Надежда Бердова. Завтра будет мир!

Бледно-голубое небо, обрамлённое по горизонту маленькими кучевыми облаками-барашками, предполагало приближение дня к вечеру. Парки санатория «Архангельское» давно наполнились пением и щебетанием птиц. Зелень кустов и вековых лип создавала приятную прохладу. Мой путь на работу проходил как раз по этим тенистым аллеям, наполняя воображение прекрасным. Навстречу шли три человека. В середине шёл мужчина крепкий, не высокий, на костылях, его правая нога не сгибалась. Но при этом он что-то сказал весёлое и сам, громче всех, заливисто засмеялся. Мне стало очень любопытно понаблюдать за человеком, отягощённым сложным недугом и одновременно обладающим таким весёлым, добрым нравом и голосом мощным, призывным, откровенным и доверчивым. Моё любопытство удовлетворила приятельница, рассказав, что это дважды Герой Советского Союза Афанасий Павлантьевич Белобородов отдыхает в санатории. В 1980-х годах до этой случайной встречи я прочитала небольшую его книгу «Ратный подвиг», а на экранах с большим интересом все смотрели фильм «Волоколамское шоссе» о защитниках столицы – панфиловцах.
Через несколько дней, следуя тем же маршрутом, я увидела Афанасия Павлантьевича отдыхающим на скамейке, рядом с ним стояли костыли. Я быстро направилась к нему, с радостной надеждой, что непременно пообщаюсь. Увидев его близко, моей первой мыслью было: «Какое удивительное лицо!» В этом лице – широкоскулом, с небольшими круглыми глазами – было, несомненно, что-то бурятское, что совершенно не вязалось с чистым, сочным русским говором. «Иркутская порода», – определила я и сказала:
 – А я ваша землячка, Афанасий Павлантьевич, с Ангары.
Он посмотрел на меня с нескрываемым интересом и недоверчивой улыбкой на лице, сказал:
– Ну а ты, будто бы, чаво тут делашь?
– Ну, так я вроде как тут промышляю работой, – ответила я, подражая ему ангарской разговорной речью.
Он ещё веселее улыбнулся и похвалил меня:
– Дотункала, значит, не забыла родные корни.
– Я, Афанасий Павлантьевич, даже во сне иногда говорю на родном наречии. Оно не забывается.
– Апосля забудется за ненадобностью, а при случае – всё припомнишь. Когда уехала с Ангары-то? – Да совсем недавно, в прошлом году.
– А где жила- то на Ангаре, в Иркутске, Братске, Богучанах?
– Нет, в Мотыгино, недалеко от Енисейска и 270 километров до Красноярска.
– Я таково места не слыхивал, глухомань поди?
– Да нет. Крупная Ангарская геолого-разведочная экспедиция: на золото работают, бокситы ищут, открыли месторождение сурьмы в Новоангарске.
– Да, золото-то там везде полным-полно, чаво о нём гутарить. А я в Красноярске был. Большой промышленный город, современный, красивый. Там ведь Суриков родился.
 – Да, великий сибирский художник… Я недавно смотрела фильм «Волоколамское шоссе», наверное, режиссер консультировался с вами по отдельным вопросам?
– А как, не без того. Я ведь по сих пор помню все тонкости операций.

— А где было сложнее: под Москвой или при освобождении Кенингсберга? – спросила я.

– Да везде было не просто. Конечно, под Москвой труднее. Захвату столицы Гитлер придавал особое значение. Он понимал: пока Москва стоит, она вдохновляет на борьбу советский народ, и Германии не добиться победы над нами. А под послед внушал всем своим воинам, что система руководства у нас несовершенна, мол, народ разнонациональный, все переругаются, передерутся и останется только толкнуть ногой дверь и вся страна ваша. Но какой патриотизм был у нашего народа! И именно единство его стало залогом победы! Каждый человек любой национальности мог быть героем, где бы он ни стоял: у станка, у руля, у штурвала. Я думаю, сколько будет длиться жизнь на земле, столько и будут описывать подвиги народа и не опишут до конца. Такая пассионарность величайшая! Такой подъём народный! А сколько совсем молодых ребят из партизан примкнуло к нашей дивизии и ведь смышленые, никто без надобности не лез головой в петлю, все с разумом. Шли на войну, чтобы жить, а не умирать и жить во что бы то ни стало! Припоминаю, когда через месяц от начала войны немцы начали бомбить Москву, то первый сбитый нашими войсками ПВО их самолёт, выставили на Театральной площади, чтобы все видели – мы воюем, боремся.
— А за всю войну сколько можно было поставить таких подбитых самолётов? – спросил меня Афанасий Павлантьевич.
Я не знала, поэтому молчала и смотрела на своего земляка извинительным взглядом. Он торжественно и победно добавил:
– Если бы смогли точно подсчитать количество самолётов, сбитых в воздушном бою и выставили их напоказ, не хватило бы всей Москвы и Московской области. Ведь бывало до 50 самолётов кружили только над одной нашей дивизией. Советских истребителей было меньше, поэтому их смелые схватки с вражескими стервятниками оканчивались не всегда успешно… Да, в самом начале войны были временные неудачи для наших войск. Танковые и моторизованные дивизии противника вклинились в нашу территорию и совместно с ударами своей авиации вывели из строя многие наши дивизии, лишили армию большого количества военной техники. Под натиском превосходящих сил противника, мы вынуждены были отступать. А Гитлер во всеуслышание объявил свой замысел: до наступления зимы занять Москву. Но замысел его не удался, тут он крепко обмишурился. Потом дал приказ – снимать одежду с военнопленных и одевать на своих солдат. Скольких людей сгубил!
Помню, под городом Руза начались боевые действия дивизии. На нашу дивизию наступают две вражеские. Резерва ждать неоткуда: командарм всё время повторяет: «Твой резерв – твой манёвр». Стоим, держимся, как можем. И тут приходит телеграмма от Рокоссовского: «Почему не отошли на рубеж реки Истра?»
А приказ-то мы ещё не получили, и я отвечаю телеграммой: «Не было приказа. Без приказа не отхожу». Позже Рокоссовский говаривал: «Единственную телеграмму получил я в то время: «Нет приказа, без приказа не отхожу». А отходить было некуда – до Москвы оставалось сорок верст… Генерал-полковник Хеппнер, командующий 4-й танковой группой писал в своих заметках, что уже в первые дни наступления, в ноябре, завязались жестокие бои, особенно на участке дивизии «Рейх». Ей противостояла Сибирская 78-я стрелковая дивизия. Она не оставляет ни одной деревни, ни одной улицы или рощицы без боя… Рядами встают кресты над могилами танкистов, пехотинцев и солдат войск «СС».
Помнится, приехали к нам в дивизию Жуков и Рокоссовский. В тесной землянке холодно, нет дров. Спрашивают: «А что вы не выползете, вон через поле стоит поленница дров?» «Да мы уже ползали туда, – ответил молодой сержант, – тоже думали дрова». «А что там?» – спросил Жуков. «Уложены трупы немцев в поленницу, а сверху эти трупы снегом припорошило, вот и похоже на поленницу».
Много позже, в 1965 году, 10 мая я был на приёме в Центральном Доме Советской Армии, Георгий Константинович напомнил мне о тяжёлых событиях тех дней: «А вы знаете, почему мы тогда приехали к вам?» Я пожал плечами, выражая недоумение: «Вероятно, обстановка заставила, она тогда была очень трудной для дивизии». «Меня тогда к вам Верховный послал, – продолжал Георгий Константинович. — После моего доклада о положении дел на фронте он сказал, что на Волоколамском шоссе у Белобородова тяжело. Три вражеские дивизии на них навалились, они могут прорвать оборону на Волоколамском шоссе, захватить Красногорск, а далее ворваться в Москву. Посмотрите на месте. Уточните данные разведки, возможности дивизии».
И вспомнилась мне та холодная зимняя ночь. Было это в деревне Желябино, где располагался штаб дивизии. После двух бессонных, до предела напряжённых ночей, я прилег немного отдохнуть. Вдруг слышу, кто-то тормошит меня. Открыл глаза: адъютант. «Вставайте, – говорит, – приехали командующие фронтом и армией».

 – И вот спустя много лет, – продолжил Афанасий Павлантьевич, – узнав причину приезда Жукова и Рокоссовского в нашу дивизию, я ещё раз убедился, что в те тяжёлые дни в Ставке хорошо знали обстановку не только в полосе обороны армии, но и даже в таком звене, как дивизия. Но особенно тяжёлые бои в полосе наступления 9-й гвардейской дивизии были 16 и 17 декабря, когда враг предпринял отчаянную попытку задержать наше наступление и выиграть время для организации обороны. Вот тогда 131-й стрелковый полк под командованием Н.Г. Докучаева поразил противника неожиданностью боевых приёмов, новизной решения задачи. Погода стояла лётная. Вражеские самолёты превосходили численностью наши. Это вынудило нас сократить размах дневных боев и активизировать боевые действия ночью. В пять часов утра, когда мы с группой работников штаба и полковым комиссаром прибыли сюда, уже шла подготовка к третьей атаке. Докучаев предложил план атаки: силы полка разделить на части. Разведчики и лыжный батальон должны зайти с тыла, один стрелковый батальон перережет дорогу Телепнево – Дергайково, а часть сил должна разыграть лобовую атаку, чтобы противник видел, что мы не изменили плана. Потом атакуем с тыла, и враг будет вынужден устремиться по дороге на Дергайково. Тут мы его вместе и докончим. План Докучаева был одобрен. Через час началась лобовая атака. Артиллерия увеличила темп огня. В тылу противника раздались выстрелы: это наши лыжники атаковали их с тыла. Фашисты заметались. Напряжённый и кровопролитный бой шёл несколько минут. Затем, как и предполагалось, наступил спад. Противник, беспорядочно отстреливаясь, начал отходить на Дергайково. Полковник Витевский на вопрос, сколько потребуется времени, чтобы отправить оставшуюся у нас роту 17-й танковой бригады наперерез противнику, ответил, что хватит 10–12 минут. Только дайте команду! Из-за облаков вышла луна, осветив всё поле боя. Все четыре наших танка поравнялись с пехотой, устремились на противника, который дрогнул и побежал. Этим воспользовались подразделения полка и с ходу овладели Дергайково. Всё это произошло настолько быстро, что враг не успел сжечь селение. Это было уже исключением из его правил. Нас это радовало: есть куда деваться вернувшимся жителям.
Идя вслед за наступающими подразделениями полка, мы видели, как велики потери фашистов. Дорога на Дергайково, её улицы были буквально усеяны трупами вражеских солдат и офицеров. Здесь же валялись разбитые орудия, автомашины и другая боевая техника врага. Сложное было время.
Закончил свой короткий рассказ-воспоминание Афанасий Павлантьевич.
– А вы с Панфиловым Иваном Васильевичем контактировали?
 – Ну, а как же, конечно. Это был генерал разума, генерал расчёта, генерал хладнокровия, стойкости, генерал реальности. Жаль рано погиб, подорвался на мине, но успел многого достичь. А со мной вот произошёл нелепый случай. Войну прошёл без царапины, хотя смерть ходила, как говорится, меньше чем в четырёх шагах, а в мирное время бессмысленный случай вырвал меня из строя. Без малого четыре месяца после операции лежал «по стойке смирно»… Ну, пора идти харчевать. Я как-то опаздывать не привык.
Он приподнялся, я посуетилась и подала ему костыли.

– Ну, покудова. Апосля ещё встретимся, так погутарим.
Он опёрся на свои костыли и медленно, но уверенно пошёл к корпусу.

 К сожалению, больше я его не встретила, и, если бы тогда могла предположить, что мой жизненный путь в дальнейшем будет тесно связан не только с историей защиты столицы по северо-западному направлению и конкретно с 78-й стрелковой дивизией, которой командовал мой земляк, дважды Герой Советского Союза Афанасий Павлантьевич Белобородов, сколько бы ещё вопросов я задала ему – немерено. И говорила бы с ним на ангарском наречии, понимая его, как понимала своего дедоньку, ровесника великого полководца, который не стеснялся и иногда употреблял такие слова, которые были понятны только мне и ему. Я смотрела вослед на этого крепкого, пропитанного крестьянским духом, человека, и понимала, что ни почести, ни болезни, ни военные трудности не ослабили его сибирского характера, не лишили сердечности, чуткости к людям, огромной и верной к ним любви, которая двигала им в суровых, нещадных, бесчисленных битвах столько лет!

Надежда Бердова