ПОБЕГ

Я так быстро бежал, что запнулся о собственные ноги. Они словно стали длиннее что ли, перестали слушаться, или я просто перестал их чувствовать. Мне было некогда думать об этом – я просто бежал, задыхаясь спертым воздухом июля. Дождя не было уже больше двух недель, и с каждым днем, земля впитывала в себя тепла все больше. Словно я бегу по огненной лаве, на босу ногу. И может быть поэтому я запнулся. Горящая земля не смогла меня остановить. Поднявшись, я только прибавил скорости. Подальше от сюда. Я все бежал и бежал, не понимая, что вокруг и где моя конечная цель. Я бежал до тех пор, пока не упал в воду. Прямо в реку. У нее страшное течение, оттого она и ледяная. Я очнулся на мгновение, увидев кричащего на другом берегу седого деда. Он что-то кричал, я не мог расслышать – вода попала в уши и мне все казалось, что я бегу, хотя я всего лишь плыл по течению бревном.

— Ты че, ненормальный? Чего творишь-то?

Я открыл глаза и сквозь деревья увидел небо и облака. Какое оно безмятежное. Какое оно все большое и какой я маленький.

— Оглох что ли?!

Я повернул голову. Слева от меня, у костра, на котором томился котелок, сидел седой дед. Он что-то помешивал половником. Босой, худой, в старых потрепанных штанах цвета хаки, с голым торсом. Он был таким тощим, что когда сидел на корточках, помешивая дымящуюся емкость, складки на его отсутствующем животе немного свисали вниз.  Кожа да кости.

— Обувь твою не нашел. Черт ее знает, где она. Видно течением унесло.

— Не было ее. Я босиком бежал, — я понял, что лежу на траве, укрытый чужой курткой, пахнущей костром и рыбой.

— И от кого же ты так бежал, интересно знать! – этот странный дед чуть улыбнулся, было видно, что  у него нет многих зубов. Только передние целенькие. Даже не почернели сильно, — От медведя що ли? Аль от волка какого?

Я постепенно начала приходить в себя. Мне очень хотелось ему сказать, что есть зверь пострашнее медведя, волка или даже тигра. Я почувствовал свои ноги. Они тряслись, как и я весь сам. Не смотря на жару, я не могу согреться, лежа под курткой. Казалось, что я поранил ногу, но не мог посмотреть на свои пальцы – словно меня заморозило, скрутило. Я начал постукивать зубами и уже было не скрыть, что я замерз – все мое тело ходило ходуном.

— Эх ты! Горе ты луковое! – дед подскочил, подбежал к своему рюкзаку, начал там рыть. Загремела железная походная посуда. Я много лет не ходил в походы. Последний раз это было с отцом, лет 15 назад, кажется. У него был такой же рюкзак. Я туда на обратном пути камни накидывал. Собирал. Их полный дом был всяких разных. Дед достал оттуда фляжку, плеснул в алюминиевый потрескавшийся стакан и подбежал ко мне.

— Пей!

— Я не пью, — меня трясло, как в самолете во время турбулентности.

— Пей, я те говорю! Тебя вон колбасит всего! Если хошь откинуться, то не при мне здесь!

Он одной рукой поднял мою мокрую голову, второй поднес стакан. Я закрыл глаза и попытался вдохнуть поглубже.

— Пей, ну! — у него был смешной акцент, точно не местный говор. Выпить он меня все же заставил. Я не знаю, что это было. Нечто среднее между самогоном и водкой. Отдавало сосной или кедровыми орешками.

— Скоро полегчает. Ты только не пугайся.

Постепенно, меня стало отпускать. Тело успокоилось, боль в ногах прошла, зубы перестали исполнять чечетку. В меня словно влили солнце, и оно растеклось по венам. Глаза налились свинцом. В одним миг я словно взлетел над своим телом.

— Ты поспи, пока. Не бойся только… — это последнее, что я услышал, перед тем, как отключиться.

— Дед, я кажется человека убил…

II

— Ты погляди, какая щука! Ай да рыба! Ай да красавица! – голос старика слышался сквозь сон.

Все тело ломило, голова чугунная, и ужасная слабость. Солнце не светило в глаза и я испугался, что ослеп. Даже страшно было их открыть. Вдруг я не увижу ничего. Ни отца, ни мать не увижу. Ни сына, который когда-нибудь родится. Зачем я тогда нужен буду?

— Дед, сколько я уже сплю? — сказал я не открывая глаз.

— Ох, ты! Гляди! Очнулся! Часов пять уже. Вечер уже!

— Ты так орешь, что мертвого разбудишь…

Я открыл глаза. Небо было все то же синее, только немного темнее и те самые облака, будто и не сдвинулись ни на миллиметр. Словно они замерли, в ожидании меня. Я жив. Об этом напоминала боль в голове. Я попробовал пошевелить руками, но понял, что чем-то туго связан, оттого и не мог двигаться. Голова моя была повернута в сторону костра. Закат играл с рекой в прятки, а дрова хрустели под черной треногой с болтающимся котелком. Красное солнце такое большое, а я такой маленький. На переднем плане, виднелся силуэт старика. От принадлежности к африканскому племени его отличал лишь узкий нос и уставшие глаза. Он все бормотал под нос что-то, сбиваясь в громкости – то мне, то себе. Если его рассмотреть, то можно увидеть несколько слоев загара.

— Я ажно переживать начал! Если труп – это ж надо в полицию сообщать! А мне нельзя! Старуха ругаться будет, ежели задержусь. Да еще на меня подумают! А оно мне? А я же тока спас! А ты вон! Поэтому ты давай приходи в себя и ползи отсюда. Эх, говорят ж, от добра добра не ищут.

— А что пульс не посмотрели?

— Чтоб отпечатки на тебе мои остались? А ты потом тово – туда, а я сам знаешь потом куда!

— Так вы же меня тащили из воды, кажется.

— Тфьту ты! Живой, и слава Богу! Ни спасибо не скажет.

— Так вы меня связали. В котелок отправите?

— В котелке пусть тебя черти варят! А это незаменимая вещь — жаровня! Связал — так ты это, чего наговорил-то? Помнишь хоть? Или сильно головой о дно шмякнулся, когда летел с обрыву в реку?

Я молчал. Что я ему мог сказать — не помню. Неужели все рассказал? Если бы все, то вряд ли очнулся бы живым, или по крайне мере здесь.

— Молчишь! Как будто-то бы и помер! Что толку тебя спасать было? Но, Бог то — он все видит! Я смотрю — летит, думал уж специально на тот свет собрался! А помер бы, так толку от моей прикормки было бы, если б ты на дне лежал бы.

— Из-за рыбы что ли спасли меня? Или Бог приказал?

— Ты так не разговаривай об нем! — лицо старика сделалось суровым, словно я его обидел. Он говорил о том, чего не существует. И то, чего никто не видел. По его выражению казалось, что он готовится бросить мне что-нибудь злое, поучительное. Но, судя по его виду — этот старикашка проще своей рубашки, которая сушилась рядом с костром. Видимо, он не успел ее снять, когда нырял за мной. Он был так прост и искренен даже в своей злобе, — Не расскажешь, так и будешь лежать связанный. И голодный!

— Есть я точно не планирую. Мне бы домой. А для этого мне нужны ноги, но они связаны.

— Милок, ты знаешь сколько бежал?

— Пол часа может, не помню.

— Ты ж точно головой ударился! Мы ж это,  километрах в 20-ти от города! С соседней деревни что ли? Нет, на деревенского не похож. У них такие телефоны, как у тебя не имеются! Потому что дорого!

Почему я, действительно, не разбился? Почему я лежу здесь и слушаю выдумки этого старика? Какие-то двадцать километров. Нет, не может человек столько пробежать и не заметить. Даже если он…

— Ты сказал, что убил человека! Почему молчишь?

— А вы меня развяжите сначала. Голова трещит, от этого вашего пойла.

— Ты на мою настойку не греши! Ты если ее хоть бутыль выпьешь, то очнешься огурцом! Кого убил?

— Человека хорошего.

— Ах ты ж, сволочь! — старик достал из реки садок с рыбой. Она запрыгала, словно в предвкушении смерти. Плетеная тюрьма для смертников. На протяжении всей жизни мы сами плетем ее себе, подумал я. Как мы похожи с рыбами. Только они такие маленькие, а я такой большой. Но, как и они не могу контролировать ситуацию. Все вышло из под контроля. Рыбак сел поодаль от меня, за костром, вывалил рыбу на траву и начал ее чистить, — а ежели я тебя сейчас, как рыбу, за того человека?

— А вдруг он плохим был? — голос у меня был, как после недельной попойки. Как и мое состояние в целом.

— Твою за ногу! Ты сам же сказал, что он хорошим человеком был!

— Дядя, а вы плохих встречали разве в жизни?

— Ну, всякие бывали…

— Так для нас они плохие. А для родителей, жен и детей — они любимые, хорошие, заботливые. Есть ли плохие?

— Зубы не заговаривай! Будешь лежать тут, до посинения! Пока не расскажешь? Кого убил? За что? Грех-то такой на душу брать!

— Не надо оно тебе, дед.

— Ой ёёё! Свалился ж ты на мою голову!

Он молча встал, достал железную тарелку, налил из котелка половником горячего. Снова запахло нашим с отцом походом. У него традиция была — готовить уху по утрам, вместо каши, которой нас одолевала мать дома. Я вылазил с палатки, а он уже завершал приготовление. Как он просыпался в пять утра, я не слышал. Но слышал запах рыбьего супа. Он любил приговаривать: «Где одна рыба, там и вторая». И с каждой пойманной рыбой менял числа в своей выдуманной поговорке.

Старик поднес ко мне, серую тарелку. Шумно упала ложка на дно ухи. Как гонг, или звоночек, как в бытовой технике, обозначающий, что все готово. Над походным блюдом образовалась дымка. Мне казалось, что примерно такая же картина над моей головой. Вечером заметно похолодало, и начали сгущаться тучи. Неужели, спустя столько времени пойдет дождь, подумал я. Мне так хотелось дождя. Я люблю дождь. Стеной. Я не верю в Бога, но уверен, что небо так очищает нас, здесь находящихся. Таких маленьких, беспомощных, смотрящих вверх. Почему-то люди вечно прячутся от дождя, словно это не вода, а гвозди летят с неба, или иголки.

— На улице холодает. Расскажешь — поешь. Будешь молчать — все остынет, останешься голодным.

— Да пожалуйста!

Дед покачал головой и пошел дальше чистить рыбу. Ему явно не нравился мой ответ. Он, скорее всего, не ожидал ничего другого, но надеялся. Есть такое странное чувство у людей. Меня затошнило еще сильнее от запаха еды. Отодвинуть от себя тарелку мне не представлялось возможным. Но, я попытался достать кистью руки до емкости, чтобы хоть подальше ее отодвинуть. Запах сводил меня с ума. Руки никак не доставали и мне пришлось двигать всем телом, чтобы хоть как-то достать. Я толком ничего не чувствовал, все онемело. Дядька даже не смотрел на меня, настолько был занят своей рыбой. Правой кистью, развернувшись, я все таки достал до тарелки и попытался ее немного отодвинуть. Но она, съехав и перевернувшись о мелкий камешек, опрокинулась пролилась прямо мне на ноги и на землю. Я заорал. Мне казалось, что мои ноги сварятся — уха была слишком горячая. К тому же, после ледяной воды я еще не совсем согрелся. И погода на улице добивала мое измученное тело. Дед подскочил, запрыгал вокруг меня и, увидев валяющуюся перевернутую тарелку сматерился.

— Прости, Господи! Что за человек катастрофа!

— Дед рязвяжи меня! Дед! Дед развяжи!

— Что за дурак! Ой, что делать!

— Развяжи говорю! Дед! Развяжи, а то убью!

— Что ж делать-то! А хрен с ним!

Дед поскакал к недочищенной рыбе, схватил нож и вернувшись ко мне, принялся разрезать веревку. Лезвие оказалось не совсем острым и мое освобождение, с горящими ляжками, оказалось долгой пыткой. Я почувствовал, как ослабла веревка в ногах. Подскочил, наполовину связанный. И побежал к реке, нырять в холодную воду. Мне хотелось, чтобы утихла боль: в ногах, в голове, в сердце, в душе. Вода умеет забирать боль. Но, видимо, чтобы это чувство ушло навсегда — нужно утонуть. Этот берег реки оказался не таким глубоким, как тот. Я бы не выныривал, но мои легкие требовали воздуха, и ноги сами оттолкнулись от дна. Я стоял и смотрел на этого старика. Глаза его были напуганы, до ужаса. Непонятно, боялся ли он, что я утону, или что выйду и прикончу его, за то, что связал меня. Он не убежал, он просто стоял и смотрел. И вот стою я, сопротивляясь течению, такой маленький, и он — большой человек, смотрящий, чтобы я не утонул. Снова.

Я вылез из реки и направился к костру, по пути снимая с себя распутавшуюся веревку.  Дед так и стоял, как каменный, смотрел, что я же буду делать дальше. Я сел у огня, меня всего трясло — такое ощущение, что реку наполнили льдом, как коктейли в барах.

— Дед, налей своей бормотухи.

Старик, с открытом ртом, подбежал к рюкзаку, достал оттуда все, что нужно, налил и протянул мне. Я выпил все залпом. Странный привкус. Сейчас вряд ли усну. Голова, после ледяной ванны прошла, а ноги все ныли. Рыбак так и молчал, рядом со мной прыгала еще полуживая рыба, та, у которой осталась голова.

— Может он еще жив?

— Хто?

— Тот, кого я убил.

— Откуда ж знать… — он присел напротив меня. Рядом ему еще было боязно сидеть. Да я и сам испугался бы. Мне самому с собой-то противно.

— Я его так ненавидел. Не потому, что он хороший. Нет. Он был слишком самоуверен и со связями своими, деньгами. В общем, он виновен в гибели людей. А ему это сошло с рук.

— Как же?

— Как и всегда, дядя… Не мне тебе рассказывать…

— Эх, ты ж, печаль моя народная…

— Как вспомню его рожу, довольную, ехидную. А на нем две судьбы замкнулись. Закрылись дверцы. И ему это с рук сошло. А тут я еду, в город и вижу, как он на обочине машины тормозит. Представляешь? Еду и вижу, как он, на безлюдной трассе тормозит авто. Все та же улыбающаяся гнусная рожа.  Я из-за него столько ночей не спал. Закрою глаза — а во мне ненависть. Плещется через края, зубы сводит от обиды, спать не дает, по голове током шпарит. И живу я, в ожидании правды и справедливости, жду. А в это время другие ждут, когда я успокоюсь. Правда же должна восторжествовать! Не может же быть по-другому! Иначе зачем нам в эти сказки в детстве читали? Там всегда честные побеждают! Зачем тогда все это?

— Ты ж сволочь! Сбил человека?

— Нет. Если бы. Даже не знаю, жалею ли я, что не сделал этого… А лучше морду его в кровь разбить, посмотрел бы я тогда, как бы он улыбался! Тогда бы, может и я улыбнулся в ответ. А он, увидев мою машину, как даст деру! Трус несчастный! Как побежит. Ты бы видел, как это смешно! У меня под капотом лошади, а у него хилые жирные ножки. Я просто ехал параллельно ему. Рядом, пока он бежал. Он даже не поворачивался в мою сторону, хотя знал, что я еду рядом. Этот ж каким надо быть трусом! Какой гнидой, чтобы так себя вести? Он же знал, что я еду вдоль обочины, по которой он бежит! Он все приговаривал: «Господи, помоги; Господи, помоги!». С какой кстати, он должен ему помогать? После того, что он сделал? С чего вдруг?  Это чудовище все бежало и призывал Бога! Идиот! Я ехал, а он все бежал и не оборачивался. Минут 15! Представляешь! Он упорно пытался видеть то, что ему хотелось — что меня здесь нет! Так же он действовал на суде. Говорил, что ничего не знает. Но ведь это не правда!!! Не правда это!!! И вот он бежит, и все молится! А я остановился. Вышел с машины, смотрю, как он двигает своей жирной задницей, вся синяя рубашка уже мокрая и штаны. Представляешь, он намочил штаны! Что-то ему было не радостно! Куда-то девалось его улыбка, исчезла! Я ему, как закричу: «Гори в аду, сыкло!». А он… он повернулся, ко мне! И не остановился, а повернулся сразу на ходу, резко.  Может испугался, что у меня пистолет и я сейчас выстрелю в него. В его глазах был такой страх. А он… он все продолжал бежать вперед, и не заметил, как скосил и оказался у обрыва — там река. Обочина заканчивается обрывом, понимаешь. Он упал! Он просто бежал и не смотрел вперед и свалился прямо вниз, черт его подери! Я побежал смотреть, есть ли он там, спасать я бы его точно не стал — но, мне надо было знать, что он жив. Чтобы справедливость была в суде, чтобы он понял, что неправ! Понимаешь? Чтобы знал, что нельзя все купить в мире? Слышишь? А он просто упал с обрыва. Я подбежал туда, смотрю вниз, а его там нет! Нет его! У реки течение сильное! Может он жив, а?

— Глянь, да ты ж никого не убивал! Он сам упал!

— Кто мне поверит? Кто? Если я его ненавидел и все об этом знали! Кто поверит мне? Мне ничего не оставалось, как снять свои ботинки. Там еще машина проехала, когда смотрел вниз. Меня видели, а я не хочу еще и сидеть за этот мешок дерьма! Я снял свои ботинки и бросил их рядом с машиной, там у обрыва. И просто побежал. Пусть думают, что я покончил с собой! Но я не буду сидеть за него! Нет! Ему и так все сошло с рук! Если бы он не оборачивался! Если бы он признал свою вину….

— Ты пробежал 20 километров. Босиком. Ты чуешь это?

— Дед, пожалуйста, налей еще у меня ноги ноют.

— Твой телефон светится, но не звонит чего-то, — дед протянул мне железный стакан,- Я его в тряпку с солью замотал, чтобы просох.

— Надо его выключить.

— Почем? Надо позвонить в полицию.

— Нет, пожалуйста! Иначе я точно кого-то убью.

— Ты же не можешь вечно скрываться?  Ща вызовем полицию, расскажем им правду. Я скажу, что видел, как он сам упал.

— Нет! Никакой полиции! Нельзя! Законы не для нас! Если бы они работали, я бы сейчас здесь не сидел. Нет!

— Все равно нужно что-то делать.

— Я чуть не сварил свои ляжки!

— Ой, горе ты луковое! Это все из-за твоей ненависти. Нельзя ее держать в себе. Ты из-за нее здесь сидишь.

— Заткнись, пожалуйста!

— Как знаешь! Я ему жизнь спас, а он вон чего.

Закат прятался за горизонтом. Я протянул руки к огню и думал, зачем я все рассказал это старику. Зачем ему мои проблемы? Он же теперь будет ходить и думать. Где-то вдалеке послышался вой. То ли собака заблудилась, то ли хищники проснулись после двухнедельной жары.

— Ух ты ж ёк макарек! Волки що ли?

— Волки?

— А ты не знал? Они ж из-за жары ближе к деревням пришли — овец, да другой скот жрут. Подальше леса кусками погорели, солнце то оно вон какое палит! Так что, давай, сворачиваемся.

— Никуда я не пойду. Мне и некуда.

— Ты че? Обалдел что ли? Хочешь чтобы тебя волки сожрали?

— Ну и пускай. Я здесь останусь.

— Ну, я свое дело выполнил, а ты уж как хошь живи дальше. С волками или без.

 Я молча смотрел на догорающие угли. Они, как моя ненависть — потухли, но еще могут обжечь. И оставить едкий след на коже. Они прекрасны, эти красные огоньки.

— Вообщем, ты как хошь — а я домой. Но, предлагаю пойти со мной! У меня переночуешь, а там утром и видно будет — куда тебя направлять. У меня еще и настойки полон шкаф. Да и старуха моя, ноги твои вылечит. Завтра побежишь!

— Дед. А ты меня не сдашь?

— Сдают преступников, а ты невиноватый! Что ж, ежели у человека ноги кривые! Ты давай тут костер туши. А я рыбу пока упакую.

Старик пошел к реке. Стал доставать сетку с рыбой. Я взял опустевший котел, выплеснул остатки рыбьих костей и лука на дне и пошел к реке, набирать воды, чтобы затушить костер. Ноги меня уже слушались отлично. Только болели. На руках остались кровоподтеки от веревки — дед постарался на славу. Я набрал воды, и залили костер. Он все еще дымился. И я снова отправился к воде. Там пряталось солнце. Внутри реки, солнце перетекало куда-то далеко. Мы оба молчали. Резко похолодало и уже виднелся пар изо рта. Холодные ночи и невыносимо жаркие дни, к которым нужно просто привыкнуть. Окунув котелок снова в реку, я увидел, как в него попала маленькая рыбка. Я смотрел, как она смешно пытается выбраться, из стального окружения.

— Дед, гляди — я рыбу поймал.

Ничего не услышав в ответ я обернулся и увидел снова испуганного старика. Он куда-то уставился и не отводя глаз медленно шагал обратно.

— Дед, ты чего? — спросил я. Он показал на реку. Я обернулся к реке и пытался понять, что он увидел. Я даже испугался, подумав, что он увидел громадного волка. Но на том берегу никого не было. Я не мог понять, куда он показывает своим костлявым пальцем. Я искал глазами и увидел, то, чего он так испугался. В воде, зацепившись за корягу, болталось тело в синей рубашке. Это был он. Я все таки его убил… он все еще преследовал меня и мою жизнь. Я обернулся снова на старика, и увидел, как он схватил телефон и стал на нем что-то набирать. Он увидел меня. Мы столкнулись глазами, оба напуганными.

— Дед, только полицию не вызывай! Дед!

Старик в чем был, с моим сотовым в руках, ринулся в густоту деревьев. Я побежал за ним. И это было глупо — я, в отличие от него, мест не знал. Я ходил и кричал, как оголтелый, чтобы он не вызывал полицию. Вот и все, что мне нужно от него было. Только бы он не вызывал полицию! Голова снова страшно заболела в добавок к ноющим ногам. Я ходил и не знал, что мне делать, как быть, куда идти; блуждал между деревьев, босой, мокрый, со своей ненавистью в груди. Я горел, как те самые угольки, которые я не потушил. «Господи, помоги!», думал я, но боялся произнести это в слух. Нельзя же так. Нельзя! Только бы он не вызвал полицию. Мы не так далеко от города, наверняка, связь все еще ловит. Только бы он не вызвал полицию! Я просто заберу телефон и убегу! Куда глаза глядят. Убегу от сюда, от своей ненависти к себе, к этому телу в реке, к идиотской системе, к неработающим правила и законам! Я хочу убежать от сюда! Мои ноги снова ринулись вперед. Я снова перестал их чувствовать и контролировать. Я просто побежал: наступая на осколки бутылок, спотыкаясь о коряги деревьев, шаркая обвисшими краями брюк. Я бежал, бежал, бежал, пока не услышал крики и призывы о помощи. Душераздирающие крики вернули меня в сознание. Это кричал старик! Точно! Он звал на помощь!

— Только не вызывайте полицию! Не вызывайте полицию, пожалуйста!

Я бежал на крики до тех пор, пока они не стихли. Я заблудился и не понимал где я. Где нахожусь и куда идти дальше. Где этот чертов старик?! Куда он провалился! Я пробежал сквозь пустую поляну, на другой край леса, мне казалось, что именно отсюда шли крики. Там никого не было!

— Дед! Дееееед! Ты где??? Дед!

Лес молчал. Тучи сгустились над моей головой. Все словно замерло. Эта тишина — предвестница бури. Обязательно, перед сильным ливнем, грозой, молнией — наступает тишина. Я поднял голову и увидел, как птицы огромными стаями летят куда-то. Убегают. Они тоже чего-то испугались. От безисходности я заорал, что было сил. Я не мог уже контролировать ничего. «Господи, помоги!». Ну где же он, когда так нужен? Где же его носит? Их обоих, вместе со стариком! Я не знал куда идти. Бежать уже не было смысла. Я просто шел и плакал от своей беспомощности. У меня ничего нет. Дома, документов, семьи, машины, телефона. Я просто шел. Вернувшись на обратную сторону леса, я увидел тропинку, и тупым взглядом смотря вперед, пошел по ней. По краям меня сопровождали два холма и они с каждым моим шагом становились все выше и выше. Словно я иду в чью-то большую нору. По колено, по пояс, по грудь, по плечи, по шею, выше головы, а потом эта длинная насыпь резко закончилась. Сразу за ней я увидел костлявую руку старика. Я замер. Волки. Он говорил, что волки пришли ближе, из-за пожаров, из-за жары. Волки. В эту секунду я проклял себя за то, что этот старик вытащил меня из воды; за то, что я побежал без оглядки бросив машину и ботинки; за то, что я тогда просто не проехал мимо. Ненавижу себя!!! «Прости, Господи!». Я упал и не хотел видеть, что же стало с бедным стариком. Волки, нам нужно собираться. Нужно собираться, волки!

Капля дождя упала прямо мне в глаз. Затем вторая, третья, четвертая, двадцать, тридцать. Пошел дождь и поднялся ветер, все птицы уже успели улететь. Буря! Она всегда приходит после затишья. Старик, я не мог оставить его здесь, на растерзание. Я встал и медленно побрел в его сторону. Никакой крови и повреждений я не увидел с расстояния. Это заставило мое сердце биться сильнее, и я подбежал к этому старику. Он дышит! Он жив! Просто упал! Он просто упал! Он меня еще переживет, этот чертов старик! Я взял его на руки. И оглядевшись по сторонам, попытался понять куда идти. Старик, получив порцию небесной воды очнулся. От дождя ведь нельзя прятаться, он все смывает. Всю ненависть. Он помогает остыть и прийти в себя.

— Волки… — прошептал дед.

— Их не было. Ничего не бойся дед, только дорогу покажи.

— Волки…

— Нет их!

— Дак волки были на другом берегу, я хотел позвонить в деревню, чтобы предупредить остальных. А у берега ваши телефоны  не ловят, сволочи!

Дед нажал на кнопки телефона – он не включался. Видно батарейка села. Или он просто сломался.

— А я думал, что ты хочешь вызвать полицию.

— Зачем?

— Там ведь он был… тело в воде. Оно приплыло  к нашему берегу.

— Я ничего не видел! Только огоньки горящие меж кустов. Тебе уже все мерещится от твоих мыслей!

Мне нечего было сказать ему в ответ. Волков я не видел, а он не видел тела в воде. Я не знаю, что мы видели и было ли это правдой.

— Дед, а дед. Покажи дорогу. Ты конечно костлявый и худой, но тяжелый, — я был рад видеть этого старикашку настолько сильно, что забыл о боли в ногах. 

— Я, кажись, ногу сломал.

— Твоя старуха нас починит. Пойло твое в доме найдется?

— Ха! Спрашиваешь!

— Брата моего помянем…

— Будет…

Мы не вернулись за котелком и рыбой, а просто шли куда указывал дед. Он эти места знает. Эти загадочные леса, эти реку, быструю, как мысли. Она все унесет. И дождь смоет следы. Следы моей ненависти, отчаянья и уныния. Кого мы видели там, у воды? Каждый свое? Волоков, врагов…  Ты где-то там, Господи. Я знаю. Твои глаза сверкали на другом берегу и показались старику волчьими. Но я-то знаю, что это был ты. Там, такой большой, глядел на меня, такого маленького.