстрировал своей пани, был ей приятен, но и настораживал в то же время. С одной стороны, она была влюблена, как и он, и такие проявления чувств импонировали обоим. С другой – она корила себя мысленно за то, что, несмотря на девятимесячное молчание с его стороны, ведет себя доступно по отношению к нему. Меж тем, вскоре эти мысли ее улетучились…

Да и разве могло быть иначе, когда губы любимого были так близко, а его руки так нежно ласкали ее заждавшуюся плоть? Он был у нее первым, часто думал об этом по дороге сюда и не вполне находил себе оправдание, но ничего не мог с собой поделать. Некстати надетый кринолин был разорван в порыве взаимной страсти – никто и не знал, кем именно. Оба жаждали отдаться скорее порыву, о котором Маля только еще мечтала, а Ники страстно желал…

А уж после предаваться ласкам и смотреть друг другу в глаза –то, что оба так любили делать.

-Интересно, — все шутила она, — что ты станешь делать, коль скоро я рожу от тебя ребенка?

-Я буду самым счастливым человеком на свете, только после того, что было, это сразу не получится.

-Почему?

-У тебя все случилось первый раз, такова уж наша анатомия…

-Но ведь не последний?

-Как ты можешь говорить такое? Я налюбоваться на тебя не могу, надышаться тобой…

-Когда же мы увидимся вновь?

-Еще не знаю. Нам с отцом предстоит путешествие в Данию до конца года. Уезжаем, наверное, завтра или послезавтра. Потому тебе придется еще немного подождать – но совсем немного. Ведь эта короткая разлука уже не способна повлиять на наши чувства?

-Нисколько, — Маля отвела глаза. Ей не хотелось ранить его, но и самой было не по себе от вечных расставаний с объектом своей страсти. Конечно, она понимала, что Ники как государственное лицо и будущий царь будет много разъезжать по миру по государственным же делам. Понимала она и то, что, скорее всего, вместе им быть не придется – еще не знала русская история браков царей с дворянами, а не с представителями правящих же родов, и нарушение этого правила могло стоить трона Наследнику. Однако, разве разумом живет влюбленное сердце? Ему вечно жизнь видится не такой, какая она есть на самом деле, вечно оно пребывает в облаках выдуманных им самим фантазий и образов, вечно грезит, а грезы, как известно, далее всего отстоят от жизни земной. И когда видишь это, детская обида подкатывает к горлу и хочется возопить от несправедливости!

Ники почувствовал ее обиду и недовольство, снова крепко обнял ее.

-Ну перестань, прошу тебя. Мы пережили и куда более долгое расставание. А они, как известно, только укрепляют настоящую любовь…

Последняя фраза понравилась ей, она улыбнулась. Он почувствовал, что может ехать со спокойным сердцем. Правда, теперь ему придется ей часто писать, но это было ему скорее в радость, чем в обузу.

Вскоре он и впрямь уехал. Мале было все труднее скрывать свои переживания по этому поводу, и она, не имея возможности откровенничать об этом с родителями (по понятным причинам), решила поделиться ими со своим крестным. Поль Сракач был владельцем большого петербургского магазина нижнего белья «Артюр». Профессия обязывала его быть человеком легкого нрава, свободно сходиться с самыми разными людьми и уметь втираться в доверие. Последнее удавалось ему особенно хорошо. Он был крестным Мали, но с ее родителями они последнее время общались все реже – по закоснелому мнению отца Мали, владелец салона нижнего белья не может быть высокоморальным человеком, каким был сам Феликс Янович. Между тем, если кто и мог понять страдания молодой девушки, влюбленной в персону такого уровня, то это, без сомнения, был Поль.

-Ах, Поль, — разоткровенничалась Маля за чаем, сидя в его большом красивом доме возле Адмиралтейства. – Если бы ты только знал, какие душевные муки я переживаю сейчас только от того, что не могу поделиться охватившей меня страстью…

-Да уж кто ж не знает? – хохотнул розовощекий франт, сидевший напротив нее, и никак не похожий на человека, годившегося ей в отцы.

-Ты что? Что ты говоришь? Откуда кому что может быть известно?

-Не знаю, как в Париже или в Москве, а в Санкт-Петербурге подобные сплетни разносятся достаточно быстро. И господин Суворин, и генеральша Богданович уж сообщают свету о твоих взаимоотношениях с цесаревичем.

-Вот уж действительно говорят, лучше грешным быть, чем грешным слыть… — в сердцах опустила глаза Маля.

-Неужели между вами ничего не было? – в удивлении вскинул брови Сракач.

-Ах, Поль… Разве это меня сейчас гнетет?

-А что же, mon angie?

-То, что мы вечно в разлуке. Последнее его путешествие затянулось на 9 месяцев, в продолжение которых он не написал мне ни строчки. А сейчас – снова отъезд, на сей раз в Данию, откуда вернется он только к концу года!

-Но ведь ты же понимаешь, что он – наследный принц – и посещать другие государства есть его прямая обязанность!

-Понимаю, но, коль скоро мы любим друг друга и теперь уже не скрываем… ну, почти не скрываем этого, так что же мешает слать друг другу письма?

-Опять-таки его положение не всегда позволяет ему браться за перо в подобных фривольных изъяснениях!

-Я это уже слышала от него!

-В таком случае, — Сракач призадумался. – Я могу предложить тебе кое-что.

-Что же?

-Лучший способ отомстить – это совершить нечто подобное. Ты ведь об этом думаешь, не так ли? – Она хотела было возразить, но он не дал ей сделать этого. – Ты прекрасно оттанцевала свой первый сезон, и заслужила подарок, достойный твоей красоты и твоего таланта балерины. Тем более я собираюсь сейчас в турне по Европе. Поедем же со мной? Я поговорю с Юлей, и она убедит твоего папеньку отпустить тебя в моем обществе. Там ты развеешься и сможешь принять взвешенное и обоснованное решение относительно того, как дальше жить и как следует поступать.

Маля задумалась. Щеки ее заполыхали румянцем, а глаза заблестели, из чего сразу можно было понять, что она примет предложение крестного. Но не месть и не банальное желание оттаскать Наследника за чуб двигало ею в эту минуту, а слабая надежда на то, что программа европейского турне ее и Сракача хоть на мгновение пересечется с программой турне Наследника. Никогда прежде не бывавшей за границей Мале вся Европа казалась такой же маленькой, как Петербург, много раз даровавший возлюбленным случайные встречи. Ах, как она была наивна и смешна в этом своем порыве!..

Разговор с матерью балерины прошел у Сракача удачно – и Феликс Янович, хоть и нехотя, а отпустил дочь проехаться вместе с ним во Францию и в Италию. О посещении Дании сразу не было и речи, но – опять-таки влюбленное сердце – Маля тешила себя надеждой, что вот-вот Императорская Семья появится где-нибудь в пути ее следования каким-нибудь чудесным образом. Ясное дело, что, когда этого не случилось, она снова по-детски расстроилась.

Между тем, нельзя было назвать это ее путешествие лишенным приятных и радостных воспоминаний. Чего стоит одно посещение знаменитого женского монастыря в Лурде! Несмотря на чопорный и строгий облик этого заведения, сестры показались Мале очень доброжелательными и доверчивыми. Одной она даже умудрилась рассказать историю своей исполненной печали, но в сущности прекрасной любви, а та пообещала возносить за нее молитвы! Такое приятное впечатление оставил после себя Лурд, что не хотелось оттуда уезжать. На обратном же пути она очень рассмешила Сракача своим признанием того, что наверняка не смогла бы остаться там жить навечно, а также своей искренней жалостью к сестрам, лишенным буквально всех радостей мирской жизни.

Потом будут Биарриц и Марсель…

Венцом печали стала для путешествия смерть Артюра Рембо – как сама Маля зачитывалась порой его стихами, так и Сракач, если следовать его логике, вылившейся в название магазина, был его поклонником. Да и какой настоящий романтик, какой искренне влюбленный хотя бы раз в жизни не любит Рембо?! Одна его биография чего стоит. Никому не известный подросток отправился в путешествие по югу Бельгии и северу Франции и умудрился познакомиться в дороге с великим уже тогда Полем Верленом, для которого он на долгие годы станет не просто другом, но спутником жизни-любовником. Затем Верлен оплатит ему дорогу в Париж, и, прибыв туда, Рембо поселится в его доме. Супруга Верлена – 17-летняя Матильда Моте – будет против их отношений, как по причине супружеской ревности, так и по причине того, что дерзкий юнец будет презирать идеалы семьи и чистоты, относя их к мещанству. Вечные конфликты с супругой писателя заставят его оставить их жилище и скитаться по притонам и клубам, то и дело ввязываясь в неприятности с законом, из которых добрый Верлен будет вытаскивать его снова и снова.

В 1871 году молодая и красивая фигура Рембо видится на баррикадах Парижской коммуны, нещадно разогнанной Тьером, а уже в 1872 году они вместе с Верленом совершают бегство. Устав от семейной жизни и втайне разделяя идеалы свободы и безграничной любви, Верлен уезжает с молодым избранником в Лондон, где вскоре они расстанутся. Напившись вдребезги, Верлен из ревности прострелит запястье очаровательному любовнику, за что получит 2 года тюрьмы и никогда больше не увидится с диктатором своего сердца. Тот же вернется в родной Шарлевиль, на ферму Роше и больше уж ничего не напишет за всю свою жизнь – иссякая, любовь навсегда лишает поэта источника вдохновения, так уж устроена Эрато. Рембо будет ездить по Африке и торговать кофе и пряностями, шкурами и оружием – заниматься делами, далекими от поэзии.

В феврале 1891 года он вернется в Марсель, где ему отрежут ногу – начнется злокачественная опухоль. И Маля, и Сракач очень спешили в Марсель, чтобы, быть может, в последний раз увидеться с властителем дум всех влюбленных, но опоздали – буквально за несколько дней до их приезда сестра увезла его в родной Шарлевиль, где он скончался и был похоронен на маленьком городском кладбище. Известите опечалило путников, но не повлияло на торговые планы Сракача, которого коммивояжерские дела тянули теперь в Милан.

«Ла Скала»! Как много значили эти слова для Мали! Первое посещение храма прекрасного искусства, всего самого тонкого и дивного, что только существует под луной, не могло пройти для нее бесследно. После трагического известия о смерти Рембо визит в «Ла Скала» стал словно новым солнцем, взошедшим для Мали на горизонте. В тот вечер вместе со Сракачем они смотрели балет в постановке великого Энрико Чекетти! Пока Маля погружалась в технику танца, столь поражавшую ее в исполнении Вирджинии Цукки – ее давнего идеала, — Сракач заметил, как смотрит на его крестницу сын одного местного коммерсанта, Фаэти…

Пробыть в Милане им предстояло несколько дней, и, чтобы Маля не скучала от его вечного отсутствия, он решил их познакомить. Молодые люди понравились друг другу, горячая южная кровь итальянца сразила польскую пани со снежно-белой кожей наповал. Быть может, думал Поль, это знакомство позволит ей забыть о Ники, ведь ничего хорошего из этой связи для нее не выйдет. Сракач думал: «Он воспользуется ей и оставит, ведь им не суждено быть вместе!» Торговец и мещанин, он мерил людей по себе. И именно этим руководствовался, когда знакомил Малю и Фаэти.

А Маля – все тем же, чем и Наследник не так давно, утопая в объятиях Моороки Омацу. Попытка выбить клин клином, отдаться страсти бурного и не в пример Ники темпераментного итальянца, чтобы прекратить наступать на грабли мезальянса с Наследником – вот, что двигало ей в ту минуту, когда она принимала его подобострастные ухаживания, а после и весьма страстный натиск в постели.

Но, как и у Ники, все было впустую. И, если его, мужчину, влекло к Мале после жарких объятий гейши нечто, как он думал, более сильное, чем просто плотское влечение, являющееся лишь отображением реального положения вещей, то ее к нему тянул стыд. Стыд за то, что она совершила, стоило ему отлучиться по государственному делу, а ей – выехать в Европу в сопровождении троюродного дядьки. Сракач теперь казался ей олицетворением греха, хотя еще пару недель назад она буквально боготворила его за возможность вырваться из России, где теперь не держало ее ничего; ведь ничто, кроме него, для нее и не существовало.

Коммерческие дела Сракача завершились, но еще раньше завершились ее отношения с Фаэти, встреч с которым она стала избегать после случившейся между ними близости. Сракач терзался догадками о причинах ее поведения, хотя и с неприязнью для себя отмечал: это могло значить лишь то, что отношения с Наследником для нее важнее и первее всего. Что-либо доказывать и переубеждать, в том числе и деятельно, уже бессмысленно.

Домой Маля и Сракач возвратились в январе 1892 года. Наследник тоже только что прибыл из Дании. Как оказалось, все то время, что Мали не было в Петербурге, на ее имя шли царственные письма, которые родители любовно складировали на рояле, где обычно лежала непрочитанная корреспонденция дома Кшесинских. Хуже было то, что прочитать полученные письма Маля была не в состоянии – по возвращении на глазу вскочил фурункул, ячмень. Неудивительно – после жаркой Италии перенестись в морозный Петербург было смерти подобно. Морозы усугублялись тем, что зима выдалась почти бесснежная, и только пронизывающий ветер с каналов и рек пробирал насквозь даже самых теплых «соболей».

Несколько дней она пролежала пластом с высокой температурой – то ли переживания, то ли развивающаяся простуда так дали о себе знать. Чуть оклемавшись, отправилась в Мариинку, просто как зритель – давали «Эсклармонду», заглавную партию танцевала шведка Сандерсон, едва ли не больше самой Цукки некогда запавшая в сердце Мали. На глазу ее была повязка, и она смотрела лишь одним на умирающую в танце скандинавскую красавицу. А также успевала уследить и за пришедшим на премьеру Наследником. Он тоже встретил ее взгляд. Видимо, полагая, что она читала его письма, он как-то особенно призывно улыбался ей, особенно теплые лучи посылал через весь зал, разделявший влюбленных. Однако, остаться было никак нельзя – было очень много народу, а рассказанное Сракачем об их отношениях не давало тонкой душе Мали успокоиться. Ей меньше всего хотелось бы, чтобы в их отношения влезала сплетня. Да и вид у нее был не очень, и вообще ей казалось, что она внешностью выдаст совершенный ею грех. Оттого особенно сладостно было видеть его, любить на расстоянии (мазохистски), а после избегать встречи.

Однако, приказать что-либо себе не в пример тяжелее, чем другим. Город, с которым у нее связаны были самые приятные воспоминания, навевал их каждым своим шагом, каждым метром. Все здесь напоминало ей об их отношениях… Доктор все еще не разрешал ей читать, чтобы не травмировать глаза, но терпеть более она не могла.

В один из дней она решила прокатиться, как в былые времена их встреч, в сторону Аничкова дворца. Взобравшись в шарабан, Маля отправилась на конную прогулку. Погода несколько благоволила – шел мелкий снежок, сопровождаемый солнечными всплесками, из чего понятно, что было не так холодно, как остальные дни. Поравнявшись с заветной оградой, она остановила лошадей и стала ждать…

Несколько мгновений, пока Наследник с великой княгиней Ксенией Александровной не появились на пороге императорской резиденции, показались Мале вечностью. Оттого приятнее было увидеть его и одарить лучезарной улыбкой, получая такую же яркую и солнечную в ответ. Он был бесконечно счастлив, и, хотя не мог сейчас этого произнести вслух, понять все можно было по его светящемуся лицу.

Следующим днем она повторила свой вояж – уже зная о примерном времени ее появления напротив ограды дворца, Наследник вышел ее встречать. А на третий день случилось чудо…

         Глава IV.

Империя чувств

Не зло победит зло, а только любовь

Из дневников Императора Николая II

10 февраля 1892 года, Санкт-Петербург 

Дворецкий Степан вошел в комнату Матильды. В небольшом их доме, разделенном пополам, по отдельному будуару принадлежало каждой из сестер. Комната Мали была отделена от отцовского кабинета стеной с дверью, заклеенной обоями и придвинутой комодом, переоборудованном ею же в туалетный столик, на котором она часто привыкла видеть цветы от Наследника. Последний раз посылка от него пришла сразу по ее возвращении – пару дней назад. Сейчас цветы постепенно увядали, чем немало огорчали ее – временами ей казалось, что таким же образом увядает любовь Ники к ней. Одним глазом, не закрытым повязкой от воспаления, печально взирала она на некогда величественную картину, когда престарелый слуга показался на пороге.

-К вам гусар Волков, — отчеканил он.

-Кто? Какой Волков? Не знаю… Впрочем, зови, — пожала плечами Маля.

Пока она силилась вспомнить, кто такой этот Волков (быть может, кто-то из свиты Наследника, из тех гусар, что оставались ужинать в ее уборной в Красном Селе?), фигура Степана растаяла, сменившись… фигурой Наследника!

От неожиданности она едва не потеряла дар речи.

-Прости, чтобы не смущать тебя и не нарваться на «неприемный день», мне пришлось представиться вымышленным именем.

-Ты? Но почему ты не предупредил? Я в таком виде, — она закрыла лицо руками и отвернулась от него.

-Ну полно, право же, какая чепуха. Повязку я уже видел, и потому почел своим долгом явиться лично – ведь твое здоровье не безразлично мне…

-Вы балуете меня, Ваше Высочество.

-Прекрати немедленно! Или во время твоего отсутствия произошло нечто, что снова воздвигло между нами стену никчемного пафоса?

-А ты откуда знаешь про мое отсутствие?

-Мы живем в сравнительно небольшом городе, в котором даже посторонние люди уже знают о наших с тобой отношениях больше, чем мы сами. Чему же ты удивляешься?

Она посмотрела на него – он улыбался, как будто эти слухи не доставляли ему неудобств и беспокойства.

-Ты так спокоен, как будто ничего не произошло…

-А что, собственно, произошло, и почему я должен волноваться?

-Но ведь ты же без пяти минут глава государства!

-Именно поэтому я и не считаю нужным волноваться. Пусть судачат, я до них снисходить не буду и тебе не советую… Лучше расскажи мне о своем здоровье. Что случилось?

-Точно не знаю. Думаю, что резкая перемена климата сыграла со мной злую шутку.

Ники щелкнул пальцами – и в комнату вошел Сандро. В руках он сжимал огромный букет. Как всегда бравурный и фиглярствующий, он вошел с песней:

-Сердце красавицы… склонно к измене…

-Сандро, — обрадовалась Маля и буквально кинулась на шею великому князю. – Как я счастлива, что ты здесь!

-Ха-ха, Ники, вот я и увел у тебя первую красавицу Санкт-Петербурга!  — щелкнул каблуками Сандро, посмеиваясь в густые черные усы.

-Еще чего! – хвастливо улыбнулась Маля и обратилась лицом к Наследнику, разыгравшему нешуточную печаль. Она постепенно возвращалась в былую гавань, внимание льстило ей, и Наследник угадал, пригласив с собой сегодня Сандро – возвращение в привычную ей действительность будет способствовать и восстановлению ее здоровья, и восстановлению их отношений, охладившихся по причине долгой разлуки. – У Его Высочества всегда будет приоритет в этом отношении, — она наклонилась к сидевшему Ники и поцеловала его в щеку, заставив впасть в краску. – Ты всего лишь великий князь, а он – целый Наследник.

Оба рассмеялись, а Сандро «поверженно» опустил голову.

Ники влюбленно посмотрел на Малю.

-Наконец-то ты возвращаешься ко мне… — произнес он почти шепотом, одним губами.

-Или ты ко мне… Я так устала от этой разлуки…

-Теперь мы долго будем вместе. Никаких поездок ближайший год не предвидится, за исключением, разве что…

-За исключением? – напряглась Маля.

-Нет, пустяки.

-Ну и славно. Я бы хотела пригласить обоих вас на ужин, но сами понимаете, мое нынешнее состояние не позволяет этого сделать. Буду лечиться как можно скорее…

-Именно это Его Высочество и сказал мне, когда выезжали, — встрял Сандро. – Говорит, не могу больше видеть, как она, больная и вообще чуть живая разъезжает по холодному городу в попытках отыскать меня на задворках Аничкова, и поеду сам.

-Ах, Сандро, — смеялась Маля. – Полно тебе… А, кстати, почему тебя так зовут?

-Отец 20 лет прослужил посланником в Грузии, там мы с Сергеем и родились. Оттуда и все наши грузинские пристрастия – вина, песни… широкий характер… — улыбнулся великий князь.

-Ну это ты, пожалуй, хватил. По широте грузинская душа куда как уступает русской, — поправил его цесаревич.

-Не знаю, не знаю, — внезапно посерьезнел Сандро. – Русский мужик и Бога слопает, как говорил знаменитый Базаров. После переезда скрытность и даже некоторая грубость русских бросилась в глаза нам, которые, хоть и являются русскими по крови, до весьма зрелого возраста все же не видели России. Там все было иначе – люди были добры и открыты, веселы и благожелательны…

-Люди людям рознь, — так же серьезно и вежливо упирался Ники. – Ты видел только элиту, сливки общества. Здесь же твоему отцу пришлось общаться с представителями разных социальных слоев. Там вам все привыкли угождать – посланник другого государства, а тем более, столь дружественного, всегда будет персоной грата при дворе тамошних князьков да царей. Так что не делай преждевременных выводов…

-А мне кажется, это твои выводы не верны, — горячая кровь бурлила в жилах Сандро, уже настолько вжившегося в роль грузина, что даже акцент какой-то приобрел. Маля поспешила разнять спорщиков:

-Ах, оставьте, господа. Не для того же вы приехали сюда сегодня, чтобы спорить о людях и о политике. Скажите лучше, принимаете ли мое приглашение относительно ужина?

-Разве можно от такого отказаться, — подобострастно целуя ей ручку и глядя прямо в глаза, отвечал Наследник.

-Ну и славно. О дате я сообщу вам позднее. А теперь, Сандро, спой нам что-нибудь.

-Только под ваш аккомпанемент, уважаемая Матильда Феликсовна.

Она села за фортепиано и начала что-то играть. Ники не сводил с нее влюбленных глаз. Сандро пел, как всегда, надрывно, но никто его словно не слышал – он чувствовал себя сегодня здесь лишним, и где-то был прав…

Когда он закончил, Маля и Ники рассыпались в аплодисментах, а он стал нарочито кланяться, кокетливо отставляя ногу назад и тем самым становясь еще более смешным в глазах присутствующих. Наконец, пришла пора расставаться – расшаркавшись, Сандро сказал, обращаясь к Наследнику:

-Однако же, Ваше Высочество, пора и честь знать. Хоть мне и не по чину заявлять вам такое, я же всего лишь великий князь… — с шутливой укоризною глянул он на Малю и снова спровоцировал ее на застенчивый смешок. – А все же на правах двоюродного брата рискну. Не пристало так долго засиживаться у больной барышни, ей отдыхать пора.

-Ну полно тебе, Сандро, — стал отмахиваться Наследник, но Саша был непреклонен:

-Никаких «ну»! Немедленно кругом и марш домой! Когда слишком сладко, то уже становится противно и нет никакой возможности есть!

-Ах, как видно, придется уступить силе, — Ники поцеловал руку Мале, уже, наверное, сотый раз за встречу и шепнул: — Постараюсь скоро прийти. Один.

Она улыбнулась и взглядом проводила двух паяцев в офицерской форме, оставшись наедине с только что принесенным свежим роскошным букетом. Чувства света и радости исполняли ее душу. Подойдя к окну, она махнула Наследнику рукой и вдруг подумала, что и без того обточившие об них языки столичные сплетники теперь просто взбунтуются. Но, к своему удивлению, это ничуть не тронуло ее – главным было сейчас то, что наконец они встретились с любимым так близко и так тепло, и оба были от этого более, чем счастливы. А уже вечером он прислал ей свою карточку со словами: «Надеюсь, что глазок поправляется… до сих пор хожу, как в чаду. Постараюсь возможно скорее приехать. Ники».

А потом была целая череда любовных писем, адресованных ей…

«Милая Маля! Не знаю, как объяснить все, что происходит со мной с не так давно минувшего момента нашей встречи – я будто сам не свой. Перо дрожит в руке, хотя, казалось бы, не произошло ничего необычного. Просто, по всей видимости, долгая разлука сделала тебя еще желаннее, еще важнее для меня. Ты словно предстала для меня в новом свете, я увидел совершенно другую свою пани – но влюбился в нее ничуть не меньше, чем в ту, что танцевала для меня 23 марта 1890 года… Ты спросила, не смущает ли меня такое внимание к нашим персонам, что имеет место на протяжении последнего времени в рядах петербургских сплетников. Так вот, восторженное и высокое чувство, что охватило меня в минуту нашей встречи, совершенно лишает меня рассудка. Я не думаю о последствиях, я словно в горячке – думаю, тебе знакомо то, о чем я пишу. Хотя я уверен, что никаких дурных последствий не может принести то благостное и светлое чувство, что охватило нас будто бы снова в момент нашей последней встречи. Не так ли?

Знаешь, теперь я уверен как в том, что разлука только укрепляет настоящие чувства, начисто сметая некрепкие, недолговечные союзы, так и в том, что нас с тобой связывает нечто очень сильное и наверняка благословленное Богом. Мы прошли через самое сложное и тяжелое испытание, что только выпадает на долю царствующих особ и зачастую лишает их возможности быть с теми, кто ими горячо любим и с кем так хочется быть как можно дольше – испытание разлукой. Признаться, я опасался, что Европа вскружит тебе голову, и при встрече ты меня если не совсем не узнаешь, то отведешь мне в своем сердце какую-нибудь скромненькую роль, статиста. Встретив твои глаза, я понял, что ошибался, и вовсе непростительным преступлением с моей стороны было даже допустить подобную мысль. И теперь мне так легко и свободно, как не было, пожалуй, никогда.

Прости, что прихватил с собой Сандро – одному бы мне не хватило смелости смотреть в твои глаза, чувствовать тебя, дышать тобой. Кажется, я провалился бы сквозь землю. Но теперь, однако же, я относительно спокоен, поскольку мои подозрения оказались беспочвенными.

О, Боже, что я пишу? И что ты подумаешь обо мне после этих слов? Меж тем, они искренни, а я глубоко уверен в том, что между двумя любящими сердцами не может быть ни лжи, ни недоговоренности.

Единственное, о чем хочу попросить, перефразируя Германа из знаменитой пушкинской повести – «Прости, небесное созданье, что я нарушил твой покой»… Вернее, это, конечно не из повести, а из оперы, но все же. Кажется, через неделю в Мариинке будут давать этот балет, и ты указана там в качестве исполнительницы главной роли. Когда печатали объявление, должно быть, не знали еще о твоем недуге, и потому не могли предположить замены. Все же интересно, кто это будет, если не ты? Однако, идти на премьеру нет никакого желания – так привык я к твоим волшебным па-де-труа в этой постановке, что ничье другое исполнение не воодушевит меня так… Или все же ты приготовишь мне сюрприз и станцуешь для меня?..»

«Дорогая моя маленькая польская пани! Государственные дела, а вернее, та наука, что постигаю я ежедневно от отца моего, не дают мне вырываться к тебе так часто, как мне бы того хотелось – а вернее, не хотелось бы и вовсе от тебя уезжать. Не знаю точно, но мне кажется, что прескверный из меня правитель выйдет – ничего-то я не в силах запомнить из тех мудрейших вещей, что пап`а говорит мне, поскольку, кроме тебя, в моих мыслях нет больше ничего. Я хожу как будто в тумане, со мной говорят, но я не в силах разобрать ни единого слова. Меж тем, самое страшное состоит все-таки в том, что я нахожу ситуацию нормальной.

Я часто вспоминаю творения русских классиков – только теперь понимаю я, о чем именно они писали и что именно имели в виду, когда описывали нечеловеческую любовь, буквально сжигающую, испепеляющую саму природу человека как единичной субстанции и в то же время возрождение Феникса, появление на этом месте некоей высшей субстанции – разумеется, с Божьего соизволения. С разрешения того, кто даровал нам этот удивительный способ возрождения – любовь. Тогда уже не нужно тебе ничего личного, твое собственное Я будто куда-то исчезает, но ты и сам этой пропажи не замечаешь, поскольку довольствуешься новым, тем, что родилось из пепла никчемной личности. Да, не удивляйся, даже я кажусь себе совершенно никчемным в таких обстоятельствах.

И более и чаще всего вспоминаю я великого Гоголя и его «Тараса Бульбу». Помню, что сделала польская панночка с Андрием, на что заставила его пойти – на предательство родины, забвение себя самого и отца своего, и отчего дома. Вовсе не хочу сказать, что стою близко к такому состоянию, но отчетливо ощущаю, как именно и что именно происходило в душе героя. Клянусь, в вас, польках, есть нечто такое, что одинаково способно воодушевить на самый великий подвиг и на самый отчаянный грех.

В то же время, хоть я и сам не свой, что никак не подобает государственному деятелю, я ловлю себя на том, что энергии во мне прибавилось будто бы в геометрической прогрессии – изнутри словно бушует пожар, который дает мне силы жить. Работать, отдыхать, засыпать и просыпаться с мыслями о тебе и о нашем прекрасном совместном будущем. Ведь мы еще так молоды, жизнь только-только еще начинается, открывая нам горизонты и идеалы, о которых еще вчера никто не мог и помыслить!..

Жду – не дождусь твоего приглашения на ужин, в продолжение которого мы наконец сможем остаться одни. После той нашей ночи слова и мысли, дыхание и наши чувства, которыми мы так щедро успели обменяться, не выходят у меня из головы. Кажется, я помню все – кроме, разумеется, государственных дел. Наслаждение, что испытал я тогда с тобой, накануне отъезда в Данию, не сравнимо ни с чем из того, что случалось со мной за всю мою непродолжительную жизнь. Отец, кажется, начинает о чем-то догадываться – и хоть давно не видел тебя, то и дело отпускает в мой адрес вопросы о твоей жизни и твоем самочувствии. Пытаюсь делать вид, что ничего не знаю и вовсе не понимаю его слов, но выходит это прескверно – и наказал же Господь влюбленным скрывать свои чувства!..

Беда эта знакома всем еще с шекспировских времен, но на бумаге это одно, а в реальной жизни, когда боишься сказать лишнее слово, но все и даже больше выдаешь глазами – совершенно другое. Хочу спросить тебя о том, думаешь ли ты обо мне? Хотя кажется, что иначе и быть не может – Вселенную просто распирает от того количества мыслей о тебе, что ежеминутно выпускаю я из своей головы, так, что не долететь до тебя они просто не могут. И хотя потом сгорают в атмосфере бесследно, тут же сменяются новыми, еще более яркими и красочными…

И писать становится все труднее и труднее, хотя, казалось бы, чего легче писать о любви? А потому на середине письма утрачиваю мысль и уношусь куда-то далеко отсюда, в весенние дни 1890 года в Красное Село, погружаясь в воспоминания о первом поцелуе… Нет, так невозможно, понимаю это, и потому прощаюсь.

P.S. Очень жду встречи и оттого желаю скорейшего выздоровления самой прекрасной польке, что я только видел…»

Вскоре его мольбы были услышаны – Маля выздоровела, и уже неделю спустя танцевала в «Пиковой даме» Чайковского, но далеко не главную партию, как планировалось, а танец пастушки и танец в белом парике в пасторали из первого акта. Такое решение было вызвано тем, что длительная болезнь лишила Малю возможности основательно подготовиться к столь ответственному выступлению, каковым могла бы стать prima-сцена. Сейчас же она вместе с девушками из труппы танцевала статуэтку стиля Людовика XV саксонского фарфора. Их выкатывали на сцену попарно на подставках, они соскакивали с них и исполняли чудный по красоте танец, поставленный самим Легатом, а хор в это время исполнял трогательный диалог Прилепы и Миловзора:

Мой миленький дружок,

Любезный пастушок,

О ком я воздыхаю

И страсть открыть желаю,

Ах, не пришел плясать,

Я здесь, но скучен, томен,

Смотри, как похудал!

Не буду больше скромен,

Я долго страсть скрывал,

Не буду больше скромен,

Я долго страсть скрывал.

Не буду скромен,

Я долго страсть скрывал!

Мой миленький дружок,

Любезный пастушок,

Как без тебя скучаю,

Как по тебе страдаю,

Ах, не могу сказать!

Ах, не могу сказать!

Не знаю, не знаю, отчего!

Давно тебя любя,

Соскучил без тебя,

А ты того не знаешь

И здесь себя скрываешь

От взора моего, от взора моего.

Не знаю, не знаю, для чего,

Не знаю, не знаю, для чего!

Пастораль закончилась, статуэтки словно легкие бабочки вновь вспорхнули на свои подставки, и их укатили назад, за кулисы.

А после, по окончании спектакля, на пороге уборной показался ее горячо любимый Ники с букетом наперевес.

-Ты пришел, любовь моя.

-Прости, не мог дождаться твоего приглашения, и принял на себя смелость лично явиться пред ясные очи.

-Ну полно тебе… Скажи лучше, как тебе выступление?

-Знаешь, сколько раз смотрел и слушал эту оперу, и никогда не думал, что дуэт Миловзора и Прилепы – есть центральная часть во всем произведении.

-Опять лукавишь!

-Где это видано, чтобы Наследник престола вел себя подобным образом? Не пристало, ох, не пристало! Уверяю тебя, что отныне эта сцена стала самой моей любимой во всем произведении! Да, вот еще, — Наследник опустил глаза. Маля очень любила его таким, скромным и нерешительным. Хотя иногда ей и хотелось, чтобы он был похож на своего и ее отца, чтобы проявил характер, волю, но все же такое амплуа было для него привычным и больше шло ему. -  Должен сразу извиниться перед тобой за сумбурный и не вполне нормальный тон моих горячечных писем, коими донимал тебя всю неделю. Понимаю, что читать их – нужно недюжинное терпение, а понять и вовсе невозможно, так что… можешь их сжечь…

-Ну что ты, милый Ники! В этих письмах ты, хоть и сумбурен, но все же так искренен, что… не любить тебя невозможно… А что до судьбы этих милых моему сердцу строк, то знай, что я всегда ношу их у своего сердца, а когда нет к тому возможности – они все равно рядом со мной, в моей маленькой волшебной шкатулочке…

Она достала из ящика комода, стоявшего в уборной, маленькую палехскую шкатулку и протянула ему. Он приоткрыл ее крышку – и слезы умиления навернулись на глаза будущего монарха. Там лежали его письма, перевязанные красивой атласной тесемкой.

-Неужели они и впрямь тебе так дороги?

-Как и все, что связано с тобой.

Он, не в силах сдержать своих эмоций и чувств, прижал ее к своему сердцу.

А после они поехали прямо к ней и остались на ужин. По случаю блистательного выступления (которое она вовсе не считала блистательным, но о котором так высоко отозвался сегодня сам Наследник), Феликс Янович распорядился подать к столу шампанское. Присутствующие члены семьи Мали словно были скованны некоей тайной, что состояла в природе отношений, которые – это было уже видно слепому – связывали младшую дочь Феликса и Юлии и Наследника. Вопросы читались в глазах каждого, но никто не решался озвучить ни одного. А влюбленным было все равно – для них не существовало ничего и никого, кроме друг друга. Они наслаждались обществом, пустыми разговорами, что вели в присутствии посторонних людей, и не думали, как казалось, о завтрашнем дне. Но это только казалось…

После, когда все ушли спать, а Ники и Маля остались в ее будуаре, чтобы попить кофе – кофе, к которому она так пристрастилась еще со времен балетного училища, — а после снова поддались охватившей их страсти, об этом решил заговорить сам Ники. Они лежали в постели, горячо обнимая друг друга, как вдруг он начал.

-Ты когда-нибудь думала о будущем? – пристально, глядя ей в глаза спросил Наследник.

-Сейчас – чаще, чем когда бы то ни было.

-Но почему?

-Потому что сейчас я счастлива настолько, насколько не была никогда, а счастье – это вечная мука… Мука думать о том, что все может вдруг, в одночасье закончиться, оставив только теплый след воспоминаний…

-И что же? – вопросы свои он задавал осторожно, словно боясь повредить тонкий хрусталь, из которого, как он считал, были сотканы их отношения. – Как ты видишь завтрашний день?

Она рассмеялась:

-Конечно же, никак.

-Как прикажешь это понимать?

-Ты царствующая особа, и в брак потому можешь вступить только с себе подобной. Это понятно. Весь Питер только и говорит, что о твоем будущем браке с Гессенской принцессой Алисой…

-И ты так спокойно говоришь об этом?

-А как мне об этом следует говорить, ты полагаешь? Что толку гневаться на обстоятельства, когда я прекрасно была осведомлена о них, начиная наши с тобой отношения? Как говорят на родине моего отца, «бачили очи, що куповали». Я живу мгновениями наших встреч, которые тем прекраснее, чем короче, а также мыслями о том, что не будет силы, способной разлучить нас с тобою, коль скоро будем мы с тобой в одной стране или даже в одном городе…

-Ты говоришь об адюльтере?

-Не будь ребенком, прошу тебя. Истинно говорят, что девочки взрослеют раньше мальчиков. Твой родной дядя, великий князь Николай Николаевич состоял в подобных отношениях со знаменитой танцовщицей Числовой и даже имел от нее двух сыновей, получивших фамилию Николаевых (они служили, помнится, в Лейб-Гвардии конно-гренадерском полку), а также двух дочерей, одна из которых, настоящая красавица, вышла потом замуж за князя Кантакузена. Верно, тебе ничего не известно об этом?..

-Клянусь, — глаза Ники блеснули недоумением и детским удивлением.

-Так вот довожу до Вашего сведения, Ваше Высочество, что знаменитый театр в Красном Селе был сооружен великим князем именно в ее честь, и чтобы дать ей возможность там танцевать для него.

-Откуда тебе это известно?

-Когда театр стали ремонтировать и перестраивать, в том числе, под зимние выступления, мне и девушкам из труппы довелось рассмотреть профили в медальонах под самыми сводами потолков, где они смыкаются с колоннами – несколько профилей принадлежали Числовой. Под одним из них красовалась надпись: «Единственно любимой от страстного поклонника. Этот театр будет вечно напоминать мне о днях нашей любви. Н.Н.»

-Быть того не может! – хохоча, Ники вскочил с постели и заходил по комнате. – Я всегда считал дядю примерным семьянином.

-Так оно и есть. Именно его патриархальные чувства не позволили ему оставить ни ее, ни ее детей от него, в то же время сохранив отношения втайне от законной супруги. Честь ему и хвала, и никто не сможет его в чем-либо упрекнуть.

-И тебя устроит такое положение?

-Считаешь, что меня больше должно устроить положение одинокой, брошенной и потому – самой несчастной на свете, но назло всему свету живущей в плену выдуманных моральных ценностей? Или ты будешь чувствовать себя хорошо, зная, что мы никогда не увидим друг друга, даже живя в столице, практически бок о бок друг с другом? Будь твоей супругою Алиса Гессенская, Мария Румынская или кто еще из привлекательных европейских принцесс, чувства ни одной из них не должны быть ранены ни малейшим воспоминанием или напоминанием о наших отношениях. Но такое возможно только, если отношения эти будут продолжены – если они умрут, боль, оставленная ими в наследство, будет проявляться некстати и не вовремя, и ранить всех, кто попадется под руку. К чему это? Захочешь ли ты любить Алису, будешь ли любить ее – люби, я не буду против того. Но меня ты любишь и всегда будешь любить иной, отличной любовью. Мы не пересекаемся с нею в плоскостях этой жизни, и оттого жертвовать собою или своими чувствами я совершенно не считаю нужным!..

Он смотрел на нее в совершенном восхищении.

-Нет, этого просто не может быть!

-Чего именно?

-Маменька говорила мне, что женщины бывают либо умные, либо красивые. А ты… ты являешь собой какое-то удивительное сочетание и того, и другого…

Маля рассмеялась.

-Что смешного я сказал? Ты считаешь иначе?

-Нет, просто мне интересно, Ее Величество причисляет себя к какой категории?

-Ах, ты еще и бунтовать вздумала! Не зря про поляков говорят, что они вечно всем недовольны и вечно бунтуют!..

Ники, смеясь, бросился к ней и сжал в крепких объятиях. Растворяясь в поцелуе, Маля подумала, что счастье совсем близко, что она, своим проявлением ума и такта, которых, если честно, не ожидала сама от себя, только что схватила его за хвост. Здесь правильнее будет оставить ее с ее мыслями, ведь дурной тон – нарушать такую идиллию!

Глава V.

Невинный

«Я тоже в конце концов вылетела из саней в снег и сильно расшиблась. Если бы не это несчастье, я стала бы скоро матерью. Только впоследствии, когда была старше, я поняла, что тогда потеряла. Говорили потом, что у меня были дети от наследника, но это была неправда. Я часто сожалела, что не имела (обрыв текста)».

            Матильда Кшесинская, из неопубликованной части «Воспоминаний»

С того самого вечера Ники стал часто бывать в доме у Мали. С течением времени домашние стали привыкать к нему, и его отсутствие стало рассматриваться как отсутствие кого-то из членов семьи. Вопросов в глазах домашних становилось все меньше, и Мале от этого становилось легче. Со временем компанию Наследнику стали составлять Михайловичи – Сандро и Сергей. Присутствие этих двоих на суаре создавало впечатление, будто присутствуют человек двадцать. Они пили «Хванчкару», пели грузинские песни, наряжались в джигитов и грузинских князей, танцевали лезгинку – в общем, развлекали присутствующих как могли. А вернее сказать, отвлекали внимание домашних Мали от влюбленных, для которых присутствующие за столом вообще не существовали. Они не отрывали глаз друг от друга, и даже видавшему виды опытному Сандро казалось, при взгляде на них, что он впадает в краску от такой откровенности.

Вечера эти были прекрасны и веселы, казалось, им не будет конца. Окидывая взглядом всю свою прошедшую коротенькую жизнь, Маля думала, что это, пожалуй, лучшие дни в ее жизни. А после, когда домашние уходили спать, а Михайловичи, вдоволь напившись и наплясавшись, уставали и уезжали восвояси, Ники с Малей оставались наедине у нее в будуаре и предавались страсти, так неподобающей порядочной юной танцовщице в третьем поколении и августейшей особе.

Во время одной из таких ночей они снова разговорились о будущем. Говорить начал Ники:

-Я должен сказать тебе, что родители настаивают на скорейшей помолвке моей с Аликс…

-Как? Ты даже придумал ей ласковой прозвище?

-Но мы же с тобой уже разговаривали на эту тему, и тебе, как мне показалось, не доставило это особого дискомфорта…

-Тебе так показалось. Все же ты еще ребенок. Я ведь женщина, и мне неприятно даже от самой мысли о том, что у меня есть соперница… — Он с непониманием взглянул на Малю, и она поспешила оговориться: — Нет, я конечно, все понимаю, и не возражаю, но прошу тебя впредь без особой необходимости не возвращаться к данной теме.

-Хорошо, однако, ты должна знать…

-Они настаивают? А что же ты?

-Пока я не имею времени на заграничную поездку, да и Аликс при нашей последней встрече в Дании, а равно – во время нашей переписки – отказалась принять православную веру, что является обязательным условием вступления в брак.

-Это требование Его Величества?

-Да и вообще, если я стану наследовать престол, то буду православным царем. Невозможно, чтобы супруга его, русская царица, была бы иноверкой.

-И она категорически не согласна сделать это?

-Пока ей сложно принять столь ответственное решение, ведь ее родители тоже имеют особое мнение по данному вопросу. Здоровье же папеньки становится все хуже… Во многом невоздержанность в еде и питье ведет к этому, мы говорим, но он ничего не желает слушать. Ко дню восшествия на престол я должен буду состоять в браке…

-Как ты можешь говорить такие вещи?! – всплеснула руками Маля. – Твой отец здоров, и проживет еще очень долго, а ты, если и станешь наследовать престол, то, как это подобает европейским монархам, сделаешь это в глубокой старости.

Ники улыбнулся:

-Так приятно, что ты столь трогательно отзываешься о папеньке…

-Глупый, я не желаю тебе правления. Чем дальше ты от трона, чем ближе ты ко мне и вообще к своему счастью и спокойствию. В данном случае польза для страны сопрягается с вредом для тебя, а я, как любящая душа, не могу тебе этого пожелать.

-Да будет так, — Ники притянул Малю к себе и крепко поцеловал. – Ты читаешь мои мысли. Но кое-о-чем все-таки не знаешь…

-О чем же?

Он поднялся с кровати и подошел к стулу, на котором был развешан его мундир. Достав что-то из внутреннего кармана и спрятав содержимое его за спиной, он подошел к постели. На губах его играла загадочная улыбка.

-Что там у тебя?

-Это одно из животных, чья суть наиболее точно отражает твою натуру.

-Даже страшно представить.

Не в силах сдерживаться, Наследник протянул навстречу Мале ладонь, на которой лежала, свернувшись клубком, маленькая змейка из белого золота с инкрустациями из бриллиантов и топазов.

-Прекрасно! – вскинула руки Маля. – Хорошего же ты обо мне мнения!

-Ведь это комплимент. Если ты когда-нибудь встречала ее, то знаешь, что сначала она чарует своей красотой, и только после набрасывается на жертву. Думаю, что я уже давно и плотно в твоих цепких объятиях.

Она взяла подарок и стала внимательно рассматривать его. Блеск драгоценных камней отражался в ее глазах и освещал маленькую темную комнату в этот полночный час.

-Нет, я решительно не могу принять подобный подарок.

-Но ведь я сказал, что это комплимент, и преподносится мною из лучших побуждений…

-Нет, не поэтому. Здесь же настоящие бриллианты!

-И что из того?

-Это очень дорого, я этого не заслуживаю. Папа дарил маме когда-то бриллианты, и потому мне известна их настоящая цена…

Ники заулыбался.

-Только своей цены ты не заешь, милая моя пани!

-И какова же она? Ну не соразмерна же цене такой красоты!

-Намного ее превосходит!

-Полно, Ники, милый, я не могу так…

-А я не могу иначе. Ты ставишь меня в неловкое положение, ты меня обижаешь. Я дарю тебе эти мелочи от чистого сердца и от всей души, а ты не хочешь их принять только по причине их стоимости. Право, такая мелочность и мещанство! – Маля надулась. Он видел, что подобные увещевания на нее не действуют. – Ну послушай, припомни наше первое знакомство.

-Я очень хорошо помню тот день и все обстоятельства его.

-Тогда ты должна помнить, что я преподнес тебе подарок…

-Помню, и храню его, и буду хранить вечно!

-Что стало для тебя решающим, когда ты, забыв свои отказы, решила все же его принять?

-Глаза Сергея, — краснея и улыбаясь, отвечала Маля.

-А как ты думаешь, он смотрел бы сейчас?

-Думаю, что такими же, — вполголоса ответила она.

-Ну так решайся.

-Хорошо, — она обрадовалась, как ребенок, но старалась этого не показывать. В действительности же она схватила браслет с руки Ники и надела его на свое тоненькое запястье так, будто давно уже задумала это сделать, но ждала какого-то разрешения. – Но на будущее ты должен пообещать мне, что не будешь дарить мне настолько дорогих подарков. Я ведь тебе не жена…

Он ничего не ответил, только сделал вид, что обиделся на ее слова. Она же поспешила устранить последствия своих слов, крепко обняв и поцеловав своего возлюбленного.

Следующие несколько дней Ники не смог приехать, прислав вместо себя на представление двух молодых гусар. Одного из них звали Петей Котляревским, другого, родовитого, князя – Петей Голицыным. Чтобы не путать их между собой, как среди однополчан, так и в семье Мали принято было звать Голицына Пикой, а Котляревского Пепой. Она знала их еще со времен их ужинов в Красном Селе – только тогда она не знала их имен, что не мешало им с разрешения Наследника часто садиться с ними за стол. Оба они были как двое из ларца – одинаково похожи на Наследника и в то же время друг на друга, чем невероятно смешили Малю. В то же время их созерцание не доставляло ей особого удовольствия, поскольку именно в их присутствии его отсутствие казалось ей особенно бросающимся в глаза и особенно печальным. Как будто бы он ушел навечно и оставил за себя своих товарищей, заместителей.

В один из вечеров Маля жаловалась Ники:

-Зачем ты присылаешь их ко мне?

-Чтобы хоть как-то скрасить твое одиночество, вызванное моим отсутствием.

-Но от них мне не легче. Они ходят возле меня после представления словно… адъютанты, а я ощущаю себя каким-то всеми забытым и покинутым старым военачальником на пенсии.

Ники расхохотался:

-Право, это умора! Адъютанты! Это гениально! Отныне будем звать их только так… Ангел мой, а что до того, что ты ощущаешь себя старым генералом… Ну разве может генерал станцевать вот эдакое вот?

С этими словами Ники на глазах всех присутствующих за столом нацепил на голову какой-то чепчик, вооружился найденной у лакея Степана корзинкой и стал так неуклюже и в то же время трогательно вращаться на одной ноге, пытаясь изобразить фуэте из танца Красной шапочки в «Спящей красавице». Строгий и сдержанный обычно Феликс Янович хохотал до упаду, чего уж там говорить об остальных!

Тогда он остался до самого утра. Утром, правда, явился градоначальник – и откуда он узнал местонахождение Его Высочества? Видимо, Сракач был прав, когда говорил, что они живут в самой маленькой из европейских столиц, судя по скорости и количеству сплетен.

-Виноват-с, могу я видеть Его Императорское Высочество?

Домашние уже привыкли видеть на пороге дома именитых особ всех мастей, чего никак нельзя было сказать о несчастном дворецком. При виде градоначальника у него, простого человека, началась нервическая икота и задергался левый глаз. Малю он очень насмешил, чего нельзя было сказать о Наследнике, который буквально вышел из себя и отчитал несчастного градоначальника, устроив ему принародную выволочку:

-Ты почему явился сюда?! Кто дозволял?!

-Виноват, Ваше Высочество, Его Императорское Величество всюду разыскивает Вас, велит срочно к себе на аудиенцию в Аничков-с.

-Ну и разыскивал бы себе далее, сюда-то зачем приходить? Откуда знал, что я здесь?! А ежели б меня здесь не оказалось?!

-Виноват, кругом виноват, Ваше Высочество! Пожалте во дворец, не погубите, Христом Богом прошу!

Ворча, Ники оделся и после теплого прощания с Малей отбыл. Она подремала еще немного и стала одеваться.

Утром после того яркого и запоминающегося вечера Маля почувствовала себя странно. Списав все на вино, которого на ранее вовсе не пила, но без которого отныне ни одно суаре с участием Наследника более не обходилось, Маля отправилась на репетицию, с которой вернулась раньше обычного и в куда более уставшем, а если точнее, разбитом состоянии. У нее непривычно кружилась голова, хотя на па-де-де грешить было бессмысленно – на сегодняшней репетиции она выполнила едва ли одну сотую обычной нагрузки, что никак не могло отразиться на ее самочувствии. Слабость сковала все ее тело, тошнота подступала к горлу, а внутри была такая тяжесть, будто она съела добрый пуд вяленого мяса. Растерявшись, Маля обратилась к своей сестре за советом. Будучи танцовщицей, она могла ране сталкиваться с такими же симптомами, и помочь Мале.

Однако, когда та пересказала ей признаки своей странной болезни, Юлия побелела и стала мучить ее наводящими вопросами.

-Послушай, у вас с Ники… уже было?

-Как ты можешь спрашивать такое!

-Поверь мне, это не праздное любопытство, это очень важно, ответь и скажи мне правду!

-Да, и не раз. Первый раз еще в Красном Селе, сразу после его возвращения из Японии.

-А когда в последний раз?

-Три дня тому.

Юлия вздохнула:

-Уж не знаю, радоваться тебе или плакать, а только все признаки указывают на то, что скоро кто-то станет матерью будущего Наследника престола!

Маля буквально опешила. Она не знала, как ей следует реагировать на сказанное, но изнутри ее исполняла радость от неожиданного открытия. Попросив сестру никому пока не сообщать об их неожиданном открытии, Маля стала неистово искать в голове ответ на вопрос, как же лучше сообщить Наследнику об этой радости, ведь в свете готовящейся помолвки с принцессой Алисой его это могло и не порадовать. Конечно, это ничего бы не изменило, и Маля так или иначе стала бы матерью его ребенка, даже если бы тот никогда не увидел и не узнал бы своего отца, но все равно событие было столь волнительным и непривычным, что для объяснения нужно было подобрать слова – а этого Маля не умела. Это, а также страх сбиться при устном изложении фактов побудило ее написать Ники письмо. Раньше она никогда так не поступала, но здесь случай был исключительный.

Трижды она начинала его и трижды рвала. И только на четвертый раз получилось нечто вроде:

«Милый, дорогой мой Ники! Ты часто говоришь о том, что нам когда-то предстоит расстаться, пусть даже только официально. Твои подарки мне очень дороги, но это всего лишь бездуховные вещи, которые не могут в полной мере отразить нашего с тобой отношения друг к другу. Иное дело было бы, если бы нас связывало что-то, что выше человеческого материального мира, имеет душу и память и несет в себе следы нас обоих. Нечто, что не может пропасть, стереться или истлеть, исчезнуть, унеся с собой воспоминания о самой сильной любви под луной. Я не могла сказать это тебе напрямую, поскольку это было бы бестактно и безнравственно с моей стороны – но, в то же время, какая женщина в глубине души не мечтает об этом? И только сейчас мне нестрашно сказать тебе об этом – потому что я получила хоть какое-то предвестие скорого счастья, которое будет подарено мне Господом при твоем непосредственном участии. Быть может, я пишу туманно, но ты не ошибся, все так и есть – радостная весть о скором материнстве стала для меня открытием и праздником, хотя все еще не точно и говорить пока еще очень рано, а все же удержать в себе эту радость я не просто не могу, но не имею права. И пусть даже ты будешь против продолжения жизни невинного существа, что появилось от нашей большой любви, я сохраню ее только для себя – чтобы, глядя на него, напоминать себе о прекрасных днях и постигнувшем меня в их продолжение дивном душевном состоянии, которое дается только по воле Господа, да и то не всегда и не всем. Прости, что сообщаю тебе об этом именно так, но не знаю, когда ты приедешь, и найду ли я в себе слова и смелость повторить то же, глядя тебе в глаза».

Глава VI.

Новая жизнь

«…в «Калькабрино» 1 ноября 1892 года выступила М. Ф. Кшесинская, исполнившая роли Мариетты и Драгиниаццы. Это было молодое, даровитое исполнение, носившее печать энергичного труда и упорной настойчивости. В самом деле, давно ли подвизается на сцене г-жа Кшесинская 2-я, давно ли мы говорили об ее первом дебюте, и теперь она решается заменить г-жу Брианцу. За такую храбрость, за такую уверенность в себе можно было уже одобрить милую танцовщицу. Она без ошибки делала тогда двойные туры и удивила балетоманов своими жете-ан-турнан в вариации второго действия. Да вообще все танцы, в которых прекрасно танцевала итальянская балерина, несмотря на технические пороги, г-жа Кшесинская повторяла весьма успешно. Влияние ее учителя Чекетти, несомненно, способствовало в сильной степени победе молодой танцовщицы».

А.А. Плещеев, театральный и балетный критик[5]

14 июня 1892 года, Санкт-Петербург

Получив письмо, Ники опрометью бросился к Мале, отложив все дела и немало напугав домашних.

-Ты… ты прочел мою записку?

-Да, и очень рад тому, что увидел! – он действительно выглядел очень обрадованным. Обычно искренний и открытый человек, он не был замечен в откровенной лжи, не мог он и сыграть такую эмоцию. У знавшей это Мали словно камень с души упал при виде таких чувств возлюбленного. – Думаю, что теперь жизнь наша с тобой изменится…

-Наша с тобой… но как?

-Ты же не считаешь, что надо продолжать жить с родителями?

-Но… куда мне переехать? Уж не в Аничков ли дворец?

Маля улыбнулась, но Ники был предельно серьезен.

-Думаю, надо подыскать тебе какой-нибудь домик в столице. Пусть для начала небольшой, но чтобы ты там могла чувствовать себя уютно…

-Видишь ли, мне кажется, что мать и сестра дома смогли бы помочь мне, если я почувствую себя нехорошо – я слышала, что с беременными такое часто случается. Их помощь будет для меня очень важна.

-Я же не сказал, что ты будешь жить там одна! Разумеется, мы найдем тебе и прислугу…

-И еще… не все так просто. Думаю, мой отец, ты же его знаешь с его характером… он может не одобрить такого решения.

-Что ж, для того я и здесь. Я приехал, чтобы поговорить с ним и объяснить все как есть!

-Что ты! – вскрикнула Маля и сама испугалась – обернувшись на дверь, она посмотрела, не привлекла ли кого из домашних своим окриком. – Не думаю, чтобы это была хорошая идея. Уж лучше я сама все ему объясню.

-И когда ты намерена сделать это?

-Не знаю, возможно на днях…

-Ну уж нет, — обычно робкий и нерешительный, Ники разительно изменился. Он был горяч и настойчив, и она не находила в себе сил сопротивляться его напору – возможно, так было лучше в создавшейся ситуации. – Ты сделаешь это немедленно, а я подожду тебя здесь.

-Но Ники!

-Что?! Послушай, сейчас наши отношения уже выходят за рамки твоего или моего, у нас будет ребенок, и наши потайные встречи только навредят ему. Да и моей репутации честного человека – ведь я, кажется, не давал еще поводов в ней усомниться?

-Ну что ты…

-Так и не заставляй меня делать это. Отправляйся сейчас к Феликсу Яновичу, а я подожду здесь на случай, если ваш разговор не задастся.

Разговор с отцом обещал быть для Мали непростым. Феликс Янович сидел в кабинете, нервно поглаживая усы. Он знал, что Ники приехал и ожидает в ее комнате, и потому тоже приготовился к сложной и ответственной беседе.

-Пап`а, я должна поговорить с вами…

-Я догадался, что ты пришла ко мне не просто так.

-Ники… в общем, он предложил мне поселиться отдельно от вас, чтобы не смущать лишний раз своим присутствием тебя и маму…

-Ты говоришь о Наследнике? Но ведь раньше его это не смущало… Говори, в чем причина?

-У нас будет ребенок… — тихо, опустив голову, отвечала Маля.

-Вне брака? Морганатический сын Наследника престола? Хорошенькое дело, этого еще не хватало!

-Послушайте, я не собиралась этого говорить, но решение нами уже принято. Как бы в дальнейшем ни сложилась судьба моя или Ники, ребенок в этом не виноват, и потому мы не вправе лишать его права жить или быть счастливым!

-Но ты понимаешь, что у вас не может быть будущего? Ты не станешь императрицей ни при каких обстоятельствах!

-Конечно, понимаю. Более того – мне даже известно, кто скорее всего займет место рядом с ним в обозримом будущем. Но наше минутное счастье все-таки принадлежит нам, и пусть оно станет вскоре для обоих лишь воспоминанием,… а все же добровольно отказываться от него ни он, ни я не собираемся… — Маля обрывалась, комок подкатывал к горлу, но отступать было некуда.

-Чего же тогда ты от меня хочешь, если все мои опасения для тебя понятны?

-Я прошу лишь вашего разрешения жить отдельно. Мне важно знать, будете ли вы или мама считать мое решение предательством по отношению к вам?

-Но ты только что сообщила мне, что все решено, разве не так?

-Да, но в вашей воле…

-Запретить тебе быть счастливой? Взять на себя ответственность за тебя, Наследника и вашего ребенка? Обречь вас на мытарства? Ну уж нет. Я отец, и счастье дочери для меня важнее всего. Если вы все решили, то будь по-вашему.

Маля со слезами на глазах подошла к отцу и обняла его. Жесткий и принципиальный человек, он и сам немало расстроился, а потому предпочел, чтобы дочь не видела его слез.

-Пойди и обрадуй его. Он ведь, кажется, ожидает тебя?

-Да, папенька. Спасибо вам. Благослови вас Бог…

-И тебя. И твоего ребенка.

Она вернулась в свою комнату уже рыдая в голос. Ники был обескуражен.

-Что случилось? Он отказал?

Маля сквозь слезы помотала головой.

-В чем же тогда дело? Отчего ты плачешь? Умоляю, перестань, это ранит меня и вредит нашему ребенку!

-Понимаю, но я ощущаю себя прескверно по отношению к родителям. Отчий дом воспитал и взрастил меня, а я предаю его и словно преступница сбегаю…

Ники улыбнулся и обнял ее. Она рыдала у него на плече, а он улыбался и думал, что со временем все образуется. Она покинет дом родителей, и волей-неволей он станет выветриваться из ее головы, оставляя о себе лишь приятные воспоминания детства.

Со дня на день в Красном Селе начинался танцевальный сезон, и Маля, беременность которой пока не давала о себе знать должна была танцевать первые партии во многих спектаклях, так что вопрос поиска дома надлежало решить в ближайшие дни. Она справилась – и за несколько дней отыскала небольшой домик в Английском проспекте, 18, который Наследник для нее сразу купил.

Дом был небольшой, двухэтажный и со стороны выглядел даже немного куце, но вид имел очень уютный и потому сразу глянулся Мале. Лет десять назад знаменитый композитор Римский-Корсаков построил его для своей возлюбленной, почти сразу расстался с ней, и с тех пор в доме никто не жил. Атмосфера старины, присущая дому давней постройки, располагала к себе. Навевало ее здесь все – начиная от сада, окружавшего дом; дикого, тонущего в вековой зелени и напоминающего викторианскую Англию; и заканчивая внутренним убранством дома, отличительной чертой которого была даже мебель в старом стиле. Аккуратные, монолитные и пыльные платяные шкафы были живым свидетелем навсегда ушедшей эпохи. Такой мебели теперь было не отыскать, нынешние шкафчики напоминали скорее фанерные, здесь же все было выполнено из настоящего венгерского дуба.

Белые обои с розами, коими были оклеены все стены дома, немного выцвели и местами пожелтели от времени, но Маля не захотела их менять до поры – когда-то давно, в далеком ее детстве, похожие были в их старом доме, и потому этот раритет тоже умилял ее. Штор на окнах не было вовсе – поскольку дом был заброшен, их сняли. Маля обратилась за помощью к Сракачу – он помог подобрать материал и договорился с недорогой, но умелой швеей, об их пошиве. Мама подарила ей огромное количество всевозможных столовых приборов, так что в убранстве дома Маля не испытала никаких затруднений.

Горничная Лиза была рекомендована Сандро – несколько лет она работала в их доме в Грузии и после была привезена вместе со всей семьей Михаила Николаевича в Санкт-Петербург. Она помогала Мале устроиться и все как следует организовать – убралась, оттерла вековую пыль, при расставании с которой дом, как показалось Мале, обрел новую жизнь и заиграл новыми удивительными красками.

Первую неделю спустя, когда все работы по убранству дома были завершены, Ники навестил Малю в ее новом маленьком, но очень уютном доме. В подарок на новоселье он принес ей цепочку из белого золота с таким же кулоном. На кулоне был выгравирован его профиль. Она не хотела брать столь дорогого подарка, но в итоге согласилась – ведь он был неразрывно связан с образом любимого.

-И как тебе здесь нравится? – сияя от счастья, Маля водила Ники по комнатам дома с видом первооткрывательницы.

-По-моему, главное, чтобы нравилось тебе, ведь тебе здесь жить… То, что дом небольшой, пусть тебя не смущает – когда родится наследник, я что-нибудь придумаю, и мы поменяем его на больший.

-Какие глупости! Мне здесь очень нравится, и менять его я не хочу ни при каких обстоятельствах. Уверена, что и сыну дом будет по душе, когда он родится… Кстати, почему ты уверен, что будет сын?

-Это традиция императорского дома. Так уж повелось. Хотя я буду рад дочери ничуть не меньше.

-А я даже больше! Она непременно должна будет стать танцовщицей и перенять мою профессию, так же как я переняла ее от отца и матери.

-А сын – мою? – улыбнулся Ники. При прочих обстоятельствах сравнение его показалось бы Мале обидным, но сейчас она только мило улыбнулась и пригласила Ники обедать.

За обедом говорили о Михайловичах – им не терпелось поскорее приехать на новоселье, но вот-вот начинался сезон, и потому Маля щедро одарила их приглашением посещать ее уборную во время всего сезона в Красном Селе, когда им того захочется. Тем более, что и тут Наследник преподнес ей шикарный сюрприз – благодаря его протекции, она заняла самую лучшую уборную, которая во время прошлого сезона на несколько выступлений предоставлялась госпоже Цукки.

24 августа 1892 года, Красное Село

В этот вечер Маля с сестрой и Наследником должна была ужинать у барона Зедделера – идея принадлежала Ники, но он выполнял просьбу своего приятеля, барона, которому положительно нравилась Юлия Кшесинская, и который просил его посодействовать в их сближении. Сводничество было неприятно Ники, но он видел, что симпатия Юлии и Александра взаимна, и потому сватовством здесь не пахло. Кроме того, гусарская традиция дружить парами была уважаема Наследником, так и веселее было, и оттого появление Зедделера в его окружении импонировало настроению Николая. Он должен был заехать за Малей в театр на своем экипаже, но несколько припозднился. Хотя стояло лето и темнело сравнительно поздно, Наследник припозднился и приехал за Малей уже за полночь. Она ожидала его в маленькой аллее напротив театра, которая в темное время суток превратилась в настоящий сказочный жуткий лес. Приехав, Наследник застал Малю в оцепенении – она стояла, вжавшись в ствол дерева и дрожала от ужаса.

-Что тебя так напугало, сердце мое? Аллея пуста, чего бояться?

-Хорошенькое дело! Тебя бы сейчас сюда поставить и заставить подождать часок-другой, посмотрела бы я, как у тебя сердце уйдет в пятки!

-Ну полно, поедем прокатимся…

Ники знал, что конные прогулки – страсть Мали еще с детства, одни только крысы феи Карабос чего стоят?! И ее страх развеялся, уносимый ветром, что шумел в ушах при быстрой езде. А час спустя они уже были в шатре Зедделера – кроме них, здесь присутствовала уже Юлия, сам барон и Владимир Свечин. Этот юный гусар был давним боевым товарищем Наследника и его однополчанином и смешно старался во всем на него походить. Бороду свою он подстригал точно по такому образцу, как сам Наследник, временами даже подкрашивал, чтобы сделать светлее, мундир носил точно, как у него. Со стороны это было мило и трогательно, и не отдавало никаким чинопочитанием. Все были молоды, веселы, и отношения между ними были так же нежны, как нежен был их возраст.

-Вот и господа опоздавшие явились! — вскричал Володя, увидев Наследника и Малю в дверях шатра Зедделера. Он надел на себя маску недовольства, но в глубине души был очень обрадован долгожданным приходом обожаемого Ники.

Уже позже, сидя за столом, он развлекал присутствующих рассказами о своих похождениях:

-Был намедни в Преображенском полку, у приятеля. Ехал верхом, и вдалеке меня увидал вестовой полка. Он шел вместе с товарищами и, верно, спутал меня с Наследником, после вытянулся во фрунт, его приятели тоже, и стал отдавать мне честь, хотя прежде никогда в полку меня не видали. Представляете, какая хохма?! Спутать меня, простого гусара, и Наследника!

-Если бы я был царем, — шутливо отвечал Ники, пока остальные хохотали от рассказанного Володей, — то приказал бы заключить тебя в Петропавловскую крепость. Кто знает, как завтра ты решишь распорядиться нашим сходством? А ну, как введешь в заблуждение охрану Аничкова дворца?!

Все еще пуще расхохотались. Володя пытался ответить Ники, но его ответ уже никто не слышал, все были увлечены друг другом.

Зедделер влюбленно смотрел на Юлию и не отходил от нее ни на шаг, а Ники словно пчелка кружился вокруг Мали, что носила отныне под сердцем его ребенка, и только Володя остался без пары. Шутя, он говорил о себе так: «Ни Богу свечка, ни черту кочерга». Присутствующие успокаивали его и всячески развлекали, да и он не особо грустил – слишком веселая сегодня собралась компания.

-На самом деле, господа, полевые ужины не входят в круг моих интересов, — сказала Маля. – Иное дело собраться всем вместе у меня в уборной, тем более, что она у меня – одна из лучших в красносельском театре. Обещаю, что со дня на день соберу вас всех за вполне приличным ужином…

-Итак, Маля хочет сказать, что мой ужин ее не устраивает,… – «обижено» надул губы Зедделер.

-Ничуть, Алекс! Просто у меня бывает компания куда веселее – они поют на всех языках мира, угощают грузинским вином и устраивают представления почище любого театра!

-Любопытно, кого ты имеешь в виду? – спросила Юлия.

-Когда придете, тогда и узнаете, — интригующе отвечала Маля.

Конечно, она имела в виду Михайловичей. Через пару дней она пригласила всю компанию, собравшуюся здесь, в свою уборную, куда были также приглашены Михайловичи и был накрыт весьма порядочный стол, конечно, отличный от полевого скромного стола барона. Сыновья Михаила Николаевича пели на все голоса и развлекали гостей как могли. Зедделер, Свечин и Юлия уехали раньше обычного в связи с подготовкой парада, которым наутро должен был командовать барон.

За ужином сегодня она поймала взгляд Сергея – брата Сандро. Она хорошо помнила выражение его глаз еще со дня первого знакомства с Наследником в марте 1890 года. Теплый пристальный доверительный взгляд Сергея тогда стал для нее словно бы сигналом к тому, что отношений с цесаревичем не надо бояться, что его подарок можно принять и положить тем самым начало длительному флирту, переросшему в крепкое и основательное чувство. Сейчас она снова поймала его на себе и ощутила себя непривычно. Ей показалось – впервые за почти три года, что они были знакомы и встречались достаточно часто, — что он смотрит на нее как-то по-особенному. Иначе, чем обычно – а как именно, она боялась даже представить себе. В мыслях у нее был один только Наследник, и никакой другой мужчина не мог выместить его оттуда. Чисто внешне Сергей не располагал ее к себе, не тянул так, как тянули другие, включая Наследника. Даже Сандро с его маскулинностью и напором нравился ей больше, так чем же мог быть вызван такой взгляд Сергея?

После ужина Ники с Сандро отправились в небольшую конную прогулку с кальяном – им предстояло обсудить что-то важное, касающееся завтрашнего парада. Сергей остался с Малей в уборной и решил поговорить.

-Скажи, это правда?

Маля притворилась, что не понимает, о чем речь, но мысленно выругала весь петербургский свет за его неспособность хранить чужие тайны.

-Правда ли, что ты ждешь ребенка от Ники?

-Думаю, что тебе лучше обратиться с этим вопросом к нему…

-Я хочу сказать тебе… ты главное дослушай, а как ты воспримешь сказанное – дело твое, и я не собираюсь ни на чем конкретном настаивать. Ты сама наверняка понимаешь, что никакого будущего у почти что безродной католички с православным царем быть не может. Так зачем же обрекать на связанные с этим мучения невинного, делать его незаконнорожденным?

-Это тяжело, Серж. Мне больно и неприятно, и вопрос этот не может быть разрешен в нашем с тобой разговоре. Есть обстоятельства, которые преодолеть невозможно – например, большая и сильная любовь, которая не имеет будущего, но не должна и не может умереть…

-И все же. Послушай. Одно дело представить что-то и смириться с этим, и совсем другое – столкнуться с тем же обстоятельством лицом к лицу. И, если картинка, которую ты увидишь после расставания с Ники и его помолвки с Аликс вдруг тебе разонравится, ты всегда можешь рассчитывать на меня…

-Тебе не кажется, что несколько предательски вести такие разговоры за его спиной?

-Я ведь не предлагаю ничего, что могло бы умалить его достоинство или лишить его твоей любви. Речь ведь идет только о последствиях.

-И ты в самом деле готов их ждать столько, сколько потребуется?

-Хоть всю жизнь. Такая женщина, как ты, этого достойна.

-Мне, право, приятно слышать такое, но не то, чтобы обещать тебе что-то, а даже пока думать об этом не могу…

-Понимаю. Прости. Но не забывай. Сколько бы лет ни прошло, что бы ни случилось между тобой и Ники, я всегда буду рядом с тобой, и сказанное мной останется в силе.

Маля улыбнулась, но на душе у нее буквально кошки скребли. Вскоре Ники вернулся, но она не решилась ему ничего сказать об услышанном – все-таки они были братьями, и сеять между ними на пустом, как ей казалось, месте вражду было бы делом жестоким и неблагодарным. Втайне она надеялась, что, если меньше говорить и вспоминать об этом, то, быть может, эти хмельные мысли Сержа развеются, но внутри нее все колыхало – все-таки он сказал правду, с которой вскоре ей предстояло смириться.

18 ноября 1892 года, Красное Село

Сегодня Маля танцевала главную роль в «Спящей красавице» Чайковского. Юбилейное, пятидесятое по счету, представление, обещало быть особенным. С таким чувством она вышла на сцену и оттанцевала все представление. И даже в конце, когда оно окончилось, но ничего удивительного ни в зале, ни на сцене не произошло, чувство это не оставляло Малю.

…Бурные аплодисменты раздались в зале как всегда, и только в этот момент кто-то шепнул на ухо Мале, что в зале был сам Чайковский. Когда она после спросила, почему раньше не сообщили ей об этом, Лев Иванович Иванов ответил:

-Чтобы не волновать тебя лишний раз – все-таки Петр Ильич очень требовательный зритель, и еще неизвестно, как он отреагировал на постановку.

Но уже вскоре это стало известно – композитор был очень доволен. Его попросили выйти на сцену, чтобы вручить ему венок, и сам он попросил Малю сопроводить его.

Пока под руку они шествовали к сцене, она не в силах была ни слова проронить. Несмотря на его скромный внешний вид – обычный фрак, тяжелая трость, скромный и спокойный взгляд красивых голубых глаз, вечно устремленный в сторону от собеседника, благородная седина волос и бороды, — нахождение рядом со столь великим композитором все же было настоящим испытанием даже для маленькой Кшесинской, выросшей на его музыке.

Отвесив уважительный поклон поднесшим венок маленьким балеринам, исполнявшим роли статисток, Чайковский спустился со сцены, но уже несколько минут спустя появился на пороге уборной Мали.

-Петр Ильич?! – она была обескуражена его появлением. – Чем могу?

-Я пришел выразить вам почтение и уважение касательно вашего отношения к балету и к исполнению партии. Пятьдесят постановок «Спящей красавицы» — сами понимаете, я видел всякое исполнение ролей, и только то, что посчастливилось созерцать мне сегодня умилило меня настолько, что, ежели б умел танцевать, клянусь, что вскочил бы на сцену рядом с вами и отдал душу этому великолепному танцу. Вы затмеваете лучших балерин, что видела эта сцена – а она видела никак не меньше моего!

-Вы балуете меня, Петр Ильич, — Маля робко отводила глаза, и все равно никуда нельзя было деться от излучаемого этим человеком света. Стоя рядом с этим великим человеком, она осознавала, что только такой человек мог написать столь великие шедевры; только его глубина и бесконечная доброта могли наполнить эту великую музыку.

-Ничуть. Да и зачем мне то? Лев Иванович, наверняка, сказал вам, что я тот еще придира и критик. Совестно говорить такое, но даже исполнение вашей сестры не впечатлило меня в свое время так…

-Как?! Вы видели и Юлию?! Но она ничего мне не говорила об этом…

-Она об этом не знала, как и вы до поры… И все же сейчас я понимаю, что именно отыскал в вас для себя Наследник, не сочтите мои слова обидными.

-Ну что вы, Петр Ильич, это теперь секрет Полишинеля…

-Как и ваша красота и ваша стать. Насколько мне известно, Государь Император пожелал вам быть славою и украшением русского балета… Так вот вы уже успешно справились с этим поручением, и не только. Я вижу в вас основательницу новой школы русского балета, коей не было доселе. Нет, русский балет был, но такого профессионализма и такого исполнения зрители еще не видели… Держу пари, вам об этом уже говорили и много раз, -  махнул рукой композитор и собрался было уже уходить, когда Маля остановила его.

-Да, но услышать такое от вас – означает прожить жизнь не зря. Мне безумно лестно слышать такое, и со своей стороны хочется сказать… Нет, словом такое не выразить… — С этими словами она подскочила к Чайковскому, обняла его за могучую шею и поцеловала в щеку так нежно, как не целовала даже Ники. Он раскраснелся пуще прежнего, улыбнулся и тихо произнес:

-Спасибо вам. Мой ответный поцелуй не доставит вам такого удовольствия, как мне ваш, но оставить вас без подарка я не могу. Я напишу для вас балет. Напишу, и очень скоро – как только немного освобожусь. И, если он понравится вам, то первая партия будет вашей! Обещаю вам это как автор, даже будущий.

-О, Боже, я даже не рискну отказаться от такого, и после него, кажется, моя карьера смело может быть завершена! Однако, как же будет название и каков же будет сюжет? Либретто?

-Название? Разве может быть иное название, чем «Матильда»? А сюжет… это моя тайна. Всему свое время, душа моя…

Он уехал, оставив Малю наедине со своими мыслями. Она не спала всю ночь, и думала только о Чайковском и слухах, что ходили вокруг его имени. Она никогда не погружалась в мир грязных сплетен, старалась сторониться их как могла, но даже слепая вера им не смогла бы уже подорвать того высокого отношения, что сформировалось и укоренилось сегодня в ее душе по отношению к Чайковскому. За столь великие творения можно было бы простить ему и куда более страшные грехи – так думала она, беспрерывно ставя пластинки в граммофон и слушая его арии, песни и романсы одного за другим. Так и прошла ее ночь.

Никак не менее запоминающимся было другое ее знакомство того же времени – с великим Мариусом Ивановичем Петипой. Великий французский балетмейстер, с 1869 года он жил и работал в России и внес немалый вклад в становление отечественной балетной школы. Этот танцевальный сезон прошел для Мали под его шефством, которое, хоть и отличалось строптивым характером Мариуса Ивановича, было все же прекрасным и удивительным.

Невысокий старичок, вечно укутанный в клетчатый плед и посвистывавший что-то себе под нос, он вызывал улыбку и умиление, хотя требовательность его подчас превращала работу с ним в сущий ад. Во многом это было вызвано еще и тем, что он плохо знал русский язык и говорил с чудовищным акцентом. Так, часто, объясняя танцовщикам порядок совершения движений на сцене, он говорил так:

-Ты на мой, я на твой, я на ты, ты на я…

Не сразу, но со временем все начинали его понимать, включая и Малю, которая по происхождению была полькой. Он отмечал ее высокие способности и несомненный талант, и она, пользуясь этим, однажды обратилась к нему с просьбой – поставить для нее балет «Эсмеральда» по роману Гюго «Собор Парижской богоматери».

-А ты любил? – первым делом спросил Петипа у юной балерины.

Она утвердительно кивнула и ответила, что любит и любима.

-А ты страдал?

На этот вопрос Маля отрицательно замотала головой – чего страдать, когда любишь и любима?

-Ааа, вот, — воздев палец к небу, говорил великий танцовщик. – Эсмеральда страдал. Как поймешь ты его, когда не страдал сам? Как сможешь его жест изобразить, показать его грусть и печаль? Это пока рано.

-Но неужели я не станцую «Эсмеральду», ведь Цукки и Брианца?.. – Маля смешно надула губки, на что француз только улыбнулся в ответ:

-Это пустяк. Еще будешь страдать, это точно. Тогда приходи говорить.

Как же сложно сейчас ей было понять мудрость этого великого человека! Хотя состояние абсолютного счастья от того страдания, о котором говорил Мариус Иванович отделяют порой считанные мгновения…

Глава VII.

Ромео и Джульетта

«Мнения могут расходиться на счёт роли, сыгранной Императрицей во время царствования, но я должна сказать, что в ней Наследник нашёл себе жену, целиком воспринявшую русскую веру, принципы и устои царской власти, женщину больших душевных качеств и долг».

М.Ф. Кшесинская, «Воспоминания»

(об Александре Федоровне, супруге Николая Второго)

2 декабря 1892 года, Санкт-Петербург

-Закладывай скорее, не то велю тебя сечь! – неуместно шутя, подгоняла Маля кучера Никодима, нанятого по рекомендации горничной Лизы для службы в ее новом доме. Он нерасторопно исполнял некоторые поручения, но зато на дороге равных ему не было – ехал он по-русски, быстро и лихо, так что у любившей катанья Мали ветер выл в ушах. Сама же Маля сегодня торопилась особенно – Сандро должен был с минуты на минуту пройти вместе с ротой солдат по городу, и она хотела увидеть его, чтобы показать Оле Преображенской. Ее давняя подруга хотела с ним познакомиться, да и Маля не считала, что Ксения Александровна, его будущая супруга, есть подходящая для него пара. Потому сегодня встреча обещала быть особенно яркой и важной – Сандро будет при полном параде, в окружении наглаженных и начищенных солдат в красивой форме, и потому произведет на Олю еще более приятное впечатление.

Сейчас подруги сидели в гостиной дома в Английском проспекте и пили чай.

-И все-таки это неправильно, — совестилась Преображенская. – У него скоро будет супруга, и тут вдруг я явлюсь с тем, чтобы увести его от нее.

-Но он тебе нравится! Надо слушать свое сердце и меньше думать о том, кто что скажет. Посмотри на меня – я отдала свое сердце Наследнику, прекрасно понимая, что нас не ожидает никакого будущего, а все вокруг только и твердят что о моем моральном падении. Так что же я? Разве я оставила себя наедине со своими чувствами?

-Ты-  удивительный человек…

-Пустяки! Обычный человек, просто чуть более волевой…

-Ну вот! А я нет!

-Ерунда. Вот сейчас поедем, ты посмотришь на него, и все твои сомнения как рукой снимет… Никодим! Ты готов?!

Несколько минут спустя тройка с Малей и Ольгой Преображенской неслась по набережной Фонтанки, где маршировала рота под командованием Александра Михайловича. Играла бравурная музыка, солдаты шли в ногу, впереди шел высокий и статный великий князь в полном обмундировании. Тройка ехала навстречу солдатам, минутное пересечение взглядов – и снова разошлись. Сандро был, несомненно, прекрасен, но ему не хватило времени, чтобы как следует рассмотреть предложенную ему пассию – Маля поняла это по тому, что он обернулся в их сторону. Она велела кучеру повернуть экипаж, чтобы обогнать движущихся солдат и еще раз уже вблизи взглянуть на великого князя.

Никодим лихо развернул тройку. Взрывая снег, лошади нехотя обернулись и снова помчались – на сей раз, уже вслед удаляющейся роте. Благо, солдаты двигались медленно, и догнать их было возможно. Стоило же экипажу поравняться со знаменосцем, когда тот увидел двух очаровательных барышень, коим не хватило одного свидания с бравыми военными, как он лихо закрути ус, улыбнулся и дал команду музыкантам играть громче. Музыка грянула что есть силы, но, как видно, знаменосец не был кавалеристом. Он не учел того, что лошадь может испугаться громкого звука, если она не боевая и не приучена к грохоту орудий.

Музыка ударила, лошади заржали и понесли что было сил. Кучер не мог уже справиться с ними – в считанные мгновения тройка обогнала солдат и оставила их далеко позади себя. Испуганные девушки сидели ни живы, ни мертвы, вжавшись в сиденья. Каждая минута такого бешеного галопа могла стать последней.

Кучер с трудом удерживал поводья. Улица кончилась – поворота разогнавшийся экипаж не выдержал бы. Никодим что было сил натянул поводья, лошади рванули в левую сторону, и девушек выбросило из коляски. По счастью, полетели они не в сторону поребрика, а в сторону снеговых завалов с другой стороны улицы. Несколько раз кувыркнувшись в сугробах, они остановились, не долетев до дерева, столкновение с которым могло также стать для барышень смертельным…

…Узнав о случившемся, Ники места себе не находил. Он не мог сам приехать к Мале, потому что в Зимнем шел прием английского принца Георга, что вот-вот должен был вступить в законный брак, и приехал с официальным приглашением, которое принимать членам Царской Семьи надлежало лично. Посему Наследник отправил к ней Пепу Котляревского. Его интересовало состояние здоровья Мали и главное – не пострадал ли его будущий ребенок. Когда гусар возвратился во дворец, и отозвал Ники для приватного разговора, на нем лица не было.

-Что? Что случилось? – спрашивал Наследник.

-Хорошо, что ты сам не поехал.

-Почему?.. Да? – он не мог озвучить свои самые страшные мысли, боялся произносить их лишний раз.

-Да, — опустил голову Пепа. Ники не станет отцом в ближайшее время…

О случившемся он рассказал отцу.

-Да, малоприятная весть, — пробурчал Александр Александрович, глядя в пол.

-Но почему ты так сокрушен? Быть может, будет другой ребенок, новый наследник. Мы еще молоды, и здоровье Мали…

-Да, но мое здоровье оставляет желать лучшего. Ты можешь делать с ней все, что хочешь, и любить ее хоть всю оставшуюся жизнь, но Наследник должен быть рожден как можно скорее. Только я могу оправдать морганатического наследника престола, а после моей смерти у тебя не хватит на то решимости, — Ники знал, что отец говорит правду. Он сам был не против таких отношений, так как до брака с мамой готовился обвенчаться с княжной Марией Мещерской.[6] — Следовательно, рожден он должен быть от законного брака августейшей персоны с августейшей же персоной. А вступить в брак надлежит будучи Наследником, но не царем. Вот и делай выводы…

-Почему ты так говоришь? Твоя смерть…

-Потому что я реалист!

-А поездка в Крым? Доктора говорят, что тебе должно стать лучше в том климате?

-А если нет? Готовиться надо всегда к худшему. Так что прекращай постоянные наезды к ней сразу, как только она поправится, и поезжай к Аликс. Пора ставить точки над i…

С того момента Ники стал бывать у нее особенно часто, но в этих встречах было уже нечто особенное, что резко отличало его прежнее отношение от нынешнего – он стал жалеть ее, чем она сильно тяготилась. Каждая встреча давалась ей тяжело, она страдала и мучилась, и оттого жаждала скорее вернуться на сцену.

Подходила весна – время начала очередного красносельского сезона. Все, кто знал о положении Мали, сочувствовали и жалели ее – но жалеть надо было не оттого, что нет больше ее с Ники ребенка, а оттого, что Наследник все реже бывал в ее уборной. Она понимала, что он к ней не охладел – этого нельзя было сказать по его отношению, напротив, оно стало даже более нежным и утонченным, дело было в ином…

Она мучилась как потерей младенца, так и редкими встречами с ним. И тогда, в одну из встреч, влюбленные решили встречаться втайне от его родителей на даче, которую он присмотрел для нее в Коерове – шикарная покупка, по его мнению, должна была хоть немного скрасить ее горе. Изначально дачу планировалось приобрести в самом Красном Селе, но подобная близость к Государю и его семье могла быть истолкована превратно особенно тогда, когда все вокруг только и твердили, что о его готовящейся помолвке с Аликс. Тогда он подыскал в Коерове шикарный дом, построенный по заказу Екатерины Второй.

Форму дом имел причудливую, треугольную – говорят, императрица, отдавая приказ о постройке, попросту сняла с архитектора шляпу и сказала: «Вот проект дома!»

Сейчас, хоть и прошло с екатерининских времен много лет, дом был так же прекрасен. К нему вел огромный ухоженный сад, посреди которого винтовая лестница из мрамора поднимала входящих на уступ, который и служил входом в дом – он был на уровне второго этажа, на первом жила прислуга. Со всех сторон дом был окружен садом, а с тыла выходил окнами на запущенный, заросший и почти совсем одичавший Коеровский лес. Так случилось, что окна первой комнаты Юлии и Матильды выходили именно туда – и в первую же свою ночевку в этом огромном доме их так напугал шорох этого густого и непроходимого местами леса, что они едва не расстались с духом от страха.

Комнаты дома были огромны и снабжены мощными колоннами, которые раньше Маля видела только в театрах. Кругом полы были чистейшего старинного паркета, а подоконники и лестницы из мрамора, так что дача производила впечатление настоящего дворца. К сожалению, Наследник приезжал сюда крайне редко. Мале было не уйти от вопросов Юлии, и, хоть всякий раз списывала она его неявки на занятость, истинное положение вещей становилось все явственнее.

Когда уж совсем потеплело и лето неумолимо приблизилось, в канун одного из спектаклей, не дождавшись любимого дома в очередной раз, Маля написала ему и назначила встречу на Волконском шоссе, в парке, невдалеке от сенного сарая. Он приехал в штатском, на своем экипаже. Они встретились глазами, понимая, что тяжелого для обоих разговора не избежать.

-Ты же сама прекрасно понимаешь, в чем причина моих исчезновений…

-Аликс?

-Да, — опустив голову, говорил Ники. – Родители настаивают на моем скорейшем бракосочетании, и потому на какое-то время мы должны будем расстаться, но, как ты и говорила, не навсегда…

-Навсегда, — отрезала Маля. В отличие от Ники, она была непреклонна, не опускала головы и не прятала глаза. После случившегося прошлой зимой она несколько охладела ко всему, если не сказать обледенела.

-Но почему?

-Боже, меня всю буквально передергивает, когда я вижу этих статусных любовниц князей и великих князей. Они надменны, все время против кого-то интригуют, заняты жизнью света, но никак не каким-то полезным делом. И главное-  они очень циничны. У всех у них потухшие взоры, они как будто все в жизни видели и знают, и сама жизнь уже не представляет для них никакого интереса. Я не хочу быть такой. Это словно бы быть обреченной. Не хочу быть такой. Не хочу думать даже о том, что после нашего расставания жизнь моя закончится…

-Ну что ты, она не закончится!

-Если мы не прекратим наших отношений, то закончится. Ведь, чтобы начать что-то новое, необходимо положить конец старому, поставить точку в отношениях, которые уже изжили себя.

-А как же я? Ты – лучшее, что произошло со мной за всю мою короткую жизнь, и я не хочу терять тебя просто в силу сложившихся обстоятельств… — Ники говорил как обиженный ребенок.

-Ты любишь меня?

-Конечно! Как ты можешь даже думать об обратном?!

-Тогда отпусти, — радикально говорила Маля. — Если не можешь по какой-то причине быть со мной, то отпусти. Ведь любовь это прежде всего желание добра объекту твоей любви и действия, направленные на это. Зная, что не можешь быть вместе со мной, не можешь принадлежать только мне одной, не держи меня насильно подле себя.

-Но разве это насильно? Разве сама ты не хочешь оставаться со мной столько, сколько отпущено нам судьбой?

-Хочу, но нам уже ничего не отпущено судьбой. Так зачем обманывать себя, когда обман все равно вскроется и не приведет ни к чему хорошему?!

-Ни к чему? Ты в этом уверена?

-Уверена, хотя бы глядя на тех, о ком я уже говорила – на знатных содержанок. Я не хочу быть такой. Все-таки твой отец еще назвал меня красой и славою русского балета, и ты не будешь спорить с тем, что я достойна большего, чем дачи, оплаченной из казны, и казенной же прислуги.

-И тебе не жаль нашей любви? – не унимался Ники.

-Очень жаль, но решение принимаю не я, а ты. Родители давят или кто-то из дворцовых – всех этих подковерных игр я не знаю и знать не хочу,  а последнее слово все же остается за тобой. Ты завтра станешь Государем, и даже тогда будешь апеллировать к установленным порядкам или чьему-то мнению?!

-Зачем ты так? Ведь тогда я потеряю престол…

-Который для тебя важнее, чем наша любовь. Вот я и оставляю тебя с тем, что действительно ценно, забирая все, что является второстепенным, и превращая его в пепел воспоминаний…

-Жестоко. Я не узнаю тебя.

-А я тебя. Пусть я и любила и люблю тебя, мягкого и не вполне решительного, но есть моменты, когда мужчина должен поставить точку и сказать свое последнее слово. Ты его сказал, — непреклонно парировала Маля.

Ники отошел к старой липе и приобнял ее одной рукой. Он отвернулся и не смотрел на Малю – сейчас она казалась ему чужой и странной, но ему все еще непросто было смириться с ее словами. Он не мог отказаться от любви с одной стороны, и не мог противиться укладу и решению родителей с другой. Сердце его было разбито именно волею судеб. Ее тоже – эта жестокость и вырвалась из той дыры, что зияла отныне в душе ее. Понятно было, что это разговор глухого и слепого – любовь жестока, и никто в такой ситуации не желал идти на уступки своему оппоненту.

-Прошу тебя лишь об одном… — вполголоса говорил Ники, пряча скупые слезы, которых Маля не видела и оттого, что он не смотрел на нее, и оттого, что ее глаза были залиты соленой водой, — если когда-то тебе потребуется моя помощь или ты просто захочешь увидеть меня, то только напиши, твоя просьба сразу будет удовлетворена. Просто, если захочешь…

-Я… запомню твои слова…

Он молча, не прощаясь, не желая все еще верить в необходимость расставания, сел в конку и уехал. Она долго смотрела ему вслед, заливаясь слезами, и только когда экипаж исчез за горизонтом, словно осознав, что расставание их окончательно и бесповоротно, зарыдала в голос и бросилась ему вслед. Она не могла догнать его, как не могла догнать навсегда уходящее от нее счастье. Конечно, будет другое – лучше или хуже, ярче или бледнее – но отличное от того, что только что исчезло из ее поля зрения.

28 июля 1894 года, Красное Село

Сегодня Маля снова блистала на сцене – на сей раз в роли Наяды в спектакле «Наяда и рыбак» Перро на музыку Пуни. Ники сидел в ложе, а не в первом ряду как обычно, как в прежние времена, когда они еще были так близки. Наверное, потому, что Аликс сидела от него по правую руку. В перерыве он все же нашел время и удобную возможность, чтобы подойти к Мале.

-У вас с Сергеем, я слышал, все складывается куда как хорошо?

-Как и у вас с Алисой. Я искренне рада за вас, — отвечала Маля, еще какой-нибудь год назад и не помышлявшая о помолвке с Сергеем Михайловичем, но сейчас предпочитавшая его общество компании своих грустных мыслей.

-Тебе что-нибудь нужно? Хочешь о чем-то попросить?

-С одной стороны так хотела тебя увидеть, — задумавшись, отвечала Маля, — а с другой понимаю, что этим лишь разбередила старые раны…

-Перестань, сегодня же праздник – свадьба Сандро.

-Я знаю, я его уже поздравила.

Сергей вскоре показался рядом с ними и подал Мале руку – он опасался оставлять их наедине, ведь старая любовь могла напомнить о себе и вытеснить ту новую симпатию, что непреклонная Маля все же проявила к великому князю. Она нарочито поцеловала его, Ники улыбнулся и ушел. Вскоре они со всей семьей вернулись в Аничков, а Маля с Сергеем поехали на свадьбу Сандро с Ксенией Александровной в Ропшу. И ни тогда, когда они будут ехать туда, рассуждая о совместном будущем, ни когда в Ропше всех немало насмешит несмешной, казалось бы, инцидент с понесшими молодоженов лошадьми, ни когда несколько лет спустя Маля родит от Сергея сына не будет знать она о том, что после последней встречи на Волконском шоссе Ники поедет к Сергею и попросит его заботиться о ней всю оставшуюся жизнь. Так западут ему в душу ее слова о том, что искренняя любовь отпускает объект вожделения с пожеланиями великого счастья!

Часть вторая.

Не любо-не слушай…

Глава VIII.

Пена дней

Для сотен тысяч православных людей, обратившихся ко мне и к вам, смотреть фильм — грех, а для уважающих историю страны и первых лиц, представлявших ее на разных исторических этапах, просто некорректно. Посмотреть, чтобы вникнуть? Во что? В постельную сцену Святого Угодника Божьего и Правителя Российского? Посмотрев фильм, люди становятся причастны к осквернению православной веры. А игнорирование этих людей со стороны компетентных органов — это безразличие… Сегодня под молчаливое согласие пытаются осквернить руководителя страны, Святого Угодника. А что будет через сто лет? Посмотрев на нас, наши потомки тоже будут молчать.

Наталья Поклонская, депутат Государственной Думы ФС РФ, о фильме «Матильда»[7]

Москва, наши дни

Утро депутата Государственной Дуры Натальи Уклонской начиналось в пять утра. Адский подъем в скверно отапливаемой служебной квартире на Тверской усугублялся тем, что будильник срабатывал еще и в комнате ее 10-летней дочери, которая при столкновении с мыслью о необходимости идти в школу становилась похожей на исчадие ада. Каждое утро Наталья Владимировна ощущала себя матерью Дэмьена Торна, который кричит, брыкается, кусается и клянет весь мир на чем свет стоит (к сожалению, давешний муж Натальи Владимировны прежде, чем оставить семью, успел научить ребенка изъясняться на производственном языке), когда его тащат в храм – храм знаний.

Затолкав в себя и в дочь кое-что от завтрака, Наталья Владимировна запихивала Настю в служебную машину, приходившую за ними к 6.30, отвозила ее в школу, сдавала с рук на руки педагогу. К тому моменту Настя несколько успокаивалась, основная истерика прекращалась и сменялась насупленными бровями. Созерцание того, как машина постепенно удаляется от стреляющей огненным взглядом дочери приводило Наталью Владимировну в более-менее рабочее состояние, в котором она и появлялась на пороге главного представительного органа страны.

К тому моменту воспоминания о Насте улетучивались из ее светлой и красивой головы, сменяясь улыбкой – так идущей к ее очаровательному лицу. Этой своей лучезарностью по дороге в кабинет, располагавшийся на третьем этаже здания на Охотном ряду, она успевала заразить всех встречных коллег, отчего пребывание даже не слуг, а рабов народа на этих проклятых галерах становилось вполне сносным.

Каков поп-таков приход, и потому референт Натальи Владимировны был столь же светящимся и притягательным, как она сама. День начинался с его созерцания в дверном проеме кабинета.

-К вам там какой-то режиссер, Влачитель вроде… — проговорил референт, стоя в дверях и читая мудреную фамилию посетителя Натальи Владимировны по блокноту.

-Кто? Зачем?.. – внезапно депутат осеклась: — Ах, да, есть такой. Пусть войдет.

Она взглянула на часы – до совещания у председателя Комиссии было еще полчаса, за это время она успеет выслушать деятеля культуры. Вроде их посещения Государственной дуры – практика обычная, но о его визите Наталью Владимировну почему-то попросил один хороший знакомый, сказав, что у него какое-то деликатное дело. «Какое может быть у режиссера деликатное дело?» — улыбнулась про себя Наталья Владимировна, ранее работавшая прокурором и потому имевшая представление о «деликатных делах».

Режиссер оказался маленьким еврейчиком с выдающимся носом и бровями. Униженно улыбаясь и заискивая, оглядываясь по сторонам и тиская в руках затертый кожаный портфельчик, вошел он в кабинет Натальи Владимировны. Деловая женщина указала ему на кресло.

-Проходите, Алексей Валентинович, и пожалуйста излагайте сразу и по существу, у меня не так много времени…

-Конечно, конечно, — залебезил он, — вот только я опасаюсь, дело-то ведь деликатное, вам Владимир Федорович, наверное, сказал…

-Да, но я не вижу никаких препятствий к тому, чтобы обсудить его здесь, — она сходу поняла намек жида.

-Но ведь борьба с коррупцией, сами же знаете… Как бы наш разговор не был превратно истолкован…

Она в ответ только махнула рукой:

-Все, что вы там по телевизору слышите – это все для читателей и телезрителей. Депутат – лицо неприкосновенное, а в особенности тот депутат, что принимал участие в присоединении Гомельской области и Эфиопии… Итак, я вас внимательно слушаю…

-Понимаете, я тут фильм снял о взаимоотношениях Николая Второго и балерины Кшесинской. Вы про Николая-то слышали?

-Царь последний? Слышала что-то. Его, кажется, расстреляли?

-Совершенно верно, но до того, как его расстреляли, у него был роман с одной из балерин.

-Ну мало ли у кого с кем был роман? Вы считаете, что на такой простенький сюжетец клюнет наш искушенный и избалованный зритель?

-В том-то и дело, что нет, но западные инвесторы дали хорошее финансирование. Обидно будет, если оно вылетит в трубу. Тогда новых инвестиций не видать как своих ушей…

-И как же я могу помочь?

-Реклама…

-В ролике сняться? – хохотнула Наталья Владимировна, обнажив ослепительно белые зубы.

-Не совсем. Видите ли, мы с коллегами провели любопытное исследование несколько лет назад, когда реклама в нашей стране только зарождалась. Так случилось, что доверие зрителя к рекламе было безнадежно подорвано всякими Ленями Голубковыми и прочим… Но двигателем торговли она была и осталась…

-Не пойму, к чему вы клоните?

-Антиреклама. Зритель ведется на нее куда более эффективно, чем на настоящую.

Уклонская задумалась – режиссер был прав.

-Интересно, и как вы себе это представляете? – молодой и живой ум государственного деятеля схватился за идею режиссера и явно заинтересовался ею.

-Вы же знаете, что расстрелянный царь в нашей стране причислен к лику святых?

-Не знала, но это интересно. Продолжайте.

-Так вот получается, что с точки зрения Православной Церкви показ его в таком виде – как не примерного семьянина, а бабника – будет в некотором роде ущемлять права верующих…

Уклонская живо развила в мозгу мысль Влачителя и заулыбалась.

-Кажется, поняла. Коль скоро РПЦ является практически государственной религией, то я как государственный деятель должна буду «защитить» ее от ваших «происков», так?

-Почти. Создать видимость защиты.

-А что, это положительно интересно, — она откинулась на спинку кресла и стала раскачиваться взад-вперед, мысленно подсчитывая барыши от проекта. – Только почему я? Мало в дуре депутатов?

-Такая одна,- раболепно выдохнул режиссер.

-Какая – такая?

-Господи, ну вы посмотрите на себя и на них. На них подавляющему большинству населения смотреть противно – толстые, старые, ограниченные, жуликоватые люди. А вы — молодая, красивая, бывший прокурор, борец за закон, Гомельщину присоединяли, жизнью рисковали… Нет, ваш авторитет будет посильнее, чем у спикера…

-Ну это вы хватили конечно,… но доля истины в ваших словах есть. Но ведь у антирекламы, как и у рекламы должен быть план-проспект, конкретный порядок действий… Не могу же я завтра, ни с того, ни с сего вдруг начать говорить о не показанном еще фильме? Еще, чего доброго, сочтут сумасшедшей!

-Как не быть плану? Есть! Внутри РПЦ сформировалось движение царелюбчиков…

-Кого? – Уклонская не сдержала хохота.

-Царелюбчиков. Любители царя.

-Любители? Как любители пива, что ли?

-Понимаю вашу иронию, но куда от нашего убогого менталитета денешься?

-Ой ли от вашего? Итак…

-Вы должны будете взять их под опеку и сами стать его почетным членом.

-Но как? Как?

-Для этого повесим у вас в кабинете портрет царя, вы прочтете в церкви молитву его иконе, в соцсетях напишете что-нибудь эдакое… Одним словом, мой пиар-менеджер поможет вам все это сделать… А потом кто-то из них возьмет да и напишет вам о недовольстве… нет, не фильмом, а трейлером фильма. Когда картина пойдет в кинотеатрах, рекламировать будет поздно. А так – самый раз. Дескать, и трейлер, и название оскорбляет чувства и всякое такое…

-Но как трейлер может кого-то оскорбить?

Влачитель заулыбался:

-Наша история такое уже проходила. Пастернака помните? Когда ему за «Доктора Живаго» Нобелевскую присудили, рабочие с заводов писали в Союз писателей: «не читал, но осуждаю». Так что это как раз сработает.

-Допустим. А вы не боитесь уголовной ответственности? Не боитесь, что мы заиграемся?

-А это уж от вас зависит…

-Да нет, милый, это как раз зависит от вас…

Они смотрели друг на друга и улыбались – что может быть лучше понимающих друг друга собеседников?

-Да вот только мне и портрет-то повесить некуда будет, видите, какой кабинетик… — горестно развела руками госпожа Уклонская.

-Пустяки, вон генерала Власова можно снять…

-Ну Власова вы грязными руками не трогайте, господин Влачитель. Это святое.

-Хорошо, будь по-вашему. Тогда можно портрет прямо в кресло поставить.

-В какое?

-Да в котором я сижу, господи. Так даже ярче получится – вот, дескать, как царь для вас важен, он прямо в глаза вам смотрит, вы и решения государственные принимаете, будто бы советуясь с ним мысленно.

Наталья Владимировна прикрыла глаза – визави рисовал все очень красочно. Народ и впрямь мог поверить, что она, плохо представляющая себе, кто такой вообще был Николай Второй и каково его значение для России, молится на него! Она с детства мечтала стать актрисой – та же роль, что сейчас ей предлагали, капитально затмевала и Офелию, и Дездемону. Не каждая народная артистка может похвастаться приглашением сыграть роль в спектакле всероссийского масштаба.

Мысли ее прервал референт – надо было отправляться на заседание Комиссии. Она велела режиссеру дождаться ее в кабинете. Он охотно согласился:

-Пока обдумаю, как еще можно декорировать интерьер…

После работы Наталья Владимировна отправилась к маникюрше – все-таки, она была еще женщиной, причем весьма молодого возраста, так что подобное времяпрепровождение даже облеченного властью человека трудно было назвать предосудительным. Поскольку салоны она посещала не последней ценовой категории, там она без труда встретила свою короткую знакомую, бизнес-вумен с Рублевки Оксану Пробски, которая в свое время удачным замужеством решила раз и навсегда материальные проблемы свои и потомства до третьего поколения, а по выходу на заслуженный во всех смыслах отдых занималась написанием книг со своими советами, касающимися поисков столь же выгодного мужа, какой был у нее до недавнего времени. Они обменялись символическими приветствиями, ожидая своей очереди. Уклонская презирала Пробски в глубине души – та носила весьма говорящую фамилию и разговаривать с ней Уклонской, имеющей два высших образования, было явно не о чем. Но приличия обязывали поддержать разговор.

-Надо же, — взгляд Натальи Владимировны упал на глянцевый журнал на чайном столике. На самой обложке красовался двухметровый парень с пшеничными волосами и иссиня-голубыми глазами. Шикарная добрая улыбка ребенка обнажала ряд белоснежных зубов. Приятная внешность бросилась в глаза Уклонской, и ее она сочла более заслуживающей внимания, чем россказни Пробски о трудностях жизни на Рублево-Успенском шоссе.

-Что там? – вскинула нарисованные брови Оксана Николаевна.

-Посмотри, какой симпатичный парень.

-А, Коля.

-Ты что, знаешь его?

-Довольно известная в модных кругах личность. Работает фотомоделью, в основном рекламирует нижнее белье – благо, торсик рельефный и прочее все позволяет. Ничего внушительного из себя не представляет, хотя водится с состоятельными девицами своего возраста: дочерями министров да аудиторов Счетной палаты.

-Ну и ну, — всплеснула руками Уклонская, — и откуда ты все знаешь?

-А, видела его пару раз в «Шангри Ла» и, кажется, в «Пушкинъ». Правда, последнее время его фигура привлекает к себе все больше внимания весьма экстравагантным окружением, что он, как всякая пустышка, решил себе избрать.

-Кого это?

-Слышала что-нибудь про Диану Шмурыгину?

-Это та стриптизерша из Голландии, кажется?

-Да, обнаружила в родословной русские корни и решила вернуться на историческую родину. Нет, мы против воссоединения, конечно, ничего не имеем, но с ее репутацией конечно это вопрос спорный.

-А что, кстати, с ней не так? Почему от всех только и слышу, что осуждение?

-Патриархальное общество. Ему все еще трудно смириться с тем, что девственности лишаются раньше 14-ти, а половых партнеров после отправляют в места лишения свободы.

-А, вспомнила. Да, мерзкая девица. На лбу написана большая буква Ш, а парень восемь лет мотает на строгаче.

-Вот она-то этого арийца и соблазнила. А что, опыт есть. А что им в таком возрасте надо?

-Слушай, ну это же несправедливо.

Пробски хохотнула:

-Наташ, ты же 15 лет прокурором оттрубила. Ты при мне таких слов не говори, пожалуйста!

-Нет, я серьезно. Почему такой красавец достается такой профурсетке? Ему надо девчонку нормальную, а не эту стерлядь. Да и он ей не вполне подходит – был бы на его месте какой-нибудь выжига лет сорока-пятидесяти, это еще можно было бы понять…

-И что ты предлагаешь? В койку к ним залезть? Со своей бы жизнью разобраться, тут не до жиру…

-Есть моменты, в которых личное перестает быть личным и становится общественным.

-Знаю, когда люди преступления совершают.

-Состав налицо, — улыбнулась Наталья Владимировна, указывая на покорившего ее сердце парня с обложки. – Это даже больше, чем преступление. Это ошибка. Я не шучу сейчас. Такой красавец, он словно бы являет собой олицетворение всего русского и чистого. Грязные щупальца насквозь прогнившего Запада не должны его касаться как не должны касаться наших духовных скрепок!

Пробски смотрела на нее как Ленин на буржуазию.

-Ты чего? Каких скрепок? Забыла, что ты не в Дуре?

-Скрепок, но не канцелярских, а духовных – нашего единства, нашей правды, нашей доброты, патриотизма, гуманизма, интернационализма. Такие люди как этот твой Коля олицетворяют своим благостным обликом единение этих черт в себе. И государь Николай Второй вот таким же вот был… — на глазах Уклонской блеснула слеза любви к родине, которая стала ее родиной не более трех лет назад.

-А причем тут Николай Второй? – Пробски уже совершенно ничего не понимала из речи своей подруги.

-О, а вот это и впрямь интересно, — глаза отставной прокурорши сверкнули хитрым блеском. – Это я тебе сейчас во всех красках расскажу…

***

Директор столичного НИИ истории и социологии Петр Трататуля был человеком без роду и племени и потому имел завышенную самооценку и постоянное стремление доминировать над людьми. В конце 1980-х, почуяв ветер перемен, он, тогда еще МНС (младший научный сотрудник) данного заведения, носившего до недавнего времени приставку «имени Фридриха Энгельса», объявил о своем родстве с доктором Боткиным, расстрелянным вместе с царской семьей в 1918 году в ипатьевском доме Екатеринбурга. Меж тем, когда в начале 2000 года останки убитых эксгумировали и ему предложили пройти генетическую экспертизу на предмет родства хоть с кем бы то ни было из них, он почему-то отказался. Перспектива карьерного роста никак не маячила перед чванливым приспособленцем, но пару лет назад случай ему все-таки улыбнулся. В автокатастрофе погиб директор Института, профессор Печатников, и Трататулю, временно исполнявшего обязанности его заместителя, некстати сломавшего накануне ногу, по чистой случайности назначили на его место. Правда, сначала с приставкой «врио», но потом, благодаря усидчивости и подсидчивости, приставка отпала. Тогда должность казалась 32-летнему Петру Михайловичу, приехавшему из далекого Кемерова, пределом мечтаний. Служебная квартира и личный водитель манной небесной свалились на голову человека, никогда не отличавшегося ни большой любовью к науке, ни особыми успехами на ее поприще. Иной бы сломался, утонул в брызгах шампанского, дал бы слабину, но не Петр Михайлович. Он, как никто другой знал, — расслабляться нельзя ни на минуту, иначе некто столь же верткий, как и он, утащит «все, что нажито честным, непосильным трудом» буквально из-под носа. А потому все оставшееся после назначения на заветную должность время он только и делал, что следил за сохранностью места Великого Вождя Племени Акеллы от посягательств молодых шакалов. Именно это, наверное, и сподвигло его за несколько дней до путча 1991 года убрать злосчастное имя Энгельса из названия НИИ.

Понятное дело, что с таким напряженным графиком работы наукой Петру Михайловичу заниматься было некогда. Для того, чтобы НИИ вовсе не расформировали и не сняли с баланса Министерства образования и науки был у него заместитель по науке, он же бывший сокурсник Саша Третьяков. Он обладал массой положительных качеств, которых начисто был лишен Трататуля: исполнительность, любовь к науке и полное отсутствие честолюбия, что позволяло Трататуле управлять им буквально как марионеткой. Скромная зарплата устраивала скромного и неамбициозного ученого, из чего становится понятно, что, увы, с личной жизнью у него был полный аврал. Плюс ко всему он уважительно называл шефа (которого иные сотрудники за глаза иначе, чем Трататулька не называли) по имени и отчеству. Это льстило больному самолюбию Петра Михайловича и позволяло вспоминать о Третьякове чаще, чем о других своих подчиненных.

В то утро, приехав как обычно на работу на персональном автомобиле, Петр Михайлович с особым волнением и биением сердца вспомнил о заме. На столе его ждал факс на гербовой бумаге, озаглавленной ни много ни мало «Государственная Дура РФ». Руки ученого задрожали. Он вчитался в текст запроса депутата Натальи Уклонской, из витиеватых выражений и оборотов коего понял только, что самый красивый депутат представительного органа выражает несогласие с трейлером не вышедшего еще фильма Алексея Влачителя «Матильда» и требует от историков «передового» НИИ («Льстит, значит, и впрямь приперло») правды о том, что отношений между последним русским царем и балериной Кшесинской никогда не было.

-Ишь ты… — бормотал Петр Михайлович, вчитываясь в текст депутатского запроса: — «в «Матильде» «образ канонизированного Русской православной церковью императора Николая Второго не может не оскорблять религиозные чувства значительной части православных христиан», поскольку фильм формирует ложный образ российского императора как неадекватного и нравственно растленного человека. Кроме того, авторы ленты неоднократно подменяют факты «художественным» вымыслом...» «…недопустимость публичной демонстрации фильма «в связи с высокой степенью провокативности и уничижения». Ха! – Трататуля потянулся к селектору и спросил секретаршу: — Зина, Третьяков не появился?

-Еще нет, Петр Михайлович.

-Как только придет, немедленно ко мне.

Вскоре Александр Николаевич перешагнул порог кабинета начальника.

-А, Алексашка, заходи, — поправляя у зеркала усы, Петр Михайлович, по всей видимости, воображал себя царем Петром Первым, уничижительно именовавшим Алексашкой друга детства и правую руку в государевых делах Александра Меншикова. Называя так Третьякова, он тешил безнадежно ущемленное кем-то и когда-то самолюбие, а также подчеркивал свое глубокое знание отечественной истории.

-Вызывали, Петр Михайлович?

-А то. Читай, — Трататуля сунул ему в руку факс с запросом.

-Что это? Уничижение… фильм Влачителя… Брось, Петр Михайлович, не умею я такие бумаги читать, плывет все перед глазами, ни слова не пойму.

-Ты про фильм «Матильда» слышал?

-Слышал, что этот еврей Влачитель снимает. Но не смотрел… да он вроде и не вышел еще…

-Трейлер вышел.

-А причем тут Уклонская?

-Короче говоря, Уклонская хочет, чтобы мы разобрались с исторической точки зрения в вопросе – был у Николая роман с Кшесинской или нет!

-Я вам и так сразу могу ответить, что был, тут и разбираться нечего.

-Ты не спеши, не спеши. Не всегда правда хороша – иногда надо говорить, чего от тебя требуют. Уж я знаю…

-Это верно, вы знаете… — пробубнил Третьяков.

-Чего?

-Ничего. И что же хочет услышать мадам Уклонская?

-Обратное тому, что ты только что мне выдал.

-И как мне прикажете это написать? Архивные данные подделать? Сжечь дневники и воспоминания Кшесинской?

-Ну это как раз лишнее. Ты ученый и должен действовать доступными тебе средствами.

-Откровенная ложь…

-Хватит, — не дал ему договорить Трататуля. Сказав это, он подскочил с кресла и стал расхаживать по кабинету взад-вперед. В глазах Третьякова это значило только одно – длинную проникновенную (как казалось автору) речь. – Как тебе известно, наши правители не всегда щепетильно обращались с нашей историей. Мы же, в первую очередь, государственные служащие, а потом уж историки и все остальное. И если власть обращается к нам с какой-то просьбой, с каким-то важным для нее заданием, мы должны его выполнить. Нет, не за страх. За совесть. Откажись ты от выполнения этого поручения – уж поверь, свято место пусто не бывает. Как и в древности, будет призван варяг, зарубежный ученый, в правдивости которого никто не усомнится. И значить это будет не только и не столько, что Институт не получит в следующем году прогрессивку, но и то, что ментальные прелести исторического открытия тоже достанутся не нам с тобой, а пришлому дяде.

-Что вы понимаете под «ментальными прелестями»?

Трататуля заулыбался:

-Это все, старик. Это возможность впервые в жизни прослыть не просто бюджетными дармоедами, а непризнанными гениями исторической науки. Это возможность засветиться на всех передовых федеральных телеканалах. Это возможность опубликовать все, что ты или я написали за нашу никчемную жизнь, включая пресловутую телефонную книгу. Это прорыв, старичок, — договаривая, он так подобострастно заулыбался, что Третьякову стало противно.

-Ведь мы же историки, Петр Михайлович. Наша главная задача – именно не врать, ибо история есть дорожная карта развития страны на ближайшие 100, 200, 500 лет. В наши дни важность профессии особенно возрастает оттого, что, как вы совершенно справедливо заметили, все обращаются с историей очень уж вольно. Представьте себе Нестора-летописца вносящего в свои скрижали неправду в угоду какому-нибудь из поместных князей, даже имен которых ныне никто не помнит, да и не знает.

-Да брось. Ты не Нестор, да и времена значительно изменились. Не ты так другой, это я уже сказал, это раз. И два – никто не предлагает тебе заняться чистой воды неправдой, как ты это сам себе представляешь. Нужно лишь постараться поискать расхождения в воспоминаниях самой Кшесинской и историческими реалиями, в которых, поверь мне, никто лучше тебя не разбирается…

В шкурном интересе стать всемирно известным историком Петр Михайлович применил давно излюбленный им прием – попытку угодничества и нажатия на те кнопки внутри человека, которые он сам считает для себя наиболее уязвимыми. Быть может, иной, более молодой и хватки ученый типа него самого, и воодушевился бы столь выспренним выступлением, но не махнувший на себя старый праворуб Третьяков. Однако, Трататуля был его начальником, и отказаться исполнять его распоряжение было чревато даже не увольнением – хорьку понятно, что за свое малоперспективное место Третьяков давно не держится, и, что бы он ни написал, Трататуля на правах шефа присвоит себе авторство. Хуже было бы то, что Трататуля поручил бы это задание другому, менее разборчивому, но более конформистскому ученому, и тогда пиши пропало.

-Интересно, — спросил Третьяков, — почему это вдруг Кремль проявил интерес в нашему богом забытому НИИ? Уж не потому ли, что все уважающие себя ученые и институты отказались выполнять столь грязную работу?

-Но-но. Ты давай тут… Я же потомок Боткина, не забывай. Вот и усмотрели связь.

-А, ну да, как же…

-Не язви. Скажи лучше, сделаешь или нет?

-Все, что будет в моих силах. Сразу предупреждаю – на откровенную ложь не пойду. Если противоречия между оставленными Кшесинской воспоминаниями и исторической правдой найду, то напишу. Постараюсь приложить для этого все усилия. Но там, где правды нет, сами понимаете…

-Понимаю. Спасибо, старик. Знал, что в трудную минуту Родина сможет на тебя рассчитывать!

Более мерзкой антипохвалы Третьяков и представить себе не мог – и потому поспешил покинуть кабинет директора, чтобы скорее отмыть руки от его крепкого дружеского рукопожатия.

Глава IX.

Духовные скрепки и кнопки

Мнений не меняют только дураки да покойники

Дж. Лоуэлл, американский поэт и педагог

Екатеринбург, наши дни

Светлана Ермакова пришла домой поздно. Она всегда приходила домой если не за полночь, то далеко за пределами рабочего дня – работа предпринимателя, торгующего на рынке товарами народного потребления была нелегкой. Выжить в России с 1990-х иначе было практически невозможно.

В советское время жизнь была намного проще – и для всей страны, и для семьи Ермаковых. Огромная пенсия деда, принимавшего участие в расстреле царской семьи в 1918 году, и потому обласканного властью во всех смыслах, окупала и его расходы на алкоголь, который был неотъемлемой частью его жизни, начиная с Гражданской войны, и все остальные, которые несла большая семья. Муж Светланы, простой инженер, тратил свою невеликую заработную плату на самого себя – так повелось со времен вступления в брак. Вообще в семье Ермаковых он был примаком – вступив в брак с состоятельной внучкой бывшего члена расстрельной команды Юровского, что называется, «по залету», он обеспечил себе безбедное существование (во много благодаря собственным внешним данным) и зависть со стороны сокурсников, вынужденных зарабатывать на жизнь, не вполне обеспеченную нищенской зарплатой инженера, ночными разгрузками вагонов. Внучка Петра Захаровича, человека знатного в Екатеринбурге и всеми уважаемого, любила своего симпатичного мужа, который не вполне отвечал ей взаимностью, но все-таки хранил относительную верность. Потом родилась дочка – правнучка палача царской семьи. Видя, что доход последнего не иссякает и страдая от возрастного сперматоксикоза, Игорь решил сделать Светлане еще одного ребенка. А потом еще одного.

И вдруг – 1990-е обрушились на голову семьи, как и всей страны, как снег на голову. Смерть деда стала дополнительным горем – беда не приходит одна. Инженерное сословие, представителем которого являлся муж Светы, и без того занимавшее не столь высокую социальную планку, резко свалилось за черту бедности. Те его товарищи, которые не жили за чужой счет и потому вынуждены были зарабатывать на жизнь своими руками еще с советских времен, оказались более жизнеспособными, чем Игорь. Он впал в депрессию. И тогда беззаветно любившая его Светлана решила взять благополучие семьи в свои руки. Засучила рукава и отправилась на рынок. Тяжкий труд на протяжении многих лет позволил приобрести несколько торговых точек и небольшой магазин.

Правда, в лице семьи она не видела особой поддержки. Привыкшие к благосостоянию дочери всерьез полагали, что деньги растут на деревьях или иным способом становятся собственностью граждан без каких бы то ни было усилий с их стороны, а Игорь так и вовсе дулся на Светлану за наличие у нее предпринимательских качеств, полагая, как герой фильма «Москва слезам не верит», что заработок жены обязан быть менее заработка мужа. На первых порах Светлана просто выбивалась из сил, ожидая если не физической поддержки домашних, то хотя бы моральной, а после, войдя в рабочий ритм, освоилась. Конечно, временами ее охватывала чисто женская депрессия – все-таки природа женщины состоит в том, чтобы быть слабой; она даже развелась с Игорем и вернула себе фамилию деда в середине 1990х, но очень скоро простила нерадивого супруга, а вернее, проявила по отношению к нему эдакую чисто бабью жалость, столь свойственную именно русским женщинам. Да и дочери скучали без ушедшего в неизвестном направлении отца. Вскоре он вернулся – правда, после упрашиваний со стороны Светланы, что дало, как он полагал, ему дополнительные преференции в виде ежедневных пьянок. Она была не против – тем более, что дома ее все равно целыми днями не было.

Не тянули домой и дочери, чье аморальное поведение не доставило бы удовольствия покойному деду Светланы, которого та считала образцом морали и нравственности. Справедливости ради следует сказать, что и она в юном возрасте не отличалась моральной чистотой. С течение времени только она стала ценить и понимать деда (когда его уже не было на свете), часто мысленно обращалась к нему за советом и просьбой – ответа правда не получала, только мужественное молчаливое лицо смотрело на нее с фотографии покойного. Опуская руки в конце 1990-х перед свалившимися на нее тяготами, Светлана часто вспоминала, как дед приходил на уроки к ней в школу и рассказывал ей и всем ее одноклассникам о том, как именно казнил семью подлецов и мироедов из Петрограда. В эти минуты ее и охватывала гордость за деда, улетучивавшаяся после его ежедневных пьянок. Только смерть деда и столкновение с реалиями жизни научили Светлану ценить то, что даровано свыше и замены чему человечество не отыскало за две тысячи лет своего существования.

И сегодня, возвращаясь домой, она снова поминала мысленно деда, представляя встречающего ее вечно пьяного мужа и спящих после вечеринок дочерей. Велико же было ее удивление, когда, перешагнув порог квартиры, она увидела всех членов семьи бодрствующими и трезвыми.

-В чем дело? Почему не спим?

-Это ты нам скажи, почему поздно вернулась? – претенциозно начал Игорь.

-А то ты не знаешь? Работала, в отличие от некоторых.

-Так и жизнь мимо пройдет, — хохотнула старшая дочь, Нина, загадочно улыбаясь и с хитрецой глядя на мать.

-Я что-то не поняла, — снимая верхнюю одежду, спрашивала мать, — что творится в моем доме?

-Милости просим в комнату. Зайдешь и все увидишь.

Светлана думала, что эстетический шок от увиденного будет самым сильным ее потрясением за вечер. Ошиблась. Она буквально потеряла дар речи, когда шагнула в комнату и увидела всюду развешанные портреты Николая Второго, иконы с изображением его самого и членов его семьи и зажженные подле них свечи. Сзади поддерживали ее под руки младшие дочери – в противном случае она бы упала ниц от того, что открылось ее глазам.

-И кто это придумал?

-Телевизор надо смотреть!

Подобные объяснения Свету не устраивали:

-Нет, вы мне скажите, кто это придумал?! Кому в голову пришло развешивать на стенах портреты этих мироедов и палачей рабочего и трудового народа?!

Игорь выдвинулся на передний план и с патетическим видом начал декламировать:

-Надо идти в ногу со временем. В настоящее время царь и его семья причислены к лику святых. Это надо понимать и учитывать. Все, кто считает его, как ты выразилась, мироедом, оскорбляют чувства верующих! – он торжественно воздел палец к небу.

-И что? Мое мнение — это мое мнение. Я его никому не навязываю, но и память деда оскорблять в собственной квартире не дам! Нас так учили, так воспитывали…

-Пора забыть все, чему нас учили в советских школах! Даже мысль о том, что царь был нехорошим человеком, уже может образовать состав преступления! Потому ее и допускать нельзя, да и смысла в ней нет.

-Ну и что дальше? Что теперь, всем надо перестроиться, перековаться?! Ты за счет деда 20 лет жил, а теперь его память помоями поливаешь!

-Я хоть слово про твоего деда-алкоголика сказал, дура ты колхозная?!

-Но…

-Никаких «но»! Причем тут одно и причем тут другое?!

-Да ты мне толком объясни, чего ты от меня хочешь?! Ну, допустим, был царь святым, не был – это его, царя, дело…

-А вот и нет! Ты на своем базаре совсем от жизни отстала, — вмешалась в разговор младшая дочь, Наталья. – Телевизор не смотришь, что происходит, не знаешь…

-А что происходит?

-А вот что. Всякие негодяи хотят лишить нас духовных скрепок, одной из которых является образ Святого Угодника Государя Императора Николая Александровича, скомпрометировать его перед народом нашим…

-Кого? Этого?

-Ты опять?! – Игорь потряс в воздухе кулаком, словно бы напоминая о неотвратимости и суровости своей кары, которую Света по молодости отведала с лихвой. Памятуя эти события, та быстро замолкла.

-Есть такой режиссеришко, Влачитель. Снял кино про то, что царь якобы не был таким уж святым, спал с какими-то там балеринами. Про кого угодно такое можно сказать, только не про нашего Государя Императора, — перекрестившись, благостным голосом сказала Наталья.

-Ну и что? Пусть с этим комитет по кинематографии разбирается…

После этих слов Игорь едва сдержал гнев, чтобы не броситься на свою супругу.

-Да как ты не понимаешь?! Это дело не чье-то там, не комитета по кинематографии, это дело общее. И мы завтра же собираемся на демонстрацию в поддержку царя и против фильма Влачителя.

-Кто «мы»? Кто еще идет на эту демонстрацию?

-Вся наша община.

-Община?! – Света смотрела телевизор не так часто и много, но точно помнила, что таким словом обычно называют религиозные секты. – Вы что, в секту вступили?!

-Ну дура ты, прав папа, — категорично отрезала Нина. – Мы все в церковь же давно ходим, так вот в РПЦ есть такое движение «царелюбчики».

-Царелюбчики? Это как же? Любители царя, что ли? – улыбнулась Света.

-Ты не шути. Таких святых любить надо, одного уважения недостаточно.

-Это как же к вам теперь обращаться? Ну Игорь, понятно, царелюбец, а тебя, Наташа, как звать-величать?

-Царелюбушка, — как-то особенно любовно и трепетно ответила дотоле не очень-то приветливая девица. Света, глядя на елейный взор дочери, вдруг сама как-то разомлела и подумала: «Что, если случившееся так повлияло на мою семью, может, и впрямь не в то мы верили и не тех идеалов придерживались? Устами младенца глаголет истина, так вдруг и впрямь они правы, а я заблуждаюсь в своем ревностном отрицании новых идеалов?..»

С такими светлыми мыслями Света отправилась к себе в комнату и спрятала злую фотографию деда в ящик комода. А потом до утра слушала разглагольствования Игоря на тему, каким же в действительности хорошим был Николай Второй и какой мерзавкой Кшесинская. К утру уснула, а, засыпая, решила на демонстрацию пойти!

Народу там собралось предостаточно. Поскольку митинг было согласован с администрацией, то и ее должностные лица появились в толпе – была здесь и Люда Бобикова из городского отдела образования. Когда-то они со Светой учились в одном классе. Завидев друг друга, приятельницы начали сближаться.

-Привет, ты что здесь?

-Да вот, дежурить от администрации поставили. Неохота, да и погода сама видишь, какая, а что делать?..

-Да, работенка что у вас, что у нас на рынке не дай Бог…

-А ты чего сегодня не торгуешь?

-Сегодня никак нельзя. Сегодня день святого тезоименитства…

-Да ты что, серьезно, что ли?! Ты ведь атеистка была всю жизнь. Да и дед твой, кажется, того, расстреливал царскую семью…

-Ну знаешь ли! – обиженно надула губы Ермакова. – Сын за отца не отвечает, как говорил наш вождь и учитель! Кто старое помянет, тому глаз вон. А только встать на путь исправления никогда не поздно!

-Да, это верно. Так ты думаешь, что фильм и вправду следует запретить?

-А иначе что бы я здесь делала?

-Нет, я только имею в виду: ты правда так думаешь? Это твое мнение, не чужое?

-Ну, разумеется, мое, если у меня дома иконы стоят святого страстотерпца. Как же мне иначе относиться к тому, что евреи снова готовят заговор на этот раз – против народа России. Целого народа! Ишь, куда замахнулись! Думают, мы как и раньше – Иваны, родства не помнящие. Историю свою не помним и не знаем и заступиться за память настоящих героев не можем! – Света шпарила как по писаному, так что у видавшей виды учительницы Бобиковой челюсть отвисла. – Сегодня они по царю-батюшке решат пройтись, а завтра – чью память изгадить ради красного словца? Героев-панфиловцев? Егорова и Кантарии? Гагарина? Ну уж нет, знаешь.

С этими словами Света подхватила хоругвь с изображением Николая Второго и с лицом Зои Космодемьянской оставила подругу стоять в недоумении возле оцепления. Та подумала ей вслед: «Да, годы комсомола даром не проходят. И 20 лет торговли на базаре ее не взяли! Ну Светка, ну молоток!» Нет, Людмила Васильевна и не думала соглашаться с абсурдной точкой зрения подруги относительно не вышедшего фильма. Ее потряс набор апологетических фраз – впечатление было такое, что ее выдрессировали, вымуштровали, промыли мозги государственной пропагандой, при том, что о канонизации императора она узнала только вчера! А еще она отметила, как ловко русский человек меняет свои жизненные идеалы и приоритеты на 180 градусов!..

Меж тем, хорошо подкована в филологическом плане была не только Светлана Ермакова. Демонстранты не соорудили для удобства никакой трибуны или возвышения для ораторов – пешая движущаяся колонна этого не предполагала. Они должны были пройти от администрации области до дома Ипатьева и, остановившись там, устроить небольшой митинг не более, чем на полчаса. Потому с трудом можно было увидеть в толпе главного глашатая – зато его хорошо было слышно. Это был отец Серафим, настоятель местного прихода. Говорил он четким, поставленным голосом, будто смакуя фразы, каждая из которых была как пуля. Добавляло убедительности его речи то, что говорил он без бумажки, как и подобает в таких случаях.

-Миряне! – раскатистым басом стал вещать этот высокий и мощный человек, словно бы олицетворявший собой Большого Брата, неусыпно наблюдающего за происходящим. – Вороги снова покусились на землю нашу и веру православную, которая избрала для почитания своего, причислив к лику святых, невинно убиенного Государя Императора Николая Второго и семью его. Не в силах совладать с русским характером и силой, надумали они совладать с русским духом. Подточить каноны православные, задурманить головы не истинной верой, а дьявольскими проделками, очернить Священное Писание и жития святых, что наущают и питают сердце и ум наш. Благо, что исходит от святости убиенных не во Христе братьев и сестер наших, столь велико, что заставляет иконы мироточить, а чудеса – совершаться при одном соприкосновении с мощами. И вот это отдано ныне на поругание лихими людьми ни во Христа, ни в дьявола не верующими! Умолчать ли? Подставить ли щеку, когда бьют не по ней, а в самое сердце, и живота грозятся лишить? Вот о чем задумались мы и решили – нет! Не бывать этому! Не станет на русской земле человека, что православного царя будет жестоко поносить и очернять вечно святой и хранимый всеми верующими в сердцах образ его. И сказать об этом надлежит громко и во весь голос, осенив большим крестным знамением и хоругвями православную землю, благословенную, во имя Отца, и Сына, и Святого Духа! Аминь!

Раздался гром аплодисментов. Речь игумена была столь убедительной, что присутствующий на демонстрации вице-губернатор Козлов шепнул Люде Бобиковой на ухо:

-А ведь верно! Правильно говорит, святой отец, мать его! Тут есть над чем задуматься…

И, хоть ответом ему и был критический взгляд педагога с высшим образованием, где-то в глубине его души и засела мысль о том, что высказанное служителем церкви нужно как следует обдумать…

Пока дошли до Ипатьевского дома, заметно устали. На месте еще поупражнялись в словоблудии, а также внимательно слушали и записывали главного оратора мероприятия – все того же Серафима. Видя, что народ порядком устал, он объявил:

-А теперь бесплатный розлив крови христовой и раздача плоти христовой всем смиренным прихожанам нашим! Аминь!

Служки из церкви, без которых Серафим даже отхожего места не посещал, быстро стали обслуживать процессию. Вина, правда, оказалось мало, как и просвир – собравшуюся ораву, превзошедшую все ожидания святого отца, прокормить было мудрено, — но все же впечатление от такого широкого жеста РПЦ у всех присутствующих осталось положительное.

После у кого-то в руках появилась гармошка, у другого трещотка. Нанятые организаторами митинга артисты из местного ДК, переодетые в старорусские наряды и с выкрашенными свеклой и кирпичом щеками, дамы в кокошниках, парни и мужчины в косоворотках, стали задорно покрикивать, обращаясь к собравшимся:

-Дорогие наши царелюбчички и царелюбушки! Доброго вам здоровьица желает вся епархия и отец Серафим в том числе! Споемте, друзья!..

И полились залихватские частушки, издревле разжигающие азарт и пыл русского человека:

Эй, товарищ дорогой,

А посмотри на потолок –

Уж не твои ли это яйца

Котенок поволок?

Мимо тещиного дома

Я без шуток не хожу-

То ей фуй в забор засуну,

То ей жопу покажу!..

Помидоры, огурцы,

Зеленые овощи.

Звезда едет на такси,

А фуй на «скорой помощи»!

С демонстрации вернулись затемно, уставшие и голодные. Пока Света возилась на кухне с нехитрым ужином, в комнату с бутылкой пива в руках вошел Игорь. Света, обычно не одобрявшая подобных увлечений супруга, сегодня была снисходительна – поди-ка отстой 6 часов на морозе!..

-Проголодался? Я уж скоро…

-Да нет. Я спросить хотел.

-Ну?

-Ты чего портрет деда спрятала? Он там в орденах, все же наша фамильная гордость.

-В смысле? – кусок фарша выпал из рук Светланы. – Мы же только накануне разговаривали про святого царя и все такое…

-Ну и что? Это веление времени, а то – святое. История семьи. Кто ее не уважает, тот и к истории страны того… не того… Так что портрет верни назад. Только… никому особо об этом не рассказывай.

Света выполнила указание мужа и хитро улыбнулась, одернув его в его выспренних речах лишь тогда, когда, увлекшись и выпив пятую бутылку пенного напитка, он ляпнул что-то вроде: «Да и царь-то он был неважнецкий!»

***

Москва, в это же время

Об отношениях столичной модели Николая Третьякова, завсегдатая модных баров и клубов, представителя «золотой молодежи» и ночного стритрейсера – по совместительству – с приехавшей в Россию стриптизершей Дианой Шмурыгиной в те дни не говорил разве что ленивый. Но, как у нас водится, чем больше говорят, тем меньше в сказанном правды.

А правда состояла в том, что Диана по национальности была русская. Родители ее тоже, но в России никогда не были. Так получилось, что она происходила из семьи потомственных эмигрантов. Прабабушка ее, эмигрировавшая еще из царской России, была танцовщицей Императорских театров и – как говорили – вроде бы дружила с самой Кшесинской. Да вот только Диане недосуг было узнать, кто такая была эта Кшесинская. Почему? Потому что с малых лет ее привлекали подиумы и подмостки. Столкнувшись с рухнувшими надеждами построить артистическую карьеру ввиду отсутствия хоть сколько-нибудь приемлемых актерских данных, Диана стала развивать карьеру модели. Однако, здесь приходилось прилагать просто подчас титанические усилия, чтобы заработать хлеб насущный, потребности в качестве которого уже крепко засели в мозгу Дианы и превосходили все разумные пределы, которые могли обеспечить ей родители. Работа была тяжелой в физическом плане, а приносила денег ровно столько, что хватало прокатиться по миру опять-таки в поисках заработка. Так дальше продолжаться не могло – чтобы скопить на что-нибудь приличное, Диане следовало или сменить профессию, или сократить расходы, а ни к тому, ни к другому она готова не была.

Выход был найден достаточно быстро – подсказали старшие товарищи и коллеги, выслужившие свое или просто вовремя попавшие в струю. При ее внешних данных стриптиз в наиболее элитных клубах всего мира мог принести куда больше, чем самая дорогостоящая съемка «ню» для издательского дома Хефнера. Конечно, надо было для этого переступить через себя – но с преодолением гордости у Дианы проблем не было.

Быстро смекнув, что географические особенности имеют значение в столь щепетильном вопросе, а именно в той части его, которая касается наибольшего «нереста», наибольшей плотности потребителя, Диана с чемоданчиком под ручку отправилась покорять Бенилюкс. Нидерланды рукоплескали ей спустя месяц, Бельгия – спустя два, Люксембург – спустя три. Учитывая славу здешних мест, всевозможных «улиц красных фонарей» и вообще весьма свободных нравов, можно было понять, что свет ей зажегся как раз зеленый. В мировую порноиндустрию.

Правда, до тех пор она пока не скатывалась – не было особенной необходимости. За стриптиз и впрямь платили по-королевски, особенно, учитывая, что посещали подобные клубы не кто попало, а лица определенного социального страта. Таким образом, через год у Дианы, помимо хорошего капитальца, имелась весьма одиозная и противоречивая слава, которая во многом, идя впереди героя, и возбуждала горячее желание всевозможных продюсеров и импресарио приглашать ее в свои заведения для выступлений.

Одно не давало Диане покоя все это время – Россия.

Ее историческая родина, которая занимает 1/6 часть суши и население в 150 миллионов человек, могла бы стать для нее буквально золотой жилой, Эльдорадо под луной. Такое место – и неосвоенное. Ее подруги, бывавшие там, рассказывали, что стриптиз в тех местах исполняется или малолетками из гоу-гоу или престарелыми сиськастыми тетками, которые, за неимением лучшего, и становятся для неискушенных русских мужчин секс-бомбами и образцами женского изящества и красоты. Сколько же денег проплывает мимо изящной, молодой, красивой Дианы, которая знает и умеет практически все?! Да и вообще – Россия с ее менталитетом есть непаханое поле для заработков!

Дело было за малым, тем более, что язык она знала практически с детства – нужна была красивая легенда, чтобы приехать в Россию. Явиться за длинным рублем, имея за плечами славу королевы мирового стриптиза, — нет, такое не прибавило бы ей популярности среди вновь обретаемого электората. А вот рассказать трогательную сказку о том, что русскую девочку потянуло на родную землю – это вполне соответствовало ее планам и чаяниям.

Сказано – сделано. Даже первые дни работы в Москве приносили баснословную прибыль. Как вдруг – заказ. Приватная вечеринка школьных выпускников. Ей уже доводилось развлекать детей состоятельных людей там, за рубежом, поэтому, видя сумму гонорара, она приняла заказ не раздумывая. Но, чтобы жить в России, идеально знать язык мало – надо знать ментальные особенности. А одной из них является то, что, подвыпив, любой русский, от мала до велика, начинает казаться себе тем же донжуаном и приставать к дамам. А уж когда такая звезда в окружении… Он полез к ней и натолкнулся на отпор. Хочешь большего – плати, а свои амбиции оставь для деревенских девушек. Только пьяному такое говорить – только лишний раз его раззадоривать. Вот и результат… Что уж там было – на самом деле изнасилование, как говорило следствие, или по обоюдному согласию, как говорил обвиняемый, уже никто и не узнает, а вот только гостю вечеринки за посягательство на обаятельную гражданку 8 лет впаяли!

Народ взбунтовался – памятуя ее прошлое, никто не верил в позицию обвинения. Телепередачи, шоу – она сразу оказалась в эпицентре грандиозного скандала, виной которому была пресловутая русская ментальность, которую, приезжая сюда, она не учла.

Как не учла и того, что может здесь влюбиться без памяти. Она вообще никогда в жизни ни в кого не влюблялась, а тем более в парней-моделей, коих перевидала на своем веку косой десяток и от которых ее с души воротило. Однако, как видно, и на старуху бывает проруха. Встретив Николая Третьякова, ослепительного двухметрового блондина с глазами большого ребенка и умом аспиранта, она окончательно потеряла голову и забыла, за чем приехала. Через пару дней после ее приезда они уже не отрывались друг от друга едва ли не 24х7. Ему все вокруг говорили о ее репутации, а он не слушал – чувство было взаимно и очень сильно.

А что до репутации – так часто бывает, что внимание в России приковывают люди, обильно посыпавшие голову пеплом. Ее стали приглашать куда чаще и платить куда больше, да вот только можно ли восстановить опороченную честь?.. Диана думала об этом, но не часто – со времен Натали Гончаровой много воды утекло. Да и любимый ее – тот человек, ради которого отныне бьется ее сердце – ничего не имеет против. Так чего этим заморачиваться?

Сегодня вечером, прокатившись на колесе обозрения и вдоволь налюбовавшись огнями ночной Москвы, влюбленные стояли на крыше одной из строек «Москва-сити» — знакомый сторож часто пускал сюда Николая за договорную плату, когда тому хотелось отдохнуть от людской суеты, окружавшей его по роду деятельности и так сильно утомлявшей. Сегодня они стояли вдвоем на высоте 19 этажа и любовались столицей, обоснованно названной певцом «лучшим городом Земли».

-Сколько городов мира объездил, а такого нигде не видал… Нигде, ни в одном другом месте так не отдыхаю я душой, как здесь…

-Это точно, — согласилась Диана. Она объехала никак не меньше, чем ее возлюбленный, и могла подтвердить его слова фактически. – Теперь я понимаю, почему русских людей, где бы они ни находились, сильно тянет не просто на Родину, но особенно в Москву. И сама благодарна ей за то, что встретила здесь тебя…

Она посмотрела ему в глаза – внимательно и глубоко. От высоты захватывало дух, но эти двое не спешили прижиматься друг к другу, взирая осмысленно и уверенно. Они были типичными образцами подрастающего поколения XXI века – не бросающие слов на ветер, прагматичные, привыкшие полагаться на разум, а не на чувства, не ждущие ничего от жизни, но берущие все от людей. Вместе с тем, ни одного из них нельзя было упрекнуть в неискренности или в недостаточной любви – просто не привыкли они о ней трепаться. С малых лет обеспечивая себя в одной из сложнейших с моральной точки зрения сфер – шоу-бизнесе – они, конечно, рано повзрослели, хотя в душе и оставались детьми. И оттого, наверное, так хорошо знали, что настоящая любовь – это не слова, а дела. Что же до слов – то зачастую куда больше можно сказать одним только взглядом.

-Именно меня? Что же во мне особенного? Чем я лучше или хуже десятков, сотен тысяч моих ровесников, с утра до вечера слоняющихся по Москве?

-Не знаю, лучше ты или хуже, но то, что ты не такой – это факт. Тебе все равно, кто я и что обо мне говорят. Важно для тебя лишь то, что значим мы друг для друга. Что делаю для тебя я, что делаешь для меня ты. И это – единственно правильно… Ну? Теперь твоя очередь!

-Моя очередь делать что? – улыбнулся Николай.

-Говорить, почему именно я стою здесь сейчас рядом с тобой, а не другая…

-Хм… Ну начнем с того, что ты первая представительница слабого пола, кто поднялся сюда со мной. Обычно я всегда бывал здесь один.

-Надо же, какая честь, — она сжала его руку.

-А случилось так потому, что мне и впрямь все равно, что о тебе пишут таблоиды. Держу пари, что большинство моих псевдо-приятелей обо мне не лучшего мнения, так что общественные оценки для меня… кхм… мягко говоря, не существуют. Так чего на них время тратить?.. А вообще – не знаю. Это как сигнал свыше, как укол… Помню, когда был маленьким, спрашивал у отца, насмотревшись слезливых мелодрам, как отличить настоящую любовь от ненастоящей. Так вот, знаешь, что он мне сказал? Что когда я встречу по-настоящему своего человека, свою половинку, я почувствую некий посыл откуда-то. Это будет сродни удара молнии, которая бьет в тебя, и ты сразу понимаешь: вот, это он, тот, кого я искал много-много лет. До тебя так ни разу не было. Именно поэтому ты и здесь…

А потом они отправятся в какой-нибудь модный лаунж. Он не стесняется ее, а напротив, как бывает в состоянии горячечной молодой влюбленности, старается всем продемонстрировать, чтобы подсознательно прихвастнуть. Правда, их пребывание там будет немного омрачено – эта дура с Рублевки, Оксана Пробски, попросит его завтра приехать на пробы в ее агентство, бесцеремонно подойдя к их столику. Но это не беда – они ведь так любят друг друга. Да можно и не ехать, кому эта пафосная старлетка нужна?..

Глава Х.

«…И это все – о нем!»

Слава тебе, безысходная боль!

Умер вчера сероглазый король.

Вечер осенний был душен и ал,

Муж мой, вернувшись, спокойно сказал:

«Знаешь, с охоты его принесли,

Тело у старого дуба нашли.

Жаль королеву. Такой молодой!..

За ночь одну она стала седой».

Трубку свою на камине нашел

И на работу ночную ушел.

Дочку мою я сейчас разбужу,

В серые глазки ее погляжу.

А за окном шелестят тополя:

«Нет на земле твоего короля...»

Анна Ахматова, русская поэтесса, «Сероглазый король»[8]

Жил-был Николка, самодержец всей Руси,

Хотя на морду он не очень был красив,

При нем водились караси,

При нем плодились пороси,

И, в общем, было чем поддать и закусить.

Но в феврале его маненечко того,

И тут всю правду мы узнали про него:

Что он жидовчиков громил,

Что он рабочих не кормил

И что не видел дальше носа своего.

Анатолий Флейтман, советский поэт

Озадачившись новым приказом своего шефа Петра Трататули, Александр Николаевич Третьяков на неделю исчез из Института. Он колесил по всей Москве, посещая один архив за другим, собирая информацию как о романе Николая с Кшесинской (который, вне всякого сомнения, имел место – так говорили не только «Воспоминания» балерины, но и их с цесаревичем дневники), так и вообще о личных качествах последнего царя. Насколько правильно он понял поставленную руководством задачу, она состояла в том, чтобы по максимуму опровергнуть теорию создателей фильма не о самом романе, а о его потенциальной возможности. Ну как опровергать исторические источники? Это можно сделать только косвенно, показав, насколько был примерным и образцовым в жизни сей Святой Угодник и предоставив электорату решать, возможен ли был теоретически роман столь святого человека со столь несвятой барышней, как Матильда Феликсовна. Недаром Трататуля ценил своего заместителя именно за неординарный и творческий подход к делам.

И вот, работая с архивными источниками, начал Александр Николаевич потихоньку складывать портрет Николая Второго. Опустив всем известные его огрехи с Кровавым воскресением и Ходынкой, которые он не мог взять во внимание (иначе вся работа с самого начала псу под хвост), нужно было оценить его как личность – личные качества, личные привычки, личные особенности.

И тут картина складывалась неоднозначная. Так, была у Николая Второго безобидная, на первый взгляд, вредная привычка. Он страшно любил курить, причем предпочитал папиросы набивать египетским табаком. В списке императорских поставщиков с 1895 г. значились два поставщика, подданные Османской империи, специализировавшихся именно на поставках табака для российского императора. Множество фотографий говорят нам о пагубной страсти последнего Государя.

Ну курил и курил, — скажет читатель работы Третьякова. Что в этом такого? А то, что он не просто курил, а на эту прихоть спускал сумасшедшие деньги.

Процессу курения он уделял особое значение, очень уважая различные атрибуты для курения и тратя на них колоссальные деньги, которым вполне можно было отыскать применение в мирной жизни.  Не следует забывать, что причиной всех Революций 1917 года был именно низкий уровень жизни народа, чего никак нельзя было сказать о его правителе.

Например, в «Библиотеке Его Величества» Николая II вплоть до мая 1917 года находился курительный стол. Его инвентарное описание просто поражает: «Крышка стола круглая, полированная, сделанная из золота; по фризу стола награвирован орнамент; между орнаментом награвированы военные атрибуты, украшенные сиянием. На крышке стола укреплены на железных винтах четыре стопки, сделанные из золота, из коих: одна для сигар, одна для папирос, одна для спичек и одна пепельница. Пепельница имеет вкладку круглой формы с ручкою посередине, вкладка сделана также из золота… На туловище стопки для сигар, на верхней кромке, кругом сделан узор из бриллиантов, в которых 12 крупных бриллиантов, между ними сделаны листья из мелких бриллиантов….На стопке для папирос такое же украшение, состоящее из 10 крупных бриллиантов; между ними листья из мелких бриллиантов….На пепельнице такое же украшение, состоящее из 10 крупных бриллиантов; между ними листья из мелких бриллиантов….На спичечнице такое же украшение, состоящее из 6 крупных бриллиантов; между ними листья из мелких бриллиантов. На крышке стола прикреплена на винтах подставочка для зажигания спичек, сделанная также из золота, бока подставочки украшены золотым ажурным узором. Стол на 3 круглых ножках, сделанных из серебра, гладкими трубками….Ножки заканчиваются украшением, сделанным также из золота, рисунок которого – листья чеканной работы, а нижней части – точеные. На кромке стола имеется гравированная надпись: «Rossi. Bijonter. Pera». Стол находится в футляре, сделанном из дерева и обтянутом снаружи бархатом красного цвета, а внутри – атласом красного цвета и украшен мишурным шнуром. Ручки, петли и застежки у футляра сделаны из меди».[9]

Хоть речь идет о парадном описании, в повседневной жизни государя все обстояло ничуть не хуже. Пепельницы, спичечницы, зажигалки и гильотинки для сигар только от лучших ювелиров. Подросшие дочери довольно часто дарили отцу курительные принадлежности, которыми Николай II активно пользовался, и они постоянно находились в его рабочих кабинетах. В 1915-1916 годах Николай, как известно, занимал пост Верховного главнокомандующего, и потому стал более открыт для широкой публики. Именно к этому периоду относится наибольшее количество воспоминаний о том, с какими пафосом и претенциозностью он относился к процедуре курения.

Протопресвитер отец Шавельский вспоминал: «В конце завтрака, как и обеда, государь обращался к гостям: «Не угодно ли закурить?» И сам первый закуривал папиросу, вставив ее в трубку (или в мундштук) в золотой оправе, которую всегда носил в боковом кармане гимнастерки».[10]

Генерал Ю.Н. Данилов напишет в воспоминаниях следующее: «К концу обеда государь вынимал из портсигара папиросу; затем доставал из-за пазухи своей серой походной рубахи пеньковый коленчатого вида мундштук; медленно и методично вставлял в него папиросу; закуривал ее и затем предлагал курить всем. Сигар не курили, так как государь не выносил их запаха. Я никогда не видел, чтобы государь предлагал свои папиросы другим лицам. Он, как большой курильщик, видимо, очень дорожил своим запасом табака, который ему доставлялся из турецких владений в виде подарка от султана. Так как мы были в войне с Турцией, то, очевидно, приходилось быть экономным. «Я очень рад, – говорил, шутя, император Николай, – что новый запас табака был мне привезен в Крым от султана незадолго до начала войны, и, таким образом, я оказался в этом отношении в довольно благоприятных условиях». Период курения после еды был очень длителен и утомителен для не куривших, так как государь не спеша выкуривал за столом не менее двух-трех довольно больших и толстых папирос». [11]

Этот же автор уточняет, что «первую папиросу он курил, жадно втягивая в себя дым, и, докурив до половины, нервными толчками тушил ее… Тотчас закуривал вторую, которую и выкуривал до конца».

Как и всякий человек, больше курить он начинал, когда нервничал (или -  когда было нечего делать). Скажем, после отречения от престола. В денежных документах царя счета за папиросы весной и летом 1917 года начинают встречаться значительно чаще, чем раньше. В феврале 1917 года царь уплатил папиросному магазину «Мусса» 30 руб. за 1200 шт. папирос. Тогда же ему починили мундштук (8 руб.). В апреле 1917 г. в том же магазине куплено 1200 шт. толстых папирос и 1800 шт. папирос тоненьких, всего на 87 руб. В мае бывший император купил себе две новые трубки (4 руб. и 5 руб.). Тогда же на 17 руб. 50 коп. вновь «куплены папиросы для Его Величества». Последний «папиросный счет» относится к сентябрю 1917 года, когда в магазине «Мусса» для царя купили 1460 шт. папирос толстых и 1800 шт. папирос тоненьких на 192 руб. 20 коп.[12] Другими словами, только за 9 месяцев 1917 года Николай Романов выкурил около 8000 папирос, что также влетело государственному бюджету, на обеспечении которого он все еще оставался, в копеечку.

Смолила как паровоз и его августейшая супруга. Судя по воспоминаниям, до 1905 года она не курила, но «во время революции приохотилась к папиросам»[13]. О том, что императрица курила, свидетельствуют и ее денежные счета. Так, в сентябре 1914 года ее Канцелярия оплатила счет табачного магазина фабрики «Стамболи» на 1 руб. 25 коп.[14] Поскольку здоровье Александры Федоровны часто подводило ее, то императрица неоднократно пыталась бросить курить. В одном из писем к мужу в апреле 1915 г. она упоминала, что нездоровье заставило ее попытаться отказаться от курения. В августе 1915 г. она упоминала в письме, что ее «пост состоит в том, что я не курю – я пощусь с самого начала войны и люблю ходить в церковь».[15] Однако отказаться от курения было непросто, и в ноябре она пишет Николаю: «Я себя скверно чувствую, так что даже несколько дней не курила».[16]

Ученому еще с молодости не нравились женщины, которые курили – скверная привычка, демонстрация некоей распущенности в жизни. Феминистские штучки в итоге нарушают свойственный России патриархальный уклад и не ведут ни к чему хорошему. Так зачем же русская императрица стала уподобляться мужчинам и отчего сочла себя вправе этой, чисто мужской, привычке следовать?..

Вообще об этой женщине надо сказать особо. Странности Александры Федоровны никогда не были секретом. Граф С. Ю. Витте, бывший Председателем Совета министров Российской империи (1905—1906) писал, что Николай II: «женился на хорошей женщине, но на женщине совсем ненормальной и забравшей его в руки, что было нетрудно при его безвольности. Таким образом, императрица не только не уравновесила его недостатки, но напротив того в значительной степени их усугубила, и её ненормальность начала отражаться в ненормальности некоторых действий её августейшего супруга. Вследствие такого положения вещей с первых же годов царствования императора Николая II начались шатания то в одну, то в другую сторону и проявления различных авантюр. В общем же направление было не в смысле прогресса, а в сторону регресса; не в сторону начал царствования императора Александра II, а в сторону начал царствования императора Александра III, начал выдвинутых убийством императора Александра II и смутою, от которых император Александр III сам в последние годы начал постепенно отходить».[17]

Камер-юнгфера императрицы М. Ф. Занотти показывала следователю Н.А. Соколову: «С государыней я прожила всю мою жизнь. Я её хорошо знаю, люблю. Мне кажется, что государыня в последнее время была больна… Государыня была больна, как мне кажется, истерией. <…> Может быть, у неё была какая-либо женская болезнь. Что-то такое у неё было в этом отношении. <…> Она была в последние годы нетерпимой к чужому мнению, которое было несогласно с её мнением. Таких мнений, которые были не согласны с её взглядами, она не выносила. Ей было очень неприятно слушать такие мнения… Вообще я скажу, что в последние годы своё „я“ она чувствовала непогрешимым, обязательным для всех. Кто не согласны были с её „я“, должны были удаляться от неё. <…> На все вещи она мало-помалу стала смотреть именно с точки зрения религиозной. Только так она и смотрела на всё: грех или не грех. Она не рассматривала вопроса с точки зрения жизненной, а исключительно с точки зрения религиозной…»[18]

Не был Николай Александрович и трезвенником. 1 января 1886 года семнадцатилетний на тот момент цесаревич Николай сразу после завтрака заказал принести в его комнаты две бутылки вина (шато-лафит и мадеру), 14 бутылок кваса и бутылку пива. Иначе, чем посленовогодним похмельем такой заказ назвать нельзя.

Военные маневры всегда отличались обилием алкоголя, среди которого в большом количестве присутствовала водка. Только опрокинув там несколько рюмочек, среди высшего офицерства заведено было ехать в офицерское собрание, чтобы, как теперь говорят, «шлифануть» все это вином. Подтверждение – все в тех же дневниках Государя. В августе 1904 года он записал в дневнике: «Объехав все столовые нижних чинов и порядочно нагрузившись водкой, доехал до офицерского собрания». Офицерские пирушки государь посещал постоянно и с удовольствием.

Присутствовал алкоголь и в ежедневной трапезе Его Императорского Величества. Так, несмотря на большое количество спиртного за общим столом во время царственных трапез, самому императору наливали португальский портвейн из отдельной бутылки, поставленной к столу специально по его заказу. По непроверенным данным, распробовав крымский красный «Ливадия», он приказал закупки португальского прекратить. Временами уважал он и сливовицу, чей запас также имелся в винных погребах последнего русского императора.

Рассказывали также, что именно Николай Александрович изобрел рецепт закуски под кодовым названием «николашка»: смесью сахарной пудры и мелко молотого кофе посыпался ломтик лимона. Эдакое подавалось к коняьку.

А 31 июля 1890 года он записывает в дневнике: «Вчера выпили 125 бутылок шампанского». В это время он находился в Японии, заканчивался государственный визит. Сколько мог выпить хрупкий и маленький принц Страны Восходящего Солнца? Пусть даже вместе с принцем Георгом? Если рассчитать на троих, то получается свыше 40 бутылок на брата! Лихо, а?!

Ну да, это косвенная иллюстрация.

Куда более ярко Государя как человека характеризует другая его страсть – охота. Конечно, она была свойственна и другим нашим правителям, так что ж их теперь, линчевать посмертно?

Но у его охоты была одна особенность. Приведем слова знаменитого историка Игоря Зимина: «По принятому в Министерстве Двора порядку в конце каждого охотничьего сезона составлялся итоговый список царских охотничьих трофеев. Так, в этом списке у Николая II наряду с традиционными медведями, зубрами, оленями, волками постоянно присутствовали вороны, бродячие кошки и собаки. Причем в огромных количествах. Так, по подсчетам автора, только за шесть лет (1896, 1899, 1900, 1902, 1908, 1911 гг.) царь застрелил 3786 «бродячих» собак, 6176 «бродячих» кошек и 20 547 ворон.[19] Трудно понять, зачем были нужны эти несчастные собаки и кошки царю, где и как он их отстреливал. Не было ли это своеобразным выходом для глубоко скрытой агрессивности внешне кроткого царя?»[20]

Дневники самого Государя говорят о том же. Например, такая запись за 8 мая 1905 года: «Гулял с Дмитрием в последний раз, убил кошку».[21]

Царелюбчики от истории возражают. Согласно их мнениям, Великий Государь руководствовался «Правилами об охоте» Российской Империи, принятыми в феврале 1892 г. Статья 19 этих Правил указывала: «Истреблять хищных зверей и птиц, птенцов их и гнезда, а также убивать на полях и в лесах бродячих кошек и собак дозволяется в течение всего года, всякими способами, кроме отравы. Начальникам губерний и областей предоставляется дозволять употребление отравы для истребления хищных зверей в виде общей меры или выдавать на то разрешения отдельным лицам и обществам охотников».

Тысячи бродячих и бездомных?! Во время прогулок?! Извольте, ну одна, две, десять – но не 500-1000! Угрожали ему бешенством?! Бросались на него?! Или он превентивными мерами отвечал на их потаенное желание отгрызть ему кое-что лишнее?

Далее те же царелюбчички ссылаются на то, что речь шла о диких кошках, а не о домашних. Пусть так. А как понять вот такие записи в дневнике Святого Угодника?

«17.04.1904: Завтракали дома с д. Владимиром и Костей. Сделал хорошую прогулку с Мишей, убил ворону; затем покатались в байдарках. Нашли лед только в одном месте.

19.04.1904: Гулял долго, убил ворону и катался в «Гатчинке».

29.04.1904: Стоял прохладный день. Утром имел только два доклада. После завтрака пошли к молебну в память Оцу! Гулял и катался в «Гатчинке». Убил ворону.

17.05.1904: День стоял ясный, но холодный и ветреный. Имел один морской доклад и принял трех представляющихся. Завтракали: д. Алексей и Сергей, вернувшийся из командировки. Принял еще Танеева, кот. недавно оправился от долгой болезни. Гулял, убил ворону и катался в байдарке.

20.05.1904: Также отличный день. Утром долго погулял. Было два доклада. Катал Аликс в кресле и затем в шлюпке. Дядя Владимир пил с нами чай. Поохотился на ворон до обеда.

25.05.1904: Гулял долго и убил 2-х ворон.

27.05.1904: В 2½ приняли вдвоем уезжающего испанского посла Пио ди Савойя. Долго гулял и убил 2-х ворон.

02.06.1904: Прохладный ясный день. После доклада имел небольшой прием. Завтракали одни. Принял Куломзина. Катал Аликс в парке; Татьяна гуляла с нами. Убил 2-х ворон.

04.06.1904: Катал Аликс в кресле и шлюпке. Дядя Владимир пил у нас чай. Много читал. Ездил на велосипеде и убил 2-х ворон; вчера одну.

05.06.1904: Ездил на велосипеде и убил 2-х ворон.

06.10.1904: Долго гулял, убил три вороны.

10.10.1904: День стоял тихий, серый, но хороший. Поехали к обедне и завтракали одни. Гуляли вдвоем, затем Аликс вернулась домой, а я продолжал прогулку и убил пять ворон.

08.11.1904: После утренней прогулки принял три доклада. Завтракали: д. Алексей и Соловой (деж.). Гулял и убил ворону.

25.01.1905: Была оттепель при ясной погоде. Сахаров не приехал к докладу, поэтому успел хорошо погулять до 12 час. Завтракали: M-elle de l'Escaille и граф. Гейден. Погулял еще и убил трех ворон.

27.01.1905: После доклада Будберга принял Муравьева, назначенного послом в Италию. Погулял до завтрака. В 2½ принял гр. Льва Толстого — сына. Гулял и убил ворону.

19.02.1905: Имел три обычные доклада. Завтракали: т. Мари, Ксения, Ольга, Сандро и Петя. Гулял и убил 4 вороны.

17.03.1905: Утро было довольно свободное, только два доклада. Завтракали одни с детьми. Гулял, убил двух ворон.

28.05.1905: Ясный и свежий день. Утром явился Алек из-за границы. Завтракал Фредерикс. В 2½ поехали на освящение только что выстроенного здания школы нянь. После молебна осмотрели все помещения сверху донизу. Очень уютно, практично и никакой роскоши. Заведует школой Раухфус, а строил наш архитектор Данини. Присутствовало довольно много дам. Вернулись после 4-х и погуляли. После чая принял Горемыкина и Ламздорфа. Ездил на велосипеде и убил 2 ворон.

29.05.1905: Рождение Татьяны; ей минуло 8 лет. Поехали к обедне и завтракали со всеми. Гуляли, ездил в байдарке. Погода была теплая. Много читал. Убил ворону».

Вороны-то ему чем не угодили, спрашивается? Причем заметить следует, что речь идет не об охоте, а именно о повседневной жизни.

Особо следует сказать о половой жизни Наследника, в которой также не прослеживается особой чистоты.

Было известно, что, помимо Кшесинской, была у него и воздыхательница за рубежом. Так, во время своего восточного турне в 1891 году он познакомился и стал близко общаться с японкой Моорокой Омацу. Её портрет в виде куклы в натуральную величину был преподнесен Николаю перед его отплытием из Японии знаменитым мастером по имени Кавасима Дзимбэй II, который действовал по поручению императора Мэйдзи.[22] кукла является произведением мануфактуры Кавашима Оримоно. Считается, что этот подарок был изготовлен мастером по инициативе императора Японии после инцидента в Оцу. Но поскольку содержание его было чересчур неофициального свойства, было решено, что куклу подарит Дзимбэй, на чей мануфактуре была выткана одежда для куклы. По возвращении цесаревича была передана в кунсткамеру, где хранится и поныне (№ 312-98).

Конечно, прямых доказательств наличия между ними сексуальных отношений нет, но учитывая ее род деятельности (куртизанка в Нагасаки[23]), какие-либо благостные предположения строить не стоит. Косвенное подтверждение этих слов – в воспоминаниях двоюродного брата Государя, великого князя Александра Михайловича (Сандро), близкого друга Кшесинской:

«В то время одна вдова, — японка по имени Омати — она содержала очень хороший ресторан в деревне Инасса вблизи Нагасаки. На нее русские моряки смотрели как на приемную мать русского военного флота. Она держала русских поваров, свободно говорила по-русски, играла, на пианино и на гитаре русские песни, угощала нас крутыми яйцами с зеленым луком и свежей икрой, и вообще ей удалось создать в ее заведении атмосферу типичного русского ресторана, который с успехом мог бы занять место где-нибудь на окраинах Москвы..

Но кроме кулинарии и развлечений, она знакомила русских офицеров с их будущими японскими «женами». За эту услугу она не требовала никакого вознаграждения, делая это по доброте сердца. Она полагала, что должна сделать все от нее зависящее, чтобы мы привезли в Россию добрые воспоминания о японском гостеприимстве. Офицеры «Вестника» дали в ее ресторане обед в нашу честь в присутствии своих «жен», а те, в свою очередь, привели с собою приятельниц, еще свободных от брачных уз.

Омати-сан превзошла по этому случаю самое себя, и мы, впервые за долгое время, ели у нее превосходный русский обед. Бутылки водки, украшенные этикетами с двуглавым орлом, неизбежные пирожки, настоящий борщ, синие коробки со свежей икрой, поставленные в ледяные глыбы, огромная осетрина по середине стола, русская музыка в исполнении хозяйки и гостей — все это создавало такую обстановку, что нам с трудом верилось, что мы в Японии.

Мы с любопытством наблюдали за тем, как держали себя игрушечные японочки. Они все время смялись, принимали участие в нашем пении, но почти ничего не пили. Он представляли собою странную смесь нежности с невероятной рассудочностью. Их сородичи не только не подвергали их остракизму за их связи с иностранцами, но считали их образ жизни одною из форм общественной деятельности, открытою для их пола.

Впоследствии они намеревались выйти замуж за японцев, иметь детей и вести самый буржуазный образ жизни. Пока же он были готовы разделить общество веселых иностранных офицеров, конечно, только при условии, чтобы с ними хорошо и с должным уважением обходились.

Всякая попытка зависти флирт с «женой» какого-нибудь офицера была бы признана нарушением существующих обычаев. Их определенное миpocoзеpцание не носило никаких следов западноевропейского мышления; как все обитатели востока, они проповедовали моральную непорочность и духовную верность, которая в их глазах ценилась гораздо выше физической невинности. Почти никто из европейских или же американских писателей не сумел истолковать эту черту японского рационализма.

Разбитое сердце «мадам Баттерфляй» вызвало взрыв хохота в Империи Восходящего Солнца, потому что ни одна из носительниц кимоно не была настолько глупа, чтобы предполагать, что она могла бы остаться с «мужем» до гробовой доски. Обычно «брачный контракт» заключался с японками на срок от одного до трех лет, в зависимости от того, сколько времени находилось военное судно в водах. Японии. К моменту истечения срока подобного контракта, появлялся новый офицер, или же, если предыдущей «муж» был в достаточной мере щедр и его «жена» могла, сэкономить достаточную сумму денег, то она возвращалась обратно в свою семью.

Я часто навещал семьи моих «женатых» друзей, и мое положение холостяка становилось прямо неудобным. «Жены» не могли понять, почему этот молодой «самурай» — им объяснили, что «самурай» означало по-русски «Великий Князь», — проводит вечера у чужого очага вместо того, чтобы создать свой собственный уютный дом. И, когда я снимал при входе в их картонные домики, обувь, чтобы не запачкать на диво вычищенных полов, и входил в одних носках в гостиную, недоверчивая улыбка на ярко накрашенных губах хозяйки встречала меня. По всей вероятности, этот удивительно высокий самурай хотел попытать верность японских «жен». Или же, быть может, он был слишком скуп, чтобы содержать «жену»! — читалось в их глазах.

Я решил «жениться». Эта новость вызвала, сенсацию в деревне Инасса, и были объявлены «смотрины» девицам и дамам, которые желали бы занять роль домоправительницы русского великого «самурая».

Смотрины были назначены на определенный день. Напрасно я старался избежать излишней пышности. Однако, мои друзья всецело поддержали желание г-жи Омати-сан дать возможность каждой девушке, которая подходила бы к намеченной роли, принять участие в конкурсе.

После смотрин должен был состояться торжественный свадебный обед всем офицерам с шести военных кораблей, стоявших в Нагасаки.

Выбор моей будущей «жены» представлял большие трудности. Все они оказались одинаковыми. Все они были улыбающиеся, обмахивающиеся веерами куклы которые с непередаваемой грацией держали, чашечки с чаем. На наше приглашение их явилось не менее шестидесяти. Даже самые бывалые офицеры среди нас, встали в тупик пред таким изобилием изящества. Я не мог смотреть спокойно на взволнованное лицо Эбелинга, но мой смех был бы неправильно истолкован «невестами». В конце концов, мое предпочтение к синему цвету разрешило мои сомнения; я остановил свой выбор на девушке, одетой в кимоно сапфирового цвета, вышитое белыми цветами.

Haконец, у меня завелся свой собственный дом, правда очень скромный по размерам и убранству. Однако, командир «Рынды» строго следил за тем, чтобы мы, молодежь, не слишком разленились, и заставлял нас заниматься ежедневно до шести часов вечера. Но в половине седьмого я уже был «дома» за обеденным столом в обществе миниатюрного существа.

Веселость характера этой японочки была поразительна. Она никогда не хмурилась, не сердилась и всем была довольна. Мне нравилось, когда она была одета в кимоно различных цветов, и я постоянно приносил ей новые куски шелка. При виде каждого нового подарка, японочка выскакивала, как сумасшедшая, на, улицу и созывала наших соседей, чтобы показать им обновку. Уговорить ее делать меньше шума — было бы напрасным трудом; она очень гордилась великодушием своего «самурая».

Она попробовала сшить кимоно и для меня, но, моя высокая фигура, закутанная в это японское одеяние, дала ей повод к новым восклицаниям и восторгам. Я поощрял ее любовь принимать моих друзей и не уставал любоваться, с каким серьезным достоинством эта кукла разыгрывала роль гостеприимной хозяйки. По праздникам мы нанимали рикшу, ездили осматривать рисовые плантации и старинные храмы, и обычно заканчивали вечер в японском ресторане, где ей оказывалось неизменно глубокое уважение. Русские офицеры называли ее в шутку «нашей великой княгиней» — причем туземцы принимали этот титул всерьез. Почтенные японцы останавливали меня на улиц и интересовались, не было ли у меня каких-либо претензий в отношении моей «жены». Мне казалось, что вся деревня смотрела на мой «брак», как на известного рода политический успех.

Так как мне предстояло, остаться в Нагасаки около двух лет, я решил изучить японский язык. Блестящее будущее Японии не вызывало во мне никаких сомнений, а потому я считал весьма полезным, чтобы хоть один из членов Императорской Фамилии говорил бы на языке страны Восходящего Солнца. Моя «жена» предложила мне быть моей преподавательницей, и через некоторое время, несмотря на трудности японской грамматики, я научился стольким фразам, что мог поддерживать разговор на простые темы».[24]

Эта выдержка наиболее ярко иллюстрирует отношения высокопоставленных (и не очень) русских военных с японками. В этой связи уместно будет думать, что данью традиции стала и «восточная любовь» Государя Императора, Моорока Омацу.

Были у августейшего монарха и внебрачные дети.

Так, семейное предание рода Победоносцевых (последний обер-прокурор Синода и мракобес был любимцем и учителем Государя) гласит, что своих детей у Константина Петровича не было (то же говорят официальные источники). Посему, когда умер его брат Дмитрий, официально оформил усыновление племянника Николая. Николай Дмитриевич всю жизнь относился к дяде, как к родному отцу. Он пережил Константина Петровича всего на девять лет и умер в 1916 году. Как-то раз в 1897 году в огромный особняк  Победоносцевых  в Петербурге принесли сверток с грудным младенцем — Марфенькой. Константин Петрович в церковной книге записал дитя как собственную дочь. И получилось, что в четвертом поколении  Победоносцевых  — двое отпрысков. Хотя разница в возрасте у них огромна: Николай к тому времени уже годился  Марфе  в дедушки, а по документам они значились братом и сестрой.

И только накануне смерти Константин Петрович сознался Николаю Дмитриевичу, что удочерил внебрачную дочь Николая Второго.[25] Не думается, чтобы столь приближенному лицу Николай Александрович врал.

Но это – еще не венец его «творчества».

Так, петербургские художники и исследователи Наталья и Владимир Евсевьевы в советское время больше 10 лет прожили в эмиграции. Именно оттуда они привезли сенсационную версию о том, что за царскими замашками и поэтическим успехом молодой Анны Ахматовой стоял не кто иной, как последний русский император Николай II.

— Какое-то время нам пришлось жить в Провансе в эмигрантской среде, — рассказали Евсевьевы. — Там нас познакомили со старыми русскими «белыми», сбежавшими от революции за границу. Эти люди много поведали об обстановке в петербургском светском обществе начала XX века. В частности, они рассказали нам, что Ахматова в 1910-е годы была тайной фавориткой Николая II. Поначалу мы, признаться, не придали этому значения. Но потом обнаружили еще одно свидетельство — в воспоминаниях сверстника Ахматовой, художника Юрия Анненкова, которые вышли в Париже под названием «Повесть о пустяках»: «Вся литературная публика в те годы судачила о романе Николая II и Ахматовой», — писал Анненков!

И место их встреч также открылось вниманию исследователей без особого труда. Ахматова жила в Безымянном переулке Царского села. Окна ее дома выходили на резиденцию царской семьи — Александровский дворец. Между прочим, царская резиденция тогда была открыта для всех желающих, так что Ахматова запросто могла познакомиться с императором во время прогулки! Сейчас это звучит невероятно, но в то время руководители страны были гораздо ближе к народу: например, известно, что Сергей Есенин во время Первой мировой войны работал в военном госпитале бок о бок с императрицей Александрой и царскими дочерьми.

Интересно, что Ахматова, категорически протестуя против мифа о своей близости с Александром Блоком, слухи о романе с императором никогда не опровергала. Более того, в ахматовских стихах можно найти массу подтверждений этой связи! Например, в ее первом сборнике «Вечер», который вышел в 1912 году (Ахматова в то время уже была замужем за Гумилевым!), очень часто встречается образ «сероглазого» венценосного любовника, счастье с которым по какой-то роковой причине невозможно. Одно из стихотворений так и называется — «Сероглазый король» (1910). Интересно, что самой запоминающейся чертой внешности Николая II, по воспоминаниям зарубежных дипломатов, были именно «серые лучистые глаза»!

— Мы обнаружили стихотворение, абсолютно точно посвященное Николаю II, — утверждают Евсевьевы. — Оно датировано 1913-м годом и называется «Смятение»: «Было душно от жгучего света, А взгляды его — как лучи. Я только вздрогнула: этот Может меня приручить». Там же есть строки: «И загадочных древних ликов На меня поглядели очи…» Кто еще, кроме императора, в то время мог похвастаться «загадочным древним ликом»?

В свете этого рассказа поражавший многих и казавшийся совершенно необъяснимым с точки зрения литературы и литературоведения успех дореволюционных книг Ахматовой — «Вечер» и «Четки» —становится понятным: сборники вышли в 1912 и 1914 годах, когда, если верить Евсевьевым, ее отношения с Николаем II были в самом разгаре. Кто бы осмелился раскритиковать творчество императорской фаворитки! Показательно, что после падения царской власти разговоры о ее романе с царем в аристократических кругах сразу стихли. Одновременно поэтесса утратила благосклонность критиков: ее третий сборник «Белая стая», опубликованный в сентябре 1917 года, остался без внимания. Позже Ахматова выпустила еще две книги, но и они ждали своего часа почти полвека.

Жизнь с супругом – известным поэтом Николаем Гумилевым – у Анны Ахматовой (Горенко) сразу не сложилась. Они поженились в 1910 году, причем перед свадьбой поэтесса писала своему царскосельскому другу Сергею фон Штейну: «Я выхожу замуж за друга моей юности Николая Степановича Гумилева. Он любит меня уже 3 года, и я верю, что моя судьба — быть его женой. Люблю ли его, я не знаю…»

Об их семейной жизни Ахматова вспоминала с сарказмом: «Николай Степанович всегда был холост. Я не представляю себе его женатым, — говорила она. — Скоро после рождения Левы (1912 год) мы молча дали друг другу полную свободу и перестали интересоваться интимной стороной жизни друг друга».

В 1918 году Гумилев и Ахматова официально развелись.

Но тут важно вспомнить и сказать о великом сыне Ахматовой и Гумилева, слава и известность которого далеко затмили родительские показатели – великом ученом Льве Николаевиче Гумилеве. Судя по всему, Николаю Гумилеву сын был глубоко безразличен: по воспоминаниям Ахматовой, сразу после ее родов муж принялся демонстративно крутить романы на стороне. А Эмма Герштейн — одна из самых авторитетных советских литературоведов и современница поэтессы — в книге «Из записок об Анне Ахматовой» писала: «Она ненавидела свое стихотворение «Сероглазый король» — потому что ее ребенок был от Короля, а не от мужа». На каком основании Герштейн сделала такое заявление, неизвестно, но литературоведы такого уровня не позволяют себе беспочвенных высказываний. И, если верить Евсевьевым и Анненкову, выходит, что Лев Гумилев был… внебрачным сыном Николая II![26]

Все это, с чем крупный знаток российской истории Третьяков, столкнулся в архивах, начисто выбило почву из-под и без того слабого утверждения о том, что между Николаем и Кшесинской ничего не могло быть. Уверившись в морально-нравственной нечистоте Государя, ученый отказался выполнять требование Трататули. Представляя себе, насколько скверной окажутся физиономия и реакция начальника на открытие, ученый в угнетенном состоянии духа вышел затемно из Госархива и поплелся домой.

Глава XI.

«Бог есть свет, и в Нем нет никакой тьмы»

Если бы человек знал, что Господь приготовил ему в Царствии Небесном, он готов был бы всю жизнь просидеть в яме с червями.

Святой Серафим Саровский

Москва, наши дни

-И что это такое? – Трататуля потрясал перед Третьяковым папкой с докладом, который его, мягко говоря, не воодушевил.

-Это ответ на запрос депутата. Отношения могли быть во многом благодаря моральной неустойчивости Николая Александровича. Он был не воздержан, как любой царь – ну о какой святости тут можно вообще говорить?

-Да ты с ума сошел?! – Трататуля вскочил с места и снова, как и прошлый раз, заходил по кабинету. – Сколько тебе можно повторять, что не этого, далеко не этого ждет от нас народ и руководство нашей страны?

-А тебе сколько можно повторять, что кроить историю – это преступление по отношению к тому же народу. Ты же сам ученый и прекрасно помнишь, чем кончали Волкогоновы и прочие, кто принимал на себя эту неблагодарную миссию!

-Ты себя с Волкогоновым рядом не ставь!

-Верно, не буду. Он же – типичный перевертыш, сначала Советской власти пятки лизал, а потом ее же поносил. Я лучше кого-нибудь другого туда поставлю!

-И намеки эти свои грязные брось! Я еще пока здесь директор, и все будет так, как я скажу. Народ и партия требуют от нас проявления патриотизма, и мы его проявим, чего бы нам это ни стоило. Даже если придется солгать – знаешь, иногда это не грешно. Про ложь во спасение слышал что-нибудь?

Третьяков презрительно и снисходительно посмотрел на шефа как бы сверху вниз:

-Бога ради, только без меня.

-Ты так со мной не разговаривай, Алексашка. У меня длинные руки. И давай не балуйся, а пиши, что тебе сказано.

-Нет уж, мин херц, кого-нибудь другого на сию неблагодарную роль подыщи…

-Дурак, да ты пойми, что за счет этой, плевой для тебя, работы, ты сможешь наконец зажить как человек. Тебя на улицах узнавать будут, говорить о тебе, уважать начнут. Сын тебя уважать будет…

-Сын меня и так уважает. И, должен сказать, за правду больше, чем за что бы то ни было.

-Ну жена вернется…

-Да нужна она мне…

-Ну новую найдешь!

-А потом?

-Что-потом?

-Ну потом, когда все это вскроется, кажущееся благополучие вновь превратится в тыкву, запряженную крысами? Как потом на старости лет внукам в глаза смотреть буду?

-Спокойнее, чем многие твои ровесники, уж поверь. Потому что ты выполнишь свою функцию историка. А, если ты думаешь, что другие не врали, то глубоко ошибаешься – все твои идеалы, и Карамзин, и Соловьев, и Тарле, и многие другие привирали в угоду партии, оставляя для нас в веках нетронутым главное – то, что и образует наши духовные скрепки…

Трататуля поднял глаза к небу и заговорил как блаженный. Третьякова это больше всего раздражало в поведении шефа.

-Ой, прекрати, умоляю тебя.

-Ладно, давай сделаем так. Ты иди и еще раз не спеша подумай. Возьми отпуск, отдохни недельку. А через недельку приходи. И решим все вопросы. Идет?

Третьяков, ничего не ответив, вышел из кабинета, а после и из здания НИИ истории и социологии. Постояв недолго на улице и покурив, он решил отправиться в близлежащую небольшую церквушку – не отличаясь особой религиозностью, время от времени он заходил туда, поддерживая короткое знакомство с настоятелем, отцом Мелентием. Тот поддерживал его в трудных ситуациях, помогал советом и словом. Расходились всегда на одном и том же – Третьяков давал обещание стать прихожанином и чаще посещать святые места, но никогда его не держал. Потому что знал – как настоящий священнослужитель, отец Мелентий не будет держать за это на него зла. Что-то внутри подсказало ученому, что сейчас самое время посетить приход.

-Здравствуйте, святой отец, я посоветоваться пришел…

-И, наверное, по важному вопросу – по другому-то тебя в церковь и на аркане не затянешь.

-Вы, как всегда, правы, — улыбнулся Третьяков. – Про фильм «Матильда» слышали что-нибудь?

-О, Господи. Все только об этом и говорят. Ну посмотрел я трейлер, и, как ни странно, не могу сказать ничего плохого. Как и ничего хорошего – о фильме не судят по трейлеру. Он, кажется, только через неделю начинается?

-Да. Я пришел узнать ваше мнение по этому поводу.

-По какому именно?

-По поводу той истерии, что раздули вокруг фильма участники движения РПЦ – царелюбчики так называемые. Вы-то про них наверняка в курсе, ваше же ведомство…

-Кто? Царелюбчики?.. О, Господи, твоя воля, — грустно улыбнувшись, вздохнул отец Мелентий. – Ну где это они в Библии читали, чтобы Господь наш призывал себе сотоварищей? Бог един и существует в трех лиц: Бог-Отец, Бог-Сын и Святой Дух. Никто из мирян, причисленных к лику святых, никогда Его нишу занимать не может. А они что делают? Превозносят обычного, если можно так выразиться, страстотерпца, до Божьих высот. Ставят его мнимые интересы (мнимые, он ведь давно умер и ни в каком почитании не нуждается) выше интересов Божьих. А в чем последние состоят? Чему учит настоящая вера? Любить и прощать. Проявлять терпение и смирение, милосердие и доброту даже к тем, кто пытается этой вере навредить. «Мне отмщение и Аз воздам», сказано Господом. Он воздаст, но никто из людей, какими бы святыми и правильными они себе ни казались. Конечно, все святое нуждается в защите. Но в защите какой? От кого? От самого себя, в первую очередь. Святость мощей не в них самих, а в тех чувствах и ассоциациях, что пробуждают они у по-настоящему верующего человека. Если, созерцая их и думая о них, дотрагиваясь до них рукой или иным способом причащаясь им, хочет человек творить добро и нести его людям, не требуя ничего взамен, то именно это и есть та самая святость. С другой стороны, если они пробуждают в тебе лишь желание убивать, жечь кинотеатры и что-то воспрещать, включая демократические права и свободы, им же, Господом, нашему многострадальному народу дарованные за века безмолвия и терпения, то одно из двух: или мощи не такие уж и святые или ты веришь не по-настоящему. Не оттого царь святым признан, что праведную жизнь вел – покажите мне, историки, такого царя, чья жизнь бы отличалась святостью и смирением, когда вкруг него, человека на особом положении, искушений и страстей куда больше, чем вкруг человека обычного. А оттого, что претерпел смерть жестокую и неправую, от рук палачей, исполнявших не закон и не предписание свыше, а угождавших своей жестокой воле и безнравственности. А что касается искусства… Мало ли фильмов в советские времена было снято, что очерняют царя, причем открыто? Так что ж, всех этих режиссеров теперь эксгумировать и по кускам растащить? Не в том дело, что в фильме показывается, а, как и со святостью – как ты на это реагируешь. Бог он внутри нас. И еще – Бог есть свет, и в Нем нет никакой тьмы.[27] Если на простую сцену совокупления, пусть греховного, но свойственного человека, реагирует зритель как бык на красную тряпку, то дело тут вовсе не в режиссере и не в авторе сценария, а в зрителе…

-Каждый судит в меру своей испорченности?

-Истинно так, сын мой, истинно так. А еще сказано – «Не сотвори себе кумира». Грех совершают эти люди и по отношению к себе, и по отношению к тому, кого восхваляют, восславляют они, на недосягаемую высоту возносят. Святой Угодник при жизни церковь посещал и старался следовать ее канонам и уж никогда не стал бы кланяться мощам предка своего, почитая его наравне с Богом. Сам Серафим Саровский, чья богоугодная и праведная жизнь достойна легенд и хрестоматий, не считал себя святым и идолопоклонство отрицал. Знаешь ли, почему? Да потому, что, как только наравне с Господом появляется у людей столь же ревностно любимый святой сие означает многобожие, первый признак язычества, которое наш настоятель, Алексий Второй почитал хуже фашизма, поскольку порождает почву оно для национализма и шовинизма, а они Богу противны, поскольку Он проповедует добро ко всем без исключения – к чужой нации и к своей, к черному цвету кожи и к белому, к женщине и к мужчине.

-В чем же тогда роль святых и святого Николая, в том числе, для церкви и ее учения?

-Жития святых есть поучения для нас всех. А в поучении, как тебе известно, не только то отражается, как надобно себя вести, но и как не следует никогда. Житие святого Николая,[28] если ты его читал, посвящено в основном не тому, как он жил и каких правил придерживался, а тому, как был убит – жестоко и вероломно, теми же, кто вчера ему подчинялся и к руке прикладывался. А за что, спрашивается? Нарушил ли он канон церковный, закон божеский или людской? Нет. А значит, невинно убиенным является и он, и вся его семья. Главный урок в том и состоит, что без вины лишать жизни никого нельзя, а главное мерило вины – Господь Бог. Ни один человек, пусть самый святой, не может на себя Его дело брать, ибо сие – только промысел Божий. И еще. Нельзя житие святого Николая отрывать от житий других святых, которые всем своим образом являли примеры святости и уважения к библейским заповедям. Иначе, как я уже говорил, когда одного почитаешь выше остальных, когда в угоду одному забываешь о других, грош тебе цена как христианину; ты – язычник… Как ты полагаешь, отчего Бог допустил много религий на свете?

-Не знаю.

-А для того, чтобы люди научились по-настоящему любить ближнего и уважать. Потому разделил Он их по цвету кожи, по языкам, по народностям и верованиям, что только так человек может по-настоящему прочувствовать, в чем смысл веры и что такое быть верующим. Легко любить себе подобного. А ты возлюби того, кто не похож на тебя. И не надо бросаться ему на шею, обнимать и неистово лобызать. Достаточно проявить терпение – это и есть высшая степень любви, когда ты, даже полагая, что человек заблуждается, позволяешь ему заблуждаться, проявляя терпение и моля Господа наставить его на путь истины. Не сам наставляешь, а просишь Всемогущего. Не принимаешь на себя права суда и печалования, а тому отдаешь, кому оно принадлежит по закону, ведь недаром говорил святой Серафим Саровский: «Молчание приближает человека к Богу». Вот только в этом и кроется то самое пресловутое испытание веры, о котором вечно спорят философы и богословы. И только тот, кто его прошел, есть верующий в душе. А эти твои «царелюбчики», Господи, прости, и рядом с верой истинной не стоят, ибо в основе своей злы и нетерпимы. И сами воздают, но забывают, что и им будет воздано.

-Они прикрываются-то ведь святым именем…

Отец Мелентий не дал ему договорить:

-Правильно. Ибо сказано: «…сам сатана принимает вид Ангела света, а потому не великое дело, если и служители его принимают вид служителей правды; но конец их будет по делам их».[29] А еще сказано (правда, в поговорке, но все же): «Бог строит церковь, а черт пристраивает часовню». Так часто бывает, что именно за святыми словами и мощами прячется дьявол. А чтобы отличить зерна от плевел, как уже было сказано, надо научиться терпеть и прощать. Ибо не в церквях и не в службах вера, не в картинках и в хоругвях, но в делах богоугодных – в пожертвовании, в доброте, в искренности, нестяжательстве.

-Говорите прямо как Лев Толстой. Помните, чем он кончил?

-Чем? Сановники, что исповедовали нестяжательство, но в золото с головы до ног облачались, его от церкви отлучили? И от этого разве стало меньше Господа в нем самом? В душе его? Не думаю, ведь как был великий смысл в его ранних произведениях, так сохранился он и после 1901 года в трудах его.

-А как насчет исполнителя главной роли? Ведь, говорят, он снимался в порнографии?

-Не в том дело, где ты вчера был и где снимался, но в том, где снимаешься и что думаешь теперь. Ты посмотри кадры трейлера – с какой любовью артист выписывает образ Государя, какие эмоции проживает в этой роли? Разве так играют, когда хотят изгадить? Это логика ложная. Типичнейший пример софизма. Вот возьмем хотя бы замечательный фильм советского режиссера Михаила Ромма «Корабли штурмуют бастионы». Фильм 1953 года, я только родился и до семинарии еще не дошел, был простым мирянином, школьником. Разве можно было сказать, что абсолютный ярый атеист Иван Переверзев, замечательный советский актер, плохо играл Федора Ушакова? Никогда. В то же время советские власти знали и о его церковной привязанности, и о часовне, построенной над его могилой. А теперь, когда его канонизировали, что же, пленки фильма уничтожить? Конечно, нет. Одно могу сказать тебе точно – как говорил Гейне, «в стране, где жгут книги, скоро будут жечь людей». Если начали сжигать кинотеатры, ведут речь о сожжении копий фильма, то и до крематориев для живых недалеко. Церковь истинная никогда этого не одобряла, и потому не одобряет и подобных выпадов против фильма. А что до мнений чиновников в рясах – сам ведь знаешь, кому война, а кому – мать родна. Многие стремятся возвыситься на волне народного безумия, так всегда было. Не уподобляйся, рядом не стой- вот и весь мой тебе совет, если, конечно, он тебе нужен.

-А как же вы?

-А что я?

-Почему не выступите с проповедью, почему не отговорите заблудших?

-Заблудших? Эка, куда хватил. Они не заблудшие, нет. Они все понимают, но делают сознательно. Ибо сказано: «Ибо будет время, когда здравого учения принимать не будут, но по своим прихотям будут избирать себе учителей, которые льстили бы слуху; и от истины отвратят слух и обратятся к басням».[30] А апостол Павел говорил: «Испытывайте, что благоугодно Богу. И не участвуйте в бесплодных делах тьмы»[31]. Так что каждому свое. Я не ритор, я священник. Встать с ними рядом или в оппозицию – все одно, значит, войти во тьму, принять их правила и играть по ним. А уж ко тьме и впрямь не желаю иметь никакого отношения, ибо верю в то, что во мне есть Бог, а в Нем нет никакой тьмы.

Екатеринбург, неделю спустя

С утра лил дождь. Надвигающаяся зима надвигалась очень медленно – и потому время от времени уступала свои права осени, которая не до конца покинула уже обледеневший без снега, обдуваемый всеми ветрами город. Проносясь над городом плотным полотном туч, дождь холодными косыми струями смывал с земли раннюю наледь и тонкий слой инея, ставшие первыми предвестниками зимы и, кажется, последними. За один такой слякотный день город вымерзал насквозь, и уже не верилось, что скоро его укутают непролазные уральские снега.

В такую погоду согреваться лучше всего было в кафешках или в кино, где как раз начали крутить пресловутую «Матильду». Принимая во внимание выходной, многие так и поступили. Сеансы ведь шли весь день, что было крайне удобно – в какой бы части города ты ни находился, ты мог попасть в любой кинозал и насладиться премьерой. И народ этой удачей воспользовался.

Несколько человек сидели за столиком в кино-кафе возле самой кассы киномакса и недовольно взирали на огромную очередь за билетами на сеанс, который должен был начаться с минуты на минуту.

-Смотри, сколько собралось, — пробубнил один из молодых людей.

-Тебе жалко, что ли? – хохотнул второй.

-Противно. А тебе нет?

-А мне нет. Если бы они не собрались, чего бы мы с тобой делали?

-В доту бы спокойненько по домам играли, — бросил третий. Судя по опухшему лицу, ему подъем в этот день дался наиболее тяжко. – Я бы еще и пивка вмазал.

-Что тебе мешает? Сейчас сделаем дело и пей на здоровье.

-Да, скорей бы они все зашли, глаза мозолят, — все еще недовольно ворчал первый.

К столику подошла девушка. Она молча посмотрела на часы. То же самое сделали остальные, сидевшие за столом. Она кивнула: пора. Как по команде вся группа встала и направилась к выходу из киномакса. Основная же часть собравшегося здесь сегодня населения рванула ко входу в зал, тоже предварительно взглянув на циферблаты – сеанс начался.

Выйдя на парковку, группа молодых людей направилась к стоявшему здесь пикапу черного цвета. При их приближении купейная дверь пикапа открылась и оттуда высунулась рука в перчатке. Она стала передавать ребятам канистры с бензином – запах выдавал содержимое, наверное, за километр. Дождь усилился, ребята надвинули капюшоны – таким образом, лиц их нельзя было различить даже при непосредственной близости и при большом желании. Следом рука стала передавать каждому по мотку каната – такого, какой используют как спортивный снаряд.

Получив грузы, группа рассредоточилась по стоянке. Машины стояли здесь примыкающими друг к другу рядами, между которыми было приличное расстояние – так, если бы горела одна машина, то легко загорелась бы и вторая, стоящая к ней нос к носу, но пламя вряд ли бы добралось до соседнего ряда. Это учли злоумышленники, встав через ряд друг от друга. По команде девушки, вставшей у въезда на парковку спиной к стеклу, за которым все равно никого не было (но нужно было подстраховать, чтобы сторож, при его наличии, не стал свидетелем), ребята опустили свои канаты в канистры через специально проделанные в них отверстия. Минуту спустя достали их и стали обвязывать машины, продевая канаты через колесные оси – тем самым машины, стоявшие друг к другу лицом, оказались как бы связаны по осям. Концы канатов остались свободно лежать у въезда на парковку.

Из пикапа вышел человек в костюме Микки-Мауса. В руках он держал сигнальные ракеты, которые, пританцовывая, чтобы не прилечь к себе внимания, пронес вдоль въезда, привязывая к ним свободные концы канатов. Дойдя до конца, он кивнул девушке у сторожки. Она повернулась лицом к стеклу и прилепила что-то с наружной стороны. Никто не вышел. Это был знак. Она кивнула Микки-Маусу и бегом бросилась бежать к пикапу. Все ребята уже сидели там, мотор был заведен. Человек в костюме мышки обнажил огонь зажигалки и пробежался по обратному пути – вскоре все ракеты призывно заполыхали, разбрасывая вокруг себя потоки искр, а секунду спустя взмыли вверх, увлекая за собой канаты, которые тоже успели загореться. Высоко взлететь ракеты не могли – под тяжестью автомобилей их влекло вниз, но канаты они натянули здорово – так, что несколько машин перед взрывом перевернулись.

Словно светопреставление случилось на парковке киномакса в этот вечер! На глазах ребят из пикапа машины одна за другой становились на попа, переворачивались или просто колыхались, увлекаемые стремительными ракетами вверх. Все это сопровождалось фейерверком огней и штормом взрывов. Грохот от трещащих по швам бензобаков заглушался скрежетом металла, все выло и свистело. Даже водная стихия, разбушевавшаяся к концу дня не могла остановить это феерическое ужасное шоу!..

Микки-Маус запрыгнул за руль и помчал пикап вдоль взрывающихся огненных шаров, в которые за секунды превратились некогда шикарные автомобили…

Через час разрозненные группы, организовавшие серию поджогов по всему городу – в местах премьеры фильма «Матильда» — собрались в клубе железнодорожников на рабочей окраине. Клуб пустовал уже лет десять, и муниципалитету было за великую радость сдать его каким-то религиозным проповедникам, а тем более аж на год. Машины предусмотрительно были брошены в нескольких сотнях метров от места сбора, так что вычислить и отыскать их было достаточно проблематично.

В самом же главном зале ДК тусклый свет освещал великое множество людей в однотипных кожанках и с неистово сверкающими глазами – свет в большом количестве и не нужен был им. Они толпились у сцены, и прямо здесь, где когда-то, в приснопамятные времена располагалась оркестровая яма, им из огромного чана наливали свежесвареный ароматный глинтвейн, а тем, кто не состоял в рядах поклонников горячего вина – раздавали бутылки неплохого немецкого пива. В теплом зале было уютно, и даже отсутствие яркого света не пугало собравшихся – настолько много в них было энтузиазма. Несколько минут они толпились, разбирали стаканчики с вином, устраивались по местам, здоровались друг с другом. Затем из-за кулис на сцену вышел человек в такой же, как у остальных, косухе. Только, в отличие от прежних идолов, на нем не было ирокеза или копны длинных не расчёсанных волос. Он был абсолютно лысым, с какими-то серебряными болтиками в ушах и с огромной рыжей бородой. Его появление произвело на присутствующих эффект разорвавшейся бомбы – как по команде они стали вскакивать со своих мест и приветствовать лидера гитлеровскими вскидываниями рук вверх.

-Доброго здравия, братья! Польщен, что приветствуете меня исконно русским, арийским приветствием, и рад видеть всех в этом зале! С нами Бог!

Эта фраза снова взорвала зал – они стали орать еще громче. На пол полетели бутылки с пивом и стаканчики из-под вина – даже спиртное не заводило этих людей так, как националистские призывы и выкрики.

-Знаю, что все из вас с достоинством справились с поставленными на сегодня задачами. Никого не предупреждая, мы объявили войну тем, кто, унижая и оскорбляя чувства нашей исконной православной веры, пошел войной на все наши святые идеалы, в том числе на образ Святого Угодника Государя Императора Николая Александровича Романова. На нас варварски стали наступать те, кто много лет таит злобу на нашу Русь-матушку, кому ее восстановление и развернувшееся в небывалых доселе масштабах государственное строительство поперек горла. Они давно вынашивали эти планы, только в рукопашную с нами себе дороже – как звезданем ядерной булавой по всему миру, так костей не соберешь! То-то они испугались и решили нас и нашу государственность вон как подточить – через размывание наших идеалов, нашей святости, духовности и культуры. Только и это мы сумеем защитить, как в 1941-1945 защищали свои отдаленные окраины, города и села, столицы и пригороды! Внедрив нам вражеский и во всех смыслах вредный фильм «Матильда», они не церемонились с выбором средств – и мы не будем… Как говорится, с волками жить – по-волчьи выть!.. Движение царелюбцев в нашей Богом хранимой РПЦ будет нашим идейным наставником. Сами они люди почти святые, им взять в руки бутылку с зажигательной смесью или коктейль Молотова – западло. А нам-то что, верно?..

Лидер расхохотался, и раскатистый смех прокатился по стройным рядам, сидевшим в зале. Сделав секундную передышку, оратор продолжал:

-Сегодня, когда каждый из вас внес свою посильную лепту в защиту того, что всегда отличало русских от других наций, было для нас оплотом веры, духовной скрепкой, как говорит наш любимый Президент Василий Васильевич Митин, я решил объявить о создании на базе нашего любительского клуба настоящей, полноценной общественной организации, цели которой настолько святы, что затмевают цели многих государственных структур. Назовем мы ее «Христианское государство», и призвано оно будет защищать веру нашу православную во всех точках земного шара, где бы ни вылезала богомерзкая нечисть и как бы они ни пыталась осквернить то, что изнутри нас всех согревает. Отпор ей будет безжалостен! Сегодня мы должны вбить последний гвоздь в крышку гроба сионистского фильма, а завтра – нельзя думать, что придется сидеть сложа руки. Нет, враги будут тем активнее, чем активнее мы будем защищать от них свои святые идеалы! Классовые противоречия будут все больше нарастать. В такой обстановке мы не можем быть лишь частью государства с его законодательной системой – поскольку она запрещает те методы, которые мы избрали для себя в качестве основных целей деятельности. Это не значит, что мы выступаем против России- мы ее часть, важный элемент государственной системы. Но, коль скоро она сегодня не может в силу объективных причин нам помочь, мы попросим ее не мешать. И она ответит нам согласием!!! Она – в лице замечательного человека, пролившего, наконец, свет на истинное положение вещей в нашей духовной и моральной жизни – депутата Государственной Дуры Натальи Владимировны Уклонской! Ура, товарищи!..

Он сделал небольшой шаг в сторону – после чего на сцену выехал огромный, в два или три человеческих роста, портрет Уклонской на фоне иконы Николая Второго, и зазвучало знаменитое некогда «Боже, царя храни!» Люди в зале, уже порядком опьяненные, вскакивали с мест в слезах и пели гимн царской России, прикладывая руки к сердцам. Мало кто из них думал, что среди них есть потомки тех, кто еще вчера сжигал храмы, убивал священников, да и саму царскую семью. Да и зачем – кто старое помянет…

Москва, в это же время

В отличие от отца, Николай Третьяков завсегдатаем университета не был, хотя обучался по престижной, но малопонятной специальности «Международные отношения» в самом что ни на есть престижном вузе страны – МГИМО. Он прекрасно понимал, что карьера модели – это не навсегда, и потому о значимости высшего образования даже отец не мог ему ничего нового втолковать. С другой стороны, карьера отнимала значительное время, и потому нужно было расставлять приоритеты. Для пробивного молодого человека не из семьи мажоров приоритет был очевиден – работа. Но и бросать альма матер тоже не хотелось. Выход был найден при помощи отца – кто-то из профессорско-преподавательского состава вуза из дружбы с ним ставил оценки отпрыску; кто-то довольствовался заграничными подарками, редкими книгами, привозимыми Николаем из его бесчисленных турне; кто-то посредством него поддерживал связь с заграничными вузами и научными обществами. Одним словом, и без очного посещения успеваемость Николая в университете была на должном уровне.

Надвигалась зимняя сессия, и нерадивый студент решил проставить ее досрочно. Самым контактным преподавателем была Ирина Степановна Михалева – старушка с 40-летним стажем, которая вела «Историю государства и права зарубежных стран». С нее и решено было начать.

-А, Коленька, заходи, мой хороший… — завидев Николая на пороге кафедры, распростерла объятия пожилой профессор. – Видела тебя опять на днях по телевизору… Как дела? Как съездил в Бельгию?

-Спасибо, Ирина Степановна, все как всегда окей.

-Отлично. Как папа?

-Так же, трудится. Сейчас, насколько мне известно, работает над историей взаимоотношений Николая Второго и Матильды Кшесинской.

-Ой, сейчас в свете этого фильма все только об этом и говорят. Ты сам как юный историк как считаешь, был роман или нет?

-Да мне разве до того? Со своими бы романами разобраться…

-Понимаю, Коля, понимаю. У нас все знают и никто не одобряет.

-Чего не одобряет? – удивился Николай.

-Твоих отношений с этой… как там ее… Шмурыгиной…

-Господи, Ирина Степановна, вам-то это зачем? Мне и так уже все уши прожужжали на ее счет. Это же моя жизнь, в конце концов…

-Конечно-конечно. Только я не понимаю, что ты в ней нашел?

Николай снисходительно улыбнулся и протянул преподавателю зачетку:

-Любовь зла, вам ли не знать? – он посмотрел на нее хитрым взглядом, от которого хоть пожилая, но все же женщина смутилась и спрятала глаза в линиях зачетной книжки. По рассказам отца, также бывшего некогда ее студентом, он знал, что в молодости Ирина Степановна была той еще красавицей, из-за которой сломаны были многие копья и разбиты многие сердца. Сейчас эта отставная красавица поставила в документе Николая размашистую подпись и вернула синий блокнотик студенту. В ответ он протянул ей маленький конверт. Человек старой формации, она долго отнекивалась, но настойчивому студенту отказать было практически невозможно. Стеснительно сунув конвертик в карман сумки, она громким шепотом произнесла:

-Ты только к декану зайди, он тебе пару слов сказать хочет.

Секретарша декана знала и любила Колю как родного. Из чего следовало, что для него глава факультета был всегда свободен.

-Заходи, Третьяков, чувствуй себя как дома, да не забывай, что в гостях.

-И вам здравствуйте, Владимир Ефимович.

-Как жизнь молодая? Успеваешь всюду? Значит, успешный…

Декан разговаривал с ним, не отрывая глаз от бумаг, которыми его стол был вечно завален, как он говорил, «в творческом беспорядке».

-Да как вам сказать… Хотелось бы успевать больше, но в сутках, к сожалению, только 24 часа…

-Понимаю, понимаю. И потому долго не задержу. Я с тобой вот о чем хотел поговорить, — он поднял глаза, освободил их от очков и стал потирать, снимая усталость. – Как у тебя в личной жизни дела обстоят?

«Да ну?! – Николая словно ледяной водой окатили. – Неужели уже и сюда пришло?»

-Ну так…

-Шмурыгина, насколько я помню?

-Она, а что такое?

-Понимаешь… Мы тебе во всем навстречу идем, никогда характер не проявляем, кругом одни уступки да права. Ты ведь не будешь отрицать того, что обычный студент с такой посещаемостью, как у тебя, подлежит исключению, даже если в свободное время он не пиво попивает, а губит себя на ниве модельной карьеры?

-Конечно, только не пойму, как это связано с Дианой.

-Напрямую, голубчик, связано, напрямую. Ты фактически стоишь в центре резонансного дела.

-Какого дела? Она, что, закон нарушила?

-Закон она не нарушила, но привлекла к себе общественное внимание, причем, не всегда позитивное, а точнее, всегда негативное. Значит, привлекла его и к тебе. И уж – как ты там себе хочешь, нравится тебе это или нет – и к нашему университету. Несколько недель назад, когда ты был в очередной заграничной «командировке», мне звонили с телевидения. Искали тебя, интересовались контактами. Сам понимаешь, порядочный декан должен был взять под козырек и обеспечить явку студента…

-Они же меня уже потом нашли, я был в эфире…

-Да, разумеется. Но канал-то первый, значит, государственный. Значит, и эфир этот и все, что было связано с его подготовкой, само по себе находится в сфере внимания… того, кого нужно… а именно – комитета по телевидению и радиовещанию. Представь себе, что одна госструктура, в борьбе за чистоту рядом, которую твоя Шмурыгина порядочно портит, решит обменяться данными с другой – Рособрнадзором, который, если что у меня и спросит, так это не где студент Третьяков, а почему он до сих пор не отчислен с такой посещаемостью?! Ну сам посуди, оно мне надо?

-Но ведь это только предположение. Вас же еще никто ни о чем не спрашивал!

-А могут спросить?

-Гипотетически?

-Да нет, милый, уже фактически. Тебя осудила студия, тебя осуждают твои товарищи, просят отказаться от нее. Ты упорствуешь. Тебе указывают на ее моральный облик, а ты, на которого многим равняться надо, словно бы говоришь, что недалеко от нее ушел. Что будет дальше? Общество будет продолжать на тебя давить, и ты это прекрасно понимаешь. И один из рычагов я тебе только что описал… Короче, я не требую от тебя никаких скоропалительных и радикальных решений, я понимаю, что это сложный многоступенчатый процесс, но прошу – во имя собственного и нашего благополучия, прекрати всякие с ней отношения. Это до добра не доведет – ни тебя, ни нас. Лично я против нее ничего не имею, но и ты меня пойми… Ты парень неглупый, подбери соответствующие фразы, проведи подготовку и… «Прощай, наша встреча была ошибкой…»

-Но…

-Если не хочешь, чтобы мы тебе сказали то же самое! Если надо, декан филологического факультета поможет тебе подготовить прощальную речь. А сейчас иди, у меня еще очень много работы…

В смятении покинув кабинет декана, Николай решил развеяться, а лучшего средства, чем работа, он для этого пока не изобрел. Вспомнив о приглашении светской львицы, он отыскал в кармане ее визитку, созвонился с ней и уже минуту спустя мчался на Рублевку в ее шикарный особняк.

Как выяснилось, подруга мадам Пробски запустила какую-то свою новую коллекцию мужского нижнего белья, и эта коллекция непременно нуждалась в рекламе с участием Николая. Что ж, ему было не впервой – тем более, что Пробски хорошо за это платила. Без лишних слов раздевшись и заставив престарелую обитательницу Рублевки плотоядно цокнуть языком при виде его мускулистого тела, Николай стал принимать позы, подчиняясь командам фотохудожника. Затвор камеры щелкал, а в мыслях Николая все еще вращался разговор с деканом.

«И почему все так? Что она всем здесь сделала, что они лезут в ее личную жизнь, в ее постель, в ее биографию своими грязными руками? Помощи ни у кого не просила, внимания к своей персоне не привлекала… Ну стриптизерша, ну и что? Вся Государственная дура полна стриптизерш и порнозвезд – причем, не все в отставке, многие и действующие – так и никто слова не говорит, хотя они, в отличие от Ди, персоны публичные, и государственную власть осуществляют…»

Мысль материальна. Не успел он закончить ее до конца, как двери съемочного зала отворились, и на пороге появились несколько рослых качков – служба охраны. Из толпы выделилась маленькая хрупкая женщина и сделала несколько шагов навстречу Николаю. При максимальном приближении он узнал депутата Уклонскую. Фотосъемка была прервана, оператора выставили за дверь. В зале остались только охранники, Коля, депутат и Пробски. Третьяков потянулся за халатом, но Уклонская остановила его:

-Не надо, я здесь не за этим. Хотя… прятать надо что-то неприятное, на что противно смотреть. Уверяю, что у тебя таких частей нет…

-Спасибо. Чем же обязан высочайшему визиту?

-Смотри-ка, образованный. Что ж, тогда буду вести разговор прямо, как со взрослым. Что у тебя со Шмурыгиной?

-Боже мой, и вы туда же!

-Не кипятись, просто скажи, все серьезно?

-Вы что, телевизор не смотрите?

-Знаешь, времени нет.

-Понимаю, а на то, чтобы в моем нижнем белье копаться время у депутата нашлось!

-Ты не ерничай, я между прочим здесь свою непосредственную работу выполняю.

-И в чем же она состоит?

-В том, чтобы оградить все исконно русское от тлетворного влияния Запада.

-А, ну как же. Про вашу позицию относительно «Матильды» наслышан…

-…вот!

-Только с Дианой это не получится, она русская.

-Не та мать, что родила, а та, что воспитала. Она в России — без году неделя. Давно русской успела стать?

-Набоков всю жизнь прожил в США, однако, считается русским писателем…

-Не надо путать божий дар с яичницей. Ты наш до мозга костей. Высокий, красивый, умный – ты пример для любого молодого человека своего времени. А она кто? Стриптизерша. Страшно подумать.

-Уже бывшая. В молодости все совершают ошибки.

-Думаешь, сумеешь исправить?

-Почему нет? Вы же только что сказали, что я пример и все такое.

Уклонская ухмыльнулась:

-Смотри-ка, быстро учится.

-Способный, — подтвердила Пробски.

-С кем поведешься, — огрызнулся Николай.

-Ну что ж, дерзай. Только учти – времени у тебя осталось очень мало. Она должна доказать свое исправление… через неделю.

-Как это?

-Ну как… Поступить в институт, получить комнату в общежитии.

-А если нет, то что?

-То мы тебе другую невесту найдем. Поколоритнее.

-Наталья Владимировна, я вас очень уважаю, но вы отнимаете у меня время, а мне за него платят.

-Не валяй дурака. Это я устроила тебе фотосессию. Так что от ответа тебе не уйти и меня не заговорить. До встречи через неделю, дорогой.

Николай зло посмотрел вслед удаляющимся кумушкам. Навстерчу им в комнату вошел ничего не понимающий ошалевший фотограф.

-Продолжаем? – робко спросил он.

-Продолжаем, — хитро улыбнувшись, ответил Николай. В его голове уже созрел хитроумный план.

Глава XII.

Страстотерпцы

Ведь это иллюзия, будто юность всегда счастлива, — иллюзия тех, кто давно расстался с юностью; молодые знают, сколько им приходится испытывать горя, ведь они полны ложных идеалов, внушенных им с детства, а придя в столкновение с реальностью, они чувствуют, как она бьет их и ранит.

Уильям Сомерсет Моэм, «Бремя страстей человеческих»

Екатеринбург, наши дни

Света Ермакова готовилась к первому походу в школу так, словно шла в первый класс или ей предстояло ответственное задание типа вступления в комсомол или в партию. После звонка Люды Бобиковой, которая подавленным голосом сообщила ей о решении губернатора всячески продвигать и поддерживать идею царелюбчиков (не зря его заместитель на первом их митинге так расчувствовался, что не смог сдержать эмоций от Люды; однако, в глубине души она надеялась на благоразумие главы области, но и тут безжалостно просчиталась) и следующем за сим приглашении посетить с лекцией об идеях данной организации и порядке членства в ней родную школу, которую обе закончили больше 20 лет тому назад, Света не спала всю ночь. Она не выпускала из рук «Житие» Николая Второго, Библию, а также дневники покойного царя. Игорь спал, и потому объяснить ей природу того огромного количества противоречий, что нашла она в трех этих фундаментальных трудах, было некому. Наконец, отчаявшись и поняв, что не выспавшись делу не поможешь, она решила с рассветом хоть ненадолго сомкнуть глаза, а во время беседы со школьниками говорить не по книжке и не по листку, а от души. Так будет правдивее и убедительнее, обоснованно решила она.

Сон длиной в полчаса никаких последствий за собой не принес. Она проснулась словно оглашенная и стала в спешке собираться. Поначалу решила разодеться как рождественская елка, но эту мысль вскоре оставила – бриллиантами и золотом не донесешь до школьников простые истины, ибо внимание их будет приковано как раз не к тому, к чему нужно. Значит, одеться надо просто, но аккуратно. Ну как пионерка. Всем ребятам примерка, как шутливо дразнили одноклассники Свету в далекие приснопамятные времена, когда она посещала это учреждение практически ежедневно.

Сегодня она, исполненная гордости за себя и страну, в которой живет, шагала с высоко поднятой головой в стены родной альма матер и думала о том, что все-таки, несмотря на все происки врагов, страна встает из руин. После прошедшего накануне сильного дождя в практически уже зимнем небе ярко сияло солнце – вот чудо природы! – и освещал Свете путь, на который она правильно встала, как сама думала, впервые за всю свою жизнь.

Да, чего греха таить, так вышло, что идеалы, исповедуемые дедом, оказались, мягко говоря, неактуальными. Однако, это не означает, что нужно отказываться от родственников или рвать кровные узы. Идя в школу, Света мысленно спросила себя: как бы поступил в аналогичной ситуации Петр Захарович?

Он родился в семье батраков, которые регулярно ходили в церковь и, само собой разумеется, его туда таскали. До вполне себе зрелого возраста пахал на барина, пил за здоровье царя-батюшки и молился за оное при каждом удобном случае. Изменилась конъюнктура – взял в руки пистолет и пристрелил царя-мироеда. Вопреки ее первому мнению, нет никакого предательства памяти деда в том, чтобы сейчас, когда эта самая конъюнктура снова сделала крутой поворот, оставить в прошлом то, чем жил дед (временно и напоказ) и снова начать биться лбом во здравие давно почившего Государя. Напротив, именно этим она и продемонстрирует дедушке, который там, сверху, все видит, насколько правильно восприняла она его уроки и его жизненные принципы.

С такими мыслями подошла она к порогу школы, где ее уже ждали директор, несколько учителей и, собственно, инициатор визита – Люда Бобикова.

-Ну вот, Людмила Васильевна, — начала Света, протягивая руку своей однокласснице, — еще вчера плевались и осуждали, а сегодня на уроки пригласили, жизни, стало быть, учить. А все почему? Потому что вовремя поняли ошибочность своих взглядов…

-Ничего я такого не понимаю и понимать не хочу, — улыбаясь сквозь зубы, отвечала начальник управления образования. – Прихоть вице-губернатора, думаю, что дело сиюминутное. Какая-то дура из Госдуры бросила клич и все сразу под козырек. Одним словом, все знают, как это бывает в нашей стране. Завтра забудут.

-Это нет, — невозмутимо посмеиваясь, отвечала Света. – Тут ты не права. Это скрепки, такое не забудешь.

-Пойдемте, все ждут, — решился прервать их ученую дискуссию директор, маленький робкий человек с усиками.

Шагая по просторным коридорам родной школы, Света ощущала себя если не первопроходцем, то уж во всяком случае первым заместителем Господа Бога по вопросам идеологии. Ей предстояло навести порядок за сорок минут в святая святых – мозгах будущих членов общества, будущих строителей государства. В этом она небезосновательно видела оказанное ей высокое доверие, поскольку с этой задачей иные учителя за десять лет справиться не могут. Ну да только не она, ей это как раз плюнуть. Она на рынке, бывало, мешки кило по сорок на себе таскала – вот это труд, вот это не каждый сможет. После него правильное воспитание детей – сущий пустяк (даром, что на собственном примере показать нечего).

-А что это за кнопки? – Света указала пальцем на защищенные стеклянными коробами красные кнопки, расположенные на стенах возле дверей, ведущих в аудитории.

-Кнопки вызова охраны, — пояснил директор. – Детишки часто ведут себя весьма странно, устают же, вот и приходится успокаивать.

-С помощью охраны?

-А что же, учителя должны жизнью рисковать по-вашему?

-Все так серьезно?

Директор улыбнулся, подошел к одной из дверей и открыл ее перед Светланой. Сегодня ее ждала аудитория учащихся 10-11 классов, а с ними, как известно, надо держать ухо востро. Электорат весьма строптивый – это любой учитель скажет, а потому Свете пришлось напрячь все свои педагогические способности сразу, при входе в класс.

Натасканные учителями, школьники встали, а Света воспользовалась моментом, чтобы окинуть взглядом собравшихся. Судя по одежде, публика была весьма разношерстная, были и «мажоры», и середняки, и те, кто, с легкой руки уклонских оказался за чертой бедности. Говорить с ними на одном и том же языке было бы ошибкой. Света мысленно помолилась, снова представила образ пьяного деда и, решив положиться на интуицию и Божье благословение, разрешила ученикам сесть.

-Дети! – нарочито, как будто глумясь, начала Света разговор с собравшимися сравнительно взрослыми уже людьми. – Часто ли вы посещаете церковь? – По классу прокатился ропот, свидетельствующий об одобрительном отношении к заданному вопросу. – А каких святых вы знаете?

Послышались выкрики из класса:

-Иоанн Кронштадский… Николай Угодник… Святой Петр… — в этом многоголосии отвечающие путали святых и апостолов, но это было не главное; главное было то, что аудитория была настроена к Свете благожелательно. Она ожидала хоть какого-то противодействия с их стороны, но его встречено не было, что немало радовало Светлану. Выслушав респондентов, она махнула рукой и сказала:

-Это все ерунда полная. Главным из святых является царь Николай Второй. Вы что-нибудь о нем слышали?

-Царь… Расстреляли…

-Правильно. Это был последний русский царь, который был невинно убит мерзавцами и антихристами, большевистскими палачами. За святую жизнь свою и неправедную смерть был он причислен Русской Православной Церковью к лику святых. И мы, многие из верующих, относимся к нему с особой любовью. Считаем его самым святым из всех святых. А как вы думаете, почему я сегодня пришла?

-Не знаем… не знаем… — Света разговаривала с ними как с детьми, и они соответствовали этому обращению. То ли их так натаскали, приготовив к встрече с важным гостем, как это часто бывает, то ли, что хуже, и о чем Свете не хотелось думать, этим людям и впрямь ничего не интересно. Один из голосов опроверг это ее предположение:

-Из-за «Матильды»?

-Молодец! – как первоклассника, похвалила отвечавшего Светлана. – Именно из-за того, что на экраны вышел этот богомерзкий фильм, так очерняющий облик самого святого из всех святых, я и пришла сюда…

Девочка, скромная и робкая, тянула руку с самого начала встречи, и сейчас Света решила предоставить ей слово.

-Скажите, — начала она,-  а что в этом фильме такого богомерзкого, что даже машины приехавших на премьеру людей почему-то сжигают?

Света поморщилась, вопрос был ей явно противен.

-Ты сама-то фильм смотрела?

-Нет, боюсь.

-Так чего же ты боишься?

-Если машины сжигают, вдруг завтра придешь, а тебя там убьют…

-Этого бояться не надо, моя девочка. Не плохие, не лихие люди там сжигают да убивают, а люди добрые, которые, как и я, состоят в рядах царелюбчиков…

-Кого?

-Тех православных верующих, которые царя нашего покойного любят и почитают выше остальных святых, молятся на иконы его и просят его о помощи в делах. Они как раз и защищают моральный облик этого прекрасного человека, равных которому по святости нет. Господи, прости… — для метального усиления сказанного Света решила периодически осенять себя крестным знамением.

-Так от чего же все-таки защищать? — голос девочки становился все тише, потому как периодически она ловила на себе недовольные взгляды как лектора, так и одноклассников. Ей было обидно и страшно – ей казалось, что все, кроме нее, понимают, о чем речь, и она только задерживает всех присутствующих.

-Как – от чего?! В фильме его изобразили развратником. Человек, известный своей святостью, благостным образом жизни, про которого даже житие написали, якобы изменял своей жене, якобы занимался, Господи, прости, сексом, вне брака…

-Изменял?

-Да, с какой-то там танцовщицей, Кшесинской, что ли. Ну разве мог такой человек такое вытворять?

-А что он особенного вытворил? – не унималась девочка, хотя одноклассники уже буквально рычали на нее.

-Да как же ты не поймешь! Кто угодно может сексом заниматься – ты, я, твои одноклассники, а святой царь не может! Понимаешь ты это?

-Да, — покорно опустила голову девочка.

-И именно поэтому я решила вступить в ряды царелюбчиков. Если сейчас мы будем молчать, то оскорбления и ругань в адрес царя будут продолжаться, и тем самым будут попираться наши духовные скрепки. Сегодня они на святых поперли, а завтра, того и гляди, на Президента нашего бочку катить станут…

-Кто они?

-Враги нашего народа, коих в настоящее время по всему миру собралось бессчетное количество. Думаете, это просто так фильм-то появился? Просто какой-то режиссер выкопал в архивах какие-то исторические подделки и решил сделать их достоянием гласности? Нет уж, просто так даже мухи не летают. Сто лет эти фальшивки в архивах хранятся, а тут вдруг всплыли?! Не просто так. Нашим врагам на Западе – а весь Запад почитай, что нам враг и есть, — сейчас во что бы то ни стало надо не допустить повторного переизбрания Президента Митина, а для этого — попрать все идеалы, которых придерживается и сам Президент, и весь русский народ. Вот они и начали…

-А вы сами смотрели этот фильм?

-Нет, и вам не советую. Всякий, кто фильм смотрит, все равно в глубине души разделяет взгляды того, кто его снял, даже если отрицает это или не хочет этого. Даже на минуту задумавшись о содержании фильма, вы уже впускаете в голову идеологического врага, монстра о трех головах, так что надо держаться подальше от кинотеатров, где демонстрируется этот богомерзкий фильм. И наши люди, которые жгут автомобили зрителей этой бесовщины, просто предупреждают всех остальных о вреде, который распространяется, о заразе, которая разносится окрест этих рассадников зла. Так они возвещают, словно маяком служат для вас – потерявшихся в океане европейской лжи кораблей, которые должны нашему государству и Президенту служить, а никак не западным негодяям.

-А как вступить в ряды царелюбчиков?

-Отличный вопрос! Похлопаем, ребята… Для этого надо пойти в церковь и написать заявление на имя Благочинного. Маленький членский взнос – и все, вы в рядах.

Кто-то из молодых людей выкрикнул с места:

-И поджигать можно?! И бить зрителей! Ура!

-Ну это- крайняя мера, с этим как раз торопиться не надо… — вполголоса сказала Света, но ее уже, кажется, не слушали. Молодые люди из числа присутствующих стали неистово голосить и скакать по аудитории, выкрикивая лозунги и предложения по поводу поджогов. Наперебой они стали креститься и приплясывать, и остановить это радостное безумие, казалось, было невозможно. Глядя на происходящее, Света поняла, зачем в классах кнопки вызова охраны.

-Давайте поблагодарим Светлану Викторовну за визит!..

Директор старался повышать голос при разговоре, но и его тоже никто не слушал. Света с умилением смотрела на беснующихся, чего нельзя было сказать о педагогическом составе. Цель ее визита была достигнута.

-Ну и как? – спросила она у Люды Бобиковой, когда все покинули аудиторию и направились к выходу из школы. – Убедилась, наконец, за кем и за чем – будущее России?

-Страшно, — угнетенно произнесла Люда. – Если за ними будущее, то что же нашу страну ждет в этом будущем?

-Счастье и радость. Во всяком случае, лучше, чем если бы строили мы его с жидами, снимающими такие вот «умные» фильмы.

-Гляди, они завтра и тебя сожгут. Сама же прекрасно знаешь, как это бывает. Ты только руки им развяжи. Вон и твой царь…

Света гневно взглянула на бывшую одноклассницу:

-И ты туда же? Царь тут ни причем, он им рук не развязывал.

-А война? Что это, как не развязывание рук? Научились убивать да грабить, чего бы и Государя не приложить?! Тоже мне святой!-  Люда в бессилии вышла из себя, кроме эмоций у нее не осталось аргументов против этой свистопляски, свидетелем и участником которой она только что стала.

-Еще одно слово, — зло прошептала Света, — и я нажму на кнопку. Они за учениками приезжают, но могут, если надо, и за тобой, ты не думай. Ты что хочешь и кого хочешь можешь трогать, а на святое не посягай. На Игоря можешь что угодно сказать, на дочерей. А святое не трогай, а то я за себя не ручаюсь!

И ушла.

Москва, в это же время

-Тарабарщина какая-то, ничего понять нельзя. Страпстропстрепцы… Страпонотерпцы… Стрептоциды… Стрептококки… Тьфу, черт… Стрепстрапструпц… Кошмар, — чертыхалась Наталья Уклонская, пытаясь выучить очередной текст, принесенный арт-директором Влачителя для ролика на Ютюбе. С недавних пор это достижение современной цивилизации стало активно осваиваться Натальей Владимировной. Маленькая дочка, еще плохо понимающая суть маминых выступлений, все же стала несколько больше ее уважать и уже не закатывала по утрам таких истерик, как раньше, так что госпожа Уклонская могла в полной мере оценить всю положительную роль затеи маленького еврейчика судя уже по тому, как она отразилась на жизни ее семьи. Как она отражалась на жизни остальных ста пятидесяти миллионов населения Наталья Владимировна думала меньше всего – они волновали ее постольку – поскольку.

-А между прочим, Наталья Владимировна, должен сказать, что вы пользуетесь успехом с этими вашими выступлениями насчет «Матильды».

-Вашими, вы хотели сказать.

-Да полно вам! С момента вашего формального вступления в общество царелюбчиков их численность увеличилась едва ли не вдвое!

-Если у них плохо с головами, то я тут ни при чем. Я их такими не делала, — огрызнулась Уклонская, обнимая голову руками и пытаясь все же вызубрить малопонятный текст.

-Да дело же не в этом! А в том, что для всякого действия, как нас учили еще в школе, нужен толчок. И вы послужили просто наилучшим из всех возможных. Я, конечно, понимал, что в случае вашего согласия эффект будет сильным, но чтобы настолько…

-О чем это вы?

-А вы, что, ничего не знаете?

-???

-По всей стране жгут кинотеатры, в которых идет премьера фильма, жгут машины приехавших на нее людей, угрожают посмотревшим физической расправой.

-И вы об этом так спокойно говорите?

-А чего беспокоиться?

-Ну хотя бы того, что на фильм перестанут ходить, и он пробуксует в прокате.

-Этого не будет никогда. Мы с вами говорили о роли антирекламы еще во время первой нашей встречи. Чем хуже, тем лучше – извечный принцип развития русского народа и всех его начинаний. Чем больше будут запрещать и гнать, тем выше будет интерес – вспомните хотя бы Солженицына.

-А вот меня как депутата это беспокоит. Я не могу спокойно взирать на совершение преступлений, пусть даже они и вызваны волной праведного гнева. Мне, знаете ли, мандат дороже.

-Понимаю. И что вы думаете сделать?

-Надо направить в Генпрокуратуру запрос, чтобы установили поджигателей.

-Да их и устанавливать нечего, — махнул рукой Влачитель. – Все давно известно.

-И что же известно?

-Ваши поклонники – царелюбчики, а вернее, наиболее воинственное звено из них, организовали радикальную группировку «Христианское государство».

-Ишь ты, — присвистнула Уклонская. – Судя по схожим названиям, следует предположить и схожесть методов работы?

-Как видно.

-Уж не хотите ли вы сказать, что это я их своими выступлениями подбила на такое?

-Рискну предположить, — заулыбался кинорежиссер.

-Даже не рискуйте.

-Почему?

-Потому что bon licet jovi, non licet bori. Что позволено Юпитеру, не позволено быку. Я сказала это да, но я, в отличие от них, депутат, и никому не позволю на мой мандат покушаться даже косвенно. А пока, во имя мира на земле, следует вложить по самую макушку наших с вами доброхотов из, прости, Господи, «Христианского государства». Еще экстремизм пришьют, чего доброго… — Наталья Владимировна по-католически, привычно перекрестилась и с благоговением посмотрела на висящий на стене портрет генерала Власова.

***

Секс Николая и Дианы всегда был страстным и даже жестким. Иногда он задумывался об их отношениях вообще и об интимных в частности и приходил к выводу о том, что, наверное дети, воспитанные в тихих и культурных семьях, больше остальных расположены к раскованной половой жизни, восполняя в период взросления то, чего им явно недоставало в детстве, и чего, как они сами думают, недоставало для счастливой жизни их родителям – раскованности и смелости. И Николай, и Ди выросли в семьях благовоспитанных и были, как говорится, интеллигентам в третьем поколении. Иное дело, что общество, как это всегда бывает, дурно на них влияло, и само сделало из них типичных продуктов развития европейской цивилизации первой половины XXI века.

Именно общество научило их БДСМ, которое они оба так любили. Порядочно накидавшись, счастливые и молодые, возвращались они иногда из клубов домой или в гостиницу, и там, при помощи игрушек из секс-шопа, вовсю предавались своей страсти. Он связывал ее при помощи мудреных японских узлов – шибараи – плотным канатом, иногда привязывая к кровати, подвешивая за углы и косяки в самых неимоверных, но удобных для проникновения позах, выгибал так, как можно было выгнуть только опытную гимнастку, а после входил в нее на всю глубину своего огромного члена и вымещал неистово, со свойственной молодому и спортивному организму гиперсексуальностью, всю свою злость, которой изо дня в день у него только прибавлялось.

Ежедневно отовсюду он только и слышал о том, какая она плохая и извращенная, и каждую ночь она словно бы доказывала ему это. Когда она мастерски практиковала минет, заглатывая его юношеское достоинство «по самые гланды», дарила ему свою узкую и горячую попу, принимала немыслимые позы, каких даже в порнографических фильмах не увидишь, он думал только об одном: «Да, сука, они правы… Ты думаешь только о члене и бабках, в противном случае так бы не извивалась… Так, так тебя! Сейчас только кончу и сброшу тебя как использованный презерватив!..»

Он не думал в такие минуты о том, что она искренне любит его, весь его разум словно пылал после дневного испытания общением с людьми, и мысль была сосредоточена на том, чтобы спустить напряжение, накопившееся в его детородном органе. А после, вылив внутрь нее, на лицо или в пищевод огромное количество белка и расслабившись, он лежал с ней рядом и не думал ни о чем. Ему хотелось, чтобы она исчезла, замолчала, испарилась. Она и не была особо болтливой в такие минуты – секс с юным Аполлоном приносил ей оргазмы, после которых она предпочитала курить и смотреть в потолок. Разрядившись в одну из ее тугих дырочек («И откуда, при такой половой жизни, такая эластичность внутренностей? – удивлялся Коля. – Нет, тот парень точно ее не насиловал, сама, сучка, набросилась, как набрасывается сейчас на меня…»), он начинал думать о том, что все же общество несправедливо в своих суждениях на ее счет. А о том, что оно часто ошибается, он знал не понаслышке.

Однако, сам он понимал, что долго так продолжаться не могло. На него так и будут давить, и однажды он вынужден будет принять решение не в ее пользу. Наплевать и на ее, и на свои чувства. Расстаться с лучшей сучкой, что когда-либо облизывала его в постели – хоть говорят, что ночная кукушка дневную перекукует, а в жизни все не так, одним сексом сыт не будешь. Должно было появиться нечто большее, что связало бы их – иначе союз был обречен.

Сегодня, вернувшись с фотосессии, Николай буквально набросился на Диану. Они ни о чем не говорили, даже не обменялись приветствиями, когда он повалил ее на огромную постель арендованного сегодня номера в «Рэдисоне». Тут их уже знали – буйная парочка, привыкшая ставить на уши добропорядочный пятизвездочный отель в центре столицы, запомнилась местному портье, и потому, встречая их, он не смог сдержать сегодня улыбки и в то же время – недовольного взгляда. Да и плевать на него, ведь сейчас только они есть в целом мире.

Он швырнул ее на кровать с каким-то особенным чувством злобы, которое напугало сегодня даже ее. Она была одета в кружевное красное белье, включавшее шикарные чулки на подвязках, которые Николай так любил – и все, что украшало ее нежное юное девичье тело, было порвано им в мелкую крошку и разбросано по номеру в первые же несколько минут их пребывания здесь. Конечно, это заводило – но и пугало не меньше.

Сегодня он не стал ее связывать – проникая в самое ее лоно, его не детских размеров естество доставляло ей боль, она плакала и пыталась вырваться, чем только возбуждала разъяренного самца. Он хлестал ей по щекам наотмашь своей мощной мускулистой рукой и продолжал – даже не сношать, — а буквально драть ее. Когда он, в таком состоянии, на пике возбуждения, решил войти в ее попку, ей стало по-настоящему страшно. Она вскочила с кровати и бросилась к выходу в чем мать родила, но он поставил ей подножку – и все-таки сделал свое грязное, горячо желанное дело, прямо на полу, возле входа в номер. На ее крик местное население уже не обращало внимания – они ведь были хорошо знакомы обслуживающему персоналу.

Он немного успокоился, только когда теплая густая жидкость стала разливаться в месте, совсем для этого не предназначенном. Она с трудом выползла из-под него, оставив любовника лежать в блаженном состоянии на шикарном белом ковре люксового номера.

-Демон, — бросила она, отправляясь в ванную.

-И когда мы разлюбили жесткий секс?

-Ну не настолько же. Ты практически меня изнасиловал.

-А ты заявление на меня напиши, — зло парировал он. – Опыт, какой-никакой, имеешь.

-Дурак. Мы же договорились…

-Да знаю, я пошутил,- он поднялся с пола, подошел к ней, обнял сзади, уткнувшись влажным еще причинным местом в ее ягодицы, а потом отправился в номер и завалился на кровать. Из ванной она услышала, как заработал телевизор. Голос диктора говорил что-то про набившую уже оскомину «Матильду» Влачителя.

-Послушай, – повышая голос, сказала Диана, — нам нужно поговорить.

-Я весь внимание, — не открывая глаз, полусонным голосом ответил Коля.

-Я тут подумала… — она вышла из ванной в халатике и уставилась на него. Под ее пристальным взглядом он не мог больше притворяться спящим.

-И?

-Как ты отнесешься к тому, что у нас будет ребенок?

-Вот тебе раз. Мы вроде никогда не говорили об этом…

-Вот я и решила поговорить.

-Именно сейчас?

-А чего тянуть?

-Ну не знаю… Вообще у нормальных людей принято радоваться.

-Ну понимаешь… Я подумала, вдруг тебя смутит моя репутация?

-Если бы она меня смущала, я бы ни минуты с тобой не был. Согласна?

-В принципе, да.

-Ну так как? Мне начинать радоваться?

Диана смутилась, на щеках ее выступил румянец. Впервые за долгое время перед ним стояла не беспринципная бизнес-вумен, помешанная на страстном сексе, а юная девушка с теми же мечтами и идеалами, что и у остальных ее ровесниц во всем мире.

-Да… — еле слышно ответила она, но так, что этот шепот заглушил даже рев полоумного диктора. Коля взял ее за руку и повалил на кровать рядом с собою. Таким нежным, как сейчас, он не был со дня их знакомства – он обнимал и целовал ее в лоб как ребенка, чем даже заставил прослезиться. Они так и уснули в обнимку, даже не представляя, как оба изменятся уже утром. Как страстный секс уступит в отношениях место нежному, а алкоголь, тусовки и клубы в мгновение ока обернутся взаимной заботой, нежностью и искренней любовью. И оба поймут одно – что материнство это и впрямь величайшее из чудес на свете.

Глава XIII.

Царелюбчики и царелюбушки

В страшный час расплаты брови мы нахмурим

И смахнем вампиров с тела всей страны,

И не будет зоны, лагерей и тюрем —

Все враги России будут казнены,

Мы врага настигнем по его же следу

И порвем на клочья, Господа хваля.

Жанна Бичевская, российская певица

Петр Трататуля пришел на заседание общества царелюбчиков в храме святых Бориса и Глеба в Москве около шести часов вечера. Он был крайне не в духе сегодня – неприятные вести принес с собой его заместитель, Третьяков. Нашел время характер показывать, злился Петр Михайлович, искренне не понимая, что такого страшного случится, если один раз его непреклонный заместитель пойдет на сделку с никому не нужной своей совестью по корректировке никому не нужной исторической правды. Петр Михайлович терялся в догадках об истинных мотивах поведения своего заместителя, и пенял только на то, что не посулил ему солидной прибавки к жалованью.

В таких мыслях он подошел к храму. Остановившись перед входом, он перекрестился и подумал, что надо бы нацепить на лицо более или менее благообразное выражение. Вошел в храм он уже, улыбаясь.

-Наконец-то, — радостно развел объятия отец Иннокентий Кикабидзе, приехавший в Москву из Грузии много лет назад и дослужившийся до значительных высот на почве религиозной работы. – Возлюбленные братья и сестры! С радостью представляю нам нашего сегодняшнего гостя, руководителя НИИ истории и социологии Петра Михайловича Трататулю! – Ученого приветствовали аплодисментами. В это время он посмотрел в зал – большой и вместительный, предназначенный для многочисленных служб, который посещали в свое время Президент и премьер-министр, сегодня он буквально лопался от количества пришедших на заседание общества. Разномастный народ стоял с непокрытыми головами и взирал на аналой, у которого стояли Трататуля и отец Иннокентий.

-Спасибо, друзья. Расскажем Петру Михайловичу, что заставило нас просить его прийти… Мы все знаем, какой богомерзкой лжи, какому отвратительному облихованию подвергся Святой Угодник царь Николай Второй в фильме «Матильда», авторов и зрителей которого ждет и Божий, и человеческий суд. Так вот мы решили разобраться – а вдруг все, что говорят в фильме, есть правда? Вдруг, и впрямь были у царя интимные отношения с Кшесинской до брака, и Синод ошибся, причисляя его к лику святых? Что вы скажете, Петр Михайлович?

-Как историк я могу со всей уверенностью заявить, что Николай Второй, если и имел какое-либо отношение к балерине Кшесинской, то уж никак не состоял с ней в интимной связи и ни о каких возвышенных чувствах не помышлял. Доказательство, спросите вы? Пожалуйста. Обратите внимание на то, сколько воспоминаний оставлено о деятельности последнего русского царя, и ни в одном из них ни строчки нет о Кшесинской. А что это за воспоминания? Откуда они? Посмотрите сейчас, сколько человек ежеминутно находятся вокруг нашего Президента, Василия Васильевича Митина. Десятки. И так было всегда – глава государства и даже будущий, даже Наследник престола, практически никогда не бывал один. Да и сама Кшесинская в воспоминаниях пишет, что то и дело он приходил к ней то с Голицыным, то с Котляревским, то с Александром Михайловичем, то с Сергеем Михайловичем, то с ее будущим мужем Андреем Владимировичем. И никогда один. Все почему? Потому что такой человек как цесаревич, августейшая персона, априори должен находиться в центре всеобщего внимания, ведь он также является носителем внешней и внутренней политики, как и его отец. Каждое сказанное им слово может иметь определенные последствия, и именно поэтому у него должны быть спутники, свидетели. Их присутствие рядом с Государем обоснованно и логично. И причем никто из них не оставил ни строчки воспоминаний об отношениях цесаревича и Кшесинской! А все почему? Потому что не было этих отношений, другого объяснения тут захочешь – не придумаешь.

-Правильно глаголет раб божий Петр…

-И еще, святой отец. Тут есть важный момент, о котором я пока не говорил. Все мои коллеги-историки знают, что я являюсь дальним родственником доктора Боткина, расстрелянного вместе с Царской Семьей 17 июля 1918 года. Мои далекие предки еще помнят его, разговаривали с ним, так как были членами семьи. Это наше семейное предание, что из уст в уста передается от отца к сыну… Так вот и доктор Боткин решительно ничего не сообщал о том, что у Императора были какие-то чувства к этой даме. Хотя сопровождал его едва и не с рождения- уж ему ли не знать о каких-либо страстях Государя, пусть даже сокрытых от посторонних глаз?! Опять – ни слова. О чем это говорит?

Среди собравшихся было также много священников — один из них поднял руку и обратился к Трататуле с вопросом:

-Так значит вы состоите в родстве с невинно убиенным доктором Боткиным?

-Все так. Несколько лет назад, после причисления Царской Семьи к лику святых, я даже книгу о нем написал для серии «ЖЗЛ», — Петр Михайлович лукавил, авторство рукописи принадлежало Третьякову, лишь на обложке стояло имя его руководителя.

-Скажите, а почему тогда, когда останки убитых в Ипатьевском доме были обнаружены, вы отказались от прохождения генетической экспертизы на предмет установления родства?

Каверзный вопрос был как раз слабым местом Петра Михайловича. Он никак не ожидал того, что тот прозвучит именно здесь и сейчас – когда, казалось бы, в дружественном месте собрались одни только друзья. Но, как видно, крамола тем и опасна, что проникает без предупреждения туда, где ее совсем никто не ждет. Случай спас историка от неминуемого провала – слово взял отец Иннокентий.

-Позвольте мне, сын мой… Я хотел бы сказать, что мы собрались не на заседании РАН,  а все-таки в церкви. Церковь же против того, чтобы тревожить останки правоверных предков наших без особой в том нужды. Гражданская и православная позиция нашего сына и брата Петра сама по себе заслуживает уважения, и для нее совершено не важно, родственник ли он убитому доктору или нет, а потому никакой особой нужды тревожить прах, который и так много натерпелся на своем веку, нет. Кроме того, никто из собравшихся здесь не может уличить именитого историка и правоверного христианина в нарушении одной из самых главных заповедей – во лжи. Так почему мы должны не верить ему, почему должны подвергать сомнению его слова даже в этой, малозначительной части? Думаю, тут все со мной согласятся. Что же касается его исторических изысканий, то ему вскоре предстоит доказать их правильность и обоснованность не где-нибудь, а в суде. Уж там как суд решит, а только мы здесь не вправе ни предрешать, ни обсуждать решения суда мирского, ибо для нас есть свой суд, коему сей раб божий не подсуден…

Трататуля с неподдельным удовлетворением взирал в зал. Его буквально подмывало показать присутствующим язык или еще что-нибудь в этом роде, так здорово и ловко привыкший к словесным баталиям проповедник «умыл» его оппонентов. Однако, было и над чем задуматься – ему предстояло выступление в суде, где без Третьякова он был обречен на провал. И это не прибавляло Петру Михайловичу энтузиазма.

-А никак нельзя этого избежать? Мы же все-таки договаривались на некую рекламную акцию, а тут уже нечто большее получается, — Влачителю затея депутата Уклонской с иском некоего третьего лица из общества царелюбчиков о защите его чести и достоинства, поруганных фильмом, тоже казалась как бы преждевременной. Наталья Владимировна же была непреклонна, вопреки собственной фамилии:

-Я знаю, что делаю. Вы, когда приходите к врачу, наверное, не допрашиваете его о биологических свойствах болезней и лекарств, а только просите помощи? Так и здесь – вы, считайте, обратились в рекламное агентство с большим опытом работы. Вам говорят, что надо поставить именно такой баннер именно в таком месте, а вы начинаете умничать. Тогда я не несу ответственности за последствия, уж простите. Вам ужен результат? Я вам его гарантирую. Вы заплатили и немало, а потому моя профессиональная обязанность – обеспечить вашему продукту такую рекламу, которой нет у его собратьев по монтажу.

«Она разошлась, это радует, но все-таки как-то боязно мне, простому человеку, лишний раз в судах мелькать. Как бы чего не вышло…»-  робко думал Влачитель, сидя в узком грязном коридоре Тверского районного суда Москвы.

Народу перед кабинетом судьи Куклачевой было человек тридцать, у судьи была порядочная задержка, вызванная неорганизованностью как ее самой, так и действий ее аппарата. Между тем, стоило только Уклонской появиться на пороге сего присутственного места, как сразу, минуя эту огромную очередь, секретарь пригласила присутствующих в зал. Петр Трататуля был по делу экспертом, как и Третьяков, и потому они сидели в дальнем углу коридора, ожидая вызова. Трататуля млел перед обликом Уклонской, она сама казалась ему едва ли не небожителем, и потому подойти к ней лишний раз он не решался. Добавляло ему неприятных ощущений то обстоятельство, что его подчиненный Третьяков все еще показывал свой характер, что грозило вылиться для Петра Михайловича в весьма крупные неприятности. В глубине души он надеялся еще, что вид красивой и облеченной властью Уклонской изменит мнение строптивого заместителя, но тот был уперт как баран.

-Ну и что? Что теперь из того, что она сама здесь?

-Да то, дурень ты эдакий, что даже если ты опасался, что я присвою твои достижения по «отстаиванию исторической правды» себе, то сейчас у тебя есть прекрасная возможность убедиться в обратном. Поговори с ней и сам выторгуй для себя все возможные преференции, какие только захочешь.

-Да, — Третьяков печально взглянул в глаза своему руководителю. – Ты и впрямь ничего не понял.

-Чего я не понял?

-В частности, того, что никаких преференций на пустом месте и за ложь мне и даром не надо!..

-Судебное заседание объявляется открытым…

В большом кабинете судьи, заваленном делами и, кажется, служащим для нее постоянным местом жительства (судя по платяным шкафам и чайнику с цветами на подоконнике), хватило места для соистцов, коими выступали какой-то убогий пожилой алкоголик из Оренбурга по имени Моня Шкнявый и депутат Наталья Уклонская, и для ответчика – режиссера Влачителя, буквально дрожащего от страха при одном осознании того, что в действительности здесь происходит. Пока у него были заложены уши, судья объявила состав суда и быстро передала слово истцу. Занюханный старик, которому, как выяснилось, было чуть больше сорока (алкоголь такое с ним сделал), встал и начал читать по бумажке, то и дело подбирая сопли:

-Считаю, что в фильме… ффф… режиссера Влачителя «Матильда» содержатся исторически недостоверные факты, компрометирующие… ффф… — читать было тяжело, ведь такие слова для простого шофера и любителя выпить были малопонятными, — образ царя Николая Второго, причисленного… ффф… к лику святых. Я как православный человек и член общества царелюбчиков…

-Кого? – в недоумении прервала судья, теребя нательный крест. Она и сама часто посещала церковь, но подобное слово слышала в первый раз.

-Ну царя любим… — для недоразвитых объяснил Шкнявый. – Так вот я как член этого самого общества считаю, что мои религиозные убеждения… ффф… попраны демонстрацией фильма и выходом его в прокат… На работе все знают, что я – царелюбчик. То есть, оскорбляя честь и достоинство царя, ответчик Влачитель как… ффф… правоо… правообладатель фильма дискредитирует и меня, поскольку мои идеалы будут обществом считаться ложными, а я… ффф… буду считаться непоследовательным и недалеким человеком. Прошу обязать опровергнуть… снять фильм с проката… Решение обратить к немедленному исполнению, поскольку продолжение нарушения моих прав… ффф… влечет для меня непоправимый моральный ущерб… я предпринимал ряд попыток к суициду… — Моня не лгал, он действительно пару раз пытался повеситься по пьяной лавочке на фоне неприятностей в личной жизни, но рекламное агентство Натальи Уклонской и этот факт интерпретировало для суда так, как надо.

-Разъясняю истцу, что в соответствии со статьей 152 Гражданского кодекса Российской Федерации порочащими могут быть только сведения, подлежащие верификации, — начала зачитывать судья, — то есть те, которые могут быть проверены на соответствие их действительности. В таком случае сторона, распространившая сведения, то есть ответчик, должен будет доказывать их соответствие реальному положению вещей, а вы, истец, напротив – их ложность. Это понятно? Присаживайтесь. Наталья Владимировна, вы обратились в суд в порядке статьи 47 Гражданского процессуального кодекса как должностное лицо в защиту прав общества царелюбчиков. Желаете дополнить выступление вашего подзащитного?

-Нет, благодарю, выступление Мони Ивановича достаточно убедительное.

-Слово предоставляется ответчику.

Влачитель, дрожа, поднялся с места:

-Я, наверное, возражаю, поскольку не имел целью никого оскорбить… это фильм… произведение искусства… разве он может кого-либо оскорбить?

-Ну вообще вопросы суду не задаются, но, если хотите получить разъяснение, ответьте на мой вопрос: фильм демонстрируется в широком прокате?

-Да.

-Значит, его доводы распространены на широкую аудиторию?.. Ну вот и делайте выводы. Значит, возражаете? Прекрасно. В таком случае разъясняю сторонам статью 56 Гражданского процессуального кодекса, согласно которой каждая сторона должна доказать те обстоятельства, на которые она ссылается как на основания своих требований и возражений. Истцу было разъяснено, какие он должен доказать обстоятельства? Тогда прошу.

Уклонская поднялась с места и подмигнула Влачителю, как бы говоря: «Все нормально, не волнуйся»:

-В целях подтверждения ложности исторических фактов, изложенных в фильме, нами были привлечены специалисты – сотрудники НИИ истории и социологии Петр Трататуля и Александр Третьяков. Разрешите их пригласить?

-Конечно… Назовите суду свою фамилию, имя, отчество.

-Третьяков Александр Николаевич.

-Образование?

-Высшее историческое.

-Ученая степень?

-Доктор исторических наук, профессор.

-Стаж работы?

-25 лет.

-Что вы можете пояснить по существу дела?

-Передо мной была поставлена задача дать оценку реальности и исторической достоверности «Воспоминаний» русской балерины Матильды Кшесинской, изданных в Париже в 1961 году и переведенных на русский язык в той их части, которая касается описания любовных взаимоотношений автора с последним русским царем Николаем Романовым в бытность его Наследником престола, с 1890 по 1893 годы. Для этого мной были изучены в большом количестве архивные материалы, касающиеся жизни и деятельности Николая Второго как в указанный период, так и после него. На их основании сделать вывод о том, что «Воспоминания» Кшесинской содержат ложную информацию, нельзя. Дело в том, что их всех указанных источников, достаточно разрозненных и потому не связанных между собой, следует вывод о том, что моральный облик Государя вполне предусматривал его внебрачное сожительство сразу с несколькими женщинами и даже наличие внебрачных детей. Прошу приобщить мое исследование к материалам дела…

-Следует ли из вашего ответа, что отношения Кшесинской и Николая Второго носили интимный характер и имели место в действительности?

-То, что они имели место, это факт, не оспариваемый и самим Николаем в своих «Дневниках». Об интимном характере точного ответа дать нельзя ввиду отсутствия прямых доказательств, но и исключить сей факт невозможно, поскольку на него указывают много косвенных обстоятельств, приведенных в моем письменном ответе на запрос депутата Уклонской.

Последняя сидела с таким видом, будто на нее вылили ушат холодной воды. Неизвестно, кому она больше хотела вцепиться сейчас в волосы – этому ученому снобу Третьякову или Трататуле, заверившему ее, что все будет окей. Еще во время ее жизни за рубежом она по молодости лет подралась – с тех пор красивое лицо ее временами, в гневе, имело обыкновение несколько кривиться. Сейчас оно искривилось настолько, что стало напоминать улыбку Гуинплена из романа Гюго. Однако, надо было брать себя в руки и выходить из ситуации.

Влачитель глупо улыбался, слушая выступление Третьякова – с одной стороны, если разыгрывать все в точности, его как ответчика по делу должно было радовать такое экспертное заключение. С другой, он понимал, что что-то идет не по плану, мастерски разработанному его хитроумным «рекламным агентом».

-Ваши фамилия, имя, отчество?

-Трататуля Петр Михайлович.

-Образование?

-Высшее историческое.

-Ученая степень?

-Доктор исторических наук, профессор.

-Стаж работы?

-25 лет.

-Что вы можете пояснить по существу дела?

-Видите ли, я полагаю, что фильм и впрямь носит клеветнический характер. Никаких отношений у Николая Второго и Матильды, за исключением описанного в его «Дневниках» шапочного знакомства, не было и быть не могло.

-Из чего вы делаете такой вывод?

-Он как Наследник престола практически не оставался один ни на минуту. Огромное количество воспоминаний людей, составлявших его общество – великих князей, друзей, членов семьи, — не содержат ни единого слова о его отношениях с Кшесинской.

-Но вот ваш коллега только что представил достаточно мотивированное заключение об обратном. Вы делаете косвенный вывод, а его выводы носят прямой и безапелляционный характер…

-Ну что тут сказать… Оценка доказательств – дело суда.

Спустя некоторое время судья осталась в совещательной комнате. Уклонская пулей вылетела в коридор и направилась к Трататуле – по счастью, Третьяков успел уйти.

-Ты что, совсем ошалел?

-Простите, Наталья Владимировна, не по плану пошло, я тут ни причем, взбрыкнул зам…

-Каков поп, таков приход. Ты сам кадры подбираешь, никто их тебе не навязывает!

-Понимаю, виноват, Наталья Владимировна… Казните…

-Казню… если сейчас с судьей не получится договориться. Смотри у меня! – погрозив ему кулаком, она исчезла за дверьми судейского кабинета. А спустя некоторое время судья огласила свой вердикт:

-«Дав оценку заключениям специалистов Третьякова и Трататули, в соответствии со ст. 67 ГПК РФ, суд считает заключение специалиста Трататули более убедительным в силу следующего. Согласно трудовой книжке данного лица, он является директором НИИ истории и социологии, а потому на основании ст. 53 ГК РФ действует от имени данного лица в его интересах. Дача заведомо ложного или неосновательного заключения повлечет ответственность для данного юридического лица, в том числе в виде убытков, причиненных сторонам по делу дачей такого заключения (часть 2 статьи 35 ГПК РФ), которая применительно к ст. 1082 ГК РФ станет основанием для привлечения к ответственности самого Трататули в регрессном порядке. В то же время Третьяков является заместителем директора, а потому на него законом впрямую не возложено обязанности действовать строго в интересах предприятия в его интересах. На него даже гипотетически не может быть возложена ответственность за причинение ущерба юридическому лицу, а статусом эксперта по делу он не наделен, что снимает с него и ответственность за дачу заведомо ложного заключения на основании статьи 307 УК РФ. Таким образом, его заключение при всей его мотивированности не может быть признано достоверным доказательством. Между тем, суд не может принять решение о снятии фильма с проката, поскольку данный вид ответственности применительно к статье 15 ГК РФ не будет соразмерен нарушению прав истца Шкнявого. Поскольку согласно статье 196 ГПК РФ суд рассматривает дело в пределах заявленных требований, он не вправе разъяснять истцу, избравшему ненадлежащий способ защиты права, иной способ, и должен отказать в иске в части снятия фильма с проката… Суд решил: иск удовлетворить частично. Признать сведения о половой связи Николая Второго и Матильды Кшесинской, изложенные в фильме Алексея Влачителя «Матильда», не соответствующими действительности. В остальной части иска отказать. В части удовлетворения иска решение обратить к немедленному исполнению. Решение может быть обжаловано…»

Выдохнув, Уклонская и Влачитель вышли из зала суда. Пока помощник судьи изготавливала исполнительный лист на немедленное исполнение удовлетворенной части иска, Наталья Владимировна сунула несколько пятисотрублевых купюр в руку Шкнявому и чуть ли не пинком выкинула его из здания суда. Получив спустя полчаса на руки лист, она утащила Влачителя за рукав вниз. Оставшись на крыльце, оба удовлетворенно закурили.

-Ну вы кудесница, Наталья Владимировна!

-Да ладно…

-Только скажите, а что теперь с исполнительным листом будет?

-Не боись. В нашей стране вопросы предъявления исполнительного листа к исполнению находятся в исключительной компетенции самого взыскателя. Так что… — она достала из сумочки телефон и сфотографировала документ. – Размещу в Инстаграме, когда снова рекламу буду вашему фильму делать. А это, — она протянула лист, изготовленный на разноцветной бумаге, режиссеру. – Вам в подарок. Можете выбросить, дело ваше.

-Спасибо вам огромное.

-Вам спасибо, — она повертела перед ним запястьем, украшенным недавно приобретенным по случаю бриллиантовым колье. – Ладно, у меня еще дела. Я поехала, дочь надо из школы забирать. Да и нехорошо, если нас вместе увидят. До послезавтра.

Она прыгнула в машину и упорхнула, а Влачитель еще долго стоял на крыльце и смотрел ей вслед, размышляя вслух:

-Надо же, есть же такие женщины! Не женщины, а Валькирии, воительницы на ниве истории… Гордость берет, когда о них думаешь… Роза Землячка, Дора Гребенщикова, Клара Цеткин, Валери Соланас… и вот, в одном ряду с ними, и она… Честное слово, сниму о ней фильм… Потом!

Глава XIV.

Кто есть кто?

Наряду с внешними привлекательными качествами маленький наследник обладал, пожалуй, еще более привлекательными внутренними. У него было то, что мы, русские, привыкли называть «золотым сердцем». Он легко привязывался к людям, любил их, старался всеми силами помочь, в особенности тем, кто ему казался несправедливо обиженным. Его застенчивость благодаря пребыванию в Ставке почти прошла. Несмотря на его добродушие и жалостливость, он, без всякого сомнения, обещал обладать в будущем твердым, независимым характером. «Вам будет с ним труднее справиться, чем со мной» — не без гордости сказал как-то государь одному из министров. Действительно, Алексей Николаевич обещал быть не только хорошим, но и выдающимся русским монархом.[32]

А.А. Мордвинов, флигель-адъютант Николая Второго

Коля вернулся домой далеко за полночь. Отец сидел на кухне со включенным светом и пил виски, закусывая лимоном.

-Нехило для обычного историка, — Николай поднял бутылку и повертел ее перед лампой. – «Чивас Ригал»? Откуда у скромного сотрудника НИИ истории и социологии такие деньги?

-А ты думал платят только тем, кто как ты голым задом перед камерами крутит да трусы рекламирует? Россиюшка встала с колен…

-Шутить изволите, Александр Николаевич? А-ну, говори, что случилось?

-Выходное пособие получил.

-Тебя, что, с работы уволили?

-Так точно, Ваше Высочество.

-За что? Ведь 25 лет все было хорошо… Хотя, ничего страшного. У тебя уже возраст, тебе и отдохнуть не грех, тем более, что доходы твоего сына позволят обеспечить тебе безбедную старость. А наукой ты и дома можешь заниматься. И все-таки, за что?

-Как всегда в нашей стране – за правду…

-Даже не удивлен. Общество правды на дух не переносит.

-А у тебя что за философский сплин? С Дианой что-то? Поругались?

-Наоборот, — улыбнулся Николай. – Кажется, ты скоро станешь дедом.

-Вот это новость, — обрадовался отец. – Теперь действительно имею полное право сидеть дома – а главное, и достойное занятие для пенсионера имеется. Буду вам помогать, хватит на всяких Трататуль батрачить. 25 лет псу под хвост, а в итоге ни словечка благодарности – вышибли под зад коленом и вслед поленом.

-Из-за «Матильды»? – Коля с детства интересовался работой отца, история генетически стала для него хобби, да и шум, поднятый последние дни вокруг фильма, не мог остаться им неуслышанным.

-Скорее, из-за твоего августейшего предка…

-Что еще за новости? Поаккуратнее бы ты с алкоголем-то…

-Эх, сынок… Дело не в алкоголе…

-А в чем? Я чего-то не знаю из истории собственной семьи?

-Боюсь, что практически ничего ты не знаешь. В том числе и того, что мой дед, то есть твой прадед по отцовской линии, был сыном некоего Алексея Федоровича Пуцято.

-Очень рад за него и за то, что узнал имя прапрадеда.

-Однако, ты не узнал всей его биографии…

-Если ты считаешь три часа ночи подходящим временем, чтобы рассказать, тоя весь внимание.

-Тебе же наверняка завра рано вставать, трусы рекламировать, — отмахнулся отец.

-Ну ты даешь. Тут можно сказать моя судьба решается, а ты решил о трусах подумать. Нет уж, быть Иваном-родства-не-помнящим, я не желаю. Давай выкладывай!

Третьяков пристально посмотрел на сына.

-Ты бы выпил, а то история обещает быть долгой… Итак, начнем с того, что ни в одном государственном архиве – моя работа последних дней еще раз напомнила об этом – нет ни единого документа, свидетельствующего о порядке следования арестованных членов Царской Семьи из Перми в Екатеринбург, где вскоре они будут расстреляны. Все их перемещения как-то отражены, запротоколированы, а это нет. Это присказка. А вот сказка.

13 сентября 1918 года, Бийск

Стояло бабье лето. Все цвело и пело – природа прощалась с теплым летом, наслаждаясь его последними деньками, выпавшими на начало осени, и дарила эту возможность всем. Богатая растительностью Сибирь, вечнозеленая тайга, аккуратно стриженные городские деревья и кустарники – все словно переживало вторую молодость, глядя на которую не хотелось думать ни о полыхающем пожарище Гражданской войны, ни о том, что красные в нескольких сотнях верст от города, живущего, как и прежде тихой, мирной гражданской жизнью. Достаточно было того, что обо всем этом думал военный министр Омского правительства атаман Павел Павлович Иванов-Ринов, приехавший сегодня в Бийск с инспекцией.

Показавшись на пороге военной комендатуры в шикарной черкеске с погонами войскового атамана, генерал отметил для себя, что все сотрудники этого военного ведомства, а значит, его подчиненные, ходят почему-то в военной форме без знаков различия. На начальнике комендатуры был надет френч, с которого предусмотрительно были изъяты царские погоны.

-Что это за вид? – вместо приветствия гаркнул Иванов.

-Виноват, Ваше Благородие, у нас все таким образом обмундированы. Война, видите ли…

-Вы готовитесь к сдаче города? Вы предатель? Боитесь, что большевик, увидев золотой погон, первым вгонит вам пулю в лоб? Однако, не ожидал такого от офицера… Значит, запишите себе и другим скажите, чтобы завтра погоны на всех были нашиты. Всех остальных считаю предателями и помещаю на гауптвахту впредь до предания суду военного трибунала. Это ясно?[33]

-Так точно-с.

-Отлично. Всех офицеров построить на плацу во дворе комендатуры, через час будет смотр, после чего – совещание. Исполнять.

Поднявшись в отведенный ему кабинет напротив кабинета начальника комендатуры, генерал выпил стакан воды и стал у окна. Цветущие липы – последние следы уходящего лета – бились в стекло своими молодыми побегами. Генералу стало жаль дерева, ведь уже через несколько дней в Сибирь придут слякоть и холода, и вся краса цветущих деревьев станет лишь жалким воспоминанием.

Дверь без стука распахнулась, и на пороге появился адъютант генерала. Атаман прибыл в Бийск специально, чтобы подготовить почву для скоро приезда адмирала Колчака, который на тот момент уже возглавил Временное правительство в Омске и теперь должен был как осмотреть свои владения, так и внушить своему новому электорату спокойствие и уверенность в завтрашнем дне, что заядлый оратор Колчак умел делать мастерски. Никому не нужная, на первый взгляд, атрибутика – форма царской армии – была введена Ивановым-Риновым не столько для военных, сколько для гражданских лиц, которые, видя даже частичное возвращение старых порядков, должны были проявить доверие к адмиралу. Что же касалось наступления красных, которое планировалось ими со дня на день, то они еще не знали о выписке Ивановым-Риновым отдельного корпуса атамана Семенова на период пребывания Колчака в Бийске, который и должен был отразить готовящееся наступление. Контратака атамана была задумана таким образом, оснащена такой военной мощью, что РККА приходила бы в себя на данном направлении еще как минимум полгода. Погода, как ни забавно, играла на руку Иванову-Ринову – со дня на день дожди должны были размыть все дороги, по которым красные планировали наступать, а, удержи их Семенов сейчас на прежних позициях, ни о каком форсировании бийского направления и речи быть не может.

-Почему без стука?

-Виноват, Ваше Высокопревосходительство, срочная новость, — на адъютанте буквально лица не было.

-Что такое? Красные?

-Не совсем. Вот эта телеграмма за номером 287 только что поступила на имя адмирала.

-Ну и что в этом такого? Вот послезавтра прибудет адмирал, ему и доложите.

-Думаю, Вам тоже стоит на нее взглянуть. Уж больно подпись странная…

Атаман выхватил из рук вошедшего бумагу и прочитал:

«Ваше Высокопревосходительство вскл зн Волею обстоятельств задержан станции Кош Агач тчк Прошу доложить обстановку путях железнодорожного сообщения зпт выслать мной состав для прибытия Бийск поскольку получены сведения готовящемся наступлении Кош Агач большевиков тчк Наследник престола Алексей Николаевич Романов».

-Что еще за чушь?

-Не могу знать-с.

-Срочно соедините меня с Кош-Агачем.

Через минуту генерал уже разговаривал по телефону с полковником Дроздовским, стоявшим в Кош-Агаче. До прибытия корпуса Семенова его части должны были сдерживать натиск красных и не допускать их продвижения вглубь, ограничив движение только Кош-Агачем.

-Послушайте, полковник. Мне поступила странная телеграмма на имя Колчака из Кош-Агача. Некто, подписавшийся покойным цесаревичем Алексеем, просит доложить ему обстановку на дорогах и выслать за ним подвижной состав. Утверждает, что осведомлен о готовящемся нападении красных на Кош-Агач и просит тем самым обеспечить его безопасность, перевезя в Бийск. Вам что-нибудь известно об этом?

-Так точно, Ваше Высокоблагородие. Он действительно появился здесь и был взят мною под арест. Я говорил на его счет с атаманом Семеновым, так вот у него недавно появилось еще двое самозванцев. Один назвал себя сыном генерала Крымова, а другой – сыном японской императрицы. Обоих тот велел сечь, после чего они признались в обмане. Сечь лже-Алексея у меня нет ни времени, ни желания, но если вы прикажете…

-Каким образом он из-под ареста рассылает телеграммы?

-Я разберусь с начальником почтовой конторы. Кажется, он уверовал в сказку этого господина во многом потому, что тот второй год работал под его началом…

-Кстати, как его фамилия?

-Пуцято. Алексей Федорович Пуцято. Что прикажете с ним делать?

-Впредь до наступления красных… усильте его охрану. И выясните о нем как можно больше.

-Слушаюсь.

Положив трубку, генерал снова вызвал адъютанта.

-Вызовите мне начальника местной почтовой конторы. О телеграмме пока никому не слова.

-Слушаюсь, Ваше Высокоблагородие. Разрешите доложить?

-Докладывайте.

-Офицеры построены внизу, на плацу. Все ждут вас.

-Хорошо, иду…

-…Господа офицеры! Я уполномочен председателем Омского правительства адмиралом Колчаком сделать несколько важных заявлений. Во-первых, согласно его указу от сего числа все, кто находился на захваченных большевиками территориях и хоть как-то на них работал, признаются предателями и подвергаются аресту![34] Потому приказываю вам установить точное число лиц, находившихся на захваченных территориях Сибири и Дальнего Востока, обеспечить расследование их деятельности и виновных арестовать. Следующее. Как вам известно, после казни Царской Семьи Россия фактически осталась без правителя. Создалась ситуация, при которой отдельные освобождаемые нами территории находятся на положении разрозненных автономных областей, не имеющих единого центра, которыми фактически невозможно централизованно управлять. Красными палачами все потомки Царской Семьи и побочные родственники уничтожены с тем, чтобы невозможно было возродить и восстановить легитимную власть на территории Российской Империи. В этой связи встает вопрос о временном наделении кого-то из чинов высшего военного командования, обладающего наибольшим авторитетом среди военного и гражданского населения, полномочиями правителя России до окончания войны и отыскания зарубежных потомков Романовых с целью повторного возведения их на престол. Как лицо подчиненное адмиралу Колчаку и человек, прошедший с ним практически всю войну, я предлагаю его кандидатуру на пост временного правителя России. Прошу без оглядки на чины и звания высказать ваше отношение к данному вопросу…

Начальник комендатуры окинул взглядом ряды офицеров. По всему было видно их согласие с предложением Иванова-Ринова – Колчака здесь хорошо знали и уважали.

-Полагаю, что выражу общее мнение, — сказал он, глядя на атамана, — сказав, что мы всецело поддерживаем кандидатуру Александра Васильевича на столь высокий пост.

-Благодарю за доверие, господа, и прошу довести данную информацию до гражданского населения города. Послезавтра адмирал лично прибывает в Бийск, и наша с вами задача организовать ему достойную встречу!..

Вернувшись в кабинет, Иванов-Ринов застал там начальника местной почтовой конторы Горшкова. Попросив адъютанта оставить их, он решил подробно расспросить собеседника об обстоятельствах появления странной телеграммы.

-Две седмицы тому я получил странный телефонный звонок из Кош-Агача. Звонивший спросил меня о поездах, ехавших в сторону Бийска, а также о том, все ли в порядке на железной дороге. Я ответил, что не имею таких сведений, после чего он велел мне их собрать. Я спросил, с кем имею честь, на что он ответил мне следующее:

«Я тот, который был заключен в тобольскую тюрьму. Я верю вашему слову, а потому откроюсь, не скрывая ничего. Слушайте меня до конца, но не перебивайте. Я тот, который два года тому назад потерял своих дорогих папу, маму и сестер. Я тот, который был заключен в тобольскую тюрьму. Я тот, который, несмотря на свои молодые годы, должен был выносить унижения и оскорбления. Я тот, который с помощью друзей бежал в конце концов из Тобольска, воспользовавшись чьими-то документами. Кое-как выучился работать на аппарате, выдержал экзамены и был назначен чиновником в Кош-Агач. Я — цесаревич Алексей!

Вы не можете себе представить, что только я вытерпел. Все мои коллеги по службе удивлялись, когда я при каждом бранном слове падал в обморок и в течение многих минут лежал без движения. Я не мог видеть, когда начинали при мне есть с ножа, или руками, или раздавляли мух».[35]

Тогда я спросил у него, как ему удалось выжить, а он ответил, что по дороге из Перми в Екатеринбург ему удалось бежать с поезда, подменившись каким-то сельским мальчишкой, который, по согласованию со всей семьей его, готовой к самой неприглядной участи, и пребывал с ними до самых страшных событий в ночь на 18 июля. Обосновывал личной преданностью мальчика царю и Отечеству.

Полагая, что имею дело с сумасшедшим, я повесил трубку, а вот сегодня получил такую телеграмму. Это, собственно, все, что я могу сообщить…[36]

Иванов-Ринов внимательно выслушал докладчика, после чего велел:

-Изложите все это в письменной форме и направьте прокурору окружного военного суда. И больше никому ни слова, как будто ничего не произошло…

Спустя два дня прибыл Колчак. Дожди начались раньше – и красные порядочно увязли под Кош-Агачем, что оставляло жизнь Пуцято вне опасности. Пользуясь образовавшейся паузой, Иванов-Ринов, ожидавший приезда адмирала в Бийске, доложил Колчаку о своей находке и о телеграмме.

-И что ты сделал?

-Распорядился усилить его охрану.

-Дурак!

-Виноват?

-А если это и впрямь Наследник?

-Помилуйте, Александр Васильевич, ведь Наследник расстрелян вместе со всею своею семьею…

-Ты там был?

-Где?

-В Екатеринбурге в ту ночь был? Или на могиле Наследника? Вот и молчи, раз ничего не понимаешь в шпионской войне. Может статься, что он и впрямь жив, и что сами большевики завербовали его и бросили к нам в тыл. А это значит, что можно получить неплохого двойного агента. А что в противном случае?

-А что в противном?

-Сам же говоришь, что у него уже появились последователи в Кош-Агаче. Сейчас, когда на всей освобожденной территории установилась моя власть, ты хочешь организовать у нас под боком лагерь оппозиции? В непосредственной близости от красных? Болван! Сейчас же телеграфируй в Кош-Агач. Пусть сооружают состав и отправляют его сюда, а ты встретишь со всеми почестями – пока не доказано обратное, он считается говорящим правду. После я лично допрошу его здесь, и горе ему, если уличу во лжи!

Атаман сделал все, как и было велено – уже утром следующего дня состав с Пуцято был на станции в Бийске. Генерал горячо приветствовал «Наследника», которого никогда не видал, и препроводил его в комендатуру, где с царскими уже почестями расположился будущий царь – адмирал Колчак. Они заперлись в одном из кабинетов, чтобы раз и навсегда расставить точки над i…

…Колчак внимательно посмотрел на собеседника. Прошло много лет с тех пор, как он виделся с цесаревичем, тот, конечно, сильно изменился, но некоторые прежние черты все же обильно присутствали в облике Пуцято.

-Простите, Ваше Высочество, но я обязан задать вам несколько вопросов. Изволите ли видеть, обстоятельства вашего спасения наводят на мысль… — Колчак не делал вид, он действительно был очень смущен тем портретным сходством, что обнаружил между Пуцято и Алексеем Николаевичем – тем, кого он видел несколько раз в Петрограде.

-Я понимаю, Александр Васильевич, задавайте ваши вопросы. В настоящее время действительно трудно определить, кто настоящий, а кто поддельный…

-Спасибо за понимание. Кстати, как ваше самочувствие?

-Благодарю, немного лучше. Хотя за все это время крови я действительно потерял порядочно. Проклятый наследственный недуг…

-Вы полагаете, наследственный?

-Да, он достался мне от Алисы Великобританской, бабки по материнской линии.

-А когда день вашего тезоименитства?

-5 октября по юлианскому календарю.

-Когда вы в первый раз оказались в Москве?

-Кажется, в 1912 году… да, именно так. 30 мая… Открывался памятник дедушке…

-Кто вас приветствовал там?

-Губернский предводитель дворянства Самарин. Он сказал, кажется, что-то вроде: «Благоверный Государь Наследник. Сердечно радуется московское дворянство, видя Тебя в стенах древнего Кремля. Ты в первый раз посещаешь нашу первопрестольную столицу…» Папенька часто возвращался в разговорах к образу деда, и оттого слова эти запали мне в душу – потому, наверное, что звучали, когда я созерцал этот величественный памятник…

-Кто вы по званию?

-Высочайшим приказом от 1916 года мне пожаловано звание ефрейтора.

-У вас имеются иностранные награды, и одна из них – высшая в некоем иностранном государстве. Что это за награда?

-Французский орден Почетного легиона, он жалован мне 8 июля 1914 года…

-Поразительно!

-Вас поражает, что я говорю правду? Однако, что сделала с нами война!..

-Простите мне мое недоверие, но будет еще несколько вопросов, ответы на которые мог знать только цесаревич. В конце концов, все остальное можно было при достаточной памяти прочесть и в газетах…

-Я готов, Александр Васильевич.

-Что вы больше всего любите есть?

-Щи, кашу и черный хлеб. После обедов в Ставке, когда мы с папенькой ели простую солдатскую пищу, я даже, случалось, облизывал ложку и говорил: «Вот это вкусно, не то, что наш обед».[37]

-Имелись ли когда-либо у вас прижизненные памятники? – нарочито, улыбаясь, спросил Колчак.

-Кажется, у нас таковые имел только Ломоносов… — Колчак заулыбался, подумав вдруг, что собеседник «проколется» именно на этом и что дьявол кроется в мелочах. – Но и у меня было нечто подобное. Семь лет назад в Олонце открывался мост моего имени, вот там на столбе высекли мой барельеф. Насколько мне известно, река во время половодья мост смыла, а с ним и напоминание обо мне.

-И последнее. За вами при дворе ухаживал матрос по фамилии Деревенько. Звали его Андрей Еремеевич. А как вы его называли?

-Все при дворе звали его дядькой,… а я звал Диной!

Последняя фраза убила Колчака. Он расшаркался перед человеком, в отношении которого теперь не было сомнений – это Наследник.

-Еще раз простите, Ваше Высочество, и добро пожаловать в Бийск. Как вы смотрите на то, чтобы устроить прием в вашу честь и продемонстрировать ваше чудесное явление местному дворянству?

-Можно, но только после. Не забывайте, что моя болезнь неизлечима, а потому я устал и сейчас хочу отдохнуть. Простите.

Выйдя из кабинета, Колчак подозвал Иванова-Ринова. Атаман был испуган внешним видом адмирала- на нем лица не было.

-Что?

-Это он, вне всяких сомнений.

-Господи, благослови Россию! – перекрестился на радостях Иванов-Ринов.

-Ты что?! – взревел Колчак. – Дурак! Не понимаешь, чем дело может кончиться? Если это он, то плакало мое правительство и верховная власть! Не для того я столько времени бился за освобождение территорий и, как Дмитрий Донской, собирал их воедино, чтобы сейчас вот так запросто отдать ему! Нет, с этим надо что-то делать…

-Но что?

-Не знаю. Думай.

Вечером Колчак вернулся в Омск, забрав с собой Наследника. Со следующего же дня пошла целая вереница приемов, молебнов, кутежей в честь Наследника. Сам он принимал мало и редко кого, все время стремясь оказать посильную поддержку Колчаку в его управленческих делах, но хитрый и многоопытный в политических играх адмирал всячески стремился оградить его от себя и от государственной деятельности.

Для этого ему и нужны были суаре и приемы, в ходе которых дочери первых лиц Омска наперебой знакомились с цесаревичем, а некоторые – и того больше, впрямую предлагали ему себя. Все они были ему противны, кроме одной – скромной дочери купца Дарьи Третьяковой.

Девица и впрямь понравилась царевичу – с тех пор он требовал, чтобы она приходила к нему едва не всякий день. Взаимное чувство, что вспыхнуло между ними, скорее напоминало братско-сестринскую любовь – и возрастом и внешностью и мировоззрением Дарья Третьякова напоминала ему сестер, которых он так любил и которых более никогда не будет у него возможности увидеть. Словно большие дети они часами гуляли по Омску, бродили по набережной Оби, беседовали на взрослые темы, при этом шкодно поглядывая друг на друга – хоть война и сделала детей взрослыми, все же желательно было, чтобы у их бесед не было свидетелей.

-А ты уже целовался? – спрашивала у него Дарья.

Алексей впал в краску:

-Зачем тебе?

-Просто интересно.

-Да, а ты?

-И я, много раз. А однажды даже с учителем из школьной гимназии.

-Фу, развратница!

-Что же в этом такого? Да и потом он не хотел, я сама настояла.

-Тем более развратница. Девочки должны быть скромными…

-Кто это тебе сказал?

-Нас так учили.

-Эх, — вздохнула Дарья. – Меня, знать, учили по-другому… Мой брат ушел на фронт и погиб еще в Великую войну. А тебе не хватает сестер?

Алексей сжал зубы и опустил глаза, и девушка поспешила извиниться за сказанное:

-Прости, я никак не хотела обидеть тебя.

-Ничего. Я все понимаю, война есть война…

-Да, если это война с иноземным захватчиком. А как быть, если это война против тебя твоего же народа? Мы ведь с тобой стоим по одну сторону баррикад – я прекрасно понимаю, что, случись что, если большевики войдут в город, ни меня, ни мою семью не помилуют. И это очень пугает. Пугает, главным образом, то, что казнят помещиков и генералов те, кто вчера еще им служил…

-Знаешь, у меня в Петрограде был матрос по фамилии Деревенько. Он был приставлен ухаживать за мной по причине моей болезни, и с 1906 по 1917 годы вел свою службу исправно. В 1907 году, когда наша яхта «Штандарт» напоролась на риф у острова Гроншер, Дядька, как все звали его при дворе, спас меня, спрыгнув вместе со мной в залив и первым приплыв на берег… Мы все любили его, папенька и маменька все время одаривали разными милостями, в том числе материального свойства. Но когда в феврале 1917 года нас арестовали, он словно бы изменился. Он стал вести себя как помещик, как хозяин. Как сейчас помню картину, когда он сидел во дворе Аничкова дворца, вытянув вперед ноги, и давал мне команды – принеси то, принести это. Я плохо понимал еще, что происходит, и потому вел себя как его послушная собачонка… Но все же делать выводы обо всех по таким вот не надо. Наш народ претерпел очень много, его можно понять. И не целиком он состоит из негодяев, есть и просвет в этой, кажущейся беспросветной, тьме.

-А мне кажется, ты не прав. Лично для меня жизнь буквально перевернулась за этот год. Я уже не понимаю, когда люди настоящие, а когда играют, носят какие-то чудовищные маски. Были ли они такими во времена моего детства или стали теперь, когда всем новая власть развязала руки. Страшно видеть и понимать, что, ежели теперь они такие, какие есть, что будет завтра! Эмиграция кажется мне единственным выходом…

-А кому мы там нужны? Ты думала об этом? Хорошо ли живется нашей эмиграции за рубежом, где она вынуждена подбирать крохи, где нет средств к существованию и никто не ждет?!

-Тебе ли об этом говорить?! Все газеты только и пестрят сообщениями о том, как много денег на западных счетах Царской Семьи осталось…

-Разве мое счастье будущего властителя в этом? Моя задача состоит в том, чтобы прекратить любой ценой смуту, в которую наш народ и нашу страну повергли большевики.

-Ты говоришь о невозможном…

-Тогда какой из меня царь? Если даже не выйдет, по каким-либо объективным причинам, я должен буду внушить этому своему потомку, если у него не выйдет –он своему и так далее, до скончания мира. А монархия этой стране нужна и надо ее сохранить именно внутри страны, а не за ее пределами, где она подвергнется западному влиянию и перестанет быть матерью для собственного народа. На Востоке говорят: «Ишак, полежавший в тени, на солнце работать не будет». Находясь там, я ничего не смогу здесь исправить, а пару лет спустя уж и возвращаться не захочу. И тогда то, что даровано мне Богом, станет для меня вечным тяжким крестом…

-Мудро… Как ты себя чувствуешь? Ты не устал?

-Так мило и трогательно заботишься ты о моем самочувствии…

-А ты знаешь, мне приятно делать это.

-Что?

-Заботиться о тебе. В каждой женщине ведь заложен матримониальный инстинкт.

-Я не ребенок тебе, — обиженно надул губы Алексей. Она улыбнулась и провела рукой по его щеке:

-Ну конечно же, нет. Милый мой цесаревич. Ты очень даже взрослый…

Она смеялась и гладила его, а он все сильнее впадал в краску. Наконец, словно разозлившись, он от робости покраснел, схватил ее за плечи, прижал к себе и страстно поцеловал. В губы. В себя она пришла секунду спустя на его плече:

-Я уж думала, никогда этого не случится.

-И что теперь? Разве имею я как государь на это право?

-Право быть счастливым? Мне кажется, ты просто обязан им быть. И, если не сейчас, то когда потом? В огне этой войны про завтра думать не приходится…

Соглашаясь с ней, он целовал и целовал ее, пока на город не начал спускаться черный как смоль закат.

Эту ночь они провели вместе – и еще много ночей позже. Она приходила к нему днем, они вместе обедали, потом гуляли по городу, рассуждали, а вечером посещали приемы, устроенные для них адмиралом Колчаком. Все улыбались и умилялись, глядя на них, и никто их уже не разделял между собой – для всех они были практически семейной парой. В одну из ночей, когда, утомленные любовной баталией, они спали в объятиях друг друга, в дверь гостиничного номера постучали. Алексей неподдельно испугался – именно такие обстоятельства последнее время часто сопровождали его, не неся в себе ничего хорошего. Причем, испугался скорее за нее, чем за себя. Он велел Дарье спрятаться в платяном шкафу, а сам, наскоро одевшись, вышел в приемную. Там его ждал военный министр правительства Колчака, Иванов-Ринов, тот самый, что встречал его в Бийске.

-Простите, что тревожу вас в ночной час, Ваше Высочество, однако, если я приду к вам днем, меня ждут крупные неприятности от адмирала.

-Слушаю вас, Павел Павлович.

-Я пришел предупредить и, возможно, спасти вас. Адмирал Колчак опасается того, что его власть правителя будет перехвачена вами, и испытывает к вам тайное недоверие и даже злобу…

-Я заметил это… — грустно опустил голову Алексей.

-Есть способ спасти вас от его гнева.

-И какой же?

-Он, втайне от вас, вызвал из Екатеринбурга Жильяра, швейцарца, вашего учителя французского. Сам Колчак видел вас давно, и устроенный им тогда в Бийске экзамен мог оказаться провальным. Он хочет, чтобы человек, знавший и видевший вас куда ближе и точнее, сделал вывод, кто перед ним. И, если вывод его окажется таким же, к какому пришел сам Колчак, боюсь, вам несдобровать.

-Что вы предлагаете мне сделать?

-Разыграть перед ним, что вы – самозванец. Только так вы сможете спастись. Да, вас изгонят, возможно, даже арестуют, но во всяком случае, сохранят жизнь. В противном случае ручаться за это нельзя.  Я, со своей стороны, буду ходатайствовать о том, чтобы вас отпустили как можно скорее с миром. Вы не совершили никакого преступления, и потому держать вас взаперти нет особых оснований. Кроме того, готовится отступление – зачем тащить с собой еще и арестантов?

-Но… почему вы говорите мне об этом? Разве вас не пугает, что персонал гостиницы может доложить адмиралу, и тогда неприятности будут уже не у меня, а у вас?

-Я – ваш подданный. Я предан царю и Отечеству и мой долг предупредить вас об этом. За сим прощайте.

Дарья вышла в приемную, где Алексей сидел, обняв голову руками:

-У нас будет ребенок, — тихо произнесла она. Он встал, поцеловал и нежно обнял ее:

-Не знаю, стоит ли тебе сейчас… Ты ведь слышала, нас снова ждут испытания…

-Я люблю тебя. Чему быть, тому не миновать…

Иванов оказался прав – уже наутро Пьер Жильяр объявился в Омске. Так он опишет их встречу с Наследником позднее:

  «Генерал Д. сообщил мне, что хочет, чтобы я встретился с «мальчиком, выдающим себя за цесаревича». Я и раньше знал, что по Омску ходят упорные слухи, что цесаревичу удалось остаться в живых, и в конце концов он сам объявился в каком-то городишке на Алтае. Мне рассказали, что местные жители приветствовали его с воодушевлением, школьники организовали сбор пожертвований в его пользу (...). Более того, самому адмиралу Колчаку пришла телеграмма с просьбой оказать содействие претенденту (вскоре после моего ухода добровольно признавшемуся в обмане). Я не обращал на эти слухи никакого внимания.

Опасаясь, что все это может вызвать смятение, адмирал приказал доставить «претендента» в Омск, а генерал Д. связался со мной, полагая, что мое вмешательство способно разрешить сомнения и положить конец этой истории, все больше обраставшей домыслами.

Когда дверь в соседнюю комнату слегка приоткрыли, моему взгляду явился мальчик совершенно мне незнакомый, куда выше цесаревича, и более плотного сложения. По виду ему было лет пятнадцать-шестнадцать. Его матросский костюмчик, цвет волос и причёска действительно немного наводили мысль об Алексее Николаевиче, но на этом сходство заканчивалось.

Я доложил о своих выводах генералу Д. Мальчик затем был мне представлен, я задал ему несколько вопросов по-французски, и не получил ответа. Когда я стал настаивать, он ответил, что всё понимает, но у него есть свои причины говорить только по-русски. Тогда я обратился к нему на этом языке <задав несколько вопросов о царской семье>. Это не дало также никаких результатов. Он заявил, что будет говорить только с адмиралом Колчаком лично. Наша встреча на этом закончилась.

Так мне довелось встретиться с первым из претендентов, но я предвидел, что множество ему подобных в течение следующих лет наводнят собой Россию, волнуя и сбивая с толку необразованное и доверчивое крестьянство».[38]

Как и предсказывал атаман, после встречи Алексея арестовали и поместили в тюрьму в Бийске. Дарья отправилась за ним, как настоящая жена декабриста. А уже два месяца спустя город был сдан красным – это спасло Алексея, который успел забрать свою названую жену и сменить место дислокации…

1 декабря 1918 года, Чита

Алексей сидел в приемной атамана Семенова. Тот с трепетом выслушал его историю, после чего сказал:

-Верю и предан вам, Ваше Высочество. Вы шефствовали над многими казачьими полками, а с 1904 года были Атаманом всех казачьих войск, и потому мой долг как казака перед вами – рассказать всю правду о военном положении на подконтрольной мне территории с тем, чтобы обеспечить вашу безопасность. Красные подходят к моей ставке со всех сторон, и будут тут максимум дней через десять. Я планирую отъезд в Японию и предлагаю взять вас с собой, ибо рискнуть вашей жизнью второй раз Россия не вправе. Вы – самое дорогое, что у нее есть на сегодняшний день…

-Вы не правы, Григорий Михайлович. Самое дорогое, что есть у России – это ее народ…

-Это какой? – побагровел атаман. – Тот, который вашего папеньку со всей семьей, вчера клянясь в верности, сегодня к стенке поставил?! Одумайтесь, Ваше Высочество, что вы говорите?!

-И все же я так считаю, Григорий Михайлович. А потому долг мой как Наследника остаться здесь.

-Здесь? Чтобы они окончательно вас убили? Так зачем же тогда было спасаться?

-Знаете, будь, что будет, а Наследник престола не должен и не может быть вдали от своей страны и своего народа. Конечно, глупо было бы жертвовать ради этого жизнью, но и улепетывать – не царское дело. Думаю, что можно продолжать жить как Алексей Федорович Пуцято…

-Но ведь вас уже видели в Бийске и Омске и могут вспомнить, что вы – цесаревич.

-В этом вы мне поможете. Вы официально объявите о том, что я самозванец и заключите меня в тюрьму перед собственным отъездом. Так будет надежнее и вернее. А пока, те несколько дней, что у нас еще есть, я хотел бы насладиться последними, быть может, днями свободы, вместе с моей будущей супругой…

Семенов окинул взглядом вошедшую с ним девицу.

-Как ваша фамилия, сударыня?

-Третьякова, дочь купца первой гильдии из Омска.

-И каковы же ваши чувства по отношению к Его Высочеству?

-Самые наилучшие. Я люблю государя и жду от него ребенка…

Семенов вскинул брови:

-Вот даже как! Ваше Высочество, тогда тем паче первое дело для вас – покинуть Россию. Спасайте для России ее наследника, нового царя. Не верьте, одумаются еще. Мы еще получим власть – не сейчас, так спустя годы, и монархический престол, принадлежащий вам и детям вашим по праву рождения, должен будет возвратиться в ваши руки. Скипетр и держава еще ждут своего властителя! Как можно же в вашем положении так рисковать?

-Я уже ответил, Григорий Михайлович. Царь без России – и не царь вовсе. И, если мне удастся должным образом воспитать моего сына, то только на родине, где ничто ему не чужое, но все родное и все родные. А если нет, то на все — воля Божья.

-Как вам будет угодно, — горестно расшаркался атаман и покинул помещение.

Они с Дарьей пробыли еще несколько дней в Хабаровске в обстановке секретности – опытный и хитрый атаман Семенов был и впрямь очень предан двору. Он участвовал во многих войнах и был монархистом куда чище Колчака, поскольку никогда не преследовал никаких личных целей. Ему можно было доверять. Но это не меняло положения – десять дней спустя Хабаровск был сдан, атаман бежал, предварительно упрятав Алексея за решетку. Он сделал ему еще один подарок – подготовил резюме борца с «семеновщиной», что обеспечило Алексею Федоровичу Пуцято спокойную жизнь в городе, захваченном большевиками. Бои за город будут вестись еще долгих полтора года, а Алексей Федорович вступит в РКП (б) и займет даже какой-то пост в Военно-политическом управлении Дальневосточной республики.[39] У него с Дарьей Третьяковой, с которой он вступит в законный брак, родится сын, который и станет дедом Александра Николаевича Третьякова. В 1921 году начнется партийная чистка, и Алексей Пуцято будет расстрелян, так и не выполнив тех задач, которые ставил перед собой в 1918 году в Омске.

***

-И что ты хочешь сказать этим рассказом?

-Только то, что ты – потомок государя. Заявляю это тебе как историк. А вернее, цесаревича, спасшегося, если верить архивам, в 1917 году, при переезде Царской Семьи из Перми в Екатеринбург.

-И ты?

-Это так, но ты похож куда больше. Ты бы в зеркало на себя посмотрел…

Коля подошел к зеркалу и с немалым удивлением увидел в нем царевича Алексея Романова, расстрелянного под именем Алексея Пуцято в 1921 году в Хабаровске.

Глава XV.

«Этот безумный, безумный, безумный, безумный мир…»

Ложный патриотизм создает почву для самых отвратительных преступлений.

А.А. Безуглов, советский писатель и правовед[40]

         Екатеринбург, наши дни

День одиннадцатиклассника Сергея Орлова начался сегодня не так, как обычно. Ночью ему сначала на спаслось, а потом дурные сны не давали мозгу отключиться и отдохнуть. С самого начала учебного года у него начались проблемы с историей – вновь назначенный молодой педагог оказался слишком строптивым и требовательным. Родители прочили Сергея на юрфак, отец – заместитель прокурора района – и слышать ничего не хотел по поводу его увлечения музыкой и тяжелым роком, считая это не более, чем баловством и детской игрушкой, и потому напряженные отношения с преподавателем профильной дисциплины, экзамен по которой является вступительным в избранный вуз, сейчас были одной из главных проблем Сергея. Решать ее он пытался и все время об этом думал, но всякий раз природная вспыльчивость мешала довести дело до конца и только усугубляла его.

Вообще последнее время ему казалось, что терпение его, которое недалекие учителя испытывали все 11 лет, практически на исходе. Последние школьные дни казались просто нестерпимыми, и все чаще его посещала мысль о том, что ему не суждено закончить эту треклятую школу. Единственным приятным событием, что случилось в его жизни в последние дни, было посещение школы Светланой Ермаковой и беседа с нею, в ходе которой перед ним открылась блестящая перспектива выместить свой накопившийся гнев на нерадивых зрителях богомерзкого фильма «Матильда».

К несчастью, первым уроком сегодня была история. Александр Степанович опять будет проявлять характер и не пожелает уступить Сергею, и конфликта снова не избежать. С такими мыслями ничего хорошего в голову Сергею прийти не могло, и перешагивал он порог класса в прескверном расположении духа. Не прибавляло оптимизма и опоздание, допущенное сегодня молодым человеком по причине затянувшегося туалетного перекура.

-А, Сергей Батькович, изволили-таки… — с порога начал язвить преподаватель. – Рановато сегодня, жаль не ко второму звонку… Ну да присаживайтесь… Итак, на чем я остановился? А, ну да. Итак, по мнению многих историков и по моему собственному, поведение Николая Второго как военачальника и главы государства в 1917 году оставляло желать лучшего. Что он натворил, приняв на себя командование армией в Первой мировой войне? Первым делом предал сербов, которых обязался защищать от немцев и австро-венгров, и сделал ставку на союзников, которые его не ставили ни в грош. Затем, несмотря на Брусиловский прорыв, допустил целый ряд глобальных просчетов в ходе войны- именно они, а не пресловутое создание Керенским и Гучковым солдатских комитетов стали поводом к массовому дезертирству и разброду в регулярной армии. Не обладая сколько-нибудь значительным опытом военного командования, он сместил с этой должности великого князя Николая Николаевича, обладавшего значительными навыками военной и организаторской работы, и под этим предлогом просто убежал из Петрограда, уже охваченного революционными волнениями. Убежал, не имя иного выхода, поскольку его все больше начинало ненавидеть столичное население. Привечая ненавистного всем Распутина, и выслушивая критику в свой адрес на этот счет, он терпеливо молчал, что в данном случае рассматривалось как презрительное нежелание вступать с кем-либо из подданных в диалоги относительно правильности его решений. Когда он получил полицейское донесение о банных похождениях Гришки с бабами в Сандунах, то ответил нечто вроде: «Он и там проповедует Евангелие». Что это, как не издевка? Я уж не говорю об акте об отречении – это просто государственное преступление, оставление страны в опасности…

-Что же ему было делать? – скабрезно спросил Орлов.

-Жесткость проявить, которой его учил, да так и не выучил его отец…

-А вы, к примеру, знаете, что он причислен к лику святых?

-И что из этого?

-Вы поносите человека, который… сама святость и эта… как его… скрепка духовная!

-Что ты несешь, Орлов? Ты бы хоть одну книгу о нем прочитал, а после уж делал выводы. Канонизировали за мученическую смерть – вопросов нет, я только за, но зачем же его обожествлять?

-А затем, что из всех святых – он самый святой.

-А остальные? – учитель глумился, но ученик уже не понимал шуток.

-Остальные – чепуха, мы их не знаем, не видели. А царя обижать нельзя, это… как его… преступление государственное.

-Ты бы со своими клерикальными представлениями в семинарию поступил. У нас государство светское, и, если должностное лицо (а царь таковым и был) ведет себя в противоречии с представлениями о государстве и правопорядке, мы вправе его критиковать в любое время. Ивана Грозного критикуем, Ельцина, и этого будем, если того требует историческая правда!

-Может, вы думаете, что и Бога нет?

-Ты будешь поражен, но я именно так и полагаю!

Откуда взялся этот злосчастный швейцарский нож в его кармане, Сергей точно вспомнить не мог. Несколько дней назад он по случаю купил его в только что открывшемся оружейном магазине – уж больно красивым он показался ему на витрине. Черного цвета, из литой стали, тяжелый, но так удобно лежащий в руке и гармонирующий с его стилем – он так любил черный цвет…

Забыл вынуть, а охранник при входе халатно отнесся к своим обязанностям, несмотря на то, что рамка металлоискателя предательски запищала. И вот сейчас, буквально придя в ярость от таких слов преподавателя, Сергей инстинктивно сунул руку в карман. Близость ножа, холод и неумолимость его стали успокоили подростка, но в то же время пробудили в нем какое-то особое, неведомое доселе чувство. Чувство власти и ощущение того, что наконец даже это сварливый старикашка не сможет ничего противопоставить его доводам, убедительнее которых просто не существует на свете в этот момент.

Выхватывая его и делая несколько взмахов, Сергей ничего не видел перед собой. Пришел в себя он уже спустя минут десять, когда учитель в луже крови лежал у его ног. Вокруг бегали охранники и одноклассники, а Сергей стоял над телом старика с торжествующе – воинственным видом. Быть может, он в этот момент ощутил бы себя Георгием Победоносцем, низвергнувшим змея – но, к сожалению, он не слышал такого имени.

…Пока сотрудники полиции вели его под руки в служебный автомобиль, он на минуту задумался о содеянном. Нет, он не был в состоянии аффекта, гнев не застил ему глаза. Он полагал, что не сделал ничего страшного, а лишь только покарал государственного преступника – палача же не ругают за профессиональное исполнение им своих обязанностей. И меньше всего в тот момент он думал о сорвавшемся поступлении на юрфак. Иронически ухмыльнулся лишь от мысли о том, что его чаяния не закончить школу все же сбылись.

Москва, в это же время

Депутат Государственной Дуры Наталья Уклонская иногда имела личные встречи с Президентом Митиным. Вообще так не положено, депутаты представительного органа встречаются с главой государства раз в год, когда тот дает им напутствия в рамках своего Послания, но Уклонская имела особый статус. Будучи непосредственным и активным участником присоединения к России Витебской области, она пользовалась особым расположением как Президента, так и электората. После аннексии она некоторое время занимала там должность прокурора, но делала это только затем, чтобы создать видимость наличия неких государственных заслуг, позволивших кооптировать ее в члены высшего представительного органа страны. Месяца через два ее сделали депутатом безо всяких выборов – один из депутатов, числившийся в избирательных списках, отдал Богу душу, и она заняла его место. Справедливости ради надо сказать, что на момент выборов он уже находился в коме… года два как. Таких людей включать в избирательные списки партии было выгодно – после выборов внезапно освободившиеся должности председатель фракции мог продавать. С Уклонской такого не было – ее мандат исходил от личного распоряжения Митина, потому горе было бы тому, кто посмел бы взять с нее хоть рубль.

Пользуясь этим особым статусом, в один из дней Наталья Владимировна напросилась на личную аудиенцию главы государства под видом своей обеспокоенности судьбой родной Витебщины. Митин прекрасно понимал, что она врет и придет скорее всего для того, чтобы просить лишить фильм «Матильда» прокатного удостоверения – разыгранная ей на протяжении последнего времени комедия была поставлена так правдоподобно, что даже у видавшего виды опытного КГБ-шника, кем Митин был в прошлой жизни, ее роль в спектакле не вызвала подозрений. Но и он ошибся – Уклонская с порога начала юлить, как будто что-то скрывая.

-Проходите, Наталья Владимировна, присаживайтесь. Излагайте ваши проблемы, вопросы… Что там у нас в Витебске происходит?

-Да то же, что и во всей стране…

-Бардак? – улыбнувшись, уточнил Митин.

-Как можно, Василий Васильевич?! Никогда еще родина моя не знала такого счастья, мира и благополучия, как теперь. Это невообразимое что-то и большое спасибо вам за мирное небо… — У Митина заболели уши. Так было всегда, когда Уклонская начинала петь ему панегирики, в чем ей равных не было.

-И все-таки, что привело? Вы меня простите, у меня по плану сегодня еще председатель счетной палаты…

-Понимаю. Скажите, Василий Васильевич, как дела у Алисы?

-У моей дочери? Спасибо, все хорошо, учится.

-Там же, в Лейпциге?

-Ну да, если с позавчерашнего дня отчислить не успели. А что такое?

-А как у нее на личном фронте?

-Не интересуюсь такими вещами, Наталья Владимировна. Времени нет, да и желания – она, как-никак, взрослый человек.

-А вот это напрасно! Я тут ей на досуге неплохого жениха подобрала…

Митин скривился:

-Ну что вы, Наталья Владимировна, к чему нам с вами это сводничество?! Пусть сама решает…

-Не спешите отказываться, Василий Васильевич. Вы ведь еще не знаете, КТО он…

-И кто же?

-Потомок Николая Второго.

-Как такое возможно? Насколько мне известно, все его потомки погибли вместе с ним в июле 1918 года. Оставшихся Романовых большевики перебили в течение того же года…

-Все да не все. Царевич Алексей-то спасся.

-Как это? Про спасение Анастасии слышал, а вот про Алексея…

-Научный факт, все доказано. Мы даже расследование провели, — она бросила на стол перед Президентом увесистую папку с фотографией Николая Третьякова на обложке. – А теперь подумайте, Василий Васильевич, какую роль возможный брак Алисы и нашего героя сыграет для вас в канун выборов?! Это все! Вытащивший страну из пропасти Президент породнился с православным царем! Вы и сами смело сможете на эту роль претендовать, а она, как известно, пожизненная…

-Поразительно! Мудро рассуждаете. А как вы вышли на его след?

-Работа с фильмом «Матильда» помогла.

-Нужно будет все как следует изучить…

-Но Василий Васильевич, есть маленькая тонкость.

-Какая?

-К этому парню клеится одна девица весьма легкого поведения. Мы бы и сами разобрались, но уж больно медийная она личность.

-Кто такая?

-Шмурыгина…

-А, кажется, какая-то куртизанка из Франции, да?

-Вроде того. Даже говорят, будто ребенка от него ждет. Понимаете, мне лично все равно, но гипотетически это будет означать, что она – гражданка чуждого нам европейского государства – как бы претендует на наш престол. Понятно, что де-юре его не существует, но де-факто это может сыграть со всеми нами злую шутку накануне выборов, сами понимаете… — Уклонская говорила тихо, доверительно, пристально глядя в глаза Президенту. Сам он думал в этот момент, что она буквально смотрит ему в душу и не переставал удивляться без сомнения присущим ей сверхспособностям. – Да и посмотрите на парня… Настоящий русак в классическом смысле. Высокий, красивый- просто русский богатырь. И куда? В лапы гниющего Запада?

-Я понял вас, Наталья Владимировна. Мы разберемся с этим. Спасибо.

Когда она покинула его кабинет, он набрал номер секретаря и отменил встречу с главой счетной палаты, вызвав к себе руководителя ФСБ. У него к нему появился срочный и куда более важный вопрос…

***

Вечер субботы Николай с Дианой в компании друзей проводили в клубе «Рай». Лед между диджеем и его музыкальной установкой уже растаял, тем более, что прогретый воздух ночного заведения был исполнен дыма кальянного табака – сырого, ароматного и противно проникающего во все раскрытые поры, так что сегодня в этом месте лучше было не дышать.

Вместе с парой за столиком сидели еще несколько человек – здесь были блогеры Пепа и Пика, столичные повесы нетрадиционной ориентации, их коллега по YouTube Юлиана Неверная (Коле она никогда не нравилась, но она дружила с Ди, и та везде ее таскала за собой), лесби-певица без волос, но с большим талантом Ирина Штрейхер, и ее импресарио-композитор Сергей Анин. Всем присутствующим было не больше 25-27 лет, а Николай и Диана были самыми молодыми. Что не мешало им общаться с представителями более старшего возраста, поскольку последние временами уступали им в интеллекте.

Нельзя было назвать присутствующих друзьями пары, да и сама эта категория в Москве наших дней несколько изменилась в своем ментальном понимании. Не было друзей как таковых, были досуговые спутники, и не более. Особенность дружбы состоит в том, чтобы полагаться на людей, а при новой жизни актуально как никогда было правило «homo homini lupus est». Никто никому не доверял особо и ни на кого не надеялся – а особенно это сложно было столь популярным личностям, как Коля и Диана, поскольку их за спиной осуждали чаще обычного. Не исключено, что и сегодняшние визави делали это, но отсекать общество по такому принципу означает вообще ни с кем не общаться, в то время, как человек – существо все-таки социальное. Одним словом, проводить один вечер в месяц в этой компании ребятам было весело, а о большем задумываться не приходилось.

Подали кальян – уже третий за вечер. Николай никак не мог накуриться, чем удивил присутствующих.

-И когда это ты так пристрастился к кальяну? – спросил Пика.

-С определенного времени.

-И что послужило причиной?

-Ты для себя спрашиваешь или для блога?

-Есть какая-то разница? Ну, для себя.

-Тогда пошел нафиг.

-А если для блога?

-А если для блога, то пожалуйста. Курение кальяна – древняя русская традиция, свойственная ни много-ни мало главам государства.

Анин подавился мартини:

-Ты чего ржешь? Это кому из глав государства она была свойственна? Эту ересь только последние лет пять по кабакам курить начали, и то только потому, что запретили сигареты. Сублимация и монополия табачного бизнеса, сынок…

-Сам ты сынок. Если бы читал в детстве что-нибудь, кроме надписей на пачках сигарет, знал бы, что Николай Второй смолил его как паровоз.

-Ну ты даешь! – улыбнулась Штрейхер. – Ты, что, правда веришь во всю эту чепуху с твоим родством?

-Почему нет?

-Да потому что за всю историю России был 81 претендент на «спасшегося» царевича Алексея! 81, Карл!

-Ну и что? Меж тем, никто из них не встречался с дворцовыми людьми, в том числе с Жильяром, и не получал признания идентичности личности из уст самого Колчака!

-А я знаю Колчака, а я знаю Колчака! – радостно запрыгал на диване Пепа. – Это про которого фильм сняли, да?

Коля улыбнулся и провел рукой по аккуратно уложенным волосам гея:

-Пепа, милый Пепа, ты один словно юродивый, Божий человек, умиляешь меня…

-Ну царь как есть! – развел руками Анин.

-Ладно, хватит об этом. Скажи лучше, когда премьера новой песни?

-На следующей неделе в клубе «Саваж Гарден». Придете? Почтите вниманием?

-Да, если только там никого не будет с Первого канала.

-Давно ты в контрах с государственным телерадиовещанием?

-С тех пор, как на заседаниях Дуры и Правительства стали решаться вопросы, с кем мне спать.

После этих слов все посмотрели в сторону танцпола, где две молодые и зажигательные исполнительницы «гоу-гоу» содрогались в эротических телодвижениях.

-Нет, — сказала Диана, — тут еще не умеют по-настоящему это делать.

-Это как?

-Не надо так настойчиво предлагать себя. Отличие «гоу-гоу» от стриптиза и приват-танцев в том и состоит, чтобы зажечь публику, а не выгоднее себя продать. Не возбудить, а зажечь в хорошем смысле слова.

-Девочка моя, — со знанием дела, затягиваясь кальяном, протянула Штрейхер, — в этой стране совершенная нехватка времени. В любой момент все от и до может накрыться медным тазом, и потому крайне важно успеть получить от жизни все, что можно, разом и в один день.

-Думаешь, такой стиль поведения этому способствует? По-моему, это выглядит мерзко…

-И давно ли ты стала так рассуждать? – хохотнул Пика.

-А тебе зачем?

-Тоже хочу перенять такой образ мыслей.

-У тебя не получится. Мое видение жизни изменила беременность, которая тебе не грозит, сколько бы ты в постели ни строил из себя бабу, — огрызнулась Ди. Николай улыбнулся, поцеловал ее и отлучился в мужскую комнату. Пика хотел последовать за ним, но тот категорически воспротивился, памятуя его предпочтения.

Когда Ники вышел из туалета, концентрация табачного дыма в воздухе превысила допустимые пределы. Вкупе с изрядной долей алкоголя дым произвел на него дурманящий эффект. На секунду ему показалось, что он не в пыльном и исполненном людьми столичном клубе первой половины XXI века, а в обеденном зале Аничкова дворца. Сумерки опустились на Петроград, и зал полон людей. Вот видны фигуры обер-прокурора Победоносцева и министра внутренних дел Плеве, вот граф Витте о чем-то беседует со Столыпиным, Протопопов, «маленький» князь Феликс Юсупов, он же граф Сумароков-Эльстон… Дым от кальяна так же витает в воздухе, как теперь, и сквозь его плотную пелену не всегда можно разглядеть лица присутствующих.

Но вот кого Николай отчетливо увидел – так это Малю. Именно она, а не германская дармштадская принцесса сидела рядом с ним, и беременность украшала ее, делала ее по-особенному женственной. Он сел с ней рядом, а она положила руки на погоны его красивого кителя.

-Моя милая маленькая пани, — произнес он. Она смотрела на него, замерев и ничего не отвечая, а только улыбаясь любимому.

…-Ну ты совсем перегрелся! Это кальян так действует, по-любому, — бросил Анин.

-По-моему, Серый прав, и ты действительно слишком сильно увлекаешься этим маразмом, — ответила Штрейхер. Коля с презрением посмотрел на это создание своего времени неопределенного пола и бросил  ответ:

-Сами вы маразм. Для меня сейчас важно, чтобы мать моего ребенка воспринимала и оценивала меня положительно. Мнение общества меня мало волнует…

-В то время, как общество практически уже считает тебя царем, не так ли? – уточнил Анин.

-Говорю еще раз по буквам: по-бо-ку.

Диана смотрела на него, сияя от счастья. Он казался ей сейчас островком надежды, здравого смысла, счастья, оазисом в населенной диковинными существами пустыне. Сейчас для нее не имело решительно никакого значения, что он говорит и что делает – она согласны была быть с ним, даже продай он душу дьяволу. Как знать, быть может, он и стоял где-то на пороге этого шага, ведь не всегда удается правильно определить момент совершения этой сделки…

Пару дней спустя Диана заметила, что Николай перестал бриться. Легкая светлая щетина покрыла его щеки, появилось даже некое подобие усов. Он всегда проводил у зеркала достаточно много времени – к тому обязывала его профессия, но с появлением на лице зачатков растительности он стал отходить от зеркал с чувством удовлетворения, отчетливо читавшимся по его лицу.

-Что это с тобой? – спросила Диана в один из дней.

-Ты о чем?

-О бороде… Зачем она тебе?

-Ну модно. Хипстеры же наводнили планету, надо соответствовать. Они являются потребителями рекламируемых мною товаров, и потому обоснованно делать ставку на них таким образом.

-Перестань, я все отлично понимаю.

-Раз понимаешь, зачем спрашиваешь?

-Ты всерьез увлекся идеей, которая кажется мне опасной. Кажется, это называется великодержавный шовинизм…

-По-моему, это называется по-другому.

-???

-Мания величия.

-И ты так спокойно говоришь об этом.

-Не знаю, как тебя, а меня это радует. Чувство собственной исключительности еще никому не вредило. Скорее, от заниженной самооценки много веков страдает наш народ.

-А мне кажется, перегибы такой амплитуды не менее опасны. Никто же не говорит тебе, что ты – отстой. Но и в цари особо стремиться не следует…

-Не говорят мне, зато говорят моему народу! И уже давно! И с этим надо кончать!

Диана посмотрела на него с опаской – как смотрят на буйного умалишенного. Он поспешил улыбнуться и поправиться:

-Ну не делай такое лицо, прошу тебя. Ты радоваться должна – мы же теперь вместе. Мои успехи, если таковые будут в связи с выяснившимся родством, повлекут и улучшение твоего положения, рост твоего социального статуса, разве не так?

-Так, но… как сейчас принято говорить, к такому меня жизнь не готовила. После встречи с тобой и известия о малыше мне хочется более тихой, спокойной жизни, а тебя будто сознательно тянет на самую вершину вулкана… Не опасаешься, что лава поглотит всех троих?

-Хорош сыпать эпитетами, я на съемку опаздываю.

Уходя, Николай заглянул в свою походную спортивную сумку и удовлетворенно улыбнулся. Она не видела этого.

Приехав на студию, он снова разделся до трусов в прямом смысле этого слова и стал позировать. Через несколько минут он остановил съемку:

-По-моему, что-то не то…

-Коля, время идет, чего ты капризничаешь? – заныл фотограф.

-Дай мне минуту.

Николай исчез за дверями раздевалки, а когда вернулся, у всех присутствующих, включая гримеров, осветителей и простых зевак, буквально челюсти отвисли от увиденного. Коля стоял перед ними в одних боксерах, сверкая своим молодым роскошным телом и… наброшенным на плечи мундиром царской армии с эполетами, аксельбантом и имитацией орденских звезд. В таком виде он походил на молодого царя, только что проснувшегося после бурной ночи и накинувшего на себя военную форму, которая только подчеркивала все его внешние достоинства.

-Вот это да, — присвистнул фотограф. – Вот это находочка! Да тебе и впрямь цены нет!

Коля улыбнулся и занял место на подиуме, предчувствуя, сколь мощный эффект произведут фотографии молодого полуголого царя и как они повысят продажи белья от марки «Артюр».

Глава XVI. «Так это и бывает»

Кто думает о мире, кто желает его — тот изменник Отечества, его предатель. Знаю, что каждый честный воин так мыслит. Исполняйте же Ваш долг, защищайте доблестную нашу Великую Родину, повинуйтесь Временному правительству, слушайте Ваших начальников, помните, что всякое ослабление порядка службы только на руку врагу.

Николай Второй,

8 марта 1917 года, Могилев

         Москва, 2000 год

На повестке дня заседания Синода стол вопрос канонизации царя, чьи останки были найдены и эксгумированы несколько месяцев назад. Слово взял благочинный отец Борис:

-Братья! Все мы должны помнить заповеди Христовы и служить на их основе и обществу, и пастве своей, знать нужды ее и вникать в мысли ее. Сегодня все больше православных и в стране нашей, и по всему миру говорят о том, что перенесенное последним русским Государем и семьей его страдание было примером не только гражданского мужества, но кротости и смирения в принятии испытаний, что посылает Господь на долю всякого из нас и только на долю тех, кого особенно любит – самые тяжкие из имеющихся у него. Столько лет и сама фигура царя, и случившаяся с ним бесчеловечная и богопротивная расправа умалчивались незаслуженно и несправедливо, и теперь, кто, если не церковь, привлечет внимание к невинно убиенному помазаннику Божию, покается за убийц перед Господом и раскроет заблудшим овцам глаза на правду?

-Что вы предлагаете, отец Борис? – спросил Патриарх Московский и Всея Руси Алексий Второй, присутствующий здесь же.

-Церковь всегда несла крест за всех и каждого, кто родился на православной земле. Подобно тому, как Римско-католическая церковь принесла извинения всему человечеству за бесчинства, зверства и варварства инквизиции, не должны ли мы покаяться за большевиков?

-Не путайте, благочинный, — поправил секретарь Синода иеромонах Павел Афонский. – Инквизиция была церковным органом, в то время, как большевики изгоняли священнослужителей и возводили на веру православную хулу и напраслину!

-Понимаю, потому и не за все их деяния вижу смысл крест нести одной лишь церкви. Но кто поручится, что среди убийц Государя Императора не было верующих и тех, кто ходил в церковь?

-На что это вы намекаете? – Алексий хитро прищурился.

-Я не намекаю, а вопрошаю о необходимости канонизации Николая Второго и семьи его, невинно убиенных народом нашим, чьей совестью и молитвой всегда будет православная церковь!

-Канонизировать царя? Не преждевременно ли?

-Кто же станет спорить с тем, что великие страсти претерпел он, принимая смерть мученическую?

-Никто, но разве только это станет мерилом причисления его к лику святых?

-Разве этого недостаточно? – не унимался отец Борис.

-А как же его моральный облик? Его жизнь? Его сомнительные политические решения?

-Это какие?

-Взять, например, участие России в Первой мировой войне, Ходынку и его реакцию на нее, отношения с Распутиным…

-Упреждаю вас, братья, о том, что вопросы политики не могут быть предметом нашей дискуссии, важна только лишь личность Императора! Мирские дела в церковь не входят!

-Соглашусь, пожалуй, но и тут он не блистал чистотой и не был образцом веры, — сказал иеромонах Никон.

-Это почему?

-Ну хотя бы потому, что, не будучи сановным лицом, сам хотел надеть на себя сан патриарха!

-Это как?

-В марте — мае 1905 года, — зачитал Никон свои записи, — на одной из встреч с синодалами Николай II предложил им восстановить патриаршество и одновременно рассмотреть его кандидатуру в патриархи — для чего он готов был отречься от престола (в пользу цесаревича Алексея, при регентстве брата Михаила) и уйти в монахи. Предложение было для иерархов настолько неожиданным, что они промолчали — фактически отказав царю.[41][42][43]

-Но ведь он был помазанник Божий! – воспротивился отец Борис.

-Да, но и этим званием нельзя злоупотреблять. Ты – помазанник, но не Бог. Он наделил тебя властью во имя облегчения жизни народа твоего, а не затем, чтобы, прикрываясь этим высоким именем, ты насаждал бы диктат.

-А разве за Николаем Александровичем такое было замечено?

-И еще как. Товарищ министра внутренних дел Владимир Гурко писал о царе: «Представление Николая II о пределах власти русского самодержца было во все времена превратное. <…> Видя в себе, прежде всего, помазанника Божьего, он почитал всякое своё решение законным и по существу правильным. «Такова моя воля», — была фраза, неоднократно слетавшая с его уст и долженствовавшая, по его представлению, прекратить всякие возражения против высказанного им предположения. Regis voluntas suprema lex esto — вот та формула, которой он был проникнут насквозь. Это было не убеждение, это была религия. <…> Игнорирование закона, непризнание ни существующих правил, ни укоренившихся обычаев было одной из отличительных черт последнего русского самодержца… Он расходился с министрами не на почве разногласий в понимании порядка управления той или иной отраслью государственного строя, а, лишь оттого, если глава какого-нибудь ведомства проявлял чрезмерное доброжелательство к общественности, а, особенно, если он не хотел и не мог признать царскую власть во всех случаях безграничной. <…> В большинстве случаев разномыслие между Царём и его министрами сводились к тому, что министры отстаивали законность, а Царь настаивал на своём всесилии. В результате сохраняли расположение Государя лишь такие министры, как Н. А. Маклаков или Штюрмер, согласные для сохранения министерских портфелей на нарушение любых законов».[44]

-Ну мало ли, что могут написать светские исследователи, тем более эмигрантского толка!

-Что ж, есть и слова религиозных деятелей, характеризующие его не лучшим образом… (Напомню, мы говорим только о личных качествах его как верующего человека и помазанника Божия). Так, протопресвитер Георгий Шавельский писал о нем: «Узнавать же подлинную, без прикрас, жизнь царям вообще нелегко, ибо они отгорожены высокой стеной от людей и жизни. А император Николай II искусственной надстройкой ещё выше поднял эту стену. Это было самою характерною особенностью его душевного склада и его царственного действования. Это произошло помимо его воли, благодаря его манере обращения со своими подданными. <…> Однажды он сказал Министру иностранных дел С. Д. Сазонову: „Я стараюсь ни над чем серьёзно не задумываться, — иначе я давно был бы в гробу“. <…> Своего собеседника он ставил в строго определённые рамки. Разговор начинался исключительно аполитичный. Государь проявлял большое внимание и интерес к личности собеседника: к этапам его службы, к подвигам и заслугам <…> Но стоило собеседнику выйти из этих рамок — коснуться каких-либо недугов текущей жизни, как государь тотчас менял или прямо прекращал разговор».[45]

-Все вам не Слава Богу! А как же паства? Она-то всегда любила государя!

-Так уж и всегда! А как быть с тем, что призыв Карловацкого собора в 1921 году к восстановлению дома Романовых на российском престоле привёл к расколу Русской православной церкви?[46]

-Я понимаю, братья, ваши доводы серьезны, но позвольте все же еще раз обратить внимание ваше на ту кротость и смирение, с которой принимал Государь смерть свою, осознавая уже ее неотвратимость и показывая пример всем православным христианам? – Борис вопросительно посмотрел в сторону Алексия. Тот одобрительно кивнул и святой отец продолжал: — Так вот. Я углубился в свете последних событий в изучение того, как именно все происходило тогда, в июле 1918 года. Много бессонных молитвенных ночей после прикосновения к сокровенным тайнам истории проведено было мной, ибо иначе никак нельзя реагировать на узнанное…

Святой отец собрался с духом и стал читать:

-Из воспоминаний участников расстрела известно, что они заранее не знали, каким способом будет осуществляться «казнь». Предлагались разные варианты: заколоть арестованных кинжалами во время сна, забросать гранатами комнату с ними, расстрелять.[47] Вы вдумайтесь – хотели забросать гранатами или зарезать! Принимая же во внимание явную ложь «записки Юровского», обратился я к воспоминаниям других участников расстрела. Вот например что рассказал Г.П. Никулин 12 мая 1964 года: «… товарищ Ермаков, который себя довольно неприлично вел, присваивая себе после главенствующую роль, что это он все совершил, так сказать, единолично, без всякой помощи… На самом же деле нас было исполнителей 8 человек: Юровский, Никулин, Медведев Михаил, Медведев Павел четыре, Ермаков Петр пять, вот я не уверен, что Кабанов Иван шесть. И ещё двоих я не помню фамилий.

Когда мы спустились в подвал, мы тоже не догадались сначала там даже стулья поставить, чтобы сесть, потому что этот был… не ходил, понимаете, Алексей, надо было его посадить. Ну, тут моментально, значит, поднесли это. Они так это, когда спустились в подвал, так это недоуменно стали переглядываться между собой, тут же внесли, значит, стулья, села, значит, Александра Федоровна, наследника посадили, и товарищ Юровский произнёс такую фразу, что: «Ваши друзья наступают на Екатеринбург, и поэтому вы приговорены к смерти». До них даже не дошло, в чем дело, потому что Николай произнёс только сразу: «А!», а в это время сразу залп наш уже один, второй, третий. Ну, там ещё кое-кто, значит, так сказать, ну, что ли, был ещё не совсем окончательно убит. Ну, потом пришлось ещё кое-кого дострелить…»[48]

Дострелить! И эта-то формулировка дика и богопротивна, но охранник Стрекотин дает иные, еще более ужасающие, данные: «Тов. Ермаков, видя, что я держу в руках винтовку со штыком, предложил мне доколоть оставшихся в живых. Я отказался, тогда он взял у меня из рук винтовку и начал их докалывать. Это был самый ужасный момент их смерти. Они долго не умирали, кричали, стонали, передёргивались. В особенности тяжело умерла та особа — дама. Ермаков ей всю грудь исколол. Удары штыком он делал так сильно, что штык каждый раз глубоко втыкался в пол».[49]

Расстрельщикам не удалось сразу убить Алексея, дочерей Николая II, горничную А. С. Демидову, доктора Е. С. Боткина. Раздался крик Анастасии, горничная Демидова поднялась на ноги, длительное время оставался жив Алексей. Их всех Ермаков «докалывал» и «достреливал».

Подливает масла в огонь и то, что в ходе расстрела были также убиты поднявшие вой две собаки царской семьи — французская бульдожка Ортино Татьяны и королевский спаниель Джимми (Джемми) Анастасии.[50] Их-то за что, тварей бессловесных?!

Незадолго до казни, 28 июня 1918 года, невинно убиенные отправили письмо тем, кто, согласно провокациям большевиков, хотел похитить их из мест заключения. Привожу его здесь полностью, дабы продемонстрировать, насколько велика была сила духа верующего православного царя: «Мы не хотим и не можем БЕЖАТЬ. Мы только можем быть похищены силой, как силой нас привезли из Тобольска. Поэтому не рассчитывайте ни на какую нашу активную помощь. У коменданта много помощников, они часто сменяются и стали тревожны. Они бдительно охраняют нашу тюрьму и наши жизни и обращаются с нами хорошо. Мы бы не хотели, чтобы они пострадали из-за нас или чтобы вы пострадали за нас. Самое главное, ради Бога, избегайте пролить кровь. Собирайте информацию о них сами. Спуститься из окна без помощи лестницы совершенно невозможно. Но даже если мы спустимся, остаётся огромная опасность, потому что окно комнаты коменданта открыто и на нижнем этаже, вход в который ведёт со двора, установлен пулемёт. [Зачеркнуто: «Поэтому оставьте мысль нас похитить».] Если вы за нами наблюдаете, вы всегда можете попытаться спасти нас в случае неминуемой и реальной опасности. Мы совершенно не знаем, что происходит снаружи, так как не получаем ни газет, ни писем. После того как разрешили распечатать окно, наблюдение усилилось и мы не можем даже высунуть в окно голову без риска получить пулю в лицо».[51]

А как после поступили с трупами? Разве по-христиански?! Сначала их раздели донага и сожгли одежду. Трупы побросали в заброшенные шахты на Московском тракте, но вода, вопреки ожиданиям убийц, лишь едва покрыла трупы, после чего два тела – Демидовой и Алексея Николаевича – сожгли. Однако, было уже темно, все устали, а разведение костров – дело многотрудное, да и грязь кругом, глина после дождя. Что было потом – описывает некий Родзинский, участник событий: «Мы сейчас же эту трясину расковыряли. Она глубокая бог знает куда. Ну, тут часть разложили этих самых голубчиков и начали заливать серной кислотой, обезобразили все, а потом все это в трясину. Неподалеку была железная дорога. Мы привезли гнилых шпал, проложили маятник, через самую трясину. Разложили этих шпал в виде мостика такого заброшенного через трясину, а остальных на некотором расстоянии стали сжигать. Но вот, помню, Николай сожжён был, был этот самый Боткин, я сейчас не могу вам точно сказать, вот уже память. Сколько мы сожгли, то ли четырёх, то ли пять, то ли шесть человек сожгли. Кого, это уже точно я не помню».[52]

«Голубчиков… обезобразили…» — человек ли говорит все это? Одно меня пугает, братья мои, что, ежели, как сказано в Писании, Бог создал человека по образу и подобию своему, то такой ли звериный у Него образ? Конечно, нет. А опровергнуть сие можно только отречением от тех, кто хоть косвенно причастен к лишению жизни безвинного раба Божия!

Ну и наконец приведу слова патриарха Тихона, сказанные во время богослужения 21 июля 1921 года: «На днях свершилось ужасное дело: расстрелян бывший Государь Николай Александрович… Мы должны, повинуясь учению слова Божия, осудить это дело, иначе кровь расстрелянного падет и на нас, а не только на тех, кто совершил его. Мы знаем, что он, отрекшись от престола, делал это, имея в виду благо России и из любви к ней. Он мог бы после отречения найти себе безопасность и сравнительно спокойную жизнь за границей, но не сделал этого, желая страдать вместе с Россией. Он ничего не предпринимал для улучшения своего положения, безропотно покорился судьбе».[53]

Все с ужасом слушали святого отца. Алексий заговорил, подводя итог сказанному:

-Напоминаю всем, что сие богоугодное место не годится для споров и пререканий. Они усугубляют деяния наши перед Господом, и оттого смиренно соглашаюсь с мнением брата нашего и предлагаю причислить невинно убиенных Государя Императора Николая Второго и его семью к лику святых.

В воздух взмыл лес рук.

Москва, наши дни

«Так это и бывает…»

Коля никогда не думал, что ему придется побывать в том месте и в тех обстоятельствах, куда сегодня судьбе угодно будет его забросить. Главное- все так необычно началось. Утром он как обычно вышел из дома и спустился на подземную парковку, чтобы отправиться на фотосессию, как вдруг увидел возле своей машины двух людей в строгих черных костюмах и плащах. Один из них махнул перед юношей удостоверением:

-Федеральная служба охраны.

-Чем могу?

-Вы Николай Третьяков?

-Он самый.

-Будьте любезны, проедемте с нами.

-Куда и зачем?

-Не беспокойтесь, мы не причиним вам никакого вреда, и поездка наша не будет связана ни с какими преследованиями. С вами хочет говорить одно должностное лицо, называть которое вслух нам не положено по инструкции.

-Все так серьезно? – улыбнулся Коля.

-Да, и разговор, с вашего позволения, будет происходить на режимном объекте. Когда приедем туда, назовем вам фамилию вашего собеседника, хотя, думается, к тому моменту вы и сами все поймете.

Коля подумал, что речь идет об Уклонской, и потому согласился с условием, что лишнего времени на пустой треп он тратить не желает. Собеседники пообещали ему, что так все и будет. Однако, когда машина, пересекая центр столицы, благополучно миновала Охотный ряд, где находилась Государственная Дура, в душу Коли стали закрадываться куда более мрачные подозрения. Вскоре уже автомобиль вывернул в сторону Красной Площади. Была еще надежда, что он остановится у постового, и дальше они пойдут пешком, но и она развеялась, когда авто проехало мимо караульных и встало у ворот, ведущих за главную стену страны. Спустя некоторое время ворота отворились – и машина вкатилась прямо внутрь кремлевского двора. Через мгновение Коля в сопровождении своих провожатых поднимался по лестницам резиденции главы государства, а еще через мгновение –сидел пред его ясные очи.

-Итак, ты отлично знаешь, кто я такой, но не знаешь, зачем именно я тебя пригласил, — говорил Президент Митин, не отрывая глаз от подписываемых бумаг.

-Мда, оригинальные слова вы подбираете…

-А что не так? – насторожился Митин.

-Да нет, все так, более чем…

-Ну так вот. Не отнимай моего времени и слушай. Ты уже имел, кажется, разговор с Натальей Владимировной Уклонской, и она тебе говорила, что, если ты сам не примешь решение в отношении Дианы Шмурыгиной, мы сами его за тебя примем. Так?

-Не верю своим словам и ушам!

-Что такое? – вскинул брови Президент.

-Если кому рассказать, ведь не поверят, что сам глава государства занимается устройством моей личной жизни.

-Дался ты мне со своей личной жизнью!

-А как тогда понять ваши слова?

-Так, что твои отношения со Шмурыгиной – это государственная политика. Я здесь не телешоу веду, а о стране день и ночь думаю. Тружусь ради нее и блага вашего как раб на галерах, не получая взамен даже благодарности, а получая одни только тычки, упреки и манифестации.

-Зачем же тогда сидите тут уже третий срок?

-А затем, что легких путей в политике не бывает – это раз. А второе ты и сам должен понимать, как помазанник Божий, что есть такое понятие как Божий крест, который ни скинуть, ни возложить на чужие плечи попросту нельзя.

-Помазанник? О ком это вы?

-О тебе, конечно. Именно потому не только мне и Уклонской важно, чтобы ты не спал с кем попало и не растрачивал на кого попало свое семя и жизненные силы, а всей стране. И брось Ваньку валять – ты прекрасно знаешь, что являешься прямым потомком Царской Семьи.

-Да, но и мой отец тоже им является. Почему вы его не вызовете и не потолкуете с ним? Я всего лишь модель, а он историк, он вас лучше поймет.

-Боюсь, что он ничего уже не поймет. Его песенка спета – возраст не тот, чтобы рассматривать его как перспективную кандидатуру.

-Кандидатуру для чего?

-Не для чего, а для кого… — Митин вытащил из ящика стола пачку фотографий и бросил их на стол перед Николаем. Тот стал смотреть – на них была изображена весьма бледного вида молодая девица, не чета Ди. Единственным ее достоинством была молодость, иными природа ее не наделила.

-Кто это?

-Странно… Почему я ее раньше ни в одном таблоиде не видел?

-А зачем? Я всегда был противником такой политики всеобщей демонстрации себя и своей семья. Запомнят, а я не вечный. Ей потом, что, в петлю лезть? Не надо.

-Зачем же так пессимистично? – улыбнулся Николай. – Народ вроде вас любит.

-Твоего предка он тоже любил до поры… Ладно, суть не в этом. Как тебе Алиса?

-Ничего. – Коля включил вежливость, чтобы не обидеть хозяина, хотя в действительности думал иначе. Девушка не представляла из себя ровным счетом ничего. После Дианы связаться с ней мог только круглый дурак, конечно, если оставить за плечами то, что она дочь Президента. – Красивая.

-Да это как раз не главное, — махнул рукой Митин. – Красота дело очень и очень преходящее и условное. Сегодня есть, завтра нет. А вот корни…

-Чьи?

-Ее и твои. Их пальцем, как говорится, не сотрешь. Одно к одному. Иными словами, ты должен жениться на ней.

-У меня вроде как есть невеста… — промямлил Николай, понимая, что будет происходить дальше.

-Конечно, есть. Ее зовут Алиса Митина.

-Нет, Диана Шмурыгина.

-Ты не понял. Я тебе не просто брак предлагаю. Можете спать, можете не спать, дело ваше. Я одновременно назначаю тебя вице-председателем дурской фракции нашей партии и руководителем молодежного парламента. Также дадим тебе сразу кандидатскую степень и пост руководителя Общероссийского народного фронта. Идет?

-Зачем? Связи что-то не уловлю. Если на счастье дочери вам плевать…

-…как и на твое и на всей страны. Я думаю вот о чем. Я не вечный, когда-то уму, и, судя по возрасту, скоро. Что будет с дочкой? Если ничего после себя не оставить – на вилы подымут, дикари ведь. А так – после меня останется не она одна, а с тобой. А ты, как-никак, православный царь в третьем поколении. Вот и выберет народ тебя новым своим Государем. А там, может, — Митин понизил голос, так, словно произносил что-то сакральное и очень важное, — и монаршую традицию на Руси возродишь…

Он встал с места и перекрестился. Заиграла музыка – колонки в разных углах кабинета играли «Боже, царя храни». Неведомая сила заставила Колю подняться со стула и устремить свой взгляд туда же, куда смотрел сейчас Президент – за горизонт, через окно. Солнце было в зените, и Коле подумалось, что никак нельзя допустить, чтобы оно перестало светить над Россией. А еще он подумал, что сейчас во многом именно от него зависит, как долго продлится этот свет и насколько ярким он будет…

Уже на следующий день Николай, проведя бессонную ночь, объявил Диане о расставании. Мучаясь все еще совестью от такого поступка, перестал он появляться дома, чем обеспокоил отца – впрочем, ненадолго, потому что уже через неделю Николая стали показывать по всем каналам. Его улыбчивое лицо, раньше служившее только воротилам мирового капитала, ныне служило всей стране и воодушевляло ее, утомленных жизнью, граждан, на великие и волевые поступки, на новые свершения и трудовые успехи. Сам же Николай, в мгновение ока ставший вторым человеком в государстве, готовился к свадьбе и помогал рабам на галерах государственного управления активнее работать веслами, исполняя еще и обязанность духовной скрепки.

Увидев его с экрана телевизора, отец пришел в еще больший упадок сил. Он запил еще крепче, но уже через пару дней остановился. Выблевав все сивушные масла, коих в его организме за месяц запоя скопилось предостаточно, он стал собирать группу людей для митинга. Все его коллеги и соседи, услышав крамольное слово, в ужасе убегали – и потому собрать получилось только тех, кто за бутылку готов был продать Родину и которым все равно было, по какому поводу митинг.

В назначенный день и час 500 человек собралось на Чистопрудном бульваре. Забравшись на знаменитый памятник глашатаю новых идей Абаю Кунабаеву, Александр Третьяков вещал во весь голос:

-Товарищи! Я говорю именно так, товарищи, потому что слово это на века войдет в нашу историю как символ сплоченности, единства и смелости русского народа! Товарищи выиграли войну в 1945-ом, товарищи же навели порядок в Афганистане и Прибалтике, в Венгрии и Чехии. А что сделали так называемые «господа»?! Помимо проигранной Первой мировой и Кровавого воскресенья, ввергли страну в пучину хаоса в Первой и Второй чеченской, своими шовинистическими замашками поставили жителей ее на грань голодания и борьбы за жизнь, обманули всех ваучерами и приватизацией, жить позволили только кучке олигархов, а остальным – только существовать! И если не прав я, то можете разворачиваться и уходить… — Никто не двинулся с места, может, потому что и впрямь разделяли идеалы историка, а может, потому, что всем хотелось дармовой выпивки и закуски, на которую Третьяков-старший потратил все деньги, вырученные от продажи московской квартиры – единственного своего имущества. – Страшно и тяжело мне признавать то, что вижу я по телевизору – а вижу я там собственного сына. Он улыбается и призывает всех жить «по-человечески», не понимая в то же время, что нанявшие его хозяева лишили нас этой возможности в далеком 1991 году, когда его и на свете не было! Товарищ Сталин говорил: «Сын за отца не отвечает» — и был прав. А вот отец за сына – всегда! И потому сегодня, следуя многим примерам из нашей советской истории, я отрекаюсь от сына! А также обращаюсь ко всем вам с одним-единственным призывом: хоть на минуту оторваться от навязанного действующей властью телевизора, ставшего по ее милости членом семьи каждого, и хоть что-то сделать, чтобы остановить поток лжи! Лжи о царе и народе, о власти и ее к нам отношении, лжи о том, что хорошо и что плохо! И сегодня мы, конечно, ничего не изменим, но во всяком случае сможем будущих своих детей воспитать достойно и достойно взглянуть им в глаза, потому что мы сделали все, от нас зависящее. Да, речь идет лишь о будущих детях – поскольку то, что сегодня смотрит на нас с экранов телевизоров только и можно назвать, что потерянным поколением! А как нам в обстановке этих потерь не потерять себя, знаете? Обратиться к нашей истории, нашей с вами советской истории, которая учит тому, что из искры возгорится пламя! Ура, товарищи! «Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов!..»

Он запел, и все как один подхватили гимн Интернационала. Подогретые не только выпивкой, но и навсегда рухнувшими, безвозвратно ушедшими своими надеждами и идеалами, давно сгоревшими внутри и снаружи, люди, под звуки великой песни, держась за руки, двинулись к Кремлю, где их уже ждали водометы и баллоны газа с нежным и трогательным названием «Черемуха»…

***

Наталья Уклонская сидела в рабочем кабинете и смотрела видеоролик о том, что сотрудниками ОМОН и ФСБ пресечена попытка захвата Кремля историком Третьяковым и пятьюстами маргиналами – бомжами да алкашами. Она только ухмыльнулась, увидев убожество собравшихся, но как только дверь кабинета отворилась, сразу нацепила на себя маску серьезности и озабоченности происходящим.

-К вам режиссер Влачитель, — отчеканил референт, и вскоре Алексей Валентинович показался за его спиной.

-Проходите, присаживайтесь… Ну, как дела?

-Все отлично, спасибо, Наталья Владимировна. Кассовые сборы «Матильды» превысили все разумные пределы.

-Я рада.

-Я не за этим зашел.

-А зачем?

-Видите ли, мы так славно и плодотворно потрудились с вами, что у меня возникло новое предложение. Вернее, не у меня, конечно.

-А у кого?

-У моих западных друзей, кинорежиссеров из Ирландии. Они сняли комедийный фильм под названием «Смерть Сталина». Обыграли самого Кобу, Жукова, Берия, Маленкова, превратили их в дураков. Такое, знаете ли, замечательное следование традициям Чаплина.

-Это прекрасно, но причем тут я?

-Ну как же вы не понимаете? Вы же – глашатай духовных скрепок. Самое время вам подняться на дыбы и возопить о том, что Сталин тоже одна из них, идеал старшего поколения, знаменосец победы в Великой Отечественной войне, и что фильм тоже оскорбляет чувства верующих. В Сталина. Понимаете?

-Не совсем.

-???

-А мне это зачем надо?

-О, об этом не беспокойтесь, дорогая моя. У этих западных нуворишей денег – куры не клюют.

-Но тогда же придется иконку выбросить и портрет царя снять!.. Хотя, впервой ли нам… — Уклонская посмотрела на портрет Власова над головой и ей показалось, что в ответ он посылает ей одобрительные взгляды.

Часть третья.

…а врать-не мешай

Глава XVII.

Матильда

Пошли нам, Господи, терпенье,

В годину буйных, мрачных дней,

Сносить народное гоненье

И пытки наших палачей.

Дай крепость нам, о, Боже правый,

Злодейства ближнего прощать

И крест тяжёлый и кровавый

С Твоею кротостью встречать.

И в дни мятежного волненья,

Когда ограбят нас враги,

Терпеть позор и униженья

Христос, Спаситель, помоги!

Владыка мира, Бог вселенной!

Благослови молитвой нас

И дай покой душе смиренной,

В невыносимый, смертный час...

И у преддверия могилы

Вдохни в уста Твоих рабов

Нечеловеческие силы

Молиться кротко за врагов!

С.С. Бехтеев, «Молитва» (посвящение великим княжнам, октябрь 1917 года)

19 ноября 1920 года, Кап-д`Ай, Франция

Следователь Соколов появился на пороге дома Кшесинской и великого князя Андрея Владимировича около трех часов пополудни. Он рекомендовался горничной и остался ждать в приемной, куда знаменитая балерина, три года назад уехавшая из России сюда, на свою виллу, и ее новый супруг спустились минут через десять. Этого времени Соколову хватило, чтобы выпить немного  шампанского для храбрости – разговор предстоял достаточно серьезный и неприятный для его собеседников, равно, как и для него самого.

-Матильда Феликсовна, Андрей Владимирович, рад видеть вас…

-Прошу, присаживайтесь, Николай Алексеевич, — Матильда указала следователю на стул напротив себя. – Насколько нам известно, вы занимались расследованием убийства Царской Семьи по особому распоряжению адмирала Колчака?

-Да, это так. Но сегодня я здесь не за этим.

-Чем же мы обязаны вашему визиту?

-Я привез печальную весть – около месяца назад в освобожденном Алапаевске мы нашли тела останков членов семьи, среди которых был ваш бывший супруг, великий князь Сергей Михайлович…

Матильда и Андрей побагровели.

-Как? Он умер? Я не знала…

-Он был зверски убит большевиками, и я почел своим долгом явиться сегодня сюда, чтобы сообщить вам это печальное известие. Понимаю, что доносчику первый кнут и таким послам надо отрубать головы, но вот… — Следователь протянул Матильде маленький кулон из белого золота, много лет назад подаренный ей Сергею, отцу ее ребенка. Внутри ее фотография и гравировка: «21 августа – Маля – 25 сентября». Даты рождения ее и Вовы, их морганатического ребенка. Она посмотрела на кулон, сжала его, поклонилась Соколову и оставила их вдвоем.

-Как он умер? – спросил Андрей, пока Матильда вышла в сад, чтобы погулять и подышать свежим воздухом.

-Большевики сначала держали их под арестом, а потом инсценировали похищение, вывезли за 4 километра от Алапаевска, еще живых бросили в шахту и закидали гранатами и засыпали землей. Они умерли спустя несколько дней от голода и ранений.

-Они? Кто был с ним еще?

— Великая княгиня Елизавета Фёдоровна; князь императорской крови Иоанн Константинович; князь императорской крови Константин Константинович (младший); князь императорской крови Игорь Константинович; князь Владимир Павлович Палей (сын великого князя Павла Александровича от его морганатического брака с Ольгой Пистолькорс); Фёдор Семёнович (Михайлович) Ремез, управляющий делами великого князя Сергея Михайловича; сестра Марфо-Мариинской обители Варвара (Яковлева), келейница Елизаветы Фёдоровны.

-Почему вы полагаете, что смерть наступила не мгновенно? – поморщился Андрей.

-Мы нашли тела, свидетельствующие об этом. Так, рана князя Иоанна, упавшего на уступ шахты возле великой княгини Елизаветы Фёдоровны, была перевязана частью её апостольника, а тело князя Палея было найдено в сидячем положении. Окрестные крестьяне рассказывали, что несколько дней из шахты доносилось пение молитв. Да и сами участники убийства рассказывают, что бросали их туда живых, слегка ударив обухом топора по голове.[54]

-Господи, какой ужас…

-Еще я привез вам как потомку следственное дело. Завтра я уезжаю, но вы можете сделать с него необходимые выписки.

Андрей принял от Соколова толстую папку и поблагодарил следователя за такую возможность. Всю ночь он будет переписывать дело, и когда попросит Матильду помочь ему, та даже не подойдет, сославшись на то, что ни к чему ворошить прошлое. Не уснет Андрей и днем после этого – сложно ему будет понять, что испытал Сергей в ночь убийства, и еще сложнее, что испытывает Маля, когда говорит такое сейчас.

Июнь 2017 года, Париж, за полгода до описываемых в книге событий.

Диана была на каникулах – до следующей фотосессии оставалось недели две, и она гостила в Париже, в квартире прабабушки, в прошлом известной балерины Нины Шмурыгиной. Сидя в вечерний час в небольшом флэте с окнами на Монмартр, Ди попивала чай и смотрела в планшет, когда Нина Никифоровна показалась на пороге ее комнаты.

-Что смотришь? – прабабушка была достаточно современной женщиной, и потому всегда интересовалась как новинками техники, так и общественной мыслью. Диане всегда было интересно с ней – такое повелось еще с детства. У родителей не всегда было время заниматься Дианой, и свободное время она проводила с бабкой отца.

-Трейлер нового фильма.

-О чем фильм?

-Ты будешь смеяться, о твоей подруге.

-Это о какой?

-О Кшесинской.

-Вот это да! Про нее уже кино снимают? И что? Что говорит зритель?

-Пока не говорит ничего, премьера пока не состоялась, но трейлер уже вызывает негативную реакцию.

-Почему?

-Говорят, что царь был святым, и не мог вступать в половые отношения вне брака, в том числе с Матильдой.

-Большей глупости отродясь не слышала, – рассмеялась Нина Никифоровна. – С каких пор канонизация имеет обратную силу? Он ведь святым не родился, обычный человек – более того, даже государственное лицо трижды подверженное соблазнам по сравнению с обычным человеком…

-И все же, как ты считаешь, отношения с Государем у них были?

-Сложно сказать. Любила она его – это факт, но могла и солгать.

-Была замечена?

-Ах, Маля, Маля. Она была всегда сложным человеком. Конечно, любила Наследника и даже, быть может, хотела стать его супругой. Понимала ли она, что это невозможно и никогда не осуществится? Думаю, что да. Однако, понимать – это одно, а столкнуться с реалиями совершенно другое.

-Думаешь, она была против его помолвки с Алисой Гессенской?

-Думаю, что любая женщина была бы против этого, а тем более та, которая носит под сердцем ребенка этого мужчины.

-А как же понимать строчку в ее «Воспоминаниях» о том, что она считает Аликс достойной супругой своего мужа и вообще хорошей женщиной? – Диана не только посмотрела трейлер, но и прочитала воспоминания балерины за последние дни, и потому была несколько «в теме» жизни последней.

-Когда это писалось?

-В 1960-х, кажется.

-Ну вот. А ты загляни к ней в голову тогда, в 1894 году.

-Как же я могу это сделать? – спросила Диана.

-Хотя бы прочтя ее дневники, в которых она пишет, что жутко злилась при малейшем упоминании имени Аликс и ревновала Наследника к ней. Да иначе и быть не могло… — рассудительно произнесла Нина Никифоровна.

-Но после она забыла его, выйдя замуж за Андрея Владимировича?

-Выйти замуж за другого вовсе не означает забыть или разлюбить, особенно, когда речь идет о Наследнике.

-Ты так говоришь, как будто ее больше всего привлекал именно его статус.

-Как знать, быть может, так и было? – бабушка говорила загадками, и это еще больше увлекало Диану.

-Ты думаешь..?

-Я ничего не думаю, выводы делать тебе.

-И все же?

-Все же она неоднократно пользовалась своим особым положением в балетной среде, обусловленном именно их отношениями с цесаревичем, причем даже после их расставания. Ники чувствовал за собой вину и в потере ребенка, и в том, что оставляет ее наедине с ее чувствами. Потому и приставил к ней давно пылающего чувствами Сергея, а также обронил на прощание слова о том, что она может обращаться к нему в любое время по любому поводу.

-И обращалась?

-А как иначе объяснить исчезновение из дирекции императорских театров главного режиссера Волконского, отказавшегося восстанавливать для нее спектакль «Катарина, дочь разбойника»? Только ее блажью.[55] А как объяснить возмущение великого князя Николая Николаевича в 1916 году, когда он писал с фронта гневные письма царю о том, что перебои в поставках артиллерии обусловлены давлением Кшесинской на военно-морское министерство в части выбора фирм-поставщиков орудий?[56]

-Ты хочешь сказать, что еще и поражение России в войне – тоже ее рук дело? – удивилась Диана.

-Я не военный историк, но можно сказать о том, что без нее не обошлось. Да и поведение ее в личной жизни после расставания с Наследником…

-А что в нем необычного? Она вышла замуж за Андрея Владимировича…

-Ну, может быть, по нынешнему времени ничего необычного в нем и нет, но, знаешь ли… Ее любил Сергей Михайлович настолько, что не расстался с медальоном с ее изображением вплоть до самой своей мученической смерти в Алапаевске, а она восприняла новость о его смерти как известие о повышении цен на молоко!

-Но что ей было делать в присутствии мужа?

-Да, но ведь это был отец ее ребенка! – не унималась бабушка. Видимо, воспоминания о прежней жизни всколыхнул в ней этот разговор.

-Которого она не любила.

-Да, она любила Сандро, и всячески противилась его отношениям с его же законной женой Ксенией Александровной, с которой он был знаком задолго до Кшесинской! Даже на церемонии их бракосочетания в 1894 году она нарочито исполняла первую партию в балете, что был поставлен по случаю свадьбы. Подливала масла в огонь, специально демонстрировала себя великой княгине.

-Стервозность не порок…

-Быть может, но не тогда, когда ты официально состоишь в отношениях с его родным братом и даже рожаешь от него.

-Кстати, рожаешь князя… — Диана серьезно подняла палец вверх.

-Об этом надо сказать отдельно. Сын был морганатический и никакого статуса не наследовал. Однако, именно благодаря ее настойчивости и постоянному упоминанию Государя в 1936 году ей пожаловали титул княгини Романовской-Красинской – в то время, как никаких прямых доказательств ее корней и родовой связи с такой фамилией не было.

-Ты говорила, что она пользовалась особым статусом именно в балетной среде?

-Да, но… тоже не всегда в привычном смысле. С Дягилевым ее связывали не вполне приятельские отношения – прямо скажем, они ненавидели друг друга, и во многом ее стараниями путь в Россию был ему заказан. В 1911 году он столкнулся с неприятным моментом – его лучшему танцовщику Вацлаву Нижинскому, сохранявшему подданство Российской Империи, грозила перспектива военной службы. Чтобы избежать ее и получить отсрочку, Дягилев обратился к Кшесинской. Та обещала похлопотать перед Государем в обмен на первую партию в ряде его постановок в Лондоне – она давненько рвалась туда, где собиралась вся европейская знать, в отличие от сугубо артистического Парижа. Дягилев свое слово сдержал, а вот Кшесинская нет. Балетная постановка с ее участием провалилась, и Маля палец о палец не ударила ради Нижинского. Его забрали в армию, и у Дягилева сорвалось огромное количество выступлений с его участием. Он был так зол на нее, что его слуга Василий всерьез предлагал ему отравить Матильду![57]

-Однако, а она была…

-Да, ты права, — опередила мысль Дианы бабушка. – Та еще штучка, вполне себе далекая от идеала. Так что насчет фильма я бы не торопилась с выводами…

-Послушай, а почему ты про нее никогда мне раньше не рассказывала?

-Потому что ты не спрашивала, — улыбнулась Нина Никифоровна. – Кому она была интересна раньше и кто ею интересовался? А теперь?

-А что теперь?

-Кто раздул эту глупую кампанию вокруг ее личности?

-Депутат.

-О, Господи, — вздохнула бабушка. – Россия все так же гибнет, как тогда, в 1917 году, коль скоро депутатам больше нечем заняться!

Сигурд Йоханссон. О связи Николая Второго и Матильды. Информация к размышлению

Блажен, кто верует – тепло ему на свете.

А.С. Грибоедов, русский драматург (из пьесы «Горе от ума», монолог Чацкого).

После выхода на экраны фильма «Матильда» в 2017 году многие верующие христиане сочли себя оскорбленными откровенно эротической демонстрацией страсти Святого Угодника – Государя Императора Николая Александровича и балерины Матильды Кшесинской, имевшей место, правда, до коронации и тем более до канонизации первого. История – наука беспристрастная, а потому на эмоции той или иной категории населения (православных верующих, геев, лесбиянок, любителей пива и т.д.) она должна опираться менее всего.

Мне как историку важно было уяснить для себя и откровенно продемонстрировать своим читателям, имело ли место описанное в фильме в действительности или нет. Если имело хотя бы даже в малой доле – значит, фильм претендует на историзм, а герой Ларса Айдингера – на сходство с Николаем Вторым. Если нет – фильм представляет из себя не более, чем альтернативную историю, фолк-хистори или мокьюментари в стиле академиков Фоменко и Носовского и потому не имеет права на существование. Опять-таки рассуждаю как историк, а не как писатель или искусствовед-любитель.

В канун 2018 года мне стало известно, что мои старые товарищи братья Швальнеры, знаменитые русские писатели из Тель-Авива, работают над книгой на эту тему. Они обратились ко мне за консультацией и с предложением соавторства. Последнее я вынужден был отклонить – поскольку проведенная по их просьбе работа не позволила разделить с ними те исторические взгляды на проблему, коих они придерживались. А вот первое даром не прошло. Настоящий писатель должен стремиться быть максимально объективным – и потому эти весьма уважаемые авторы включили мою выкладку из архивных материалов на тему исторической правды фильма в свою книгу с предложением читателю самому определиться, кому верить и какой точки зрения придерживаться в данном вопросе.

Итак, ниже я приведу результаты своих изысканий с максимальной беспристрастностью и взвешенностью, оставив, в отличие от многих злопыхателей фильма, читателю делать выводы, не подменяя работы его мыслительного органа своей работой.

Начнем с исторической правды. Действительно, цесаревич Николай Александрович познакомился с балериной М. Кшесинской 23 марта 1890 г. В тот год она заканчивала Императорское театральное училище, и на одном из выпускных спектаклей присутствовал император Александр III с императрицей и наследником. Надо сказать, что император Николай II любил оперу и балет и регулярно их посещал, особенно будучи наследником.

Судя по его дневнику, во время первой встречи М.Ф. Кшесинская, по-видимому, большого впечатления на него не произвела. Во всяком случае, в дневнике наследника ее имя не упоминается: «Поехали на спектакль в Театральное училище. Была небольшая пьеса и балет. Очень хорошо. Ужинали с воспитанниками». Сама М.Ф. Кшесинская в своем дневнике описала этот день так: «Наконец приехали Государь и Государыня, Наследник. После спектакля вся Царская фамилия осталась с нами ужинать. Мы сговорились просить Государя сесть за наш стол. Наследник, что-то сказав, сел возле меня. Мне было очень приятно, что Наследник сел возле меня. Наследник тотчас обратился ко мне и очень меня хвалил. Он меня спросил, кончаю ли я в этом году училище, и, когда я ему ответила, что кончаю, он добавил: «И с большим успехом кончаете!» Когда Наследник заговорил с Женей, я незаметно могла его разглядывать. Он очень понравился, и затем я уже разговаривала с ним кокетливее и смелее, не как ученица».[58]

Совершенно обратный текст содержат ее воспоминания, согласно которым: «Войдя в столовую, Государь спросил меня:

— А где ваше место за столом?

— Ваше Величество, у меня нет своего места за столом, я приходящая ученица, — ответила я.

Государь сел во главе одного из длинных столов и обратился ко мне:

— А вы садитесь рядом со мною.

Наследнику он указал место рядом и, улыбаясь, сказал нам:

— Смотрите, только не флиртуйте слишком». [59]

Таким образом, видно, что тексты двух исторических, как принято считать, работ, написанных рукой Кшесинской, разнятся даже в таком малозначительном ракурсе их взаимоотношений с цесаревичем, который касается только лишь знакомства с балериной. Понятно, что дневникам следует доверять несколько больше, поскольку они писались «по горячим следам», сразу после описываемых в них событий, и отражение этих событий в дневниках не могло иметь никакого оттенка, никакого наложения или носить на себе печать веяния времени.

Дополнительно в пользу некоторой, так сказать, литературной художественности «Воспоминаний» знаменитой балерины свидетельствует тот факт, что Государь Александр III ведет себя с присутствующими очень уж фамильярно. Даже будучи большим поклонником балета и имея представления об отце Кшесинской, знаменитом балетмейстере, а также ее сестре – не менее известной танцовщице, — он вряд ли бы стал вести себя столь фривольно. Постоянные поиски ее, настойчивые заговаривания с ней и вообще такой стиль не просто ронял бы его авторитет как главы государства в глазах подданных, но и заметно бы выделял одну Кшесинскую из большого числа учениц, чего, как пишет сама же Матильда Феликсовна, Государь стремился избегать, уделяя каждой одинаковое количество внимания. Противоречие? И, как видим, не единственное. Чуть позже мы постараемся их объяснить более или менее приближенно к действительности.

Далее, следуя по тексту дневников балерины, которые, как мы уже сказали, содержат несравнимо больше исторической правды, чем ее же «Воспоминания», можно прийти к выводу, что встречи ее с Наследником носили случайный характер. 4 июля 1890 г. Кшесинская записывает в своем дневнике: «Я танцевала польку из «Талисмана». При каждом удобном случае я взглядывала на Наследника. <…> Наследник и Великий Князь Владимир Александрович смотрели на меня в бинокль». 17 июля 1890 г.: «Я пошла в свою уборную. Я еще издали [в окно] увидела тройку Наследника, и необъяснимое чувство охватило меня. Наследник приехал с Великим Князем Александром Михайловичем, подъезжая, он посмотрел наверх, увидел меня и что-то сказал А. М. <…>

Я пришла на сцену в антракте. Наследник был близко меня, он всё время на меня смотрел и улыбался. Я смотрела ему в глаза с волнением, не скрывая улыбки удовольствия и минутного блаженства».

Снова немного правды. Глупо было бы отрицать, что балерина вовсе не произвела на Николая Александровича никакого впечатления. Разумеется, произвела и самое положительное – и как обаятельная девушка, и как великолепная танцовщица. Вот что он записывает в своем дневнике 17 июля 1890 г.: «Кшесинская 2-я мне положительно очень нравится». 30 июля 1890 г. наследник записал в дневник: «Разговаривал с маленькой Кшесинской через окно!»

О чем мог быть разговор и обязательно ли он должен был носить интимный, любовный характер? Об этом нетрудно догадаться по последующим событиям. Мы помним и сама Матильда Феликсовна много пишет о том, что осенью 1890 г. наследник отбыл в большое путешествие на Восток, откуда он вернулся только через год. Перед отъездом цесаревич поделился со своей сестрой великой княжной Ксенией Александровной тайной своего сердца, сообщив, что у него имеется «друг». Прошу заметить – именно друг, а не любимая или сердечная тайна, как в те времена называли возлюбленных или поклонниц. Трудно поверить в то, что 22-летний цесаревич (в те годы такой возраст считался не глупо-инфантильным, как сейчас, а вполне себе зрелым) так скромно и потаенно характеризовал родной сестре, человеку весьма ему близкому, охватившую его страсть. Скорее всего, слова Николая Александровича имели прямой смысл, а не переносный.

После возвращения встречи возобновились. О них можно встретить слова в дневнике самого Николая Второго: «27 июля 1892 г. После спектакля пересел в другую тройку без бубенчиков, вернулся к театру и, забрав с собой М. К., повез сперва кататься и, наконец, в большой лагерь. Ужинали впятером великолепно!» Конечно, в присутствии пятерых посторонних ничего, кроме дружеского вечера, между наследником и балериной быть не могло.

Однако, надо сразу сказать, на чем же именно основывались предположения современников Николая об интимном характере его отношений с Кшесинской, откуда, так сказать, растут ноги подобных разговоров.

Если почитать, к примеру, Амфитеатрова, Аверченко или Брешко-Брешковского, то легко себе представить, какую роль в жизни светского общества тех лет (да и сейчас) играла сплетня. Были знатные сплетники, отраженные в таком качестве в анналах истории Гиляровским и его собратьями — генеральша А.В. Богданович или известный издатель А.С. Суворин. Они строили свои догадки на анализе дневниковых записей Николая, в которых тот описывал, что временами общение его с Кшесинской переходило за полночь, а в продолжение такого общения они «хорошо поболтали, посмеялись и повозились». Этот злосчастный глагол «повозились» и выставляют доказательством «интимной» связи. Между тем, слово это встречается у Николая II в дневниках довольно часто. 31 декабря 1890 г., описывая свою поездку на поезде во время Восточного путешествия, он пишет, что «после кофе опять повозились с несносными продавцами». 18 февраля 1892 г.: «Вернулись к завтраку в Аничков, за которым были: Барятинский, Вердер и Володя Шер[еметев] (деж.). На катке были Ира и Ольга. Очень возились после чая»[60]. 9 июня 1894 г. о двух маленьких дочерях Виктории Баттенбергской: «Девочки страшно возились в экипаже».[61] Становится понятно, что это слово не имело в устах цесаревича того предосудительного значения, что указанные генералы от сплетни склонны ему приписывать.

Доктор исторических наук, крупнейший специалист по биографии императора Николая II А.Н. Боханов пишет: «Никаких «документальных свидетельств» интимной близости между Последним Царем и танцовщицей не обнаружено. В личных бумагах Николая II нет никаких указаний на достоверность этой версии. Из скупых упоминаний в его дневнике, что они «хорошо посидели» и «повозились», абсолютно не следует, что они слились в сексуально-любовном экстазе. «Повозились» — расхожее выражение Николая II, которым он часто пользовался начиная с юных пор. Не сохранилось ни одного любовного послания или даже записки, которые бы Цесаревич посылал балерине».[62]

Коль скоро это лишь кривотолки, какова же была истинная историческая картина взаимоотношений будущего самодержца с балериной? Обращаемся опять-таки к его дневникам, которые не вызывают сомнений еще и потому, что сама Матильда Феликсовна в своих «олитературенных» «Воспоминаниях» часто к ним апеллирует. 4 апреля 1892 г. цесаревич писал в своем дневнике, что прошедшей зимой «я сильно влюбился в Ольгу Д.∗, теперь, впрочем, это в прошлом! А с апреля по сие время я страстно полюбил (платонически) маленькую К.[шесинскую]. Удивительная вещь наше сердце! Вместе с этим я не перестаю думать об Аликс! Право можно бы заключить после этого, что я очень влюбчив? До известной степени: да; но я должен прибавить, что внутри я строгий судия и до крайности разборчив». Дружеские отношения. Сказанное им великой княгине Ксении Александровне снова находит свое подтверждение.

А.Н. Боханов пишет по этому поводу: «Николай Александрович являлся человеком своего времени и своего круга. У молодого неженатого офицера тогда обязательно должна была быть «дама сердца», его «Дульцинея», которой следовало поклоняться. У Престолонаследника таковой стала Матильда. Николай Александрович действительно увлекся молодой балериной, но никогда не забывал о том, кто Он и кто она, и знал, что дистанция между ними непреодолима».[63]

Далее снова обратимся к дневникам прима-балерины. Кшесинская записывает в своем дневнике 11 марта (год не указан, но из контекста записей можно точно установить, что это — 1892-й): «Цесаревич пил у нас чай, был у нас почти до 1 час. ночи, но эти два часа для меня прошли незаметно. Я все время сидела в углу в тени, мне было неловко: я была не совсем одета, т. е. без корсета да и потом с подвязанным глазом. Мы без умолку болтали, многое вспоминали, но я от счастья почти все перезабыла. Цесаревич сказал, чтобы я ему писала письма, он будет писать тоже, и обещал написать первый. Я, признаюсь, не знала, что это можно, и была чрезвычайно обрадована. Он непременно хотел пройти в спальню, но я его не пустила. Опять приехать к нам он обещал на Пасху, а если удастся, то и раньше».

При этом немаловажно присутствие на встрече Малечки с Наследником ее сестры Юлии. То было требование отца балерины, узнавшего (согласно тексту ее же воспоминаний), что та собирается жить одна и Наследник, возможно, часто станет наведываться к ней. Очевидно, что присутствие постороннего человека также помешало бы преодолению критического расстояния между Николаем Александровичем и Кшесинской.

14 марта 1892 г., судя по записям в дневнике, Наследник в письме к Матильде предложил ей перейти на «ты».

23 марта 1892 года Матильда Феликсовна пишет в дневнике об очередной встрече с наследником: «Цесаревич приехал в 12-м час., не снимая пальто, вошел ко мне в комнату, где мы поздоровались и… первый раз поцеловались. <…> Первый раз в жизни я провела такой чудный вечер! Вернее, ночь, Цесаревич был с 11 1/2 до 4 ½ утра, и так быстро пролетели для меня эти часы. Мы много говорили. Я и сегодня не пустила Цесаревича в спальню, и он меня ужасно насмешил, когда сказал, что если я боюсь с ним идти туда, то он пойдет один! <…> Цесаревич уехал, когда уже стало рассветать. На прощание мы несколько раз поцеловались».

Понимая, что таким образом отношения могут зайти слишком далеко и, возможно, даже его скомпрометировать, Наследник не спешил с их развитием. То и дело он демонстрирует ей, что они носят сугубо дружеский, платонический характер. 29 марта 1892 года Кшесинская была сильно огорчена, что на спектакле наследник слишком долго смотрит на кого-то в бинокль. Балерина поспешила написать цесаревичу письмо, которое и привела в своем дневнике: «С каждым днем, дорогой Ники, моя любовь к тебе становится сильнее! Как бы я хотела, чтобы Ты так меня полюбил, как люблю я Тебя. Прости, Ники, но я не верю, что Ты меня любишь. Может быть, я ошибаюсь, но вернее нет».

Подобная вольность в общении легко объясняется сверстничеством корреспондентов, а также изначально сокращенным Наследником расстоянием между ним и балериной. Молодые еще люди, не обремененные обязательствами: она – семейными, а он – государственными; что мешает им общаться без купюр и никчемных межличностных барьеров? Ничего, потому нет ничего в этом предосудительного или, с другой стороны, компрометирующего – это не говорит ни о чем, в том числе о существовании между ними интимной связи. Разве дружба между юношами и девушками не встречается или является редкостью в наше время? Отнюдь.

Это первое. А второе – она сама косвенно подтверждает, что будущий Государь не отвечает ей взаимностью и тем самым констатирует ту видимость, которую производит его к ней отношение. Со стороны видно, насколько он к ней холоден, что, на наш взгляд, является косвенным доказательством антиисторичности фильма.

Цесаревич не спешил отвечать Кшесинской. Ответ от него она получила только 4 апреля 1892 г.: «Наконец я дождалась от Ники письма. Такой, право, лентяй! Мог бы на Страстной неделе писать чаще! А я ему три дня кряду письма отсылала». Николай II, и будучи наследником, и став императором, смотрел балет только до Великого поста. Разглядывание балерин во время поста считалось грехом. 4 февраля 1896 г. он записал в дневнике: «Давали сборный спектакль, где все лучшие балерины, в последний раз перед постом, отличались со свойственным им умением»[64]. Это пусть и пристрастно, но все же характеризует Государя как примерного христианина.

В первый день пасхальной недели Николай Александрович навестил Кшесинскую и пробыл у нее несколько часов. В тот день Матильда Феликсовна записала в дневнике: «Ему очень понравилось мое платье. Мне было очень приятно, что Ники обратил на него внимание. Я провела вечер прелестно. Мы много болтали и вспоминали прошлое».

Еще одна запись от 11 апреля 1892 года там же: «Ники был у меня довольно долго, он хотел еще остаться, но боялся, так как он теперь живет с Папà в Зимнем дворце, куда возвращаться очень поздно опасно, там все шпионы». Эти слова не лишний раз подтверждают, что император Александр III был не в курсе их отношений и не мог принимать в них участие едва ли не на посреднических началах, как описывает Матильда Феликсовна их диспозицию в своих мемуарах. Также из ее дневников мы можем получить свидетельство еще одного современника наших героев, великого князя Александра Михайловича (Сандро), родного брата страстного поклонника балерины Сергея Михайловича, который, как мы знаем, умирая, сжимал медальон с ее изображением в руке: «Сандро сказал, что у него есть средство прекратить окончательно всё между мной и Ники, то есть всё рассказать его родителям. По словам Сандро, если бы родители Ники узнали от кого-нибудь обо всем, то больше всего бы пострадал от того Ники».

Со стороны наследника мы видим совсем другое отношение к «Панни» или «Малечке», как он называл Кшесинскую. Безусловно, она ему нравилась, ему было с ней интересно, для него это был первый опыт длительного дружеского общения с молодой красивой девушкой. Но всё это вовсе не означало, что цесаревич был от Кшесинской «без ума» или собирался связать с ней свою судьбу. Все капризы «Малечки» Николай Александрович попросту не замечал. Так, она очень не любила балерину Марию Петипа, дочь великого балетмейстера, и просила наследника с ней не общаться. Однако 26 апреля Кшесинская записывает в свой дневник, что «в третьем антракте Ники пришел с А. [лександром] М. [ихайловичем] на сцену. Я стояла на середине, и он подошел к Марии Петипа, которая стояла ближе, что меня ужасно обозлило! Ведь я так просила никогда с ней не разговаривать, а он, как назло, подошел к ней и говорил с ней довольно долго. Я даже собиралась уже уйти со сцены, но в это время он подошел ко мне, и какой глупый разговор мы вели!»

Предстоящая помолвка Ники с Алисой Гессенской буквально дестабилизировала настойчивую девушку, привыкшую всегда и во всем добиваться своего, но уже наталкивавшуюся на принципиальность в нравственных вопросах со стороны Николая. В дневнике она приводит свое письмо к наследнику: «Если бы Ты знал, Ники, как я Тебя ревную к А., ведь Ты ее любишь? Но она Тебя, Ники, никогда не будет любить как любит Тебя Твоя маленькая Панни! Целую Тебя горячо и страстно. Вся Твоя».

В начале 1893 года Кшесинская предприняла отчаянную попытку «преодолеть последний барьер» в отношениях с наследником. Запись в ее дневнике от 8 января 1893 года гласит: «Когда нам пришлось остаться наедине вторично, между нами произошел крайне тяжелый разговор. Этот разговор продолжался более часа. Я готова была разрыдаться, Ники меня поразил. Передо мною сидел не влюбленный в меня, а какой-то нерешительный, не понимающий блаженства любви. Летом он сам неоднократно в письмах и в разговоре напоминал насчет более близкого знакомства, а теперь вдруг говорил совершенно обратное, что не может быть у меня первым, что это будет его мучить всю жизнь, что, если бы я уже была не невинна, тогда бы он, не задумываясь, со мной сошелся, и много другого говорил он в этот раз.

Но каково мне было это слушать, тем более что я не дура и понимала, что Ники говорил не совсем чистосердечно. Он не может быть первым! Смешно! Разве человек, который действительно любит страстно, станет так говорить? Конечно, нет. <…> В конце концов мне удалось почти убедить Ники, он ответил «пора», — слово, которое производит необъяснимое действие на меня, когда оно им произносится. Он обещал, что это совершится через неделю, как только он вернется из Берлина. Однако я не успокоилась, я знала, что Ники мог это сказать, чтобы только отвязаться, и когда он уехал (было 4 час.), я была в страшном горе, я была близка к умопомешательству и даже хотела… Нет, нет, не надо здесь этого писать, пусть это будет тайна. Всё же я поставлю на своем, сколько бы мне то трудов ни стоило!»

Настойчивость балерины имела обратный эффект. Как человек робкий и нерешительный, Николай Александрович испугался ее напора, ее польской крови, и оборвал все отношения с ней, так и не дав им развиться до той фазы, к которой ведут создатели фильма. 20 января 1893 года Кшесинская записала в своем дневнике: «Я просила передать Ники (он обедал в Преображенском полку), что я прошу его приехать ко мне после обеда. З. приехал затем в 11 ½ ч. и сказал, что Ники обещал приехать, но я напрасно прождала его до 1 час. Меня ужасно огорчило, что Ники не приехал, он так поступает, как будто вовсе меня не любит. Но еще больнее мне было, когда Юля сказала по уходе Али, что Аля думает, что Ники остался в полку играть в бильярд. Каково ему приятнее играть в бильярд, чем повидать меня!»

Более того, в это же время Кшесинская активно устраивает свою личную жизнь с великим князем Александром Михайловичем, начисто выкинув Наследника из головы в качестве потенциального спутника жизни. В дневнике Кшесинской за 15 января 1893 года можно прочитать такую запись:

«Сандро остался у меня почти до 2 1/2 ч. ночи, и мы вели очень серьезный разговор… Если Ники будет медлить, а подобные разговоры наедине, как сегодня, будут часто происходить между Сандро и мной, то ничего нет удивительного, если наши отношения примут иной характер.

Сандро замечательно красив, да и это бы еще ничего, но он слегка проговорился и дал понять, что я ему нравлюсь. Достаточно для женщины это услышать от мужчины и даже от такого, к которому совершенно она равнодушна, чтобы она сей час стала с ним кокетничать. Следовательно понятно, каким образом подействовали на меня слова Сандро, и как я к нему теперь буду относиться… Наш разговор тянулся долго, и были затронуты такие вопросы, что если был бы тут третий, то верно был бы сконфужен. Сандро уговаривал еще меня поехать в Чикаго, он тоже туда поедет в марте...»

8 апреля 1894 года в Кобурге состоялось обручение наследника цесаревича Николая Александровича с принцессой Алисой Гессенской, после чего, по утверждениям самой же Матильды Феликсовны, Наследник у нее никогда больше не бывал.

Особо надобно в этой связи сказать о пресловутой беременности Матильды Феликсовны от будущего императора Всероссийского. В канун выхода этой книги сотрудник одного из московских изданий поработал с рукописью «Воспоминаний» в Госархиве и заметил, что вышедшая в печать версия мемуаров была отредактирована. «При внимательном взгляде на рукопись 1955 года можно обнаружить, что в некоторых местах она подверглась правке. Порой первоначальные куски текста зачёркнуты, а на других листах, наоборот, сделаны вставки», — пишет он.[65]

После неожиданного открытия журналист решил найти оригинал документа и позже обнаружил один из вырезанных фрагментов. Отрывок свидетельствует о том, что Матильда была беременна от цесаревича Николая Романова, впоследствии русского императора Николая II, но потеряла ребёнка.

«Я тоже в конце концов вылетела из саней в снег и сильно расшиблась. Если бы не это несчастье, я стала бы скоро матерью. Только впоследствии, когда была старше, я поняла, что тогда потеряла. Говорили потом, что у меня были дети от наследника, но это была неправда. Я часто сожалела, что не имела (обрыв текста)».

Во-первых, абсурдность этого утверждения легко доказать, судя по тому, что далее в тексте статьи автор пишет, что «судя по дневниковым записям Николая II (от которой и был якобы зачат ребенок – С.Й.), их первая с Матильдой ночь любви случилась 25 января 1893 года». Вместе с тем, как мы уже доказали, не могло существовать не только дневниковых записей подобного рода, совершенных Николаем Александровичем, но и связи этих записей с позицией самой Кшесинской, поставившей к тому времени на романе с цесаревичем жирную точку.

А во-вторых, как мы также уже увидели, сами по себе воспоминания, в отличие от первозданных дневников балерины, носили некий литературный окрас, вызванный, как нам кажется, политической обстановкой того времени. Разделяя точку зрения авторов книги, могу только подбросить дров в раздутый ими исторический костер.

Итак, в 1961 году в Гамбурге закончился многолетний судебный процесс по иску госпожи Анны Андерсон, выдававшей себя за спасшуюся великую княжну Анастасию Николаевну Романову, к швейцарскому банку о взыскании суммы стоимости вкладов, открытых на имя покойницы при ее жизни. Супруг Кшесинской великий князь Андрей Владимирович поначалу активно поддерживал госпожу Андерсон в ее шкурных интересах, но после сменил позицию. Результат процесса оказался патовым: суд счёл недостаточными имеющиеся доказательства её родства с Романовыми, хотя и оппонентам не удалось доказать, что Андерсон в действительности не является Анастасией. [66] Европейское правосудие как элемент гражданского общества стало на сторону Романовых, которых попыталась обобрать терпеливая выжига. Таким образом, в Европе вокруг дома Романовых бушевали страсти, и в основной массе своей они были направлены за, а не против царской семьи.

Авторитет же власти Никиты Хрущева трещал по швам. Мало того, что три года до того его пытались сместить крупнейшие деятели партийного движения, за что поплатились должностями и постами многие авторитетные чиновники, включая маршала Г.К. Жукова, так еще и экономическая ситуация в стране оставляла желать лучшего. 19 марта 1957 года по инициативе Хрущёва Президиум ЦК КПСС принял решение о приостановке выплат по всем выпускам облигаций внутреннего займа, то есть, в современной терминологии, СССР фактически оказался в состоянии дефолта. Это привело к значительным потерям в сбережениях для большинства жителей СССР, которых сами же власти до этого десятилетиями заставляли эти облигации покупать. При этом надо отметить, что в среднем на подписки по займам у каждого гражданина Советского Союза уходило от 6,5 до 7,6 % к сумме заработной платы.

В 1958 году Хрущёв начал проводить политику, направленную против личных подсобных хозяйств — с 1959 года жителям городов и рабочих посёлков было запрещено держать скот, у колхозников личный скот выкупался государством. Начался массовый забой скота колхозниками. Эта политика привела к сокращению поголовья скота и птицы, ухудшила положение крестьянства. В Рязанской области имела место афера по перевыполнению плана, известная как «Рязанское чудо». Разгар кукурузной кампании пришелся на 1962 год, когда кукурузой засеяли 37 млн га, а вызреть она успела лишь на 7 млн га.[67]

Дело дошло до того, что во время визита Хрущева в Курган в 1960 году в его вагон летели букеты цветов с инкрустированными туда камнями! Понятно, что в условиях такого обоснованного недоверия народа к проводимой руководством политике рост популярности Романовых за рубежом мог сыграть с Советским Союзом и его руководителями злую шутку. Эту популярность надо было подорвать. На роль компрометирующего фактора фигура Матильды Феликсовны Кшесинской подходила как нельзя лучше. Трудно сказать, на каких именно условиях решила она принять предложение Советского правительства, но эта точка зрения наиболее полно, на наш взгляд, оправдывает высокую степень «литературности» ее воспоминаний.

Таким образом, отталкиваясь от общей для всех историков истины о том, что «метрики – вещь суровая», надо сказать, что исторических доказательств наличия интимных отношений или взаимной любви между цесаревичем Николаем и балериной Кшесинской в настоящее время не добыто. Слово за потомками, быть может, им удастся восполнить наши недоработки.

Доктор Сигурд Йоханссон,

историк, политолог, профессор истории Университета Осло, автор книг «Иосиф Рюрикович-Дракула: рассекреченная родословная генералиссимуса», «Денис Вороненков: Смерть героя», «Алексей Навальный: face to fake».

Глава XVIII.

Николай

Накануне победы рухнет престол царский. Измена же будет расти и умножаться. И предан будет правнук твой, многие потомки твои убелят одежду кровию агнца такожде, мужик с топором возьмет в безумии власть, но и сам опосля восплачется. Наступит воистину казнь египетская… Кровь и слезы напоят сырую землю. Кровавые реки потекут. Брат на брата восстанет. И паки: огнь, меч, нашествие иноплеменников и враг внутренний власть безбожная, будет жид скорпионом бичевать землю русскую, грабить святыни её, закрывать церкви Божии, казнить лучших людей русских. Сие есть попущение Божие, гнев Господень за отречение России от своего Богопомазанника. А то ли еще будет!

Вещий Авель – о Николае Втором

Париж, 2017 год

Разговор с прабабушкой никак не шел из головы Дианы. Принимая во внимание тот портрет, что она нарисовала относительно своей подруги Кшесинской, впечатление о Государе, о ком Диана тоже практически ничего не знала, складывалось не самое лучшее. С такой женщиной связываться тесными узами мог только подобный ей мужчина. Несмотря на юный возраст, Диана знала, что мнение о том, что в любовных отношениях противоположности притягиваются – есть совершенная чепуха. Притягиваются только похожие, даже если их сходство внешне не видно.

Озабоченная теперь поиском истины Диана стала читать про Николая – но, как назло, все книги на эту тему оказывались предательски толстыми, что никак не гармонировало с нелюбовью Дианы к чтению мудреных фолиантов. По счастью, на глаза ей попалась статья одного норвежского ученого, Сигурда Йоханссона – маленькая и, в то же время, очень емкая, под названием «Святой или нет?» Прочитав ее, Диана открыла для себя новый образ царя, который не то, чтобы не дал ответов на вопросы, мучившие ее, но скорее, прибавил их количество.

Вот что писал норвежец в своей работе:

«В свете не утихающих споров о том, заслужил ли последний русский царь Николай Второй канонизации надо сказать о том, что не только его смерть надо принимать во внимание, характеризуя его как святого. Оглянемся на всю историю его отношения к религии с малых лет и постараемся ответить себе на вопрос: святой или нет был Николай Романов в действительности?

Руководством для Императора Николая II было политическое завещание отца: «Я завещаю тебе любить все, что служит ко благу, чести и достоинству России. Охраняй самодержавие, памятуя притом, что ты несешь ответственность за судьбу твоих подданных перед Престолом Всевышнего. Вера в Бога и святость твоего царского долга да будет для тебя основой твоей жизни. Будь тверд и мужествен, не проявляй никогда слабости. Выслушивай всех, в этом нет ничего позорного, но слушайся самого себя и своей совести».[68]

Американский ученый Р.Уортман пишет: «Первая после коронации Николая II публичная демонстрация патриархальных ритуалов была предпринята им в 1900 г., когда царь готовился к Пасхе, важнейшему празднику православного календаря. В марте 1900 г. императорская семья прибыла в Москву для пасхальных торжеств, это было первое за 50 лет «высочайшее» посещение города во время Пасхи. Празднование было широко освещено в прессе. Кроме статей в газетах правительство опубликовало специальный отчёт, который был разослан бесплатно 110 тыс. подписчиков «Сельского вестника», органа Министерства внутренних дел. Параллели с XVII в. были намеренно подчеркнуты. (Кстати, в стиле XVII века был выстроен Царскосельский Феодоровский собор, где августейшая чета любила бывать весь период своего царствования – С.Й.)

Кульминацией всех детально продуманных церемоний было шествие в пасхальную ночь в храм Христа Спасителя; император в форме Преображенского полка и императрица в белом русском платье, сопровождаемые высшими сановниками, вышли из Кремлёвского дворца и направились к храму. В высочайшем рескрипте на имя московского генерала-губернатора вел. кн. Сергея Александровича Николай писал, что обрёл единение со своим народом — и что «тихая радость» наполнила его душу. Встреча Пасхи вместе с предстоящими во храме давала ему духовный мандат: «В молитвенном единении с моим народом я почерпаю новые силы на служение России для её блага и славы».[69]

В 1903 году вся семья Государя совершает паломничество в Саров и чествует память преподобного Серафима Саровского – по возвращении оттуда, вопреки воле всемогущего Победоносцева, Николай настаивает на канонизации отца Серафима. За годы его царствования число приходских церквей в России увеличилось более чем на 10 тысяч, было открыто более 250 новых монастырей. Император сам участвовал в закладке новых храмов и других церковных торжествах. Личное благочестие Государя проявилось и в том, что за годы его царствования было канонизировано святых больше, чем за два предшествующих столетия, когда было прославлено лишь 5 святых угодников. За время последнего царствования к лику святых были причислены святитель Феодосий Черниговский (1896 г.), преподобный Серафим Саровский (1903 г.), святая княгиня Анна Кашинская (восстановление почитания в 1909 г.), святитель Иоасаф Белгородский (1911 г.), святитель Ермоген Московский (1913 г.), святитель Питирим Тамбовский (1914 г.), святитель Иоанн Тобольский (1916 г.).

Бывший членом Святейшего синода в предреволюционные годы протопресвитер Георгий Шавельский (тесно общался с императором в Ставке во время мировой войны), находясь в эмиграции, свидетельствовал о «смиренной, простой и непосредственной» религиозности царя, о неукоснительном посещении им воскресных и праздничных богослужений, о «щедром излиянии многих благодеяний для Церкви»[70]. О его «искренней набожности, проявляемой при всяком богослужении» писал также оппозиционный политик начала XX века Виктор Обнинский.[71] Генерал Мосолов отмечал: «Царь вдумчиво относился к своему сану помазанника Божия. Надо было видеть, с каким вниманием он рассматривал просьбы о помиловании осуждённых на смертную казнь. <…> Он воспринял от отца, которого почитал и которому старался подражать даже в житейских мелочах, незыблемую веру в судьбоносность своей власти. Его призвание исходило от Бога. Он ответствовал за свои действия только пред совестью и Всевышним. <…> Царь отвечал пред совестью и руководился интуициею, инстинктом, тем непонятным, которое ныне зовут подсознанием».[72]

Конечно, были и сложнообъяснимые с религиозной точки зрения поступки – например, приближение к себе бесноватого крестьянина Григория Распутина. Но появление его, как многократно было сказано в исторической литературе, вызвано было только лишь гемофилией Наследника и отчаянием родителей отыскать лечение. Вместе с тем, надо сказать, что митрополит Владимир и великомученица Елисавета всячески пытались оградить Царскую Семью от без сомнения пагубного влияния Распутина. Подверженность Государя их взглядам и неприязнь к Распутину, подтверждается, как нам кажется тем фактом, что, когда в 1916 году Распутин был убит, Государь, достоверно зная о причастности к убийству его родственника – великого князя Дмитрия Павловича – и приближенного ко двору князя Феликса Юсупова, не принял в их отношении никаких строгих мер.

Религиозность всей семьи Государя проявилась и во время трагических событий 1917 года, когда волею судеб Государь на несколько дней оказался отрезан от находившейся в Царском Селе семьи. Протоиерей Афанасий Беляев пишет:[73] «Надо самому видеть и так близко находиться, чтобы понять и убедиться, как бывшая царственная семья усердно, по-православному, часто на коленях, молится Богу. С какою покорностью, кротостью, смирением, всецело предав себя в волю Божию, стоят за богослужениями. И у меня, грешного и недостойного служителя Алтаря Господня, замирает сердце, льются слезы, и, несмотря на гнетущую тяжесть затвора, благодать Господня наполняет душу, и слова молитвы льются, свободно касаясь и проникая слух молящихся… дай, Господи, чтобы и все дети нравственно были так высоки, как дети бывшего царя. Такое незлобие, смирение, покорность родительской воле, преданность безусловная воле Божией, чистота в помышлениях и полное незнание земной грязи – страстной и греховной – меня привело в изумление…

Исповедь всех троих шла час двадцать минут. О, как несказанно счастлив я, что удостоился по милости Божией стать посредником между Царем Небесным и земным. Ведь рядом со мною стоял тот, выше которого из всех живущих на земле нет. Это до сего времени был наш Богом данный Помазанник, по закону престолонаследия 23 года царствовавший русский православный царь. И вот ныне смиренный раб Божий Николай, как кроткий агнец, доброжелательный ко всем врагам своим, не помнящий обид, молящийся усердно о благоденствии России, верующий глубоко в ее славное будущее, коленопреклоненно, взирая на Крест и Евангелие, в присутствии моего недостоинства высказывает Небесному Отцу сокровенные тайны своей многострадальной жизни и, повергаясь в прах пред величием Царя Небесного, слезно просит прощения в вольных и невольных своих прегрешениях. После прочтения разрешительной молитвы и целования Креста и Евангелия, своим неумелым словом утешения и успокоения какую мог я влить отраду в сердце человека, злонамеренно удаленного от своего народа и вполне уверенного до сего времени в правоте своих действий, клонящихся ко благу любимой родины?..»

Об этом же говорят и письма августейших особ. Так, корнету С.В. Маркову в марте 1917 года императрица писала так: «Когда так тяжело на сердце, Вам безумно грустно — не унывайте, Маленький, помните, что есть душа, которая Вас лучше понимает, чем Вы сами знаете, и которая крепко, крепко ежедневно Бога за Вас молит. Вы не одни — не бойтесь жить, Господь услышит наши молитвы и Вам поможет, утешит и подкрепит. Не теряйте Вашу веру, чистую, детскую, останьтесь таким же маленьким, когда и Вы большим будете. Тяжело и трудно жить, но впереди есть Свет и радость, тишина и награда за все страдания и мучения. Идите прямо Вашей дорогой, не глядите направо и налево, и если камня не увидите и упадете, не страшитесь и не падайте духом. Поднимайтесь и снова идите вперед. Больно бывает, тяжело на душе, но горе нас очищает. Помните жизнь и страдания Спасителя, и Ваша жизнь покажется Вам не так черна как думали. Цель одна у нас, туда мы все стремимся, да поможем мы друг другу дорогу найти. Христос с Вами, не страшитесь».

Или фрейлине А.А. Вырубовой: «Когда все это кончится? Когда Богу угодно. Потерпи, родная страна, и получишь венец славы. Награда за все страданья. Бывает, чувствую близость Бога, непонятная тишина и свет сияет в душе. Солнышко светит и греет и обещает весну. Вот и весна придет и порадует и высушит слезы и кровь, пролитые струями над бедной Родиной. Боже, как я свою Родину люблю со всеми ее недостатками! Ближе и дороже она мне, чем многое, и ежедневно славлю Творца, что нас оставил здесь и не отослал дальше. Верь народу, душка, он силен и молод, как воск в руках. Плохие руки схватили — тьма и анархия царствует; но грядет Царь славы и спасет, подкрепит, умудрит сокрушенный, обманутый народ.

Вот и Великий Пост! Очищаемся, умолим себе и всем прощение грехов, и да даст Он нам пропеть на всю святую Русь «Христос воскресе!». Да готовим наши сердца Его принимать; откроем двери наших душ; да поселится в нас дух бодрости, смиренномудрия, терпения и любви и целомудрия; отгоним мысли, посланные нам для искушения и смущения. Станем на стражу. Поднимем сердца, дадим духу свободу и легкость дойти до неба, примем луч света и любви для ношения в наших грешных душах. Отбросим старого Адама, облечемся в ризы света, отряхнем мирскую пыль и приготовимся к встрече Небесного Жениха. Он вечно страдает за нас и с нами и через нас; как Он и нам подает руку помощи, то и мы поделим с Ним, перенося без ропота все страданья, Богом нам ниспосланные. Зачем нам не страдать, раз Он, невинный, безгрешный, вольно страдал? Искупаем мы все наши столетние грехи, отмываем в крови все пятна, загрязнившие наши души. О, дитя мое родное, не умею я писать, мысли и слова скорее пера бегут. Прости все ошибки и вникни в мою душу. Хочу дать тебе эту внутреннюю радость и тишину, которой Бог наполняет мне душу, — разве это не чудо! Не ясна ли в этом близость Бога? Ведь горе бесконечное: все, что люблю, страдает, счета нет всей грязи и страданьям, а Господь не допускает уныния: Он охраняет от отчаяния, дает силу, уверенность в светлом будущем на этом свете».[74]

То же подтверждает служивший молебны в последнем пристанище Романовых – Ипатьевском доме — отец Иоанн Сторожев: ««Едва мы запели, как я услышал, что стоявшие позади нас члены семьи Романовых опустились на колени, и здесь вдруг ясно ощутил я то высокое духовное утешение, которое дает разделенная молитва. Еще в большей степени дано было пережить это, когда в конце богослужения я прочел молитву к Богоматери…».[75]

Таким образом, указанных исторических данных, на наш взгляд, достаточно, чтобы задуматься о том, был ли в самом деле последний русский царь святым. А закончить надлежит историей из жизни вещего Авеля.

Однажды к нему пришел бывший тогда императором Павел Первый и стал задавать ему вопросы о будущем России. Не умевший остановиться старик говорил так: "…Николаю Второму – святому царю, Иову многострадальному подобному. Будет иметь разум Христов, долготерпение и чистоту голубиную. О нем свидетельствует Писание: псалмы 90,10 и 20 открыли мне всю судьбу его. На венок терновый сменит он венец царский, предан будет народом своим, как некогда Сын Божий. Искупитель будет, искупит собой народ свой – бескровной жертве подобно. Война будет, великая война, мировая. По воздуху люди, как птицы, летать будут, под водою, как рыбы, плавать, серою зловонною друг друга истреблять начнут. Накануне победы рухнет престол царский. Измена же будет расти и умножаться. И предан будет правнук твой, многие потомки твои убелят одежду кровию агнца такожде, мужик с топором возьмет в безумии власть, но и сам опосля восплачется. Наступит воистину казнь египетская… Кровь и слезы напоят сырую землю. Кровавые реки потекут. Брат на брата восстанет. И паки: огнь, меч, нашествие иноплеменников и враг внутренний власть безбожная, будет жид скорпионом бичевать землю русскую, грабить святыни её, закрывать церкви Божии, казнить лучших людей русских. Сие есть попущение Божие, гнев Господень за отречение России от своего Богопомазанника. А то ли еще будет! Ангел Господень изливает новые чаши бедствий, чтобы люди в разум пришли. Две войны одна горше другой будут. Новый Батый На Западе поднимет руку. Народ промеж огня и пламени. Но от лица земли не истребится, яко довлеет ему молитва умученного царя".[76]»

Диана отложила планшет и побежала к бабушке.

-Послушай, как же это понимать? – она напоминала сейчас со стороны ребенка, допрашивающего окружающих о том, «что такое хорошо и что такое плохо».

-Ты о чем?

-Мы давеча пришли к выводу, что Кшесинская была далеко не ангел, так?

-Ну, допустим, среди людей вообще мало ангелов…

-Из чего следовало, что и Император ангельским характером не отличался. А тут я прочитала одну статью и, оказывается, все было совершенно иначе. Он был настоящий святой!

-И что ты хочешь от меня?

-Как можно было поверить ее воспоминаниям, зная, что он является носителем столь высокого морального облика?

-Я же тебе уже говорила – подумай о том, в каких обстоятельствах писалась книга… или спроси у меня, на худой конец.

-А что с обстоятельствами было не так?

-Начало 1960-х в СССР было ознаменовано ростом недовольства людей Хрущевым, а значит, и советской властью.

-Но в фильмах тех лет все показано совершенно иначе…

-Так тебе правду в кино и показали, как же!

-А в чем была причина недовольства?

-О, их было великое множество. Во-первых, сместил Жукова, которого все очень любили. Во-вторых, провальная сельскохозяйственная политика привела страну к продовольственному кризису. В-третьих, антисемитизм усилился.[77] В-четвертых, карательная политика вновь набрала обороты – чего стоят расстрел в Новочеркасске и усиление карательной психиатрии, а также расстрелы в отношении валютчиков и цеховиков. Все это привело к тому, что однажды, во время посещения Кургана, в Хрущева летели букеты цветов с заложенными внутрь камнями! И в это же самое время на Западе вся мировая буржуазия вновь поворачивается лицом к дому Романовых – оставшихся в живых его представителей активно защищают от всевозможных аферистов вроде Анны Андерсон, которая пытается под видом спасшейся княгини Анастасии завладеть их банковскими счетами. Сама подумай – с одной стороны стул под Советской властью снова шатается, с другой – у западных партнеров СССР появляется для народа альтернатива, сладкая конфетка вроде Романовых. И у руля уже не всесильный и могущественный Сталин, которого все боятся, а комичный Хрущев, над которым все смеются. Чего стоит его знаменитая «кузькина мать», «догоним и перегоним», «обратно пекёть» и тому подобное? Власть тогда была очень обеспокоена удержанием своих позиций…

-А причем тут Кшесинская? Она же жила не в СССР.

-Жила здесь, но из моего рассказа ты уже поняла, что она очень любила деньги. А они у Советского Союза были – как-никак, богатейшая держава в мире…

-И ты хочешь сказать?..

-Я ничего, но она сама мне рассказывала, как ее вызывали в Советское посольство, она ходила туда несколько раз в 1960-м году, после чего и появились знаменитые «Воспоминания», так отличающиеся даже от ее дневников… Вот и делай выводы, что есть история – объективная и строгая наука, которая служит будущему, как думают ученые; или подстилка под действующую власть, выполняющая любую ее прихоть?..

Москва, наши дни

Диана сидела на светском приеме и вспоминала этот разговор годичной давности. Подумать только, рассуждала она, как из совершенной пустышки может вдруг вспыхнуть целая плеяда ярких звезд…

Московская элита уныло бродила по обставленному шведскими столами банкет-холлу, а Ди сидела в дальнем углу и заливалась шампанским, глядя на Колю, блистающего сегодня в окружении политиков и своей будущей молодой супруги. Он улыбался, смотрел на нее в ответ, поднимал за нее бокалы, и оттого был для нее каким-то особенно мерзким.

Невесть откуда взявшийся здесь Анин подошел к ней.

-Привет.

-Привет.

-Не многовато пьешь?

-Уже все равно.

-Уверена?

-Мне-то что? Врач уверен.

-Эх, Дианка, Дианка, простого нормального паренька тебе надо, чтоб не кружил голову, как этот позер… — презрительно кинул музыкант, указывая на друга.

-Ты на его мероприятие пришел, чтобы его оскорблять?

-Да ладно тебе, брось придуриваться. Как дела-то?

-Лучше всех, разве не видно? – все сегодня раздражали Диану, она прокляла идею прийти сюда и заливалась только затем, чтобы размыть в глазах эти отвратительные черты то ли людей, то ли призраков. Однако, задавая себе вопрос, зачем же она все-таки явилась сюда, вызывая как всегда бурю обсуждения и осуждения, она отвечала, что не могла поступить иначе – ее влекло сюда какой-то неведомой силой, и она сама словно не отвечала за свои действия в данный момент.

Ждала ли она, что он подойдет к ней? Да ничего в жизни она никогда так не ждала, как сейчас этого! Внутри все трепетало, когда он подходил чуть ближе пятидесяти метров, и обрывалось, когда возвращался к своему столу. Но иначе и быть не могло – он подошел, отогнав ворона Анина. Подошел и, даже не улыбнувшись, взял ее под руку и увлек за собой. Они не обменялись ни словом, но каждый понял, куда они идут.

Они ворвались в одну из свободных кабинок туалета и буквально набросились друг на друга. Диана вспомнила его и его напор, ту страсть, с которой он всегда отдавался процессу совокупления – он снова был тем животным в постели, которое могло ее укротить и которое она так любила.

-Что, не дает тебе президентская-то дочка? – ухмылялась Диана, чем только еще больше заводила своего зверя.

-С ней так не получится, как с тобой, — он нетерпеливо сопел, освобождая своего дружка из штанов и врываясь в нее на всю глубину, со всей силы своего молодого организма. Через мгновение утлая дверца кабинки туалета буквально ходила ходуном, как и ее стены. Входящие в туалет посматривали на нее и на ноги, видневшиеся из-под высокой дверцы, а после, догадавшись о происходящем у них под носом, либо удалялись, либо начинали снимать все на телефон.

Николай держал ее за бедра, и ей казалось, что вот-вот проткнет ее насквозь от неистовства и нетерпения. Как соскучилась она и все ее нутро по его присутствию. Даже обиды, нанесенные им, меркли в свете пожара, что бушевал внутри Дианы в эту минуту. Он ходил внутри нее взад-вперед без перерыва, вызывая внутри бурю наслаждения – того самого, что еще некоторое время назад они испытывали каждую ночь и по нескольку раз.

Женская природа такова, что в минуты страсти, которую они принимают за любовь, они готовы забыть и простить все, что было сказано им их партнерами еще совсем недавно. Именно поэтому они так легко соглашаются на «прощальный секс», «секс без обязательств» и тому подобное. Осознавая это, мужчины, отдавая дань уже своей природе, идет на подобные опыты только затем, чтобы доказать еще раз и себе, и ей свою мужскую силу и привлекательность – так ведут себя альфа-самцы, уверенные в своей силе и импозантности, в том, что им будут рады даже после литров слез и гигабайт унижений. А после, когда все кончается, ей хочется плакать, а ему становится противно и хочется ударить и оттолкнуть ее – нанеся новое оскорбление с тем, чтобы в следующий раз вновь покорить доступную ему самку.

Конечно, Диана так не думала. Любовь еще не до конца прошла в душах обоих, и каждый злился на своего партнера по сути за собственную безалаберность и небрежность – за неумение (а, может, и нежелание) ее сохранить в свое время.

-Куда кончать?

-Куда хочешь…

-В тебя?

-Можешь…

-А безопасно? – после недавних событий Коля уже побаивался так бездумно разбрасывать свое семя налево и направо.

-После… да…

Доказательства ему были не нужны, да и времени не было – секунду спустя внутри нее начались жестокие глубокие удары и толчками она почувствовала, как вплескивается в нее горячая жидкость. Он как всегда рычал, не обращая внимания на других посетителей ватерклозета, прижимая ее к себе, а она умывалась слезами наслаждения и боли, что бывает всегда после расставания.

Поцеловать себя в губы он не дал – он всегда брезговал этим после минета. Бросил только на прощание что-то вроде:

-Ты пиши, если что надо. Только особо не афишируйся, сама понимаешь, в каком я сейчас статусе.

Она кивнула и в сотый раз мысленно прокляла себя за нерешительность, за неготовность и нежелание поставить точку в нежизнеспособных отношениях, которые только тянут ее ко дну. Женское здоровье ее уже и так было подорвано – после расставания с ним и неких последовавших за этим событий она уже не могла иметь детей. Психика тоже оставляла желать лучшего – иначе никак нельзя было объяснить то количество спиртного, что потребляла она последнее время. Казалось бы, чего ты, глупая, еще ждешь от этих отношений? Разве что страстного секса и возможности щелкнуть по носу Алису Митину?! А с другой стороны, когда все внутри тебя погибло, почему бы не жить только этим? Эти философские размышления утомляли Диану – посидев немного в туалете для приличия, чтобы не выходить вместе с ним, она все же проследовала в зал.

Однако, пока она шла до банкет-холла, всю эту дорогу ее преследовали какие-то странные и приятные ощущения – так у женщин бывает после качественного совокупления. Ей казалось все вокруг каким-то особенно приятным, чего нельзя было сказать о первых минутах нахождения здесь. Люди особенно красивыми, интерьеры особенно шикарно устроенными. Все словно сияло и светилось и та музыка, что по неизвестной причине играла сейчас внутри нее, заглушала ту, что развлекала гостей на этом рауте.

Она вошла в главный зал и посмотрела во главу стола – там сидели Ники и Аликс. Вокруг них словно бы летали ангелы и сияло солнце. И пусть это кажущееся видение было лишь следствием эмоционального и алкогольного пресыщения, но оно было так приятно, что не хотелось его прерывать. Будто бы не была ста лет – и молодой Государь об руку с прекрасной супругой своей смотрят на нее с неподдельной любовью и уважением, и сама она вовсе не элитная стриптизерша, а любимая Наследником прима-балерина Императорских театров Его Величества Матильда Феликсовна Кшесинская!

Список источников профессора С.Йоханссона:

1. Дневник Матильды Феликсовны Кшесинской (Государственный центральный театральный музей им. А.А. Бахрушина. Архивно-рукописный отдел).
2. Кшесинская М. Воспоминания. – Смоленск-Русич, 1998. – 416 с.
3. Дневник Наследника Цесаревича Николая Александровича (ГА РФ. Ф. 601. Оп. 1. Д. 224, 228, 229, 230, 231).
4. Дневники Императора Николая II за 1894 г. (Дневники Императора Николая II. 1894–1918 гг.: в двух томах. Т. 1. 1894–1904 гг.) – М.: РОССПЭН, 2013).
5. Боханов А.Н. Николай Второй. – М., Вече, 2008 г., 528 с. ISBN: 978-5-9533-2541-7
6. Дневники Императора Николая II за 1896 г. (Дневники Императора Николая II. 1894–1918 гг.: в двух томах. Т. 1. 1894–1904 гг.) – М.: РОССПЭН, 2013).
7. Темирчиева А. В Госархиве нашли доказательства беременности Матильды от Николая II // life.ru/t/%D0%BD%D0%BE%D0%B2%D0%BE%D1%81%D1%82%D0%B8/1072546/v_ghosarkhivie_nashli_dokazatielstva_bieriemiennosti_matildy_ot_nikolaia_ii
8. Аффидевит Томаса Хильдебранда Престона, составленный для Йена Ворреса в кн. Vorres, Ian (2001 revised edition). The Last Grand Duchess. Key Porter Books. ISBN 978-1-55263-302-1.
9. William Taubman. Khrushchev: The Man and His Era. — N. Y.: W.W.Norton&Company, 2004. — ISBN 0-393-32484-2.
10.   Житие святого страстотерпца, императора Российского Николая Александровича Романова // Московские епархиальные ведомости: журнал. — 2000. — № 10—11. — С. 20—33.
11.   Уортман Р. Николай II и образ самодержавия // История СССР. — 1991. — № 2. — С. 120—121.
12.   Шавельский Г. И. Русская Церковь пред революцией. — М.: Артос-Медиа, 2005. [Написана в половине 1930-х годов.]
13.   Обнинский В. П. Последний самодержец. Очерк жизни и царствования императора России Николая II-го. — Berlin: Eberhard Frowein Verlag, 1912
14.   Мосолов А. При дворе императора. — Рига, [1938].
15.   Дневник протоиерея А. И. Беляева, настоятеля Феодоровского собора в Царском Селе // Августейшие сестры милосердия. — М.: «Вече», 2008. — 3000 экз. — ISBN 978-5-9533-2762-6.
16.   Танеева (Вырубова) А. А. Страницы моей жизни 320 с., предисл. Ю. Ю. Рассулина. — М., Благо, 2000.
17.   Гибель Царской семьи. Материалы следствия  по делу об убийстве Царской семьи (Август 1918 — февраль 1920) //Составитель Николай Росс:- Посев, 1987, документ № 60
18.   Романов Б.С. Император, который знал свою судьбу. – Изд-во BHV, 2012 г., 624 с. — ISBN: 978-5-9775-0691-5.

Список источников братьев Швальнеров:

1.   Наш балет (1673—1899). Балет в России до начала XIX столетия и балет в Санкт-Петербурге до 1899 года. — СПб.: «Лань», «Издательство ПЛАНЕТА МУЗЫКИ», 2009. — 576.: ил. с. — ISBN 978-5-8114-0840-5.
2.   Ухтомский Э. Э. Путешествие на Восток Его Императорского Высочества государя наследника цесаревича, 1890-1891. — СПб., Лейпциг: Ф. А. Брокгауз, 1897. — Т. 3.
3.   Накамура С. Инцидент в Оцу и японское правосудие // Японцы и русские. Из истории контактов / Общая редакция д-ра ист. наук Б. Г. Сапожникова. — М.: Прогресс, 1983. — С. 242—253. — 304 с. — 50 000 экз.
4.   Рембо А. Озарения. Опус XXXV. H. — 2015, город Москва, издатель Литагент «Написано пером», isbn: 978-5-00071-387-7.
5.  Толмачев Е. Александр III и его время. – М., Терра, 2007 г., 720 с. — ISBN: 978-5-275-01507-2
6.  Голованов Р. «Поклонская: Посмотрев «Матильду», люди становятся причастны к осквернению православной веры» //  www.chel.kp.ru/daily/26733/3760876/
7.   Анна Ахматова. Стихотворения и поэмы. БП, Советский писатель, Ленинградское отделение, 1979.
8.   РГИА. Ф. 468. On. 44. Д. 1410. JI. 2. О принятии из бывших учреждений Министерства Двора на хранение в Камеральную часть разных ценных вещей, составляющих собственность бывшего Императора и Императрицы. 10 мая 1917 г.
9.   Шавельский Г. Из «Воспоминаний последнего протопресвитера русской армии и флота» // Николай II: Воспоминания. Дневники. СПб., 1994.
10.   Данилов Ю.Н. Мои воспоминания об императоре Николае II и великом князе Михаиле Александровиче // Николай II: Воспоминания. Дневники. СПб., 1994.
11.   РГИА. Ф. 525. Оп. 3. Д. 535. Л. 85. Денежные документы по суммам государя императора. Январь 1917 – март 1918 гг.
12.   Ден Л. Подлинная царица. СПб., 2003.
13.   РГИА. Ф. 525. Оп. 2 (217/2715). Д. 1. Л. 77. О разных расходах по суммам Ея Императорского Величества. 1914 г.
14.   Витте С. Ю. Царствование Николая Второго. / Книгоиздательство «Слово», 1922 г. — Т. 2. Гл. 45. С. 290.
15.   Соколов Н.А. «Убийство царской семьи». М., «Советский писатель», 1991 г., гл. 7, параграф 3.
16.   Придворная охота: Из собр. Гос. ист. музея, Гос. Третьяк. галереи, Гос. ист.-культ. музея-заповедника «Моск. Кремль», Гос. Эрмитажа, Гос. Дарвин. музея, Гос. музея изобраз. искусств им. А. С. Пушкина, Гос. худож.-архит. дворцово-паркового музея-заповедника «Царское село», Гос. худож.-архит. дворцово-паркового музея-заповедника «Гатчина», Гос. худож.-архит. дворцово-паркового музея-заповедника «Павловск» и др.: Кат. выставки / Сост. И. Н. Палтусова; Авт. ст.: И. Н. Палтусова и др… — М.: Художник и книга, 2002. — 431 с.
17.   Зимин И. В. Взрослый мир императорских резиденций. Вторая четверть XIX — начало XX в… — М.: Центрполиграф, 2011. — 560 с. — (Повседневная жизнь Российского императорского двора). — 2500 экз. — ISBN 978-5-227-02718-4.
18.   ГА РФ. Ф.601.оп.1.д.249
19.   Каталог выставки «Панорама империй. Путешествие цесаревича Николая Александровича на Восток. 1890—1891». ГМЗ «Царицыно», 2011. С. 24.
20.   А. Ю. Синицын. МЕЧ ИЗ КОЛЛЕКЦИИ ДОМА ТОКУГАВА В ЯПОНСКОМ СОБРАНИИ МАЭ РАН // РАДЛОВСКИЙ СБОРНИК Научные исследования и музейные проекты МАЭ РАН в 2008 г. Санкт-Петербург 2009 // kunstkamera.ru/files/lib/978-5-88431-135-0/978-5-88431-135-0_06.pdf
21.   Великий князь Александр Михайлович, «Книга воспоминаний». Гл.7 // Приложение к журналу «Иллюстрированная Россия» за 1933 г.
22.   Денисенко Л. У Николая II могла быть еще одна дочь // 2000.net.ua/2000/aspekty/22415
23.   Берковская А. Лев Гумилев – внебрачный сын императора Николая II? // www.bibliotekar.ru/gumilev-lev/67.htm
24.   1 Ин.1:5
25.   «Московские епархиальные ведомости». 2000. №10-11. С. 20-33
26.   (2 Кор., 11:14).
27.   2 Тим. 4:3,4.
28.   Еф. 5:10,11.
29.   Мордвинов Анатолий Александрович. Часть I На военно-придворной службе // Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II… — М.: Кучково поле, 2014. — Т. 1. — ISBN 978-5-9950-0413-4.
30.   Гинс Г. К. Сибирь, союзники и Колчак. Поворотный момент русской истории 1918—1920. — М.: ООО Издательство «Крафт+», 2007. — ISBN 978-5-93675-127-1
31.   Гончаренко О. Г. Белое движение. Поход от Тихого Дона до Тихого Океана. — М.: ООО «Издательский дом «Вече», 2007. — ISBN 978-5-9533-1988-1
32.   Алтайская правда N 202—204 (25193 — 25195), пятница, 15 июля 2005 года.
33.   Иголкин В. Последний самозванец // «Российская газета», № 3561, 27.08.2004.
34.   Мордвинов Анатолий Александрович. Часть I На военно-придворной службе // Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II… — М.: Кучково поле, 2014. — Т. 1. — ISBN 978-5-9950-0413-4.
35.   Жильяр П. Воспоминания наставника цесаревича Алексея. 1905-1918. М.: Центрполиграф, 2006
36.   Сценарий х/ф «Сувенир для прокурора» (Ялтинская киностудия, 1986 г.).
37.   Воспоминания товарища Обер-Прокурора Святейшего Синода князя Н. Д. Жевахова. — СПб., 2007. — С. 839—841.
38.   Лебедев Л. Великороссия: жизненный путь. — РПЦЗ, Санкт-Петербургская и Северо-русская Епархия, 1999.
39.   Нилус С. Н. На берегу Божией реки. — М., 2003. — С. 757—761.
40.   Гурко В. И. Царь и царица. — Paris: Возрождение, 1927.
41.   Шавельский Г. И. Русская Церковь пред революцией. — М.: Артос-Медиа, 2005. [Написана в половине 1930-х годов.]
42.   Поспеловский Д. В. Вопрос о канонизации Николая II и Александры Федоровны // Вестник русского христианского движения. — Париж, 1997. — Т. № 2—3 (196). — С. 243—255.
43.   Постановление старшего прокурора-криминалиста ГСУ Генпрокуратуры РФ от 17.07.1998 Соловьева В.Н. о прекращении уголовного дела № 18/123666-93 «О выяснении обстоятельств гибели членов Российского императорского дома и лиц из их окружения в период 1918—1919 годов», пункты 5—6.
44.   Платонов О. А. Заговор цареубийц. — М.: Алгоритм, 2005. — С. 301. ISBN 5-9265-0166-0
45.   Зимин И. В. Животные в императорской семье // Детский мир императорских резиденций. Быт монархов и их окружение. — 1-е. — М.: Центрполиграф, 2010. — 576 с. — (Повседневная жизнь Российского императорского двора). — ISBN 978-5-227-02410-7.
46.   Пайпс Р. Русская революция. — Т. 2. Большевики в борьбе за власть. 1917—1918. — С. 106.
47.   Соловьев В. Н. Сравнительный анализ документов следствия 1918 — 1924 гг. с данными советских источников и материалами следствия 1991—1997 гг. — С. 3. – М., «Выбор», 1998 г.
48.   Житие святого страстотерпца, императора Российского Николая Александровича Романова // Московские епархиальные ведомости: журнал. — 2000. — № 10—11. — С. 20—33.
49.   Хрусталёв В. М. Глава 21. Похищение и убийство Михаила Романова // Великий князь Михаил Александрович. — М.: Вече, 2008. — С. 489—505. — 544 с. — (Царский дом). — 3000 экз. — ISBN 978-5-9533-3598-0; Расследование цареубийства / Сост. В. И. Прищеп и А. Н. Александров. — М., 1993. — С. 272;  Алапаевская трагедия // Русская газета. — Париж, 1924. — № 51. — С. 2.
50.   Бенуа, А. Н. Мои воспоминания. В пяти книгах. т. 1 и т. 2. Изд. второе, доп. М., Изд. «Наука» 1990. См. Том 2, с.366.
51.   М. В. Родзянко. Крушение империи. — Гибель монархии. — М.: Фонд Сергея Дубова. — (История России и Дома Романовых в мемуарах современников. XVII-XX вв.). — ISBN 5-89486-010-5.
52.   Карсавина Т.П. Театральная улица: воспоминания. – М., Центрполиграф, 2009, ISBN: 978-5-227-02259-2, 319 с.
53. Leon Leneman: La tragédie des Juifs en U.R.S.S., Paris, Desclée de Brouwer, 1959, pp. 174—182.