Слабак

Пыльный уазик катил по разбитой дороге в сторону райцентра. В коробке за кабиной сидели трое: десятилетний Миша с матерью Оксаной и ее родной сестрой Наташей. Миша приехал из города к тетке не столько искупаться в речке и заморить десяток-другой лягушек, сколько подлечиться в местной поликлинике. Весь год мальчик беспрестанно ходил с соплями. Врачи сначала грешили на гайморит, но потом сошлись на том, что у пациента аденоиды. Решить проблему хирургическим путем в городе не получилось: за операцию заломили такую сумму, что Мишина мама только глаза вытаращила. Тут на помощь и пришла тетка. Она хоть и жила в полупустом совхозе, но была единственным терапевтом на несколько деревень, часто ездила в районную поликлинику и всех там знала.

— У нас тут есть один врач, Орлов его фамилия, он спец, все сделает, как надо, и денег много не возьмет, — говорила Наташа по телефону и вскоре убедила сестру.

Мишу записали на начало августа, а за несколько дней до этого он приехал в хлипкий серый дом, где Наташа жила вместе с матерью. Мальчика приняли как полагается, кормили домашним сыром и солянкой. Во дворе он увлеченно грабил кусты малины и изучал сухие черные бусины, которые оставались по пути следования местной козы. Наконец, пришел назначенный день. Мишу разбудили на рассвете, загнали наскоро умыться. В завтраке было отказано: есть перед операцией не полагалось. Возле калитки уже ждала машина. За баранкой сидел местный шофер Котлик, желтый, скрюченный, как высушенный на солнце лист. Всю дорогу он молчал, Наташа расписывала Оксане профессиональные и личностные качества доктора Орлова, а Миша с едва заметной улыбкой смотрел в окно.

Райцентром назывались несколько широких грязных улиц, покрытых лужами и коровьими лепешками. Улицы эти были заставлены каменными одноэтажными строениями и припаркованными возле них фургонами. Близ домов неспешно прогуливались бабы в закатанных трениках и калошах, сверкали золотыми зубами и переговаривались громко, но совсем непонятно. Котлик остановил машину у единственного трехэтажного здания с ромбами из красных кирпичей на стенах. Миша первым выбрался наружу и, не дождавшись женщин, поскакал по ступенькам к дверям.

— Не спеши! Нам на второй этаж, потеряешься — не найдешь, — крикнула ему вслед Наташа.

В приемной было темно и прохладно. Пока плутали по коридорам в поисках лестницы, Миша вдыхал типичный предательский запах больницы. Тем не менее, бодрое настроение не покидало мальчика, ведь мать еще в городе рассказала ему, как проходит операция:

— Доктор возьмет специальный инструмент и аккуратно все удалит. Это очень просто.

— А больно точно не будет? — переспрашивал Миша.

— Нет, конечно, анестезию же сделают, как на зубах. Ты вообще ничего не почувствуешь. Десять минут, и все, никаких проблем. Зато болеть больше не будешь.

Миша очень боялся боли после недавнего визита к стоматологу. Мальчик разгрызал грецкие орехи, отчего один зуб совсем раскрошился, и его пришлось вырывать. Тогда Мише опрыскали всю щеку специальным спреем, и все равно он чувствовал, как оплывшая баба-дантист со слоновьими руками расшатывает его зуб. Но теперь Мише обещали не сомнительный спрей: в худшем случае его ждали уколы, а в лучшем — газ, от которого можно на время заснуть и забыть о боли. Поэтому мальчик не видел причин для беспокойства.

Вход на второй этаж блокировала тяжелая дверь. Наташа с усилием отворила ее и впустила Оксану и Мишу. Перед ними открылся широкий длинный коридор, упиравшийся в большое окно. Солнце с улицы заливало практически все пространство, и только в угол, где стоял Миша, свет не доходил.

— Нам сюда, — указала Наташа на первую дверь по левой стороне коридора.

На лавке рядом с дверью уже сидели двое: мальчик на три-четыре года старше Миши и, очевидно, его мать. Ребенок производил неприятное впечатление: он капризничал, строил злые гримасы и постоянно вырывался из рук матери, которая пыталась удержать мальчика.

— Вы к Орлову? — спросила Наташа, и женщина утвердительно кивнула в ответ. — Сейчас спрошу, как там.

Наташа скрылась за дверью, а Миша с Оксаной присели на лавку. Через минуту Наташа выпорхнула из кабинета и, обращаясь сначала к женщине, а потом к Оксане, постановила:

— Все правильно, сейчас вы, а потом наша очередь. Мальчик может заходить.

Женщина дернулась за сыном, но Наташа положила руку ей на плечо:

— Он говорит, без родителей.

Как только мальчик ушел, его мать тут же отодвинулась от Миши и Оксаны на самый краешек лавки, будто старалась оказаться как можно ближе к сыну.

— Боишься? — шепнула Оксана Мише.

— Нет, а чего мне бояться? — усмехнулся тот, желая показать матери свое мужество и презрение к боли.

Вдруг за стеной послышался визг. Мерзкий, отвратительный, недостойный того здорового лба, что пару минут назад заходил в кабинет. Это был визг свиньи перед убоем. Миша слышал похожие звуки в деревне, когда соседи забивали животных на продажу. Но, чтобы так визжал человек, слышать ему не доводилось.

— А чего это он так орет? — нахмурилась Оксана.

— Слабак, — тихо улыбнулся Миша, чтобы никто другой не разобрал его слов.

Крики не утихали. Они с равномерной частотой, как пульс после пробежки, гнетуще били по ушам. Подобные звуки могли бы получиться от игры безумного музыканта, который вместо скрипки использует пилу и арматуру. Оксана поежилась.

— У зубного так же было, помнишь? Вечно орут, а на самом деле, больно, конечно, но терпеть-то можно, — объяснял Миша вроде бы матери, а вроде как и себе.

Визг не прекращался. Неожиданно дверь распахнулась, две толстухи под руки вывели мальчика и потащили по коридору. Ребенок продолжал визжать, силился сказать что-то, но лишь шамкал от нехватки воздуха и захлебывался слюной. Наконец, на секунду он замолк, словно придя в себя, и вдруг выплюнул на всю поликлинику:

— Суки рваные!

И залился слезами. Толстухи недовольно поморщились, но не ответили на бестактность юнца.

Миша взглянул на мать и осуждающе покачал головой. Толстухи вернулись и холодно пригласили его.

— Заходи.

Мальчик поднялся и не спеша вошел в кабинет. Улыбка медленно сходила с его лица, уступая место озадаченности. Он остановился на пороге, но оглядеться толком ему не дали. Дверь в ту же секунду пугающе хлопнула. Одна из толстух подлетела к Мише с белым мешком с прорезью посередине и проворно надела его мальчику через голову. Вторая схватила за руки и повела к креслу. Миша успел зацепить краем глаза фигуру доктора Орлова. Двухметровый мужик лет сорока с гигантским пузом, короткими волосами и тонкими усиками, он походил на певца Михаила Круга, только носил не костюм и галстук, а белый халат. Орлов-Круг мыл руки в жестяном тазике и в сторону Миши не смотрел. Тем временем потерявшегося от удивления мальчика усадили в неудобное кресло. Вторая толстуха крепко прижала его руки к подлокотникам, хотя он и не думал сопротивляться. Миша зачарованно смотрел на небольшой столик справа от кресла, на котором блестели причудливые инструменты. Мальчик искал глазами шприц, но его нигде не было. Видимо, повезло, дадут подышать газом.

Врач подошел в ту же секунду и резкими фразами принялся командовать.

— Открой рот.

Миша послушно приоткрыл рот.

— Фиксируйте.

Две сильные руки в перчатках впились в Мишины челюсти и раздвинули их так широко, что мальчику стало больно. Соленый резиновый палец вдавил его язык в нижнее небо. Миша испуганно завращал глазами. Он не мог понять, где же обещанная анестезия, почему в руках Орлова-Круга нет ни трубки, подающей газ, ни шприца. Вместо них хирург взял с маленького столика какую-то блестяшку, похожую на нож, и в первый и последний раз посмотрел Мише в глаза.

— Сейчас будет немного больно, но ты потерпишь, — с этими словами он направил железку мальчику в рот.

В следующий миг Мишу прокололо. Он почувствовал себя воздушным шаром, поверхность которого натягивается от соприкосновения с чем-то острым, а затем лопается. Боль от возникшей пустоты появилась где-то в середине шара, на уровне шеи, в глотке. Она толчками распространялась по черепной коробке и в несколько шагов заслонила собой весь мир. Миша быстро пожалел, что он не воздушный шар, ведь тот страдает от боли только мгновение, а затем сдувается и исчезает, опадая на пол. Миша же был крепко вжат в кресло, и едва заметные движения кисти Орлова-Круга разжигали боль все сильнее. Ее рваные всполохи, как языки пламени, щекотали Мишин мозг. Мальчик завизжал.

Орлов-Круг одернул руку и бросил в заранее приготовленную миску ножик. Молча, глядя на свои пальцы, он потянулся к новому предмету. Миша перевел мутный от слез взгляд со своего мучителя на инструмент в его руках и не поверил глазам. Это была ложка, практически такая, какой мальчик еще вчера ел солянку, добрая, полезная вещь. Миша решил, что врач по ошибке взял инструмент, и сейчас же вернет его на место.

— Держите его, — рявкнул Орлов-Круг и полез в Мишин рот этой самой ложкой.

Миша дернулся еще один раз и тут же обмяк. Он ощутил ледяное прикосновение металла, который тупо скребет его голову изнутри. Сил на сопротивление уже не осталось, как и на визг, сип или слёзы. Казалось, хоть как-то реагировать на происходящее — глупо и бесполезно, но голос по инерции выдавал ритмичные свиные трели.

На основание языка упало что-то теплое и мягкое.

— Плюй! — скомандовал Орлов-Круг, вытащив ложку.

Плюнуть, как полагается, не получалось, и мальчик нагнул голову, чтобы содержимое рта само вывалилось наружу. По его белоснежной робе потекла кровь, сливаясь со слюной и пузырясь. Потом на грубый материал упал светлый комочек, тоже весь в крови. Миша не успел как следует рассмотреть его — голову ему тут же запрокинули сильные руки одной из толстух, а Орлов-Круг вновь принялся скрести Мишино горло.

Мальчик уже не чувствовал ни боли, ни страха. Он как будто вышел из своего тела и начал наблюдать за происходящим со стороны. Миша услышал свой визг и вспомнил здоровенного лба, подвергшегося той же экзекуции каких-то пятнадцать минут назад. А ведь ты пищишь совсем убого, подумал про себя Миша, это даже не свинья, а что-то совсем ничтожное.

Шли минуты, и способность размышлять возвращалась. Мальчик послушно плевался кровью с белой слизью, и считал плевки. Вот уже четвертый, пятый, значит, скоро финиш, бесконечно же эта пытка продолжаться не может. Но она все продолжалась.

И вот Орлов-Круг отбросил свою ложку и едва слышно на выдохе подытожил:

— Все, дело сделано.

Толстухи начали колдовать над мальчиком, промывать ему рот, стягивать с него окровавленную робу, чтобы показать матери в более-менее сносном виде. Миша уже ничего не понимал. С осознанием того, что операция завершена, вернулась и боль. Толстухи сняли Мишу с кресла и подтолкнули к выходу, но он не устоял на ногах и начал заваливаться на пол. Толстухи подхватили его, чтобы он не упал, и мальчик повис на их жестких руках. Силы окончательно покинули его, ватные ноги перестали слушаться. Толстухи вытащили Мишу из кабинета и поволокли по коридору к светлому окну, которое в залитых слезами глазах расплылось в белую кляксу. Мочевой пузырь не выдержал, и Мишины кеды стали размазывать влажный след по полу. Где-то в центре головы будто образовалась дыра, которую нечем было заполнить, как в помидоре или болгарском перце, подготовленном для фаршировки, и она все ширилась и ширилась, пока не достигла черепных границ. В середине этой дыры легким дымком оформилась одна мысль, переварить которую не было уже ни желания, ни возможностей, поэтому она, покружив по полой черепушке, растворилась в пустоте. Суки рваные.

В палатах не было свободных коек, и Мишу уложили на жесткую постель, покрытую колючим одеялом, прямо в коридоре. Он отвернулся лицом к стене и тяжело прикрыл глаза. Над головой он еще слышал голос одной из толстух:

— Два дня полежит, пока все заживет. Завтра есть нельзя, а потом пусть поест бульончик и кашку, может, какую. У нас внизу столовая, посмотрим, что дадут, вы справьтесь там завтра, они вам подскажут. А вообще недели две тяжелую пищу лучше не употреблять, но это вам врач скажет, он у нас сильный, повезло нам с ним. Вы подойдите к нему, как освободится, он все объяснит.

Миша не мог слушать этот хриплый голос и радовался тому, что заглушает его собственным плачем. Он подвывал, но уже самую малость. Вдруг мальчик ощутил на лбу легкое теплое прикосновение, дернулся, но тут же успокоился. Это мама гладила его вспотевший лоб, слипшиеся волосы, гладила до тех пор, пока он не заснул.