Мой Краснотурьинск
В этом городе, где родился, я прожил в общей сложности всего то ли три, то ли четыре года. Но все равно при этом считаю себя коренным краснотурьинцем, и люблю этот чистенький и уютный североуральский городок с его такими же, как в Санкт-Петербурге белыми ночами, и почти такой же архитектурой.
Здесь родились много замечательных людей, в том числе изобретатель радио Попов, один из первых героев Советского Союза летчик Серов. И вот что я подумал: а почему бы мне немного не поделиться своими воспоминаниями о Краснотурьинске той поры, когда он как город был еще совсем молод, а я так вообще пацаном?
После войны в этот бурно расстраивающийся молодой североуральский город «понаехало» немало татар – очень голодно было после войны в Поволжье. Ну как это бывает: приехал один, устроился, осмотрелся, вроде ничего. Потащил за собой семью. Там еще родственники подтянулись. Так и образовалась в Краснотурьинске целая татарская даиспора.
Ту, первую часть своей краснотурьинской жизни, я помню очень смутно. Отец работал на Богословском алюминиевом заводе, мама, помимо того, что растила и по возможности холила меня, где-то мыла полы и подторговывала жареными семечками. Поэтому я нередко был предоставлен самому себе и носился по рабочему кварталу с такими же сорванцами, один раз чуть не утонул в Турьинском водохранилище, никак не мог выбраться на берег по скользкому бетонному откосу, пока меня за руку не вытащил пацан постарше.
Потом город подступил к баракам, в одном из которых мы и жили (а до нас, говорят, военнопленные немцы, строившие Краснотурьинск), они попали под снос. Всех их обитателей выселили (отец, помню, схватил лом и никого не хотел подпускать к нашей комнате, но выселять-то пришли с милицией…) практически в никуда.
После этого судьба занесла нас в Казахстан, на целину, где наша семья и осела окончательно. Но в 1968 году я самостоятельно вернулся в Краснотурьинск – разумеется, с благословения родителей. Закончил девять классов, и учиться больше не захотел, хоть тресни. Возжелал, понимаете, взрослой самостоятельной жизни, да и деревня надоела мне до чертиков.
Устроился бетонщиком на завод ЖБИ, в бригаду к своему дяде. Работа моя, надо признаться, была все же нелегкой — ныли руки, выкрученные булавой, гудела спина. Но я быстро к этому привык (деревенского пацана физическим трудом не смутить), и вскоре самозабвенно начал предаваться всем утехам холостой бесшабашной жизни, вдали от родителей.
Краснотурьинск я открывал для себя заново. Я ведь вырос в деревне, и этот, на самом деле, хотя и небольшой, но сплошь заасфальтированный городок с его трех-пятиэтажными домами, разбегающимися от центральной полукруглой площади Ленина по радиальным улицам в разные стороны, с весело тренькающими сигнальными звонками трамваями, с уютными зелеными бульварами и аллеями, изумительно пахнущими после дождей, с магазинами, в которых тогда еще было все, казался мне настоящим мегаполисом.
А какие девчонки в первых мини-юбочках гуляли тогда по главной городской улице Ленина («бродухе», как называли ее краснотурьинцы тогда) — я по первости краснел, потел, но глаз от их стройных ножек оторвать не мог!
В общем, для меня этот город был наполнен соблазнами, и я, чтобы мне никто не мешал, не стоял над душой с нравоучениями, быстренько, той же осенью перебрался с дядияшиной квартиры (жена дяди Яши всякий раз сердито шипела на меня, когда я нередко заполночь заявлялся с улицы) в рабочее общежитие на углу улиц Чкалова и Фрунзе. А рядом с нашим общежитием размещалось женское. Надо ли говорить, насколько приятным было такое соседство! Впрочем, вахтеры свирепствовали и там и тут.
В комнате нас обычно размещалось трое молодых обалдуев. Хотя нет, поначалу двое — я обалдуем стал не сразу. Достаточно сказать, что в первую получку приволок для угощения своих новых друзей кучу пирожных, конфет. Видели бы вы рожи этих парней! Естественно, пришлось снова бежать в магазин.
Зарабатывал я тогда немного -130-150 рублей (в селе это были бы солидные деньги, для города же — пшик один). Впрочем, другие обитатели комнаты – не намного больше. Мы приспособились жить так. Поскольку все трое обитателей комнаты работали в разных организациях, зарплату и аванс также получали в разное время. И мы проживали деньги сначала, скажем, Валерки Алтынбаева, потом мои, потом Борьки Анисимова.
При таком раскладе денег нам, казалось, должно было хватать. Отнюдь (как любил говорить внук моего любимого в детстве писателя) — они, как правило, почему-то заканчивались уже через пару-тройку дней. И начиналась черная полоса.
Питались кипятком с сахаром и хлебом (батон уже считался за праздник, хотя только вчера трескали шашлыки и пили вино, угощали девчонок). Сахарный песок на этот случай закупался заранее. Никогда не думал, что этот продукт у нас такой волосатый — после его размешивания в прозрачном кипятке на дне стакана обычно свивался целый клубок шерсти.
Я не сразу, но догадался, что это частицы мешков, в которых хранился в магазинах сахар. А в темном от заварки чае этого безобразия практически не заметно. Вот ведь какое полезное наблюдение я сделал в совсем еще юные годы!
Если сшибали где-то до зарплаты троячок, торжественно шли в ближайшую столовую. Брали всегда борщ (потому что не прозрачный), котлету без подливки, но с гарниром. Улучив момент, легким мановением руки топили котлету в борще и в кассе расплачивались только за первое и картофельное пюре. Дешево и сытно.
Но я был все же в лучшем положении, чем мои обшежитские друзья — у меня в городе было полно родни, к которой в такие кризисные дни я вдруг начинал ощущать самые искренние родственные чувства. Я их навещал очень старательно и возвращался в общагу не только сытым, но и прихватив с собой чего-нибудь домашненького, ну и там пару-другую рублишек — до получки.
И все же мне нравилась такая безалаберная жизнь — с настоящей дружбой, взаимовыручкой, приключениями, легкими, ни к чему не обязывающими связями с девчонками, нередкими стычками с городской шпаной.
В те времена в Краснотурьинске (как, наверное, и в любом другом провинциальном городе), кроме официальной, существовала и власть шпаны. Или, как еще говорили о главарях местных бандитов — хотя нынешним они, пожалуй, и в подметки не годятся, — они «держали (давили) шишку» в городе, а их самих называли шишкарями.
До моего приезда в Краснотурьинск, в пятидесятые и в начале шестидесятых годов, шишку здесь держал блатарь Марат Васильевич — фамилию не знаю. Уже отошедшего от дел, я его видел (вернее, мне его показали) у нас на ЖБИ — он честно зарабатывал на хлеб в качестве бензорезчика.
Вся его бурная жизнь отпечаталась на его лице — оно было страшным, и голос его был не голос, а рык. Представляю, что это за чудовище было при «делах». Славу по себе он, конечно, оставил еще ту.
А уже в конце шестидесятых годов ночным городом правил Аркан. И его я видел пару раз — крупный, всегда пьяный мужик лет тридцати-тридцати пяти в неизменной телогрейке и со свитой человек в пять-шесть бандитов. Были блатари и поменьше: Шуня, Кисель (по-моему, его папа, по фамилии Киселев, был директором того самого ЖБИ, где я и приобщался к пролетарскому труду), у нас в общаге — Талап.
Они жили какой-то своей непонятной жизнью, все время кого-то били, калечили, кто-то бил и их, к ним шли за разрешением споров… Да ну их всех! Лучше пойдем дальше.
Где-то в октябре 1969 года меня и еще несколько человек с ЖБИ (запомнил лишь фамилию одного парня примерно моего возраста из нашей бригады — Овсянников) отправили в командировку в Нижний Тагил, на строительство 6-й домны на НТМК. Жили мы в сдаваемой под временное общежитие обыкновенной жилой пятиэтажке по переулку Газетный, в трехкомнатной квартире.
На работу ездили трамваем. На территории завода было сыро, холодно, вечно дымно, впрочем, плотный смог постоянно висел над всем городом. Мы проводили какие-то земляные работы.
Эта бестолковая командировка слякотной осенью, когда меня, бетонщика аж третьего разряда, держали за землекопа, мне надоела, и когда пришла телеграмма из Краснотурьинска, в которой сообщалось, что меня разыскивает военкомат, я — можете смеяться или крутить пальцем у виска, — обрадовался, ведь в те годы в армию молодежь шла охотно. Да и общежитская жизнь мне уже порядком поднадоела. А тут, как-никак, смена обстановки, армейская романтика!
Вернулся из Нижнего Тагила в Краснотурьинск, рассчитался с завода, съездил к себе домой Казахстан, попрощаться с родителями и друзьями. Франт я был еще тот. На мне был модный пиджак с вырезом вместо лацканов (как-то гладил застиранный ворот и сжег его утюгом, а уж вырез мне соорудила кузина — под бабочку). И эта умопомрачительная переливчатая бабочка — клянусь! — как влитая сидела у меня на шее.
На ногах у меня были двуцветные модные остроносые туфли на высоком, на конус, каблуке (купил в комиссионке — коричневые, со сбитыми носками и у одного народного умельца покрыл их черным лаком. Лак неожиданно начал сползать уже в поезде, и я в тамбуре битых два часа обдирал его перочинным ножом с головок туфлей, но оставил в верхней части, где он держался прочно).
На мне также было светлое демисезонное пальто — моя гордость, так как эту вещь я приобрел сам, за полную стоимость, пусть и с полугодовой рассрочкой. И расклешенные книзу кремовые брюки. Знай наших!
Правда, был я без копейки денег – ну, не держались они у меня! — и моим бедным родителям пришлось прилично потратиться на мои проводы в армию, да еще и снаряжать меня в обратную дорогу. То есть в Краснотурьинск, где меня ждал военкомат.
После недельного пребывания в сборном пункте в Егоршино под Свердловском меня «купили» в танковые войска и повезли в Чебаркуль, в учебку. Однако на второй или третьей станции за Свердловском весь эшелон призывников выстроили на перроне (все пьяные, оборванные, поцарапанные и в синяках — ей-богу, орда моего древнего соплеменника Мамая, наверное, выглядела лучше), и зачитали список из полутора десятков имен. Фигурировал там и я.
Нам объявили, что мы попали не туда, посадили в другой поезд и привезли… в Нижний Тагил! Надо было мне отсюда уезжать, чтобы вернуться сюда же через месяц, но только курсантом стройбатовской учебки … Однако это уже совсем другая история.
Ну, а что касаемо дальнейших моих отношений с достославным городом
Краснотурьинск, то они, к сожалению, сошли практически на нет. После армии я
сразу вернулся к родителям в Казахстан. И после этого в первый и последний раз
съездил на свою фактическую родину в отпуск уже где-то в 1973 или в 1974 году, точно не помню.
Все мои дядья были тогда еще живы-здоровы и веселы, и очень мне обрадовались – они как раз давно легально не выпивали.
Смог я также найти одного из моих сокомнатников по общаге, Валерку Алтынбаева. С ним я снова прогулялся по «бродухе», по набережной Турьи, погрустил по ушедшей безвозвратно юношеской романтике, аромат которой неизменно сопровождал меня тот год с небольшим моей доармейской жизни в Краснотурьинске, да с тем и отбыл в Казахстан.
Потом судьба забросила меня на Крайний Север, где я провел больше двадцати лет – работал в местной газете Эвенкийского автономного округа (сейчас – муниципального района). И все как-то было недосуг еще хоть разок проехаться в Краснотурьинск – да и какой смысл отправляться в отпуск с севера на север, когда хочется погреться на южном солнышке?
Но еще не все потеряно – я недавно стал молодым северным пенсионером, выбрался из своей таежной глухомани на постоянное проживание на материк, и таки планирую еще хоть разок побывать в городе моей юности. Хотя, говорят, он так расстроился (в смысле новостроек, а не из-за того, конечно, что я собрался осчастливить его своим визитом), что города и не узнать. Но я-то его узнаю!
