Меня зовут Анна

Часть 1

Тропинки

|hominis|

Наверное, если бы вы спросили его, какое у него самое любимое время года, он бы на минуту задумался, подсчитывая всё любимое и не любимое по сезонам и месяцам. На некоторое время с его лица исчезла бы улыбка, сменившись красноречивой мимикой раздумья: губы слегка поджаты, брови сдвинуты к переносице. Прикинув все «за» и «против», он бы вновь широко улыбнулся и выдал вердикт: «Я люблю все времена года!» Голос у него был бы особенно звонким, таким задиристым, мальчишеским, а в карих глазах играли бы солнечные зайчики, и вы, глядя на него, пусть и на секунду, вы тоже полюбили бы все времена года и весь мир так же, как ваш собеседник.

В этот погожий июньский денёк он шагал по асфальтной дорожке между зеленеющих каштанов, пиная круглый серый камешек мыском черной потрепанной кеды и негромко насвистывая. Наверное, для человека, у которого завтра сложный экзамен и который к нему почти не готов, он выглядел слишком беззаботно. Вообще многие считали его на редкость беззаботным и не знающим каких-либо жизненных трудностей, эдаким любимчиком судьбы. Но это было не совсем верно. Просто молодой человек жил по двум принципам: «наслаждайся каждым моментом жизни» и «решай проблемы по мере их поступления». И сейчас, пиная камешек, он радовался хорошей погоде и шелесту ветра в зелёных шевелюрах каштанов, мысленно прикидывая, как эффективнее всего организовать свою подготовку к завтрашнему экзамену.

Наконец, набросав для себя план, он скачал на планшет нужный учебник, залил его в «читалку» [Звуковая программа для чтения электронных книг – «CoolReader»], поставил чтение на среднюю скорость и, включив наушники, стал внимательно слушать, время от времени делая короткие записи в «Заметках».

Со стороны сложно было догадаться, что молодой человек готовится к экзамену: казалось, что он просто слушает любимую песню и переписывается в соц.сети.

Он шёл не торопясь, слушая и запоминая. И так, незаметно для самого себя, набрёл на каменную площадку среди старых акаций, известную своим прекрасным видом на раскинувшийся внизу город, сверху похожий на большой весёлый муравейник, пестреющий цветными крышами и гудящий на все голоса машинами, автобусами и трамваями, которые в бесконечном потоке лились по извилистым улочкам.

Такой вид, разумеется, привлекал не только его. На смотровой площадке, разложив кисти и краски, удобно устроившись на раскладных стульях, сидели девушки – студентки Художественного училища. Тут же, у каменных перил, отделяющих площадку от обрыва, стояла компания подростков, которые громко разговаривали, хохотали и делали бесчисленные селфи на фоне укутанных лёгкой туманной дымкой гор. В скудной тени старой акации у края площадки стояла молодая женщина, уткнувшаяся в телефон, и её маленький сын лет пяти в голубой панамке, который то и дело дёргал маму за сумочку, пытаясь обратить на себя внимание, и шумно всасывал при этом молочный коктейль через соломинку.

Юноша оглядел всю эту пеструю толпу и прошёл вперёд, к каменным ограждениям, где никого не было, и, облокотившись, стал смотреть на простирающийся внизу светлый город и слушать электронный голос «Катрины».

Вскоре подростки ушли, а затем и мама увела малыша со стаканчиком из-под коктейля; после чего стало заметно тише. На площадке остались лишь художницы. И он рассеянно наблюдал, как они неторопливо окунают кисточки в акварель, смешивают цвета на палитре и пишут свои этюды. С того места, где он стоял, было практически не видно, что они рисуют, и поэтому, уходя, он нарочно прошёл за спинами художниц, чтобы заглянуть в их работы.

Они писали старые акации с шершавыми стволами и скрючившимися ветками, туманную гору вдали, каменные перила и побелевшее от времени полуразрушенное старинное здание, увитое изумрудным плющом. Их работы были очень красивы, поэтому, уходя, он не смог не сказать: «Классно рисуете! Удачи вам в творчестве!» Девушки разулыбались и некоторые даже отправили ему вслед весёлое «спасибо!»

Только одна девушка сидела несколько поодаль от остальных, и он не смог как бы невзначай пройти мимо неё и заглянуть в её рисунок. Уходя, он ощутил её тяжёлый взгляд из-под отблёскивающих стёкол в толстой тёмной оправе. Странно, почему это так запомнилось ему?

На следующий день он в приподнятом настроении (потому что получил пять за ответ на сложнючем экзамене и потому что одна четвёртая его шестой сессии позади), взбежал по каменным ступеням на площадку, где рисовали студентки.

Одна из девушек – симпатичная шатенка в вышитой рубашке и зелёными наушниками – поздоровалась с ним, и он в ответ поздоровался и с ней, и со всеми остальными девушками и потом прошёл к каменному забору, усевшись на котором, принялся читать Майн Рида. Согласитесь, что человек, сдавший экзамен, заслуживает приключений, в которых есть благородные храбрые герои, прекрасная Луиза Пойндекстер, злобный Кассий Колхаун, и таинственный, немного жуткий «всадник без головы, мчащийся по прерии».

Кому-то, возможно, покажется странным, что третьекурсник экономфака в четвёртый раз перечитывает эту «детскую» книгу и продолжает получать от неё удовольствие. И пусть кажется. Наш герой не обращал внимания на подобные мнения, и никакое мнение не мешало ему делать то, что нравится.

Рисующим поблизости девушкам, впрочем, было всё равно, что он читает. Им был интересен он сам, и они то и дело шушукались, поглядывая в его сторону. Почувствовав с их стороны интерес, он спрыгнул с перил и подошёл к девушке с зелёными наушниками.

Через какое-то время они весело болтали, обсуждая новую серию ими обоими любимого сериала. Девушку звали Мариной.

Ещё через день он знал имена всех девушек – Марина, Света, Вика, Катя, Анжела, Дина. Всех, кроме одной.

Невысокая, чуть-чуть полненькая, девушка с короткими русыми волосами, одетая всегда в светлое. Она почему-то держалась немного особняком, хотя время от времени и разговаривала с другими девушками, а те в свою очередь дружелюбно ей отвечали. Но всё же она была как бы сама по себе. Она сидела почти у самого края площадки и сосредоточенно рисовала, склонившись над своей работой так, что невозможно было разглядеть её рисунок.

И вообще в ней было что-то… странное.

То, что она как бы вместе со всеми, но сама по себе. Или то, как она иногда смотрела на него – как-то мрачно и слишком пристально. Как будто задумалась о чём-то тяжёлом, безрадостном, и взгляд её случайно остановился на нём. Ему даже как-то становилось не по себе от этого взгляда, хотя он и не мог объяснить, почему. Ведь, вроде бы, она смотрела на него без какого-то осуждения, оценивания и уж тем более без насмешки. Однако и любопытства в этом взгляде тоже не было. Поэтому он никак не мог понять, зачем она так на него смотрит. И оттого ему хотелось подойти и спросить: «Почему ты так на меня смотришь?», но ещё больше ему хотелось сказать: «Не смотри на меня».

Но когда он сам незаметно (как ему казалось) наблюдал за ней, когда она рисует, она казалась ему какой-то отчуждённой и одинокой, и от этого хотелось пожалеть её.

Поэтому через несколько дней он уже сам не знал: раздражает ли его эта девушка или интересует.

Ещё спустя некоторое время он решил, что должен поговорить с ней, как-то поддержать её, ведь она так отстранена от всех. Наверное, ей тяжело сходиться с людьми, и у неё мало друзей.

Нужно хотя бы попытаться поговорить с ней.

Но о чём он будет с ней разговаривать? «Привет, как дела?» — Нет, конечно. Для начала нужно просто подойти к ней и посмотреть, что она рисует. А там будет проще завязать разговор. Осталось просто найти повод как бы невзначай сходить на другой конец площадки.

|mulier|

Анна терпеть не могла лето: жара, пыль, мухи, комары… Анна любила осень.

Но как назло было только самое начало июня. Весна в этом году выдалась жаркая, душная, и лето начиналось точно так же.

Горячее солнце безвылазно маячило над горизонтом с раннего утра до самых сумерек ещё с конца мая, когда все местные облака и тучи сбежали на снеговые пастбища Главного Кавказского хребта и с тех пор больше не объявлялись.

Как раз в конце мая у Анны началась двухнедельная практика: вместе с однокурсницами она ходила на пленэр – делать эскизы домов, деревьев, фигур людей. Место они выбрали очень живописное: старинная площадка, выложенная камнем и окружённая грубо отёсанными массивными каменными перилами; вокруг площадки с одной стороны простирался лес (это были в основном ивы и акации), а с другой – открывался великолепный вид на раскинувшийся у подножия горы город. Множество отблёскивающих на солнце разноцветных крыш, узкие кривенькие и прямые широкие улочки и улицы, снующие по ним туда-сюда машины с блестящими разноцветными спинками, дребезжащие по рельсам усатые трамваи – и над всем этим жаркое летнее марево, в котором тонули изумрудные холмы, раскинувшиеся за городом…

А в особенно ясную погоду иногда можно было даже увидеть двухглавого красавца Эльбруса.

Место было удачным по многим причинам – здесь были красивые виды, и сюда приходило достаточно много людей, которых можно было порисовать, а недостаток один – слишком мало тени, что особенно остро чувствовалось в это несносно жаркое лето.

Жарким июньским полднем Анна сидела на самом солнцепёке и рисовала полуразрушенное старинное здание, почти потерявшееся в буйной зелени высокой травы и цепких лапок плюща, увивающего выгоревшие стены, испещрённые чёрными трещинами. Внутри здания росла старая акация, которая уже давно пробила собой крышу и раскинула над руинами дома свои корявые ветви, как бы защищая то, что осталось от дома. Анне нравилась эта парочка, поэтому она рисовала их уже третий день: ей хотелось, чтобы дом и акация были точь-в-точь такими, какими их видела она, а для этого нужно было потрудиться. Кроме того, Анна была убеждена, что у хорошего художника изображаемая реальность подчас выглядит гораздо красивее (Анна любила говорить «вкуснее»), чем действительность, которую мы видим вокруг себя.

Подул лёгкий ветерок, растрепав непослушные Аннины русые волосы. Анна всегда их коротко стригла (чтобы не мешали), и сейчас, освещённые лучами склонившегося к западу солнца, её волосы сияли золотистым ореолом вокруг её светлого кругловатого лица с острым упрямым подбородком. Анна заправила волнистую прядь за ухо и вернулась к рисунку, который был уже почти готов.

— Ань, ты скоро? – крикнула однокурсница Дина, оглянувшись на Анну и собирая акварели.

Анна не любила, когда её называют Аней. Ей не нравилось это имя, и она считала, что оно ей не идёт; нередко она просто не откликалась на «Аню». Ей было непонятно, почему люди не называют её Анной, как она всегда и просила. Разве это так сложно или так длинно? Просто «Анна». Но к одногрупникам она за три года привыкла (к тому же, большинство из тех, с кем она много общалась, всё-таки довольно часто называли её так, как она просила).

Однако, когда при новом знакомстве Анна представлялась: «Меня зовут Анна», все неизменно тотчас же начинали называть её Аней. Ведь для людей Анна и Аня – синонимы, взаимозаменяемые слова. Люди не разграничивают их. Вернее разграничивают, но только на работе или во время официальных мероприятий.

— Ань, так что? – повторила Дина. – А то мы уходим.

— Да, хорошо, — ответила Анна. – А я ещё немного поработаю.

Анна не торопилась уходить, потому что надеялась, что тот молодой человек, что вот уже несколько дней приходил сюда, придёт и сегодня.

Обычно он приходил, мягко ступая резиновыми подошвами потрёпанных чёрных кед с большими белыми звёздами, забирался на каменные перила и некоторое время сидел так, то слушая музыку в наушниках, то читая какой-то учебник, то наблюдая за рисующими, или просто глядя на раскинувшийся внизу город и покусывая сорванную тут же травинку.

Вообще (Анна его быстро раскусила) он лишь прикрывался книгой или делал вид, что любуется видами. На самом деле он наблюдал за рисующими постоянно, он был ужасно любопытный.

Анне и самой нравилось за ним наблюдать. А когда он заговорил о чём-то с её одногрупницей, она почувствовала лёгкий укор ревности.

Анна любила смотреть на него. Как он, немного ссутулившись сидел на заборе, а ветер ерошил его и без того растрёпанные каштановые волосы. Ей нравились его яркие футболки – то оранжевая, то жёлтая с зелёным, то красная. Даже в эти солнечные дни с его приходом на площадке становилось как-то ещё ярче и веселее. Конечно, дело было не в футболках, но всё же…

Несколько раз Анна ловила на себе его настороженный взгляд, и, хотя она знала, что такая настороженность – вполне обычная реакция незнакомых людей на неё, что им трудно привыкнуть к тому, какая она, внутри неё что-то непривычно замирало от этого взгляда и сердце начинало биться чуть быстрее.

Вчера, когда однокурсница сказала что-то смешное, парень весело расхохотался, сверкая белыми зубами, а на щеках у него запрыгали самые очаровательные, какие только Анна видела, ямочки. Анна поспешно наклонила голову, чувствуя, как кровь приливает к её собственным щекам.

Ей было обидно, что он смеётся над шуткой Марины, да ещё так весело, заразительно. Ей было обидно, когда он подходит к Марине или Дине или Кате и смотрит их рисунки, а к ней, Анне, он так ни разу и не подошёл. И, хотя она понимала, что у неё нет никакого права ни на обиду, ни на ревность, ничто не могло заставить её не чувствовать это.

А сегодня он и вовсе не пришёл. А ведь хорошо бы было, если бы он пришёл, а никого кроме Анны нет!..

Анна промыла кисти и стала собирать акварели, растягивая время.

Сонный тёплый ветерок нежно перешёптывался с листовой старой акации, стрекотали кузнечики в густой траве, солнце уже начало склонятся к горизонту…

…А он так и не пришёл.

Прошло ещё три дня. За это время знакомый незнакомец Анны подружился со всеми её однокурсниками. Со всеми. Кроме Анны.

Анна чувствовала себя обойденной вниманием. Хотя и знала, что обычно незнакомые люди боятся подойти к ней и заговорить, что она выглядит замкнутой и что им нужно время, чтобы привыкнуть к ней. Но всё равно ей было грустно и как-то непривычно одиноко.

На следующий день молодой человек явился с биноклем. С большим биноклем в чёрном кожаном футляре. Как ни в чём не бывало, он поздоровался со всеми девушками, поговорил с Мариной, а затем уселся на заборе с учебником по макроэкономике и английским журналом «POLITIC & ECONOMIC» в руках. Он немного почитал учебник, потом полистал журнал, но довольно быстро это ему надоело и, отложив журнал и учебник в сторону, он стал рассматривать город в бинокль. Анна сидела к нему боком и наблюдала краем глаза, разумеется, делая вид, что увлечённо рисует. И вдруг она заметила, что парень слегка повернулся и теперь смотрит в бинокль на неё. Она едва-едва сумела не выдать своего открытия, хотя и опасалась, что её могут выдать вспыхнувшие щёки.

А молодой человек, полагая, что его махинации с биноклем остались незамеченными, стал следить за работой Анны, почти не скрываясь. Анна же упорно не подавала виду, что замечает это.

Эта игра продолжалась почти весь день.

Ближе к вечеру девушка всё-таки не выдержала и, повернувшись к молодому человеку, сказала:

— Если вам так интересно, что я рисую, то можете подойти и посмотреть.

|hominis|

От неожиданности он вздрогнул, выпустил из рук бинокль (тот, к счастью, повис на ремне на шее) и едва не упал с забора, вовремя успев ухватиться за него руками. Несколько секунд он в изумлении смотрел на девушку: во-первых, она обратилась к нему, во-вторых, на «вы» (последнее было, даже скажем, обидно).

— Это ты мне? – наконец, спросил он, указав на себя. Девушка кивнула, и юноша, спрыгнув с забора, подошёл.

— Привет, — сказал он.

— Здравствуйте, — ответила она и улыбнулась (улыбка вышла довольно натянутой).

— «Здравствуйте»? – нахмурившись, переспросил парень. – Я что, выгляжу на сто лет?

— Нет, — ответила девушка. – Я так со всеми незнакомыми здороваюсь.

— И какой же я незнакомый? – спросил юноша немного сердито. – Ты разве первый раз меня видишь? Я тут часто бываю.

— Знаю, — ответила девушка, снова сопроводив свой ответ улыбкой, которая выглядела натянутой.

— И почему бы тебе не называть меня на «ты» в таком случае?

— Потому что видеть друг друга издалека – это ещё не значит быть знакомыми. И ещё – вы старше меня. А со старшими…

— «Вы старше»! – вскипел молодой человек, и у него промелькнула мысль: «Да ты себя ведёшь в два раза старше, чем я, о чём вообще речь!» — Ладно, — успокоившись, сказал он, — так можно посмотреть Ваш рисунок, раз уж Вы сами предложили?

Девушка с лёгкой улыбкой, которая-выглядела-натянутой, наградила его своим тяжёлым взглядом и протянула ему почти дорисованную работу с Эльбрусом на фоне ясного неба:

— Можно, — сказала она.

Некоторое время он рассматривал акварельный рисунок. Затем, отдавая листок, произнёс:

— Вы очень хорошо рисуете.

— Если вам неудобно называть меня на «вы», то не надо этого делать, — каким-то наставительным тоном сказала девушка.

— Серьёзно? – с издёвкой переспросил юноша и кивнул: — Окей. Тогда давай договоримся называть друг друга на «ты».

Девушка снова одарила его своим специфичным взглядом, что парню стало не по себе.

— И можешь… — начал, было, он говорить «…не смотреть на меня так, как будто хочешь просверлить дыру», но остановился, решив, что это будет невежливо. Вообще, ему хотелось уйти, но он не мог так закончить разговор. Однако, что сказать, чтоб исправить такое положение вещей, он не знал. Но тут девушка сама сказала:

— Хотите другие рисунки посмотреть?

Юношу снова немного передёрнуло от её «хотите», кроме того, он удивился её неожиданному предложению. И поэтому лишь спустя несколько мгновений он ответил:

— Давай.

Девушка протянула ему скетчбук и спросила:

— Что вас так удивляет?

— Вот ты показываешь мне свои рисунки, — сказал он, открывая блокнот и взглянув на неё исподлобья, — а называть на «ты» отказываешься.

— Люди часто смотрят, как я рисую, — ответила она. – В кафе, в транспорте – везде. Они подходят и смотрят. Двигающийся по листу карандаш их как будто гипнотизирует. Они могут долго стоять и наблюдать.

— Хм, — произнёс он, повернув страничку и посмотрев на девушку, — а разве не у всех творческих людей – как это сказать? – такое большое и очень личное пространство?

— Мне не мешают наблюдатели, — ответила девушка, едва заметно пожав плечом.

— Твои однокурсницы, когда я подхожу, всегда перестают рисовать, — заметил молодой человек.

Девушка ничего не ответила, но её молчание довольно красноречиво выразило её мнение по этому поводу.

— То есть, если я буду подходить, то смогу понаблюдать, как ты рисуешь? – спросил юноша.

— Милости просим, — ответила она и улыбнулась улыбкой, выглядевшей уже чуть менее натянутой.

— Договорились, — довольно ответил он.

|mulier|

На следующий день жара стояла страшная. Небо, казалось, раскалилось добела, воздух был сухой и пах высохшей травой и горячей пылью. Все художницы дружно перебрались в скупую тень старых акаций. Никто, кроме Анны, не рисовал: все изнемогали от жары. Анна же, время от времени попивая из бутылочки воду, спокойно делала наброски однокурсниц, которые улеглись вздремнуть в траве. От жары им было лень поворачиваться и вообще двигаться, что делало их идеальными натурщицами.

Анна думала, что вчерашний демократически настроенный молодой человек не придёт сегодня, но он пришёл.

— Ну и жарища!!.. – заметил он и сунул ей в руку стаканчик с мятным мохито, в котором на дне блестели кубики льда. — Держи.

— Спасибо, — сказала Анна, взяв стаканчик, который был мокрый от конденсата и приятно охладил её руку.

— Не за что, — ответил парень и тоже сделал несколько жадных глотков через соломинку из своего стакана. Затем, взглянув на рисунок Анны, восхищённо произнёс:

— Вау! И как ты только умудряешься работать в такую жару? Да ещё и так хорошо.

— Спасибо, — вновь сказала девушка и улыбнулась.

Больше получаса он молча наблюдал за её работой, а потом спросил:

— Как тебя зовут?

— Анна, — ответила она.

Он внимательно посмотрел на неё и сказал:

— Хорошо.

После чего он заметил, что на небе появилось целых два облачка и что скоро, вероятно, погода всё-таки сменится. В это время проснулась Марина, которая разбудила всех остальных девочек, и Анне так и не удалось улучить минутку, чтобы спросить его имя, а делать это при однокурсницах ей не хотелось.

Она, конечно, неоднократно слышала его имя: девушки часто о нём говорили и обращались к нему, но Анна не чувствовала по-настоящему той связи между произносимым ими именем и ощущением того необъяснимого тепла и света, которые излучал это молодой человек с карим искрящимся взглядом.

Это имя было ей как будто чуждо, холодно; в устах других девушек оно звучало так, что Анне и вовсе не хотелось его произносить – пробовать его на вкус. Девушка думала, что если сам юноша назовёт ей своё имя, то это странное и неприятное ощущение, которое она сейчас испытывает, пропадёт.

Прошло ещё два дня. Молодой человек неизменно приходил на площадку наблюдать за работой Анны. И ему действительно было интересно. Он сидел и наблюдал, иногда спрашивал и внимательно слушал. Анне это нравилось. Словно он прибавлял ещё смысла ко всему, что она рисует, и это вдохновляло её.

А ещё – он ни разу не назвал её Аней. Всегда Анной. Это было так удивительно! Самое странное, что ему даже не составляло никакого труда называть её Анной. Ему, кажется, даже нравилось это.

Когда он приходил, он здоровался со всеми девочками просто: «Привет». А с Анной: «Здравствуй, Анна», — и улыбался. Он вообще был улыбчивый малый.

Со временем другие девочки, особенно Марина, даже начали ревновать, что он всё больше времени проводит с Анной. Анна замечала их косые взгляды и недовольное бормотание и только внутренне улыбалась.

Спустя время, наблюдая за её работой, он то и дело рассказывал что-то смешное или читал отрывки из разных учебников, перепутывая предложения и переворачивая их вверх ногами, и смеялся получившейся чепухе. Потом спохватывался, что отвлекает её от работы, а она отвечала, что не отвлекает, и тогда он начинал расспрашивать её о рисовании, а она отвечала, неизменно увлекаясь. Как-то приятно и легко было рассказывать ему обо всём…

Со временем Анна научилась говорить ему «ты», и когда она впервые так к нему обратилась, он не смог не съязвить, что, мол, он не верит своим ушам, что чудо свершилось. А потом сказал, что он рад.

Время от времени девушка по ошибке называла его на «вы». Он ничего не говорил, только искоса сверкал на неё карим недовольным глазом.

А в один день молодой человек пришёл, присел рядом на корточки и некоторое время сидел молча, наблюдая за работой Анны. А потом сказал:

— А у меня сегодня экзамен. – И, помолчав, добавил негромко: — Пожелай мне удачи, Анна.

Анна сказала:

— Удачи.

Ей хотелось добавить ещё тёплых слов и пожеланий, но она не нашла подходящих и промолчала. Молодой человек ушёл.

После этого он несколько дней не приходил, а затем у Анны закончилась практика.

Анна скучала по своему новому знакомому, по его зубастой улыбке, заливистому смеху и голосу какого-то особенного светлого тембра; скучала по тому особенному ощущению, которое она испытывала, когда он был рядом. Анна как-то даже один раз сходила туда, где рисовала всё это время, но никого там не встретила.

Анна подумала: «Ну, вот и конец сказке», и в душе стало горько и тоскливо, как будто отняли что-то очень важное.

Но через несколько дней она вдруг увидела его из окна трамвая. Он тоже увидел её и, весело улыбаясь, помахал ей рукой. Анна была тоже рада, но в ответ смогла лишь неуверенно помахать рукой.

Ещё через два дня Анна возвращалась с однокурсницей с занятия по рисунку, а навстречу им на велосипеде промчался он с криком: «Приве-е-ет!», и трезвоня в звонок на руле. Анна не успела даже ему ответить. Зато на душе стало светлее…

А потом больше недели они совсем не пересекались.

И вот однажды вечером, после не очень удачного дня, Анна пошла побродить по парку. Воздух был влажный, высокие каштаны прятались в молочно-белом тумане. Анна шла медленно, глядя себе под ноги, и не заметила, как вышла на знакомую каменную площадку над городом, где она провела две недели за эскизами.

Под мелким моросящим дождиком волосы и одежда Анны намокли, но это было приятно: дождь и туман напомнили Анне об осени, и ей стало немного легче на душе. Она подняла голову и огляделась: всё было влажно и серо, зелёная листва казалась совсем тёмной, низкое небо нависло над городом. А ещё она увидела человека, который, нахохлившись, как птичка на жёрдочке, сидел на каменной ограде.

Он заметил её, когда она подошла уже совсем близко. Поднял голову и как-то странно взглянул на неё из-под тёмного капюшона. Плавно соскользнул с забора и совсем негромко произнёс:

— Здравствуй, Анна.

— Привет… — ответила Анна.

|hominis|

Он смотрел на неё и не верил, что она рядом. Все эти четыре бесконечных дня, что он приходил сюда в надежде встретить её, наконец, обрели смысл.

Её светлые волосы совсем закудрявились и потемнели от дождя, белая щека блестела от влаги, на тёмных ресницах повисли бисеринки воды. Так непривычно было видеть это лицо без очков. Оно казалось каким-то совсем юным, детским. Но только не глаза. У ребёнка не бывает таких взрослых глаз.

Они смотрели на город внизу. В этом туманном царстве всё замерло: ни ветерка, ни крика птицы, ни шума машин. Все звуки поглотило туманное море.

— Некоторое время назад, — спустя минуту-другую задумчиво произнесла Анна, — читала одну книгу и зацепилась за фразу: «Вы любите туман? Я думала, его никто не любит». И ей отвечали, что они любят. Да ещё так, будто они любят туман, потому что они такие хорошие, что любят даже плохую погоду. Аж обидно стало. Это ведь дискриминация! Если подумать, почему его можно не любить?

Анна подняла голову и оглядела город, окутанный беловатой матовой пеленой тумана. Молодой человек, внимательно слушавший девушку, смотрел на неё, ожидая продолжения. Ему было странно и интересно, что какая-то фраза, вычитанная в книге, могла задеть её так сильно и что она могла всерьёз обидеться на персонажей за такое их неискренне отношение к туману.

— Наверное, его можно не любить из-за сырости, — продолжила Анна, — некой вязкости, холодности. Или из-за того, что в тумане, всё нечётко, размыто. Но что же в этом неприятного? Конечно, в некотором роде туман неуютный, он сырой и белый, потому что из-за обилия влаги в нем хуже рассеивается свет, и через толщу тумана ты видишь мир более мягким, менее контрастным. Но ведь это красиво… Туманные сумерки, ореол света фонарей, даже то, что города вдалеке не видно; разве есть в этом что-то отталкивающее? В тумане часто холоднее, чем без него; белый влажный туман и – холодно. Долго думала и поняла, что это чувство можно описать фразой «хочется жить еще больше, чем обычно», — девушка смолкла, задумавшись. Потом повернулась к юноше вполоборота и сказала: — Холод щиплет и покусывает. Но разве людям это совсем не нравится? Алкоголь обжигает горло, но его пьют. И это тоже нравится людям, и они тоже еще больше хотят жить.

Молодой человек улыбнулся. Всё-таки, какая это необычная девушка! Начиная с её нелюбви к своему сокращённому имени и заканчивая искренним негодованием по поводу чьего-то отношения к туману. Интересно, есть ли такие темы, на которые у неё не найдётся своего особенного и твёрдого убеждения?

Потом он спросил:

— Значит, тебе нравится туман? По-настоящему нравится?

— Да.

— Мне тоже нравится туман. Потому что я люблю разнообразие в погоде. Если бы было всё время солнечно, это было бы скучно. А так эта череда – солнце, дождь, туман, облака, снег, буря, солнце, туман и так далее – так живётся гораздо интереснее, — он улыбнулся. – Я никогда не думал, что не любить какую-то погоду – это дискриминация. Ты так необычно на всё смотришь, — и он снова улыбнулся. Анна тоже едва заметно улыбнулась в ответ.

Потом он достал из кармана куртки красное яблоко с жёлтым боком и протянул Анне:

— Держи.

Анна ответила «спасибо» и взяла яблоко. Руки их на мгновение соприкоснулись. Рука у Анны была прохладная и приятная на ощупь. Прямо как в туман в её рассказе. Действительно есть что-то схожее между ними.

Через полчаса они вместе пошли к остановке.

|mulier|

Было начало июля. День клонился к вечеру, а в небе собрались грозовые тучи. Воздух был какой-то душный и пыльный; голуби шумно пикировали около лавочек в поисках хлебных крошек и семечек. Небо было того необычайного насыщенно-серого цвета с фиолетово-синим оттенком, каким оно бывает лишь перед грозой. Несколько туч ещё сияли золотистой окантовкой, пропуская лучи спрятанного за ними солнца. Однако пройдёт совсем немного времени – и это сияние исчезнет, небо станет густо-серым, воздух – совсем холодным и сумеречным – и тогда хлынет дождь. Анна любила наблюдать такие погодные изменения, смотреть, как меняется свет, запах и вкус всего, что её окружает.

И теперь она неторопливо шла после занятия к остановке, наблюдая за меняющимся городом. Девушка чувствовала лёгкую усталость, но это была приятная усталость, потому что сегодня ей удалось по-настоящему хорошо поработать. Кроме того, эта усталость придавала особую остроту её ощущениям.

Анна сняла наушники и шла, ожидая услышать раскаты грома.

Но вместо этого услышала за спиной:

— Ку-ку!

Она узнала голос, оглянулась: точно, он! Улыбается во все зубы, а красная рубашка полыхает костром среди этого серого предгрозового города.

— Привет, — весело сказал он.

Анна ответила не сразу, и он возмущённо спросил:

— Эй, Анна, ты здороваться разучилась?

Тогда Анна, наконец, сказала:

— Привет.

И тут раздался удар грома.

Молодой человек поднял указательный палец вверх и заметил:

— Анна сказала, гроза подтвердила. Вы не сёстры?

Девушка мрачно посмотрела на него исподлобья:

— Нет.

На пыльный асфальт упало несколько крупных капель.

Молодой человек вдруг взял Анну за руку и потянул за собой:

— Пошли.

— Куда? – спросила она. Но всё-таки пошла.

— Спасаться от дождя, конечно, — ответил юноша на ходу.

Он привёл её в маленькую кофейню при кондитерской. Они уселись за столик возле окна. На улице уже вовсю шёл дождь, раздавались перекаты грома, а по тротуару туда-сюда спешили люди. В кофейне было тепло и уютно, пахло кофе и пирожными. Юноша протянул Анне меню:

— Выбирай, что тебе хочется, — сказал он.

Анна даже не взглянула в меню:

— Нет, спасибо. Я не буду, — ответила она.

— Да брось, я же знаю, что ты сладкое любишь!

Анна даже не сразу нашлась, что сказать, а он между тем продолжил, загибая пальцы:

— Ты любишь молочный шоколад, особенно с орешками и чернично-йогуртной начинкой, любишь слойки с клубничным джемом. Сто пудов, ты и пирожные любишь, хоть я и не видел, что ты их ешь.

Анна смотрела на него в упор и всё ещё медлила с ответом.

— Да и потом, там всё равно дождь, — молодой человек кивнул за окно, — и мы переждём его за едой. А ты что-нибудь расскажешь мне.

— Заказывай, что ты хочешь, — наконец, сказала Анна.

Молодой человек подозвал официантку:

— Девушка, подскажите, что у вас здесь самое сладкое?

Когда принесли их заказ – два шоколадных пирожных с карамелью и сгущёнкой и латте с ванилью для Анны и чай для молодого человека – Анна спросила:

— Скажи, пожалуйста, как тебя зовут. Мы столько уже общаемся, а ты до сих пор не назвал мне своё имя.

Юноша посмотрел на неё внимательно, потом спросил:

— Да неужели ты до сих пор не знаешь моего имени?

— Знаю, — ответила Анна. – Но вежливее было бы представиться.

Молодой человек задумался, прикидывая что-то в уме. Потом сказал:

— Возможно. Но это пока неважно. Ты давай ешь.

Сказано это было нарочито спокойным и даже таким серьёзным голосом. Анна взглянула на него как на ребёнка: вот наивный! Он что, в самом деле, думает, что сможет он неё так просто отделаться? Хотя нет – он просто интригует её и заставляет чувствовать себя слегка виноватой за то, что не спросила его имя раньше.

— Анна! может, хватит на меня так смотреть!? — возмущённо воскликнул юноша и поставил на стол кружку с чаем, так и не отхлебнув.

Анна, конечно, «так» смотреть не перестала. Вот смешной!

— Анна, ну что за манера так смотреть на живого человека! Ты хоть иногда моргай, что ли, для приличия! И давно ты практикуешь эти свои пытки – «пять минут под Анниным фирменным взглядом»? Люди, наверное, раскалываются на первой же минуте!

Анна улыбнулась этим словам и потом тихим спокойным голосом повторила свой вопрос:

— Так как тебя зовут?

— Анна!.. – широко распахнув глаза от негодования и потрясая шоколадной булочной в правой руке, воскликнул юноша. – Я морально истощён!..

Негодование в этих глазах было смешано с мальчишеским весельем, желанием устроить фейерверк чувств, втянуть Анну в свои безумные пляски с бубном вокруг костра.

Но потом молодой человек опустил голову к своей кружке.

— Мне нужно подкрепиться, — важно сообщил он и откусил от булки, а потом с удовольствием запил чаем.

Анна тоже откусила от булочки и сделала несколько глотков ароматного латте.

Наконец, молодой человек дожевал, ещё раз отхлебнул чая и, чуть прищурив глаза, серьёзным и даже торжественным тоном произнёс:

— Вот что я решил, Анна. Вследствие того, что ты запозднилась (эдак на пару недель) спросить моё имя… — он сделал многозначительную паузу. — …то придётся тебе самой его придумать! – довольный собой закончил он и посмотрел на неё, ожидая реакции.

Анна фыркнула:

— Да не вопрос!

Подперев голову рукой и прищурившись, Анна сконцентрировалась на сидящем перед ней юноше.

Растрёпанные тёмно-каштановые волосы, тёмная родинка на загорелой шее, подвижное улыбающееся лицо, белые зубы в улыбке, слегка вздёрнутый нос и — глаза… Карие, такого удивительного мягкого шоколадного оттенка, тёплые и глубокие, что глядишь и не наглядишься. И когда ты смотришь в них, они проникают в самую твою душу, а ты всё разгадываешь и разгадываешь их загадку, но не находишь ответа.

Молодой человек, смущённый долгим пристальным взглядом, немного повернул голову и взглянул на девушку искоса: мол, долго ты ещё будешь меня так внимательно рассматривать? Оранжеватый свет кофейни в этот момент осветил его лицо: карие глаза из шоколадных стали золотисто-янтарными – такими открытыми, честными, солнечными. Словно сама его душа, не скрываясь, на мгновение промелькнула в этих глазах, взглянула из-под распахнутых ресниц без игры и притворств. Мгновение – и юноша отвернулся: солнце скрылось за тучами, в комнате плотно закрыли ставни – янтарный свет погас. Но Анна ещё чувствовала солнце этого взгляда внутри себя. И ей было тепло.

И она отвела взгляд. Имя, которое она искала, несколько мгновений назад родилось в этом янтарном свете. И она успела его поймать.

Через некоторое время молодой человек спросил:

— Ну, так что? Придумала?

Анна кивнула.

— Джек, — произнесла она. – Я буду называть тебя Джек.

— Хм, — он взглянул на неё немного исподлобья и задумался. Тёмные брови сошлись у переносицы. Потом серьёзно спросил: — Тебе дом построить или к великанам сводить?

Голос серьёзный, а в глазах сноп искр. «Дурачится», — с какой-то нежностью подумала Анна и ничего не ответила. А он, решив, что она обиделась, немного смутился и торопливо добавил:

— В смысле, мне нравится. Классное имя!

На несколько минут он смолк, в задумчивости вращая на столе чайную ложку, то двигая туда-сюда кружку с недопитым чаем.

Наконец, взглянув на Анну, он сказал:

— Мне правда нравится это имя, Анна. Просто это так непривычно – получить имя на двадцать первом году жизни… Но я привыкну, — он улыбнулся. – Я прямо чувствую, как привыкаю.

Потом вдруг живо схватил Анну за руку (при этом чуть не опрокинув свою кружку с чаем) и, воодушевлённо блестя глазами, попросил:

— А ну скажи, скажи ещё раз моё имя!

— Джек, — ответила Анна, улыбаясь.

— А ещё?

— Джек, — повторила Анна.

Джек удовлетворённо вздохнул и, подперев голову обеими руками, мечтательно проговорил:

— Эх, как хорошо ты говоришь, Анна!..

Он был такой милый в этот момент, что Анне захотелось погладить его по голове.

— О, кстати! – вновь оживился Джек. – Знаешь, кто мы теперь будем?

— Кто? – спросила Анна, и ей правда было интересно.

— Анна – это такое торжественное, королевское имя. А Джек – бойкое, такое весёлое, из простого народа. Ты будешь королева Анна, а я простой башмачник Джек, который отправился на поиски счастья и встретил тебя. — Джек широко улыбнулся. – Ну, и тут уж без вариантов, — категорично продолжил он, — королева Анна сбежала из дворца с башмачником! – он посмотрел на Анну и, не видя сопротивления, добавил: — Ты согласна?

Анна тоже улыбнулась ему и ответила:

— Согласна.

Часть 2

Дом

|tectum|

Хрустальная люстра под потолком, нервно позвякивая, закачалась от быстрых гулких шажков где-то на чердаке. Этот роскошный светильник со струящимися вниз сверкающими и позвякивающими капельками очень неуместно смотрелся на давно не беленом сероватом потолке в обветшалом помещении с отклеивающимися обоями и прогнившими деревянными полами. Но Джек любил это место. Он открывал деревянную дверь с облупившейся голубоватой краской, проходил вдоль стены мимо дыр в полу и садился в зелёное потрёпанное кресло около окна. Джеку нравилось сидеть так и прислушиваться: вот заскреблись за стеной мыши, а это – самая наглая пробежала под креслом; вот какое-то насекомое за обоями сверчит, а вот только что два кота гонялись друг за другом по чердаку, что даже люстра тряслась.

Люди по каким-то причинам предпочитали обходить этот дом стороной – то ли дом ничем их не привлекал, то ли отпугивал здоровенный дворовый пёс, который всякий раз, грозно ощетиниваясь и оскалив зубы, облаивал каждого, кто пытался пройти на порог. К Джеку пёс тоже сначала отнёсся с недоверием – рычал и не давал пройти; затем молодой человек стал его подкармливать, и через некоторое время собака не только стала брать у юноши еду, но и пускать его в дом.

С тех пор, когда Джеку хотелось побыть одному, он шёл сюда, наверняка зная, что его никто не побеспокоит.

Однако в последние несколько месяцев юноша стал приходить сюда заметно реже, а когда приходил, то каждый раз думал, что было бы здорово восстановить этот дом и поселиться в нём.

И когда все его мысли в очередной раз сводились к этой, он неизменно напоминал себе, что не стоит мечтать о столь бесперспективных делах: ведь дом к зиме снесут, а у него нет денег, чтобы выкупить его.

Поэтому его визиты в этот дом стали всё чаще носить задумчиво-грустный характер. А теперь ещё наступила осень с дождями и листопадами, так, что Джек вообще старался обходить этот дом стороной, чтобы снова случайно не зайти, не сесть в кресло и не представить огонь в камине, уютные половички, герань на окошке и аппетитный запах ужина.

Стоило ему выйти за порог, то подобные настроения улетучивались, и юноше самому становилось интересно, что же заставляет его думать в таком духе. Видимо, старый дом действовал на него столь волшебным образом, потому что лет семь назад здесь ещё жили очень хорошие люди: они этот дом построили, вырастили тут детей и жили здесь до самой смерти. Наверное, они были счастливы здесь жить, и от этого Джеку так пронзительно хотелось построить собственное счастье.

|eius|

— Нет, 17-го я не могу… Конечно… И 14-го тоже. Да, у меня конференция…

Анна внимательно следила глазами, как Джек расхаживает туда-сюда, разговаривая по телефону, сгребая мысками кед и пиная побуревшие от дождей и ссохшиеся листья каштанов. Девушка сидела на лавочке с альбомом, как раз собираясь нарисовать друга и, если бы Джек поменьше или хотя бы помедленней двигался, то ей было бы проще это сделать.

— …Нет, 18-го тоже без вариантов. А ты что, решил не идти?.. А, ноября!.. Так далеко я не планирую, но ладно, сейчас запишу.

Наконец, Джек остановился, достал еженедельник из рюкзака и что-то записал туда. Анна, пользуясь моментом, набросала контуры его склонённой фигуры с блокнотом в руке.

— Записал, — сказал Джек в трубку и захлопнул блокнот. – Нет, на 31-е свои планы… Что-то вроде того, — Джек улыбнулся. – Ну ладно, давай. На связи!

Молодой человек, наконец, убрал телефон.

— Извини, — произнёс он, подходя и немного виновато улыбаясь Анне, — Надеюсь, сегодня больше никаких звонков.

— Ничего, всё нормально, — заверила его Анна.

— Так что, в кино? – спросил Джек.

— Пошли, — кивнула девушка.

— Ты голодная? Можем купить билеты и потом в пиццу заглянуть.

— Давай, — согласилась Анна.

— Кста-а-ати! – поднося ко рту большой треугольный кусок ароматной горячей пиццы, вдруг вспомнил Джек, — у нас же послезавтра суббота?

Анна кивнула.

— Так вот, — продолжил Джек. – Почему бы нам не замутить что-нибудь прикольное? К примеру, прогулять пары и поехать куда-нибудь? Или сходить в охриненно дорогущий ресторан! Или просто хорошенько затариться продуктами и устроить вечер фильмов? Как тебе?

— В «охриненно дорогущий ресторан» не надо, всё остальное можно, — с улыбкой заметила девушка. – А куда поехать?

— Да хотя бы к Озеру. Или в какой-нибудь соседний город. Или в лес. Буки все сейчас оранжевые. Красотища!..

— Насчет ужина – я могу приготовить. Только вот где, — сказала девушка. – У меня, сам знаешь…

— Нет-нет, ко мне пойдём, — успокоил её Джек. – Родители уже месяц к бабушке собираются, так что я им тонко намекну, что вот, мол, самое время съездить. К тому же, ты у меня ещё ни разу не была.

В это время мимо их столика процокали две девушки на высоких каблуках.

— Привет, Джек, — в голос проворковали они, очаровательно (как им казалось) улыбаясь.

— Привет, — машинально откликнулся Джек, даже не посмотрев в их сторону.

Заметив такую невнимательность с его стороны, девушки остановились, и одна из них спросила:

— Как дела?

И пока Джек отвечал: «Нормально, а у вас?», а они рассказывали как у них дела, Анна, слушая их разговор, думала, как быстро, всего за несколько месяцев, большинство знакомых и даже близких людей стали называть Джека придуманным ею именем. Это казалось девушке… забавным. Она так и сказала Джеку, когда тот спросил, не раздражает ли её, что теперь всё его окружение называет его так, как называет она. Она улыбнулась и ответила: «Нет, это забавно».

Джек воспринял её ответ «забавно» как «интересно, смешно, не бесит» и успокоился. На самом деле Анна буквально считала сложившуюся ситуацию забавной. Её действительно забавляло то, с какой легкостью все его знакомые отказались от предыдущего имени ради нового. Кроме того, это не могло не льстить ей, ведь это означало, что выбранное ею имя больше подходит юноше. А ещё, это казалось ей даже милым.

А между тем Джек, источив весь свой запас вежливости на разговор ни о чём с неинтересными ему людьми, сказал: «Извините, нам пора: у нас скоро кино» (хотя до начала сеанса было ещё как минимум минут 15) и, кивнув Анне: «Пошли?», встал из-за стола, повернувшись к девушкам спиной.

— Пойдём, — ответила Анна, снимая со стула пальто.

А потом они пошли смотреть фильм.

|nomine|

Это было чудесное осеннее утро. Солнце плавно поднималось над горизонтом и ненавязчиво светило из-под мягких серовато-белых облаков. Было свежо и легко; палая листва негромко шуршала под ногами и тонко пахла корицей. Коричневато-оранжевые буки наполовину сбросили свой наряд, и теперь их сероватые стволы были видны почти до самой верхушки. Было как-то особенно тихо. Даже птицы – и те приумолкли, греясь в тёплых лучах осеннего солнышка. Анна и Джек остановились на небольшой полянке между трёх больших буков и, подняв головы, смотрели, как лёгкий ветерок едва заметно качает верхушки деревьев.

Потом Джек достал из рюкзака большое одеяло и, расстелив его поверх сухих буковых листьев, улёгся на спину, с наслаждением вытянувшись во весь рост и заложив руки за голову. Лежать было удобно и мягко, а тёмно-зелёное с коричневым шерстяное одеяло, накинутое поверх сухих листьев, создавало ощущение уюта и домашности. Анна присела рядом, и они вместе стали смотреть на переменчивое небо и покачивающиеся верхушки высоких буков.

— Скажи, Анна, — через некоторое время спросил молодой человек, — а тебя всегда все называли Анной или у этого есть какая-то предыстория?

Девушка ответила не сразу.

— На самом деле, — начала она, — не я так стала себя называть. В детстве мне совершенно не нравилось моё имя – «Аня», «Анечка»… До тех самых пор, пока один человек, многозначительно глядя на меня, не начал говорить «Анна». И в этом имени такой глубокий смысл!.. – она помолчала. — Вот полным именем называть стали, и имя понравилось. А всего-то – полное имя!..

— И что это за человек? – тут же поинтересовался Джек.

Анна посмотрела на него своим особенным взглядом.

— Ладно-ладно, — улыбаясь с самым самоуверенным видом, ответил юноша. – Придёт время, сама расскажешь. Давай дальше про имя.

— Вообще, знаешь, — продолжила Анна, – это очень удобно. Бывает, я слышу «Аня», и понимаю, что ко мне обращаются. Но по тем или иным причинам не откликаюсь (чем-то другим занята), до тех самых пор, пока не назовут «Анна». И вот тогда выбора уже не остаётся, — девушка улыбнулась.

— Ах, вот ты какая игрощица, да? – юноша приподнялся на локте и слегка толкнул девушку в плечо.

— …и все, видимо, думают, что я выцепляю из общего потока только такой вариант имени, — закончила она.

— Игнорщица! – повторил Джек и сгрёб рукой сухих листьев. – Пора тебе ответить за свои злодеяния! – и зашвырнул в Анну ком листьев, который, конечно же, тут же распался. Но несколько листков всё-таки долетели и повисли у Анны на кофточке, а один в волосах.

Джека, однако, совершенно не удовлетворил результат, поэтому он, усевшись на покрывале, загрёб обеими руками как можно больше листьев и высыпал их прямо на Анну.

Анна сурово посмотрела на юношу и стала отряхивать листья с кофты.

— Ой, и не надо так на меня смотреть! – сказал Джек. – Это ж не я игнорю людей!

Анна всё ещё не отвечала, и тогда Джек решил, что слегка перегнул палку:

— Ладно, извини. Плохая была идея. Давай помогу, — и стал снимать с её кофты и волос сухие листочки.

— У тебя волосы золотые на солнце, – через некоторое время заметил он. – И глаза золотые – прямо как у дракона! – и тут же спохватился, что сказал что-то не то, и, смутившись, добавил: — Ну, я имею в виду, цвет похожий – золотой такой, яркий…

«Ну, как обычно! – сердился он на себя, — сколько раз говорил я тебе – сначала думай, а потом говори!..»

— Анна, я совершенно не хотел… — начал вновь оправдываться он.

— Я знаю, — ответила девушка. – И я ничуточки не обиделась, — она улыбнулась. – Я поняла тебя. Драконьи глаза красивого цвета.

— И они особенные.

— Да.

— Вот, например, возьмём ситуацию, — с увлечением начал пояснять парень, — ты сидишь себе, рисуешь. То есть смотришь вниз, на рисунок. И любой человек – наблюдатель – думает: «Ну, девчонка как девчонка. Ну, вся в себе – с кем не бывает». А потом ты – р-раз! – и посмотрела на человека, прямо ему в глаза. И вот в этом твоём взгляде… И человек сразу понял: девчонка девчонкой, но немного дракон.

И Анна – насколько уж она и была несмешливой девушкой (по крайней мере, по мнению довольно смешливого Джека) – засмеялась. Ну, как засмеялась – это был такой короткий и негромкий переливчик смеха. Но Джека порадовала даже такая реакция. И он сказал:

— Ну, хорошо, что ты не говоришь что-то типа: «Я что, похожа на дракона?» Потому что я имел в виду так сказать… свойство взгляда.

— Я поняла, — с улыбкой ответила девушка, — поэтому и не спрашиваю.

— Во хорошо с тобой, а? – заметил Джек и завалился опять на покрывало. Но услышав далёкие птичьи крики откуда-то с неба, снова приподнялся на локте. – Ты слышишь? – спросил он.

Анна прислушалась.

— Это журавли, — через секунду ответила она.

— Интересно, где они будут пролетать? Пошли, посмотрим? – Джек живо вскочил на ноги и протянул Анне руку.

Молодые люди стояли посреди поляны под высоким серым осенним небом, окаймлённым с трёх сторон тонкими ветвями буков, и смотрели на узенький темный клинышек неспешно плывущих по сумеречной воде небес журавлей.

Часть 3

Пертурбация

|cucurbita|

Пасмурным ветреным днем 31-го октября город медленно окутывали осенние сумерки. Серое высокое небо над Машуком темнело. Порывы холодного ветра срывали с деревьев последние листы.

Джек, негромко насвистывая какую-то песенку, не спеша подошёл к Анниному дому и, поудобнее перехватив подмышкой тыкву с вырезанными треугольниками глаз и зубастым оскалом улыбки, постучал в калитку.

Через некоторое время послышались шаги, скрип отодвигаемого засова и вот – Анна распахнула калитку.

— Trickortreat! – произнёс Джек, улыбаясь и «кивая» девушке тыквой, которую держал теперь в обеих руках.

Анна застыла на пороге, глядя на парня с негодованием: как он смел явится в её дом с этой языческой традицией??

— Хэллоуин? – начала она негромко, постепенно закипая. – Ты действительно считаешь правильным праздновать этот западный языческий праздник? Что это хорошо – прийти ко мне с этой тыквой? Что…

Несколько минут она говорила, а Джек стоял в растерянности: он и не предполагал, что его невинная (как ему казалось) идея с тыквой так рассердит её. Когда девушка, наконец, смолкла, он сказал:

— Прости, я не знал. Я не хотел тебя оскорбить. Я лучше пойду.

И, натянуто улыбнувшись, он повернулся и пошёл по тропинке прочь. Анна тоже ушла, хлопнув засовом. И только придя домой и увидя приготовленный для Джека подарок, поняла, что она наделала.

Она побежала вновь на улицу, но Джека нигде не было видно. Выйдя по тропинке из леска на дорогу, она шла дворами, поминутно оглядываясь. Тонкая призрачная полоска туманно-оранжеватого заката догорала на западе. Ещё немного – и станет совсем темно. Потом Анна вспомнила, что Джек говорил ей, что свозит её сегодня куда-то. Значит, он на машине и значит, что уже уехал и бессмысленно пытаться его найти. Тут она поняла, что не взяла с собой телефон и быстро повернула домой, чтобы позвонить юноше.

Нет, она не отказывалась от своих слов по поводу Хэллоуина, и Джек был неправ, что притащил к ней домой эту тыкву. Но она не должна была так резко говорить в его день рождения. Она не должна была забыть в минуту гнева о его дне рождения.

— Алло, Джек! Я… — начала она, когда он взял трубку.

— Всё в порядке, — ответил его голос где-то очень далеко и как-то слишком ровно. – Увидимся завтра, хорошо?

Анна не успела ничего возразить, как он уже положил трубку. И больше на её звонки не отвечал.

Джек выключил телефон и кинул его в бардачок. Машина ехала по серпантину; между деревьями то и дело сияли огни, остающегося внизу города. Джек взглянул на своего тыквенного тёзку, расположившегося рядом на пассажирском сидении, и легонько постучал ладонью по его рыжей гулкой голове.

— Вот и остались мы с тобой вдвоём, — сказал он тыквенному Джеку. – Не мог же я тебя бросить одного, верно?

На самом деле, Джек не знал точно, почему он ушел. Обидело ли его столь категоричное неприятие Анной Хэллоуина? – Молодой человек, конечно, не ожидал такой реакции, но, тем не менее, зная, что у девушки на всё есть своё особое мнение, это можно было бы понять. То, что он увидел вспышку гнева Анны? – Да, пожалуй, это немного испугало его: он никогда не видел девушку такой прежде.

Но всё-таки не в этом было дело. Сегодня его день рождения. А в день рождения всегда хочется чего-то особенного, чтобы всё было хорошо и даже, возможно, лучше, чем просто хорошо.

А этого не случилось. Снова.

Даже самые маленькие обиды в день рождения кажутся чернее ночи. А сегодня Анна, рассердившись на него за тыкву, по сути, просто забыла о его дне рождения. Она смотрела на него так, словно не хотела видеть. Он мог только уйти.

Это было слишком для его гордости.

Именно поэтому он ушёл.

|distructio|

Вечером второго ноября Джек сидел в своей комнате и писал в хрусткой новенькой тетрадке:

Что кому отдать, когда я умру

1.Пластинку Боба Дилана – Саньку

2.«Питера Пэна» с картинками – Веронике, потому что в 8 лет самое время мечтать, что никогда не повзрослеешь. и не вл

3.Мой карманный нож – папе

4.Электронную книгу – Саньку

5.Дедушкины часы – маме

6.Баскетбольный мяч с росписью Корнеева – Саньку Вите

7.Мой велик — Вите

8.Запас шоколадок и конфет (они в третьем ящике стола) – отдать однокурсникам (через Санька)

9.Копилку – Веронике (пусть купит себе что захочет (это будет книга про пиратов, да, Ника?)

10.Билет на концерт Би-2 (17.12) – Сергею В.

Тут Джек задумался, отложил ручку, достал из стола самую большую шоколадку с орехами и пошёл на кухню пить чай.

Отдавать билет на концерт Би-2 совсем не хотелось.

На кухне он неловко задел локтём бутылку с остатками вина – дцынь! шлюп! пш-ш… – бордовое чудовище захватило белоснежное поле скатерти.

Эх… Новая была скатерть!..

Чайник уютно закипел, и Джек уселся за оголённый стол пить чай с имбирём и мёдом, с дождём за окном и мыслью о золотом и коричневом.

Золотое – горячие румяные блинчики, медовая сердцевина яблока, солнечный зайчик на стене, волосы, драконьи глаза.

Коричневое – корица и шоколад, опавшие мокрые листья буков, глина – прах к праху, «от земли ты взят и в землю отыдеши»; обложка советского русско-латинского словаря.

А ещё есть белое. Нет ничего невозможного для белого.

Джек взглянул в окно и вздохнул.

«Дзеньк!» — подал голос телефон.

«Привет)», — написала Анна в «ВКонтакте».

«Привет)», — ответил Джек.

А: «Как дела?»

Дж: «Нормально) — (не писать же ей про список?) – А у тебя?)»

«Тоже хорошо», — ответила Анна и сообщила, что посмотрела тот аниме-сериал, который они вчера обсуждали.

Дж: «Ты ж его только вчера начала смотреть)) неужели весь сезон посмотрела?))»

А: «Ты же знаешь, как я быстро фэндомы глотаю)»

Дж: «Да, точно))»

Анна начала делиться впечатлениями, и тут Джеку позвонила тётя Лена и попросила его погулять с Никой.

И парень решил, что как раз самое время сводить двоюродную племянницу в пиццерию и купить, что той захочется.

*

Домой Джек возвращался уже по темноте. Вспоминая Витин восторг по поводу мяча (мальчик был уверен, что теперь команда его 6-в класса точно победит! с таким-то талисманом) и Никины фразочки, он улыбался.

Вдруг в морозной густой темноте мелкой кокосовой стружкой заструился снег. Джек засмеялся от радости: наконец-то, наконец, зима!

Юноша запрокинул голову, глядя, как частое юркое войско Снежной королевы атакует землю, измученную нудным правлением Осени.

И пускай, пускай только ноябрь! В ноябре снег гораздо более желанен, чем в феврале. Его ждут как сказку, как лучший подарок, чтобы надеть любимую тёплую куртку, шапку и пойти кататься с горки на санках, ловить снежинки ртом и мечтать о Новом годе и Рождестве.

Джек и сам не заметил, как ноги вынесли его на знакомый пустырь.

Его глаза, ослеплённые светом уличных фонарей, не сразу привыкли к темноте. А когда тьма из чернильной стала просто серой, Джек пожалел, что пришёл.

Под невесомым, тонким, как фата, покровом снега чернели руины Дома. Его Дома. Белый снежный наряд, точно саван, укутывал искалеченное тело. Джек снял наушники и, оглушённый, стоял в панихидной тишине. Вдруг где-то совсем рядом раздался долгий протяжный вой.

Парень шагнул к Дому. Старый пёс сидел на пороге, под косяком выбитой двери, и, запрокинув голову, выл.

Джек сел рядом и долго слушал его. А потом вой стих, и влажный тёплый нос доверчиво ткнулся юноше в щёку.

|lucis|

Хорошо, когда белое небо щедро сыпет прямо тебе в лицо белые крошки, словно ты маленькая голодная птичка, а ты лежишь, зажмурившись, на белом матраце сугроба и вслушиваешься в белую тишину белоснежного дремотного леса! Так хорошо, что даже под закрытыми веками ты видишь только белизну, белость и белоту, а из звуков слышится лишь шорох снежинок, падающих в сугроб! И, наверное, поэтому ты так легко, как в детстве или во сне, веришь, что ты теперь тоже снег.

Джеку не хочется вставать, но он знает, что этот безупречный зимний цвет холоден и коварен. Парень нехотя поднимается, ещё раз оглядывается и, не торопясь, шагает прочь из леса как ленивый снеговичок, покачиваясь на ходу и собирая всё новые и новые слои снега.

Двенадцатая запись в «Снежном дневнике Джека»:

05.XII. Сегодня я был снегом.

Важно:

— тихо лежать и не распугивать слуг Снежной королевы своим человечьим дыханием. И тогда все поверят, что ты – из их рати;

— не забывать, что ты человек и от переохлаждения умрёшь.

*

Через несколько дней Джек повёл на каток Витю и Веронику и заодно пригласил Анну с сёстрами.

Это оказалось замечательной идеей. Дети были в восторге. Витя и Ника, которые отлично стояли на коньках, помогали Кате и Маше – двойняшкам девяти лет, которые были сегодня на катке впервые. Катя – сильная и крепкая девочка, которая ничего не боялась (по крайней мере, из того, что знала в свои девять лет) и отлично метала ножи по мишеням, быстро освоилась на коньках и даже несколько раз почти догнала Витю, который нарочно её поддразнивал. Маша была более осторожной, и Вероника педантично объясняла новой знакомой, как нужно ставить ногу, как двигаться, как держать равновесие. Девочки аккуратно ехали около бортика, Маша – одной рукой держась за него.

Джек тоже хорошо катался на коньках, но сегодня ездил не быстро: не хотел, чтобы Анна подумала, что он хочет показать себя перед ней, стоящей на коньках неуверенно и неохотно. Однако ближе к концу катания Витя и Ника всё же уговорили его прокатиться по кругу. Ноги послушно несли его по ледяной арене катка, и сладостно было вновь ловить это ощущение полёта, стремительную силу своего тела под восторженные крики племянников и драконий взгляд, прожигающий ему спину. «Ещё! Ещё!» — кричали дети. Джек, подпрыгнув, повернулся и поехал спиной вперёд, потом схватил Веронику за обе руки и они поехали вместе. Девочка улыбалась гордо и радостно, не отставая от своего дяди.

Хороший получился день!

|summarecall|

Джек в сотый раз перевернулся на другой бок и, так и не найдя удобного положения, вдруг понял, что ужасно хочет пить. Потом – в туалет. А ещё в комнате очень душно, матрац твёрдый, и щёлка между занавесками раздражает.

Парень встал и подошёл к окну. Небо было чистое, звёздное. Из распахнутого окна пахнуло морозцем.

Джек не видел Анну уже четыре дня, она не отвечала на звонки и смски, пропала из соц.сетей. А когда молодой человек заехал к ней домой, отчим на все вопросы отвечал молчанием, потом вышла мать и попросила Джека уйти.

Куда же делась Анна? Не съели ж они её, в конце концов? Она сама кого хочешь съест.

*

Джек проснулся от того, что кто-то осторожно потрогал его за плечо. Сев на постели, он увидел над собой чью-то склонённую тёмную фигуру.

— Я включу свет? – негромко спросил очень знакомый, но давным-давно позабытый девичий голос.

Юноша не успел и рта раскрыть, как его ослепило ярким светом, как оказалось позже, настольной лампы.

— Извини, — сказала девушка, пока Джек жмурился и моргал.

Юноша оглядел незваную гостью. Грубые поношенные кожаные туфли (вдобавок ещё и не очень чистые), тёмно-серая юбка из домотканого льна, белый передник в желтоватых пятнах, чёрный корсаж на шнуровке поверх свободной серой рубахи с рукавами, закатанными по локоть. На каштановых спутанных волосах, обрезанных по плечи – белый платок, повязанный назад, на манер банданы. А лицо…

Джек выпучил глаза, и из горла вырвалось хриплое «о-о».

— Ты..! ты..! – он поперхнулся, брови его поползли вверх. – Ты – это я! — и он потрогал себя за нос, но девушка не повторила его движений, а только усмехнулась и сказала:

— Понятно. Значит, ты и есть Джейн. Признаться, я не ожидала, что ты будешь выглядеть как… — она смолкла на секунду, — …Джейк, но да ладно. Это неважно. Дело есть.

— Вообще-то меня здесь зовут Вадим, — сказал Джек, вставая с кровати.

Девушка повернула к себе стул и села.

— Хм, — сказала она. – Надо сказать, это имя тебе совсем не идёт. Ва-дим, — произнесла она по слогам и поморщилась. – Прямо как глаза мёртвой рыбы: холодное и водянистое. Бр-р.

— Тебя не спросили, — буркнул Джек. – Но почему ты выглядишь как я? И почему ты такая худая? И, кстати, меня по большей части, теперь называют Джек, потому что Анна меня так называет.

— Да, как раз о нём, — оживилась девушка. – Да ты садись, садись. В ногах правды нет, впрочем, как и в заднице, но сидеть хоть удобнее. Так вот. Он недавно вернулся, и…

Джек почувствовал себя круглым идиотом. Идиотом в квадрате, в кубе, в сто третьей степени. Как можно было быть таким слепцом!

— Дай угадаю, — мрачно сказал парень, — он вернулся четыре дня назад (девушка кивнула). И как я до сих пор не догадался!.. – Джек, наконец, сел обратно на постель, уткнувшись лицом в ладони. – С этим его драконьим взглядом… Полгода прошло!

— Ой, да не кляни себя так. Лучше скажи, как из его чёртова подземелья выбраться.

— С какой это радости мне тебе помогать, а? Влезла в чужую квартиру среди ночи, раскомандовалсь… Шла бы ты, дорогая, отсюда… лесом.

— Слушай, ты его раздраконила, а мне расхлёбывать?

— Не мои проблемы, — развёл руками Джек.

Девушка достала из корсажа небольшой кулончик в виде старинной монтеки на потрёпанном шнурке и покачала им перед носом парня. Тот попытался вырвать у неё из рук, но девушка ловко увернулась.

— Ну, что ты теперь скажешь? – ухмыльнулась она. – Я всегда хотела быть парнем. Да и Средневековье – совсем не моя эпоха.

— Откуда он у тебя? – сглотнув, спросил Джек.

— Оттуда, где больше нет, — оскалилась наглая девица.

— Зачем он тебе? Ты ведь всё равно…

— Это не твоё дело, — нахмурилась гостья. – Лучше помоги с подземельем. И если я выберусь, то так и быть, отдам тебе этот амулет.

— Ты же ведьма, — буркнул Джек. – Наколдуй себе дыру в стене.

Девушка мрачно рассмеялась.

— Ага, ведьма, — сказала она. – Будь я ведьмой, Анна бы давно уже квакал на болотах. Я сегодня полдня ему объясняла, что я никак не могу быть ведьмой. Ни по внешним признакам, ни по роду деятельности. Разве что графики и диаграммы не рисовала.

Джек хмыкнул:

— Так это не я, а ты его раздраконила.

— Ой, да брось, я просто объясняла…

— Не надо ему ничего объяснять. Он от этого…

— … звереет, — любезно подсказала гостья.

— …сердится, — не обратив внимания на её слова, продолжил Джек, — и чего доброго и впрямь сожжёт тебя на костре.

— Сначала вообще-то утопит, — поправила девушка. — А если не утону, вот тогда сожжёт.

— Ладно, помогу тебе. Слушай и запоминай.

*

— То есть, — подытожила гостья, — ты хочешь сказать, что мне нужно каким-то образом перебраться в камеру, которая находится через две камеры от моей, разобрать стену около окна и всё? Так просто? И ничего, что все двери запертые, стены – сплошные и мне даже еду не носят?

Джек развёл руками.

— Это всё чем я могу тебе помочь.

Помолчав, он грустно добавил:

— Я понимаю, что мой совет не стоит амулета, так что…

— Ладно, я что-нибудь придумаю, — пробурчала девушка. – Держи свою бирюльку. Всё равно она мне не нужна, — и она вложила в руку парня монетку.

— Спасибо большое! – тот немедленно надел кулон на шею. – Кстати, чего это ты так уверена, что тебя казнят? Суд был?

— Да, был, — хмуро ответила девушка. – В полдень или около того.

— И что сказали? Расскажи поподробнее.

— Ну, началось всё с того, что один из прихлебал Анны начал втирать народу, что я, мол, по ночам голая на метле летаю, в кошку чёрную оборачиваюсь, под окнами у короля вою… (да я даже не знаю, где его окна находятся, чтоб под ними выть! Да и время на это нужно…)

Джек усмехнулся.

— А где суд был? – спросил он.

— В этом… аббатстве, где Анна главный. В таком красивом помещении с высокими сводчатыми потолками из светлого камня и узкими стрельчатыми окнами.

— Зал Трёх столпов Правосудия в Резиденции Его преосвященства кардинала, — сказал Джек.

— Ага, там, — кивнула девушка. – Так вот. Ещё этот тип втирал что-то про какие-то зелья, типа приворотные, одурманивающие и ещё какие-то. Ну, короче, я уже позже поняла, когда одна женщина, когда меня из зала вели, чтоб сюда кинуть, благодарила за какой-то отвар для её мужа от мужской слабости или немощи и называла «госпожа травница». Так вот, я тогда поняла, что настоящая Джейн, то есть ты, была травницей. Из-за этого весь сыр-бор.

— Ну, а дальше? – нетерпеливо спросил Джек.

— Потом Анна спросил, есть ли свидетели? И тут вышла целая толпа в основном женщин, но были и мужики и начали они про меня такое рассказывать, что просто уши в трубочку сворачивались. Сначала я думала, что Джейн была реально ведьмой, но хорошо пряталась, а я, будучи не ведьмой, попалась. Но когда эти люди стали рассказывать, что, дескать, видели меня буквально позавчера ночью, скачущей без одежды на чёрном жеребце, а вчера ночью – подменивающей младенцев на поросят, короче, я убедилась, что все эти люди просто чокнутые. Потом Анна спросил защиту, и невразумительного вида паренёк пробормотал что-то вроде: «Она не ведьма, я это знаю». Просто смешно. Все начали шептаться, что мол, ведьма, то есть я, околдовала его. А я его впервые в жизни видела! Свидетелей у моего так называемого защитника, понятное дело, не было. Затем Анна предоставил слово обвиняемой, то есть мне. Я объяснила, что я в этих краях недавно, всего полгода. Работаю в трактире «Роза и топор» подавальщицей и горничной, что это может подтвердить хозяин трактира Хэмиш и девушки, с которыми я работаю. Что в столице я впервые, причём не по своей воле. Что я без понятия как варить отвары, терпеть не могу поросят, поэтому ни за что бы не взяла их в руки; что летать на метле я не умею, а ездить голой на коне наверняка неудобно и уж точно негигиенично. Потом я сказала, что раз уж они обвиняют меня в столь стереотипных ведьминских деяниях, то пусть присмотрятся повнимательнее: моя внешность совсем не типична для ведьмы: ни рыжих волос (скромные каштановые), ни зелёных глаз (обычные тёмно-карие), ни белой кожи. Анна ответил, что это вовсе не доказывает того, что я не ведьма, но во имя справедливости он повелевает испытать меня водой. И если я утону, значит, невинна, а если не утону – значит, я ведьма и меня следует сжечь на костре. Класс! – сказала я. — Значит, у меня при любом раскладе не получится остаться в живых, ведьма я или нет. И много вы вот так обычных девушек утопили? А потом такие: «Опс, сорян, ошибочка вышла. Ну что поделать», — и руками развели.

— Подожди, ты, что прям так и сказала на суде? – вытаращил глаза Джек.

— Ну, примерно, — пожала плечом девушка. – А что мне было терять?

— Это ведь было до оглашения приговора?

— Да. Но Анна уже всё заранее решил. Одной девицей меньше – подумаешь? А народу забава.

Джек закрыл лицо руками:

— Вот ты ду-ура-а, — протянул он.

— Чего ты сразу обзываться! – надулась гостья, сложив руки на груди. — Как будто можно было что-то изменить! Ты бы видела это самодовольное лицо в золотых одеяниях! Столько пафоса и самовлюблённости! Аж тошно.

— Ты хоть знаешь, сколько Анна сжёг ведьм? А? А утопил невинных девушек? Знаешь?

— Тысячу?.. – неуверенно предположила присмиревшая девица.

— Не скажу, — мрачно отрезал Джек. – Мучайся теперь до конца дней своих. Хорошо, что недолго тебе осталось.

Девушка фыркнула и закатила глаза.

Повисла неприятная пауза.

— То есть в темнице ты сидишь… сколько? – неожиданно поинтересовался Джек.

— Ну, часов семь, с обеда примерно, — подумав, сказала гостья. – А что?

— Завтра с утра тебя покормят. Так что приготовься. Может, удастся сбежать.

— Довольно расточительно тратить еду на того, кто всё равно скоро умрёт, тебе не кажется?

— Анна не так уж плох, как ты себе возомнила, — ответил Джек.

— Действительно, — съязвила гостья.

— Кстати, может, чаю попьём? – не обратив внимания на комментарий, предложил Джек. — Просто не надо было перед ним сильно умничать. Особенно в зале Трёх столпов при куче народа.

— Ага, чаю, — мрачно хмыкнула девушка. – А ничего, что это астральная проекция? – она окинула рукой своё тело.

— А, да? Извини. Так вот…

— Значит, ему нравятся тупые. Ясно. Тупые и бессловесные.

— Ему не нравятся умники. Как ты.

— Понятно. А ты у нас прямо знаток вкусов Анны. Может, вернёшься да поженитесь?

— Учитывая, что я сейчас мужчина, у него целибат, а там Средневековье… — усмехнулся Джек.

Девушка вдруг рассмеялась и сказала:

— Извини, я пургу несу. Подземелья с крысами и сыростью не идут мне на пользу.

— Тебе надо было просто сказать, что ты не ведьма и что веруешь в Бога, перекреститься три раза и прочитать какую-нибудь молитву. Или ты не христианка?

— Христианка, — вздохнув, произнесла девушка, сожалея, что это ей не пришло в голову на суде. – Но теперь уже поздно.

— Попытайся сбежать. Воспользуйся любым способом.

— Да, спасибо.

— А ещё, когда Анна…

Тут девушка стала медленно таять в воздухе, и Джек не успел закончить мысль.

— М-да… — сказал вслух он, и правая рука инстинктивно потянулась к монетке.

|mementomori|

Светало. Джейн, а вернее девушка, выглядевшая как Джейн, сидела на полу в куче соломы у стены, обхватив согнутые у груди колени руками.

«Сегодня я умру», — думала она. Странно было осознавать это. Вот это её последнее утро, скоро она увидит свой последний первый луч солнца, последний раз посмотрит на небо, последний раз что-нибудь скажет. Последний раз вздохнёт, последний раз увидит это мир сквозь толщу воды, и в последний раз подумает о чём-нибудь.

Она никогда не думала, что однажды узнает точный день своей смерти и от этого ей сейчас не верилось, что она сегодня действительно умрёт. Надо сбежать! Надо всех перехитрить и сбежать! От этой мысли ей стало веселее, и она стала плести из пучка соломы косичку. Потом рисовала на стене кусочком кирпича жирафа, ослика, пчелу, бабочку, напевая какой-то весёлый мотивчик.

А когда в узкое решётчатое окошко заглянул сонным цыплёнком первый лучик солнца, она отложила все свои дела, встала на колени, обернувшись на восток, и стала молиться:

— Господи, прости меня за всё, что я сделала! Я не знаю, лучше ли мне умереть или ещё пожить, но Ты знаешь. И путь всё будет так, как Ты хочешь. А мне ниспосли сил творить волю Твою, потому что я слаба. Мне очень стыдно, что я так редко вспоминала о Тебе. Если бы я всегда о Тебе помнила, то не попала бы сюда и меня не казнили бы сегодня. Поэтому прошу Тебя в последние минуты моей жизни помоги мне жить по Твоим заповедям, спаси и помилуй меня!

Затем она сорок раз прочла Иисусову молитву, двенадцать раз «Богородице Дево» и три раза «Помилуй мя, Боже», после чего ей стало спокойнее на душе, и она незаметно для себя уснула.

Проснулась она от довольно мерзкого спросонья звона колокольчика и криков: «Подъём! Подъём! Завтрак!»

«Правду сказала Джейн, что покормят», — подумала девушка.

Поднос со стаканом воды и деревянной плошкой сухариков поставили возле двери, напротив узкого окошка над полом. Узница протянула руку и взяла сначала стакан, а потом и плошку. Вода оказалось ледяной и очень вкусной. «Точно на морозе лунный свет пьёшь», — подумалось ей. Сухарики тоже оказались хороши: пахли хлебом, а не плесенью, и были довольно хрустящими.

Вскоре послышался тот же звон колокольчика, и тот же мужской голос оповестил:

— Исповедь! Кто хочет исповедаться! Исповедь!

Девушка подбежала к двери и крикнула:

— Я! Я хочу исповедаться!

— Камера 23, — сказал голос за дверью. И вскоре послышались удаляющиеся шаги и крики:

— Исповедь! Кто хочет исповедаться! Исповедь!

«Интересные порядки в этой церковной тюрьме, — подумала пленница, снова садясь на солому. Потом засмеялась: — Как будто я во многих тюрьмах бывала!»

|exitus|

Примерно через полчаса двое монахов в чёрных рясах открыли дверь в 23-ю камеру. Один из них внёс стул и, поставив его у стены, вышел.

Второй, придерживая дверь, сказал:

— Мы будем за дверью, падре Филипп.

В камеру вошёл высокий худощавый монах в коричневой сутане и в капюшоне. На груди у него был медный крест, а в руках чётки и Библия.

Снаружи щёлкнул затвор двери. Падре Филипп прошёл к стулу и сел на него.

Отец Филипп был очень худой. Девушка подумала, что он, наверное, ест гораздо реже и меньше, чем все узники в этой темнице вместе взятые. Она перекрестилась и, подойдя к священнику, встала на колени. Девушка попыталась припомнить, когда в последний раз исповедовалась и не смогла. Кажется, это было ещё до того, как она стала работать в трактире.

Её охватило знакомое чувство робости, которое она испытывала всегда, когда исповедовалась. Она почувствовала, что у неё дрожат руки и, наверное, голос сорвётся, стоит ей заговорить. Но она собралась духом и, сложив молитвенно дрожащие руки и опустив голову, начала:

— Я часто спорила с Хэмишем – это хозяин трактира, где я работала, и часто вела себя грубо; пару раз осуждала некоторых своих знакомых за то, что они нескромно себя вели. А осуждала я их, наверно, потому, что они красивее меня и всем нравятся, а я нет. А зависть – это ведь тоже грех. Иногда я ругаюсь нехорошими словами и очень редко молюсь. Не была на воскресной службе уже несколько воскресений подряд, а исповедовалась последний раз больше, чем полгода назад.

Тут «грешница» решила взглянуть на священника. Он смотрел куда-то в сторону и перебирал свои потрёпанные чётки. Его восковое лицо, аскетически худое со впалыми щеками, было строго и сосредоточено. Его молчание пугало. «Уж лучше бы сказал что-нибудь. Или это он молчит, потому что не верит, что у ведьмы так мало грехов?»

Вздохнув, она продолжила:

— Когда я только прибыла в Кронсбери, я украла кусок хлеба у торговки булочками, — призналась узница. – Я ужасно хотела есть. Хотя, конечно, это и не оправдание.

Кожаные потрёпанные чётки одна за другой медленно перекатывались в худых узловатых пальцах падре. «Интересно, он читает Иисусову молитву?» — подумала девушка. Временной промежуток между двумя чётками соответствовал времени прочтения Иисусовой молитвы.

— А ещё, — следя за пальцами падре Филиппа, произнесла узница, — кажется, вчера на суде я нагрубила кардиналу Анне. Надеюсь, Бог и Его преосвященство простят мне это.

И тут её взгляд остановился на серебряной печатке, украшавшей указательный палец правой руки падре. Это было изображение четырёхконечного креста, увитого виноградной лозой – знак древнего религиозного Ордена. А на среднем пальце левой руки было кольцо с массивным янтарно-медовым камнем, внутри которого расплывчато пламенела алая звезда неправильной формы.

Девушка, в изумлении и растерянности не знавшая, что и сказать, медленно подняла голову вверх и встретилась с пронизывающим взглядом янтарно-карих глаз, которые строго и спокойно смотрели из-под полуопущенных век прямо ей в душу.

— Я знаю, — произнёс Анна, — что ты не Джейн.

Она крепче прижала руки друг к другу, чтобы они не дрожали так сильно. Ей ужасно хотелось отвести глаза, отвернуться, чтобы не чувствовать себя будто в ярко освещённой комнате в ночи с распахнутым настежь окном. Но это чувство завораживало, гипнотизировало – никто никогда не смотрел на неё так, будто бы в самоё её сердце.

— И не ведьма, — продолжил Анна. — Однако мне также известно, что тебе здесь не место.

— Значит, — осмелилась сказать девушка, чувствуя, как горло предательски напрягается и голос дрожит, — Джейн вернётся обратно в это тело?

— Судьба Джейн не должна волновать тебя.

— А куда отправлюсь я?

— Ты покинешь этот мир.

— Значит, я умру?..

— Склони голову, дочь моя, — произнёс вместо ответа Анна, вставая со стула. – Я прочту отпустительную молитву.

Он положил ей руки на голову. От его одежды пахло ладаном и осенним садом. Она ощущала тяжесть его рук, лежащих на её голове поверх платка и вместе с тем необычайную ясность и лёгкость в мыслях. Никогда раньше ей не было так спокойно на душе…

Анна неторопливо прочитал короткую молитву на латыни и закончил словами:

— Отпущаются грехи рабе Божьей Алине. Прости ей, милосердный Боже, все грехи ея, вольные и невольные.

Потом он дал поцеловать ей Библию и велел вставать.

— Алина – это не твоё настоящее имя, — проговорил Анна медленно и задумчиво.

— Нет, — покачав головой, ответила она. – Я придумала его в тот день, когда впервые оказалась в Кронсбери. Я ничего не знаю о себе, если честно.

Анна задумчиво посмотрел на девушку своими янтарными глазами из-под полуопущенных век и сказал:

— У Джейн были вьющиеся волосы и глаза гораздо светлее твоих. Ей было 29, а тебе едва ли можно дать 20. А ещё, — он помолчал, глядя куда-то за спину девушке, – она была ведьмой.

Он жестом остановил Алинин вопрос.

— Готова ли ты к исходу? – спросил он.

Девушка кивнула.

Его преосвященство достал из складок сутаны маленькую книжицу и бутылочку с водой. Пролистав книгу, он убрал её обратно. Потом дал Алине отхлебнуть воды из бутылочки и, шепча какие-то слова на латыни, прислонил печатку с крестом ко лбу девушки.

….Спустя мгновение она увидела откуда-то сверху, как тело Джейн внизу медленно оседает к ногам кардинала, а в камеру вбегают монахи.

***

Шёл мелкий снег. Ветки буков мягко прогибались под его тяжестью. Джек остановился на знакомой полянке. В руке у него было две розы.

— Я знаю, — сказал он в белую снежную вечность неба, — что твоей души нет здесь, как нет и тела. Но мне жаль, что ты не смогла… не захотел остаться здесь. Мне жаль, что я снова всё испортила, — он вздохнул и крестом положил розы на снег. – Надеюсь, мы когда-нибудь…

Джек смолк, скорчившись от внезапной боли, ожегшей ему грудь. Он торопливо расстегнул куртку, рубашку и вытащил монетку на шнурке. Из тёмной монетка стала раскалено-красной и затем белой. А потом превратилась в пепел и смешалась со снегом.

Джек присел рядом со сложенными крестом розами.

— Знаешь, — спросил он у заснеженного леса, — сколько ведьм сжёг Анна?

Лес покачал головой, сбросив на землю несколько шапок снега.

— С сегодняшнего дня, — ответил Джек, — девять. А знаешь, сколько невинных девушек сгубил Анна? – снова спросил Джек, на этот раз у неба. – Ни одной. Потому что дракон чует ведьм, — он помолчал и добавил, обращаясь в снежную даль: — Знаете, теперь я просто Джек.

Снег усилился. Юноша встал и пошёл обратно.