ПИСЬМА К БОГУ

Письмо первое

Здравствуй, Боженька! Я сегодня была у бабы Нины. Она хоть и старая уже, но добрая, всегда угощает меня желейными конфетками, когда я в гости к ней прихожу. Она мне и рассказала, что ты, Боженька, добрый, всех любишь и всем помогаешь. Вот я и решила тебе письмо написать. Раньше Деду Морозу писала, когда была совсем маленькой и наивной до ужаса. Сейчас-то я человек взрослый, мне скоро исполнится 10 лет. Да ты, наверно, и сам все знаешь, ты ведь Бог.

Баба Нина говорит, что помогаешь ты не всем подряд, а только хорошим людям. Я — хорошая. Когда я вижу на улице бездомных животных, я несу их домой. Жалко мне их. Правда, мама ругается, говорит, что у нас итак не дом, а питомник, но ты не думай, это она не со зла, а от усталости. Она на усталость постоянно жалуется, да это и неудивительно. У нее так много забот: накормить меня, папу, Никиту, а еще Муську с Мурзиком, Джека, Альму и Хрюшку — нашу морскую свинку. Хрюшка недавно у нас, так что ты, наверно, еще не знаешь об этом. Мама и лечит нас, и в доме наводит порядок и уют, и на работу бегает. Так что не обижайся на нее, Боженька.

Иногда я бываю и нехорошей, как все взрослые. Взрослые постоянно ругаются друг с другом. В нашем доме это не редкость. Мама говорит, что это все нервы, папа считает, что неправильное воспитание, а Никита ничего не говорит, он молчит все время, но свое делает. Я ругаюсь иногда, и то по делу, а не просто так. Вон на прошлой неделе Никитка не подпускал меня к компьютеру, так я на него раскричалась. А знаешь, что он мне сказал? Что таких, как я, «чайников», и близко к компу подпускать нельзя, что я могу сидеть за ним только в его присутствии, и то за спиной, и все такое… Ага, за спиной! Он ведь такая рельса — под два метра ростом. Где я что увижу из-за его спины? И все, Боженька, из-за того, что я вставила в дисковод надтреснувший диск с моей любимой Глюкозой. Подумаешь, диск там внутри взорвался, и Никита полдня выковыривал осколки — чего ж сразу заводиться-то? Ничего же страшного не случилось, все работает исправно. Я пригрозила Никитке, что нажалуюсь маме, как он по ночам сидит в своей «аське». Она думает, он к выпускным экзаменам готовится. Уж я-то все знаю! Иду, бывало, мимо его комнаты — а он сидит и строчит послания то какой-то Ночке, то Джулии, то Пантере… Ну, не то чтобы мимо иду. Не совсем мимо. Приходится подкрадываться из-за угла.

Наверно, папа прав, и меня действительно плохо воспитали. Но ты на него тоже сильно не обижайся. Он у мамы под каблуком, так баба Нина говорит, и мне его жалко. Я знаю, что это такое. Я однажды на даче на червяка каблуком наступила. Не специально, конечно. Долго он умирал. Уж я его давила, давила, а он по кусочкам разрывался, и каждый кусочек все равно извивался и шевелился. Видно, как ему больно было. Я потом еще на нескольких наступила, случайно, им тоже было нехорошо. Вот и папе, наверно, так же.

Ну да ладно, Боженька, я думаю, ты понял, что я не совсем плохая. Наша учительница истории, Анна Эрнестовна, говорит, что краткость — сестра таланта. Я так не думаю, потому что Костька с последней парты всегда кратко отвечает урок, а его, наоборот, все называют бездарем. Спросит его Анна Эрнестовна про Куликовскую битву, он ответит: так, мол, и так, началась в таком-то году, татары на нас напали… — и замолчит. Ему за это «неуд» — а все почему? Потому что краток он был. Вот и пойми после этого Анну Эрнестовну.

А я поговорить люблю и рассказываю долго. От меня даже Анна Эрнестовна устает — сначала садится за учительский стол, потом зевать принимается, потом на часы начинает поглядывать. Она думает, я не вижу. А я-то все вижу. У меня зрение хорошее, и выбираю я такое место у доски, чтобы видеть оценки в классном журнале. Моя фамилия — Кускова. Я в середине списка. Так сразу и не найдешь. Поэтому и отвечаю я долго. Надо же посчитать, сколько у меня «пятерок» за четверть, чтобы потом попросить у мамы какой-нибудь подарок, если я выйду круглой отличницей.

Наверно, я и сейчас разговорилась. Да ты ведь не осердишься, правда? Ты добрый.

Раньше я жила себе и жила, и ни о чем серьезном и взрослом не задумывалась. Про таких, как я, говорят: «плывут по течению». И не знаю, сколько бы еще такое продолжалось. Только в последнее время меня мучит недоброе предчувствие. Нет, со мной-то все в порядке. Деньги у меня всегда водятся (ну, рублей тридцать-пятьдесят-то есть всегда, от обедов в столовке остаются), подружки у меня хорошие, преданные (вон Олька недавно мне своего медвежонка плюшевого подарила просто так), а Ванька все так же на переменках улыбается мне, так что и в личной жизни, как видишь, у меня все хорошо. А вот дурное предчувствие все равно не проходит. Я даже спать плохо стала. Видимо, скоро буду такой же старенькой, как баба Нина. Она тоже на бессонницу жалуется без конца.

Дело в том, Боженька, что с моим братом, Никитой, творится что-то неладное. Он уже взрослый, ему 16 лет, но иногда он странный. Вот, например, как-то раз ночью я пошла на кухню попить воды. А он стоит в темноте возле незажженной газовой плиты и смотрит на нее. Я понимаю, если б он огонь зажег и на него смотрел, или бы у окна стоял — это бы еще можно было понять. «Чего ты, что ты тут делаешь?» — спрашиваю я. А он так ничего и не сказал, повернулся и ушел в свою комнату. Но я заметила, как у него руки дрожали. Разве это не странно?

В другой раз я обнаружила у него на шее, под самым подбородком, яркий красный след, похожий на тонкую ниточку. Никита, должно быть, не ожидал, что я замечу, сразу смутился и поднял повыше воротник своего свитера.

— Это так, кошка поцарапала, — соврал он мне.

— Муська или Мурзик? — допытывалась я.

— Нет, чужая, — отвечал он. Сам улыбался вовсю. Мол, все равно правду не скажу, даже не надейся.

Я решила все рассказать папе. И про плиту, и про то, что руки у Никитки дрожали, и про красный след на шее. Папа не такой занятой, как мама, он умеет слушать, он книжки мне покупает. Я выбрала удобный момент, когда папа смотрел свой «Евроспорт», и выложила все как на духу.

— В семь лет ты меня уверяла, что твой брат — английский шпион, в прошлом году клялась, что он оборотень, а сама ты периодически пытаешься меня убедить, что ты и не наша дочь, а тебя инопланетяне на землю закинули, — ответил мне папа.

Он бы еще вспомнил, как я маленькая изображала себя котенком...

— Это все было в детстве, — отвечала я. — Сейчас я уже большая, и я вижу, что с Никитой что-то не то. Говорю тебе, он решил умереть.

— Иди уроки делай, — рассердился папа.

Больше никогда, никогда не подойду к нему! Если он смотрит «Евроспорт»...

Решила тогда посоветоваться с мамой. Она как раз уселась смотреть свой любимый сериал. Понимаю, не вовремя. Да что делать-то, все остальное время она страшно занята.

— Мам, тебе не кажется, что Никита странный? — спросила я в упор.

— Оба вы странные. Иди уроки делай, дай мне хоть немного отдохнуть.

— Мама, у него след на шее, как от удавки, — продолжала я.

— Наверно, влюбился не в ту девочку. Я-то при чем?

— А если он умрет?

— Не умрет, перебесится и забудет.

Как тяжело с этими родителями, если бы ты знал, Бог!

Наверно, поэтому ты живешь один и в облаках.

Я не знала, что делать. Я пыталась поговорить с Никитой. А он вообще перестал со мной разговаривать. Прибил задвижку на дверь своей комнаты, чтобы я не входила без спроса. Оттуда, из-за двери, день и ночь звучала музыка. Иногда по ночам горел свет. А родители спали себе спокойно, и их не беспокоило, что Никита что-то делает у себя, о чем-то тревожном думает.

Однажды, проснувшись среди ночи, я услышала вдруг страшные звуки из его комнаты. Рычание, сменяющееся то шипением, то жалобным поскуливанием, то воем. Я такого никогда не слышала.

Сначала я хотела заплакать, так мне стало страшно, но потом вспомнила, что я уже взрослая, и решила пойти к Никите.

Наверно, он забыл закрыть дверь, поэтому я осторожно шагнула к нему и даже тихонько постучала. Страшные звуки неслись из колонок его компьютера. Значит, это всего лишь музыка… Н-да, хотя на музыку совсем не похоже. Скорее, вопли сумасшедшего из подвала.

— Ник, это что? — прошептала я. — Ник, ты где?

Он стоял у окна, но тут же повернулся. Стоял и молчал. Мне даже показалось, он не сразу понял, что я вошла. Видно, тяжелые мысли у него были.

— Это Dvar. — Он убавил звук и присел на кровать. — Группа такая, из готики.

Голос у него был мягкий. Видно, Никите от такой музыки тоже было не по себе, и он поэтому заговорил со мной, а не прогнал, как обычно.

Я присела рядом на его расправленную постель и крепко обняла.

— Человек, который создал сайт этой группы, умер, — объяснял Никита. — И он сам, и его друзья, и родственники — все погибли. Даже его собака.

— Зачем ты это слушаешь? — Мне стало так страшно, что я едва могла говорить.

— Может, я тоже хочу умереть, — сказал он.

— Не надо, Ник, не надо, зачем… — Я заплакала и стала трясти его, как глупого щенка. Как можно хотеть умереть?

— Понимаешь, я слышал, что страх смерти формируется постепенно, с годами, — продолжал он, отстраняясь от меня. — У подростков он еще отсутствует. Поэтому мне не страшно.

— Почему, Ник? — прошептала я. — Разве ты не хочешь жить?

— Нет, — подтвердил он, — не хочу. И не спрашивай причин. Их много. Это все копилось во мне годами, и сейчас я наконец понял, что не хочу и не могу жить так дальше. Я ненавижу людей, я устал от них, а ведь мне предстоит еще столько их увидеть, если я останусь жить. Я сам себе надоел. Мои мысли, чувства, эмоции…

Ему, видно, хотелось еще много чего сказать, но он вдруг замолчал.

— Выключи, а? — попросила я, поглядывая на колонки, откуда продолжала звучать безумная группа Dvar.

— Уйди, и все, — отвечал Никита. — Разве ты боишься смерти?

Я пожала плечами. Я никогда об этом не думала. Нет, смерть — это плохо. Не будет уже школы, Ольки, Ваньки, родителей и Никиты, не будет походов в кино и «Мак Пик» по выходным, не будет нового года и каникул… Зато я попаду в рай, а это, как говорит баба Нина, самое лучшее место, куда мечтают попасть все люди. В том, что я попаду в рай, я не сомневаюсь. Я же еще «дитя». Так что может Никита прав, и смерть — это не так уж страшно?

— Если ты умрешь, ты попадешь в рай? — спросила я Никиту.

А он засмеялся.

— Ох уж эта баба Нина… Нашла идеальную почву для своих религиозных бредней… Нет, Машка, я в рай не попаду. И в ад не попаду. Это все выдумки. Никто не знает, что будет после смерти. Но все равно. Пусть это будет просто сон. Пусть это будет ничто...

Он говорил, что не верит в тебя, Боженька. Хотел, чтобы и я отказалась от тебя. Он умный, мой брат, он собирается поступать в университет… но он заблуждается. Откуда он может все знать, правда? Я соглашалась с ним, потому что боялась, что иначе он меня выгонит, закроется на задвижку и снова будет думать о смерти под музыку Dvar. Но это ничего, правда? Я ведь все равно в тебя верю. Потому что если перестану верить, то кому тогда мне писать это письмо?

— Пообещай мне, — говорю Никите, — пообещай, что не умрешь!

— Зачем я тебе? Я плохой брат.

Ну и шутки у него...

— Не умирай. После меня, ладно? Пусть я умру первой.

Он посмотрел на меня внимательно, потрепал по голове, как собаку, и сказал:

— Хорошо, обещаю.

С той жуткой ночи прошло много времени. Я уже стала забывать обо всем. Никита ведет себя как раньше — общается с друзьями, сидит в «аське», ходит в школу, а не пропадает неизвестно где, для отвода родительских глаз...

Вот только вчера ночью из его комнаты снова доносилась эта проклятая музыка.

Я тебя прошу, Боженька, сделай так, чтобы Никита жил и не думал о смерти! Это самое большое мое желание. Я уже поняла — от взрослых помощи не дождешься. Вся надежда на тебя, милый Бог.

Я выпущу это письмо в форточку, а когда рассветет, ты его увидишь и прочтешь.

Письмо второе

Здравствуй, Бог! Наверно, ты не успел мое прошлое письмо прочесть. У тебя ведь, как у моей мамы, полно забот и без меня. Или оно потерялось. Наверно, Михал Михалыч с первого этажа повел своего Графа выгуливать, и Граф это письмо сожрал. Он злой и всегда голодный. И сам Михал Михалыч такой же — злой и голодный, у него ведь маленькая пенсия, а детей нет, и никто не помогает ему.

Знаешь, я сейчас очень больна. Голова тяжелая, всю знобит, и страшно хочется спать. А спать мне никак нельзя, Боженька. Сегодня так много всего случилось, что мне не терпится рассказать. Я должна написать это письмо, хотя рука совсем меня не слушается, строчки расплываются, и какие-то радужные круги пляшут перед глазами...

Вчера вечером, когда Никиты не было дома, вдруг раздался звонок в дверь. Я открыла. На пороге стояла девушка с длинной челкой, довольно симпатичная, но вся в черном: черные волосы, черный плащ и даже губы в черной помаде. Зато лицо — неестественно белое, должно быть от пудры.

— Никиту позови, пожалуйста, — попросила она печально. Она вообще была унылой, будто горе какое-то в ее жизни случилось.

— Нет его, — ответила я и тут же вспомнила хорошие манеры: — Что ему передать?

— Подожди, я сейчас напишу… — Она достала из сумочки блокнотик и ручку, что-то быстро написала и, оторвав листок, протянула мне. — Вот, передай ему это. Только не говори никому, да не забудь. Это очень важно.

— А что сказать, от кого? — спросила я.

— От Валькирии. Да там написано.

После этого я убежала в свою комнату и развернула бумажку. И вот что я прочла:

«Лестат, время не ждет. Завтра — так решил Люцифер. Подключи мобильник — до тебя не дозвонишься. Мы будем ждать тебя сегодня. Валькирия».

Я сразу же решила, что ничего Никите не скажу про записку. Эта странная Валькирия, похожая на ходячий труп, да еще какой-то упомянутый ею Люцифер… То, что Никиту она назвала Лестатом, я уже не удивилась. Это уже мелочь, ерунда. Меня интересовало другое — что такое должно случиться завтра? Что задумали мой брат и эта Валькирия?

Темнело. Родители засобирались в гости. Они и меня звали с собой, но я притворилась, что хочу спать, легла под одеяло и стала ждать, когда они уйдут. Меня уже тогда стал трясти озноб. Я дотронулась до батареи — она была горячей. Значит, отопление есть. А мне все равно было холодно.

Наконец хлопнула дверь — это ушли мама с папой. Тогда я вошла в комнату Никиты и учинила там настоящий обыск. Мне казалось, я должна найти какую-то вещь или бумагу, что бы помогло мне разгадать его тайну. Но единственное, что я обнаружила, — это спрятанная в коробке с дисками фотография какой-то девушки. Я бы не обратила на нее внимания, но уж если мой брат так надежно спрятал ее, значит, эта фотка что-то значила для него.

Девушка на фотографии была молодой, быть может, лишь немного меня постарше. Она стояла на крылечке школы, где учились и я, и Никита, в черном джинсовом костюмчике, с сумкой через плечо и с букетом цветов. Она улыбалась и щурилась от солнца. На обороте фотографии стояла надпись: «Никите — на вечную память. От меня».

И тут, Боженька, меня затрясло еще больше. Я даже заплакала. Я вспомнила — эта девушка была одноклассницей Никиты, и может быть, у них любовь была и все такое. Не знаю, Никита постоянно в кого-нибудь влюблялся, я тетрадки с его стихами регулярно находила в столе — он писал, типа «и плачет дождь, как плачу я», или «за тебя и умереть не страшно» и всякую такую ерунду. Но около года назад эта девушка пропала, а потом ее нашли мертвой. В газетах об этом не писали, по телеку не показывали. Подумаешь, мало ли кого убивают каждый день. Однако в школе по этому поводу подняли шумиху. Девочка-то эта из школы возвращалась, когда ее похитили. Родителям наказали встречать нас после уроков, не выпускать вечером во двор без присмотра и все такое. А вот Никита и на похороны ее ходил, и на могилу ездил не единожды. Может, он тогда именно и стал подумывать о смерти, я не знаю, я ведь в то время еще не была взрослой и многого не замечала.

Я снова легла под одеяло и принялась ждать Никиту. В моей голове созрел план.

Когда мой брат вернулся, я сказала ему:

— А к тебе Валькирия приходила.

— И что?

Он как-то напрягся и посмотрел на меня недружелюбно.

— Вот. — Я протянула ему записку.

Никита пробежал ее глазами. Его покачнуло. Он отвернулся, а потом шагнул к дивану и осел на него, почти упал.

— Что за Валькирия? — спросила я у него.

— Так, никто. Маленькая ты еще.

Ну вот! Каждый раз, как я задаю «неудобный» вопрос, мне сразу говорят: ты еще маленькая!

Он направился к себе и стал собираться, чтобы идти к Валькирии и этому Люциферу. Я вцепилась в его руку и стала умолять остаться дома. Мне почему-то стало страшно. Предчувствие беды усилилось. Меня уже так трясло, что кожа покрылась крупными мурашками. Я не могу объяснить, откуда берется этот страх. Никита как-то недавно сказал, что у детей интуиция хорошо развита. Они, так же как и животные, предчувствуют несчастья.

— Никита, не ходи, тебе не надо туда идти, Никита! — закричала я, но он пригрозил запереть меня в кладовую, если я не успокоюсь.

Он меня маленькую так наказывал, если я вредничала: запирал в кладовую на пару минут и обещал, что меня крысы там съедят. Теперь-то я знаю, что крысы не едят людей. Я по телевизору передачу смотрела. Так что пусть запирает, вытерплю как-нибудь, если они шуршать начнут.

Я села на пол и заплакала. Я думала, если он увидит, что мне так плохо, то сжалится надо мной и останется дома. Но он решил не обращать на меня внимания, быстро оделся и ушел.

Тогда я принялась за второй пункт своего плана и, накинув куртку, побежала за ним следом, правда на расстоянии, так, чтобы он не заметил меня.

Мне приходилось прятаться в подъезды, перебегать через дорогу и прижиматься к дорожным столбам, чтобы Никита меня не увидел. Шел он быстро, я едва поспевала за ним, да еще самочувствие мое все ухудшалось, мне стало жарко, и я начала задыхаться. Но все-таки я не упускала его из виду, и наконец мы пришли: он шагнул в какой-то подъезд, ну и я — за ним следом.

Тут я его и потеряла. Он успел войти в нужную квартиру раньше, чем я заскочила в подъезд.

Я присела на корточки, чтобы отдышаться, и слезы побежали у меня по лицу. Мне почему-то стало казаться, что он уже не выйдет из квартиры. Я думала, он именно там решил умереть. Поэтому плакала.

Ждала я его долго. Я решила, что не буду таиться. Если Никита выйдет, брошусь к нему, пусть знает, что я следила за ним и ждала его. Мне уже и плакать расхотелось. Выплакала все. Я сидела на бетонном полу, и мне не было холодно. Там, внутри, наоборот, было горячо, как от солнца. Иногда я доставала записку из кармана куртки. Мне ее недавно Ваня подкинул в рюкзак. «Пойдем сегодня после уроков гулять?» — написал он. Ване уже 13 лет. Он два года по болезни пропустил, а в первый класс с восьми лет пошел, поэтому он старше всех в классе.

Я ничего ему тогда не ответила. Я обиделась. Мне кажется, если человек влюблен в девочку, он будет цветы дарить, шоколадки и все такое, а не звать куда-то.

Прошло, наверно, несколько часов, прежде чем Никита появился. И не один, а вместе с Валькирией и молодым человеком, осторожно, словно ощупью спускавшимся вниз.

— Маша, черт побери! — воскликнул тогда Никита.

А я заревела. Испугалась, что сейчас меня прогонят.

— Ты что, шпионила за мной? — закричал Ник.

— Привет, малыш! Не плачь, — улыбнулась мне Валькирия. — Лестат, ну что ты на ребенка кричишь, в самом деле.

Они приостановились, и Валькирия обняла меня. От нее пахло смертью. Мне так показалось. Я не видела покойников и не знаю, но именно эта мысль пришла мне в тот миг в голову. Наверно, у меня поднялась температура.

— Сестренка твоя? — спросил молодой человек. — Смотри, как она тебя любит.

Я посмотрела в глаза ему и закричала. Он был не такой как все — вот что я могу сказать. От него словно какой-то свет исходил. Тревожащий свет. На парне был длинный черный плащ. Прямые волосы, тоже черного цвета, спускались ниже плеч. Бледное, очень бледное лицо. И глаза — странно желтые, неподвижные — глаза слепого.

Я догадалась, что это и был Люцифер.

Он протянул мне руку, худую, с длинными пальцами, на одном из которых сидело громоздкое кольцо с печаткой в виде черепа. Я дотронулась до нее, холодея от ужаса, но Люцифер улыбнулся так нежно, что весь мой страх улетучился. Улыбнулись не только его губы, но и все лицо как будто засияло. Мне еще никто не улыбался так ласково и искренне. Может быть, мама в детстве, но я не помню. У меня был какой-то шок. Может, это от температуры, не знаю… только в ту же секунду я поняла, что влюбилась раз и навсегда.

— Пойдем с нами, — предложил он.

Я молча взяла его за руку, и тогда Никита и Валькирия переглянулись — они не ожидали от меня такой решительности.

Уже стемнело. Мы медленно прошли через двор и направились к нашему дому. Люцифер иногда жал мою ладонь — не сильно, а так, чуть-чуть, чтобы убедиться, видимо, что я рядом, хотя он и так это знал. А я молилась тебе, Боженька, чтобы эта прогулка продлилась как можно дольше — я согласна была идти хоть на край света, только б Люцифер с неподвижными глазами шел со мною.

— Вы умереть хотите, да? — вдруг выпалила я.

Рука Люцифера тотчас напряглась.

— Кто тебе это сказал? — спросила Валькирия и засмеялась, но неестественно. От нее снова пахнуло смертью, даже на расстоянии я почувствовала это.

— Я все знаю. — Я дернула плечом. Мол, меня этим уже не удивишь. — Никита часто о смерти говорит.

— Черт возьми! — разозлился мой брат. Наверно, он был бы счастлив, если б в тот момент я куда-нибудь исчезла, и не пришлось бы краснеть.

— Ты дурак, Лестат, — тихо рассмеялся Люцифер. Он снова стал спокоен, и мне захотелось поверить, что я все выдумала — и про Никитино желание уйти, и про странный гибельный запах, идущий от Валькирии, и про музыку, от которой умирают… — С твоим братом все будет хорошо. Не бойся, малыш. Сейчас вы оба вернетесь домой, ты ляжешь спать, и пусть он расскажет тебе сказку. Ты ведь любишь сказки?

Я кивнула, а глаза мои уже были на мокром месте. Мне никто еще не рассказывал сказки, и я вдруг пожалела себя. Целых 10 лет прожила на свете, а так никто мне и не рассказал ни одной сказки перед сном!

— Я хочу, чтобы ты тоже пошел с нами, — попросила я Люцифера. Мы уже подошли к нашему дому, и сейчас, я знала, нам предстоит попрощаться.

— Только не сегодня, — встряла Валькирия. — Сегодня у Люцифера дела.

— Мы придем к тебе завтра, — добавил он искренне.

Я понимала, что веду себя глупо, наивно, как ребенок, но я вцепилась в руку Люцифера и не хотела отпускать. Я верила ему, верила, что завтра он и в самом деле придет к нам с Никитой в гости, пусть и с Валькирией вместе… Однако на душе кошки скребли, и дурное предчувствие снова охватило меня.

— Лестат, тебе сестренку не жалко? — прошептала Валькирия, указывая на меня глазами. — Чего ты ей наговорил? Она вся напугана.

— Лестат такой же ребенок, как и этот малыш, — добавил Люцифер, поглаживая меня по голове. — Такая славная девочка. Будь я так же молод и здоров...

— Что бы тогда? Что? — прорыдала я.

— Тогда я был бы счастлив, — ответил он и отпустил мою руку. Но ведь он не это хотел сказать, я уверена! Что-то другое, важное, теплое, трогательное.

— До встречи. — Никита оторвал меня от плаща Люцифера, в который я вцепилась обеими руками, и поволок к подъезду.

Несколько раз я оглянулась. Люцифер и Валькирия смотрели нам вслед и улыбались. Прежде чем шагнуть в подъезд, я вдруг ясно осознала: больше я их не увижу. Никогда.

Дома я поскорее легла в постель. Никита что-то мне выговаривал. Мол, не хорошо я поступила, что шпионила за ним, а вдруг бы со мной что-нибудь случилось, и все такое. Но я быстро провалилась в сон — проклятая болезнь наконец победила. Может, и сидение на бетонном полу в подъезде даром не прошло. Очнулась я оттого, что почувствовала на себе пристальный взгляд. Никита. Во всей квартире не было света, и только его глаза сверкали в темноте — я даже испугалась.

— Папа дома уже? — спрашиваю. Я папу больше люблю, я ведь уже говорила об этом?

— Нет еще, — отвечает Никита.

— Сколько времени?

— Восемь часов.

Значит, я задремала всего на несколько минут.

Он спросил, не заболела ли я, потрогал мой лоб, ужаснулся, предложил поискать лекарства, ушел… Я поплелась на кухню и поставила чайник на плиту. Мне как будто стало лучше. Захотелось горячего чаю. Тишина просто убивала меня. Я включила радио, но Никита, вернувшийся с таблетками, снова вырубил его.

— Я не буду пить эту дрянь, — сказала я ему сразу. — Мне уже лучше.

Он спорить не стал. Налил мне чаю, сел рядом.

— Эх, Машка, Машка, — вздохнул.

— А Люцифер к нам правда завтра придет? — решила я уточнить.

Он кивнул.

— Раз пообещал, значит, придет.

Я развеселилась. Люди всегда говорят друг другу: все будет хорошо. И сами в это верят. Мне в тот момент тоже хотелось себе сказать: все будет хорошо. Прочь дурацкие сомнения! Я ведь уже взрослая, я не должна поддаваться какой-то хандре.

— Знаешь, малыш… — заговорил вдруг Никита, и сердце мое дрогнуло — так называл меня и Люцифер… — Мы с тобой никогда не сидели вот так, вдвоем, на кухне, и не говорили по душам. В нашей семье это вообще не принято. А знаешь, как хочется иногда… душевности какой-то, тепла. Мне с детства все одна картинка мерещится. Будто сижу я дома, а за окном ночь, и валит снег. А здесь тепло и уютно. Чайник на плите гудит тихонько. И так хорошо на сердце… Вот как сейчас.

Мне захотелось сказать ему что-нибудь ободряющее, но я боялась, что ляпну не то и все испорчу, и только смотрела на него.

— Ты сегодня меня просто огорошила, — продолжал Никита. — Не ожидал от тебя такого. Честно. Ждала меня в подъезде три часа. Я тогда понял — ты такой же, как я, будешь. Слишком серьезной для жизни. Это плохо. Я только одного человека встречал, на себя похожего. Но его уже нет. Его убили.

— Та девушка? — вспомнила я фотографию. — Из нашей школы.

— Да. Оксана. — Он почему-то даже не удивился, что я знаю о ней. Наверно, он так часто о ней думал, что и все другие должны были, по его мнению, знать и помнить эту девушку. — Она, понимаешь, жить не хотела совсем. Ей все диким казалось. Она мне про свои мечты рассказывала, там все прекрасно было — принцы, эльфы, лебеди белые в пруду… У нее несколько своих миров было. Она закрывала глаза и уходила туда. Почти жила там.

Он вдруг схватил с подоконника папины сигареты и лихорадочно закурил.

— А ее еще не сразу убили. — Он кашлял, но все равно затягивался снова и снова. — Ее мучили несколько часов. Сволочи...

Минут двадцать оба мы молчали. А Никита все курил одну сигарету за другой, так что в кухне нечем стало дышать. Но я мужественно вдыхала горький, едкий дым и знала, что ничего не скажу родителям про Никиткино курение.

— Почему тебя называют Лестатом? — осмелилась я спросить.

Он улыбнулся.

— Был такой вампир. В одной забавной книжке.

— Вы тоже придумываете свои миры?

— Да, в какой-то мере. Только наш мир — он мрачный. Да и какое может быть веселье?

А потом он стал рассказывать мне о Валькирии и Люцифере. Жила на свете одна счастливая семья. Люцифер — он был старшим ребенком. Окончил какой-то престижный институт, нашел хорошую работу, женился. Его сестра — Валькирия — вышла замуж и родила ребенка. Муж у нее оказался настоящим деспотом. Запрещал ей учиться, хотел, чтобы она сидела дома и варила ему борщи. Она вернулась к родителям вместе с сыном. Однажды они на дачу поехали. Отец, мать и сынишка Валькирии. Валькирия осталась дома. Дела какие-то у нее были. По дороге они в аварию попали. Разбились насмерть. Валькирия в психушке после этого лечилась. А Люцифер стал слепнуть с горя. На нервной почве. С работы его уволили. И жена бросила. И они теперь вдвоем остались. Вот так, Боженька.

Наверно, случись со мной что-нибудь подобное, я бы сразу под поезд бросилась или глотнула уксуса. Я так Никите и сказала. А он засмеялся и ответил, что всему свое время. И тогда я сказала: «Возьмите меня с собой. Если вы умрете, я все равно это не переживу». А он улыбнулся равнодушно: «О’кей, как соберусь, обязательно тебе скажу».

Потом он уложил меня спать и, помня о просьбе Люцифера, рассказал мне сказку. Правда, странная это была сказка, на боевик заграничный похожая. Про какого-то парня, который всех слабых и убогих защищал, а подлецов и нелюдей безжалостно расстреливал. И в конце он эту дрянь всю перебил и женился на хорошей девушке.

Никитка так увлекся, что про меня совершенно забыл — кричал, руками размахивал. Поэтому я не могла заснуть, пока он не ушел, рассказав сказку до конца. А потом родители из гостей вернулись. Но я к ним даже не вышла. Лежала в темноте и слушала, как они ругаются. Кажется, папа в гостях здорово напился.

После вчерашнего разговора на кухне мне немножечко полегче стало. Сейчас жду Люцифера в гости, он же обещал! А Никитка говорит, что вечером мы сами к нему пойдем. Я счастлива! Если б еще не болезнь… Стараюсь не кашлять, а то родители не отпустят меня никуда. Вот такие дела, Боженька!

Письмо третье

Ты — выдумка, Бог! Я больше не верю в тебя. Я вообще уже никому и ничему не верю. Баба Нина обманула меня. Взрослые всегда обманывают. Потому что если бы ты существовал, ты не допустил бы столько зла. Прав был Никита. Прав был Люцифер. Он тоже когда-то верил в Бога, так мне Никита говорил, но после того, что случилось с его семьей, сорвал крестик с шеи и в церковь перестал ходить. И пишу я тебе в последний раз. Даже не тебе, а так, в никуда…

В тот последний вечер Никита ушел к Люциферу без меня. Моя болезнь уже стала настолько явной, что скрывать ее я не могла. Я лежала пластом, иногда проваливалась в забытье, и тогда передо мной возникало лицо Люцифера — словно доброго моего ангела. В бреду я не слышала, как Никита ушел. Мама суетилась вокруг меня, поила какой-то дрянью, а потом вызвала скорую. «Никита не вернется, он покончит с собой, я знаю», — бормотала я и умоляла маму найти его. А мама только кивала головой и просила не тревожиться и попытаться уснуть. Не верила она мне.

Приехавший врач влепил мне укол, несмотря на мои вопли и слезы. Я уснула, а когда наконец очнулась, то увидела рядом Никиту. Он смотрел на меня, но взгляд его был неподвижен, как у Люцифера, и я сомневаюсь, что он вообще видел меня.

— Вернулся… — пробормотала я удовлетворенно.

Никита вздрогнул, а потом вдруг заплакал.

— Он умер, да? — догадалась я.

Он горячо закивал головой. Я отвернулась, чтобы он не видел моего лица. Люцифера больше нет. Никита живой. Валькирия — неизвестно. Я почувствовала вдруг странное облегчение. Больше не надо мучиться, терзаться, ожидать плохих вестей. Все уже случилось.

— Они не предупредили меня, что начнут раньше, — заговорил вдруг Никита. — Я пришел, как мы и договорились накануне, но никого не застал дома. Их мобильники тоже не отвечали. Я понял, что им просто жалко меня стало. Понимаешь, Машка, если бы не ты… если бы они не увидели тебя тогда… они бы не поменяли свои планы. Они, видимо, решили, что я не имею права умирать. Ты слишком откровенно доказала всем, как я тебе нужен. Но это еще не все. Я не знаю, о чем они думали, но мне кажется, они хотели, чтобы я увидел их умирающими. Поэтому они дождались, когда я зайду в подъезд, и спрыгнули с крыши своего дома. Я выбежал — а они уже мертвые. Лежат на дороге. И какие-то сволочи стоят и рассматривают их. Я тоже подошел. Я оставался там до тех пор, пока скорая не подъехала. Я боялся, Машка, что эти зеваки с ними что-нибудь сделают. Ну, часы отберут или еще что… Поэтому рядом был. Я тогда представил, что мог бы быть среди них… Мы ведь вместе планировали это сделать.

— Ты давно их знал? — прошептала я, после того как нашла в себе силы говорить.

— Не очень… Мы в первый раз на кладбище встретились. Я к Оксане на могилку ходил, а они — к своим родным. Я как Валькирию увидел, так у меня внутри что-то перевернулось. Вот говорят, иногда человека увидишь — и покажется, будто ты его всю жизнь до этого знал. Я раньше в эту чушь не верил. А это, Машка, правда. Обычно начинаешь с человеком общаться, и открываешь в нем какие-то черточки, приятные и не очень, и ожидаешь от него какой-то реакции, и не всегда ожидания эти оправдываются. А с Валькирией было не так. Она, бывало, рассказывает что-нибудь, а я слушаю и мысленно киваю: да, мол, ты права, и я бы так на твоем месте поступил, и я бы так же сделал, даже если с общепринятой точки зрения это плохо. Понимание это или родство душ — не знаю. И как-то так само собой получилось, что мы заговорили о смерти. Я заговорил. А она не удивилась. Не стала говорить: «Ну что ты, ты ведь такой молодой, брось эти мысли». Она сама собиралась это сделать. И Люцифер ее поддерживал. Он вообще был молодец, он сильный был, не жаловался никогда, не ныл, наоборот, он ко мне как к брату относился младшему (да и Валькирия, собственно, тоже). И вот мы решили покончить с собой и выбрали день — помнишь, Валькирия приходила ко мне?.. Им надо было дела какие-то уладить. По поводу имущества, вещей, документов. И вот они мертвы, а я...

Я отвернулась и перестала слушать Никиту. Меня так и подмывало спросить: «А что же ты теперь, милый брат, собираешься делать? Ты всегда считал себя умным и правильным. И как же ты поступишь теперь? Уйдешь ли вслед за ними, и тем самым подтвердишь свои первоначальные намерения и останешься верен себе, или будешь жить дальше, всегда, всю жизнь чувствуя себя немного виноватым, потому что не заметили, выходит, в тебе той силы, той убежденности, серьезности и зрелости, которые должен был ты проявить, решаясь свести счеты с жизнью?».

В глазах Никиты ответ читался сам собой. Он не хотел умирать. Он видел смерть своими глазами и теперь не хотел умирать...

А на следующий день мы получили письмо от Люцифера и Валькирии. Вот как получается: людей уже нет, а письма от них еще приходят. Человек умирает за несколько минут, а письмо идет несколько дней.

«Никита, здравствуй! — писала Валькирия. А Люцифер, должно быть, сидел рядом, он ведь сам писать не может. — Твое право сердиться на нас. Но иначе мы поступить не могли. Пройдет время, и ты сам поймешь, что мы были правы, оставив тебя в этом мире. Здесь ты нужен. Своим родителям, своей замечательной сестренке. Покинуть их — значит заставить страдать, мучиться, как сейчас мучишься ты, потеряв Оксану. Однажды ты вспомнишь нас и мысленно поблагодаришь за наш поступок. Прости, что, встретив тебя, мы сразу не смогли сказать тебе «нет», а только все больше заражали своими черными мыслями. Прости — наверно, это горе сделало черствыми наши души. Мы ненавидели людей, поскольку в мире живых не осталось уже никого, ни одного человека, кто был бы нам дорог. Зато наши мертвые и любимые приходили к нам во снах, и эти сны были реальнее суетной и бесполезной жизни...

Горячо обнимаем, с наилучшими пожеланиями… Начни новую жизнь, Никита.

Твои Анна и Александр».

А через несколько дней мне приснился сон. Скорее, это был даже не сон, а другая реальность, в которой я вдруг очутилась.

Я оказалась в какой-то комнате, наполненной серебристым сиянием. Волшебный свет искрился и дрожал в воздухе, будто серебряная пыль, но она не мешала мне смотреть и дышать. Я почувствовала невероятную легкость и умиротворение. Мне показалось вдруг, что сейчас случится что-то необыкновенное, чудо какое-то. И точно. Сквозь струящиеся потоки света я различила фигуру Люцифера. Он остановился в двух шагах от меня, склонил на бок голову, рассматривая меня уже зрячими глазами, и улыбнулся.

— Прости меня, — сказал он просто. — Я тебе солгал, малыш.

— Пустяки, — ответила я пораженно. Он был так реален, что я не могла унять волнение и дрожь. Я боялась, что мой неосторожный вскрик или движение ему навстречу разрушат все, и стояла не шевелясь, как истукан. — Ты же пришел сейчас. Ты меня не забыл.

— Ты звала меня, вот я и пришел, — сознался Люцифер. И добавил мягко: — Попрощаться.

Я почувствовала, как и раньше, в ту нашу первую и последнюю встречу, что он уходит безвозвратно, и мне стало так же больно, как тогда, а может, еще больнее, потому что мне не на что было надеяться. Он протянул мне руку, и я подошла к нему. В ушах шумело, движения были скованными и какими-то замедленными, каждый шаг давался с трудом.

Люцифер обнял меня. Мир притих. Все остановилось. Не рассказать, не передать словами… Люблю, люблю, твердила я мысленно. Он понимал. И улыбался.

Что-то напряженное, нервическое появилось в воздухе. Я почувствовала, что он отдаляется. Мыслями своими, душой… А потом и образ его стал тускнеть...

...— Машка, блин! — окликнул меня Никита.

Я открыла заплаканные глаза.

— Оглохла совсем? В школу вставай! — проворчал он.

— Отстань, надоел.

Так мама разговаривает с папой — свысока и будто брезгливо.