Связь времён

***

Илья Васильевич Стрельцов проснулся в час дня с твёрдым знанием того, что он – гений. Галилео, Ньютон, Эйнштейн – и теперь он, И.В. Стрельцов, академик, почётный доктор наук Кембриджа, заведующий кафедрой прикладной темпоральной физики Московского инженерно-физического института, и прочая, и прочая, и прочая.

Вчера вечером в засекреченной лаборатории, наконец, произошло событие, позволившее Стрельцову уверенно воскликнуть:

– И всё-таки, она вертится!

Вернее, работает.

Кряхтя под душем и растирая стареющее тело мягкой мочалкой, Илья Васильевич ещё раз прокручивал в мозгу детали испытания и прикидывал план первой статьи, в которой он сообщит миру о результатах своего великого открытия. С особым удовольствием представил академик, как скривится этот надутый бульдог Киркпатрик, утверждавший к месту и не к месту, что направление, разрабатываемое кафедрой Стрельцова – тупиковое и что заниматься этим могут только неизлечимые фантазёры у себя в гараже, а никак не профессиональные учёные в институте мирового значения. Со скромной улыбкой академик мысленно раскланялся перед рукоплещущим залом на церемонии вручения Нобелевской премии и вскользь подумал, на что бы ему потратить полученный миллион. Наконец стал перебирать в памяти, кого из помощников следует особо отметить в публикациях. Китайца Киу Ли – в первую очередь. Как старался, мальчишка, ах, как старался! Ночей не спал, из лаборатории не вылезал… Золото, а не сотрудник. Сашу Велемирова тоже следует отметить: четверть идей всего проекта – его, ничего не скажешь. Задирист, груб, неряшлив – но с головой парень. Надо ещё подумать, как потактичней упомянуть мексиканца Пабло Кастейаноса и американца Клайва Бектола. Звёзд с неба эти двое, конечно, не хватали, но работали честно, добросовестно. Ладно, ладно, это всё потом. А пока – назад, в лабораторию: он лично проведёт ещё пару проб… Чтобы всё было без сучка, без задоринки. И тогда после ужина он с чистой совестью засядет за статью. Через пару дней, когда всё будет перепроверено, он доложит «наверх» о небывалом прорыве.

Команда увидела приближающееся светило науки ещё из окна лаборатории. «Идёт! Шеф идёт!» – пронеслось по этажу. Стрельцов, выбритый и свежий, с неизменным бумажным стаканчиком кофе в руке, быстро прошёл между столами, одной рукой привычно подхватил белый халат, протянутый услужливым Киу, и направился к заветной бронированной двери. Его помощники засеменили следом.

Перед тем, как набрать код, Стрельцов оглянулся:

– Киу, ты – на пульт. Клайв – на записи, Саша…

– Илья Васильевич, можно, я – в кабину? – хмуро протянул растрёпанный, как невыспавшийся воробей, Велимиров.

– Нет, в кабину сейчас пойду я, – отрезал Стрельцов. – Ты сегодня на мониторе. Пабло, будешь ассистировать. Вопросы есть?

Как только за личной командой шефа закрылась массивная дверь, оставшиеся в лаборатории зашептались: «Слыхали, Сам пойдёт! Ага! Во дела!» Кто-то тихо присвистнул. Видно, время обезьянок и морских свинок давно прошло. Впрочем, исследования были настолько засекречены, что даже самым уважаемым и надёжным работникам лаборатории перепадали только обрывки фраз. А четверых исследователей, допущенных в «святая святых» к академику Стрельцову, месяцами проверяли, перепроверяли, и всячески третировали подписками, штампами и прочим издевательством. Надо сказать, что проект был с политической точки зрения весьма непростым. Правительства нескольких стран, пронюхав о направлении работ Стрельцова, всякими правдами и неправдами пробили в группу своих граждан, так сказать, «по обмену» – оказывая давление на самом что ни на есть высоком уровне. В общем, администрации института годы этих научных изысканий стоили не одного инфаркта.

Закрыв бронированную дверь, академик Стрельцов зашёл в небольшой прозрачный цилиндр, едва вмещавший одного человека:

– Киу, пять минут ноль-ноль секунд – и тут же назад. Готов?

Китаец кивнул и сосредоточенно застучал клавишами пульта:

– Готов. Пять, тсетыле, тли, два, один. Пуськ!

Кабинка колыхнулась в воздухе, как будто была сделана из полиэтиленовой плёнки, и исчезла вместе с академиком.

***

– Замечательно, – бормотал себе под нос Стрельцов, производя замеры. – Умница я! Красив и талантлив.

Всё шло, как в воображаемом учебнике Стрельцова по темпоральной физике: прыжок вперёд – замер – разгерметизация – замер – герметизация – опять замер. Даже при открытии двери, когда незнакомые стерильные запахи будущей Москвы ударили Стельцову в ноздри, приборы весело подмигивали академику зелёненьким цветом и показывали только маргинальные изменения в казуальности, всё в пределах допустимого.

Можно было отправляться назад. Илья Васильевич ещё раз проверил установку на возврат в нужную ему точку времени – и нажал на «Пуск». Блестящие небоскрёбы и многоэтажные кружки магистралей начали блёкнуть, дрожать и размываться. За стенками кабины теперь стояло неясное серое марево. Впрочем, Стрельцова это не интересовало – он торопливо делал записи в своём любимом допотопном ноутпаде, быстро считывая данные с приборов. Вдруг оглушительный мерный писк пронзил всю кабину. Стрельцов глянул на пульт и выругался: прибор казуальности загорелся сначала оранжевым цветом, а потом и вовсе ярко-красным. Илья Васильевич отбросил ноутпад и быстро застучал по кнопкам. Машина зависла, чуть не дойдя до конечной цели, мягко паря в воздухе над… Москвой?

Бешено перемигивались огромные неоновые вывески с замысловатыми иероглифами, толпы людей сновали по улицам, кричали, огибали на ходу застывшие машины, томящиеся в длинных пробках. Небоскрёбы в форме пагод, смог, люди в марлевых полумасках… Из знакомых академику зданий только вяло поблёскивала вдали маковка колокольни Ивана Великого. Стрельцов ошалело глянул на точку назначения: да нет же, Москва, всё верно. И только потом, что-то сообразив, начал торопливо вводить команды в прибор казуальности. Машина обиженно замолчала и взамен стала выстраивать на экране одно изображение за другим. Вот Киу Ли, низко склонившись, передаёт бумаги важному китайцу. Вот на грудь Киу торжественно ложится орден. Вот строят Машину – уже многоместную. Четыре узкоглазых солдата заходят в неё – и перед Стрельцовым появляется сельская улочка старого Китая: плачущая женщина глядит вслед всё тем же солдатам, уходящим по длинной, пыльной дороге. Они уводят с собой маленького мальчика. Над фигурами машина высвечивает синие титры: «Мао Ичан», «Мао Цзэдун», и ещё – четыре красных мигающих надписи «Посторонний объект».

– Ну, сейчас я этому паршивцу задам, – взревел Стрельцов, потянулся к пульту – но Машину тут же сильно тряхнуло, и всё расплылось. Прибор казуальности жалобно пискнул, и серая муть за прозрачной стенкой стала опять выстраиваться в картинку – на этот раз более узнаваемую. Стрельцов с облегчением выдохнул, произнося что-то типа «уууууух», но тут же присмотрелся к изображению и опять нахмурился. Здания учёный не узнавал, модели машин – тоже, везде пестрели «Макдональдсы», «Венди» и «Тако Беллы», а купол колокольни Ивана Великого был перекрашен в красно-белые полоски, и над ним трепыхался такой же полосатый флаг. Картинки казуальности опять замелькали одна за другой. Вот Клайв Бектол вальяжно сидит за столом, помахивая толстой папкой с бумагами. Вот он уже проверяет на экране правильность реквизитов своего банковского счёта. Вот несколько людей заходят в странного вида модель Машины. И вот они что-то старательно объясняют побелевшему человечку, над которым высвечивается надпись «Дуайт Эйзенхауэр». Небо покрывают взрывы…

– Голову оторву, – прошипел Стрельцов и опять потянулся к пульту. Машину снова тряхнуло, да так, что академик, сначала больно ударился лбом о твёрдую прозрачную стену, а потом отлетел в другую сторону кабинки. Пытаясь встать на ноги, он увидел… Он вообще не увидел… Там, где только что была Москва, теперь тянулся древний лес. Кое-где под зарослями едва виднелись руины белокаменных палат и, как сломанный карандаш, торчал полуразвалившийся остов огромной колокольни. Зато чуть дальше, где кончался лес, резко выделялись красные ступени огромных пирамид, блестело золото, гремели бубны, дымились жертвенные костры. Потускневший прибор казуальности, собрав последние силы, выдавал зернистые картинки. Тёмный подвал, обклеенный лозунгами «Свободу коренным народам Мексики», Пабло размахивает папкой с бумагами перед группой таких же, как он, узкоглазых и темнокожих людей. Изображение пошло мелкими полосками, но Стрельцов ещё различил три старинных судна с красными крестами на белых парусах, яростную резню, летящие за борт тела – и мигающую надпись «Христофор Колумб» над печальной лопоухой шляпой, плывущей по кровавым волнам.

Академик взвыл, но тут же Машину стало кидать из стороны в строну. Прибор казуальности верещал, как резаный поросёнок, по пуленепробиваемой стене кабины, сделанной из самых прочных материалов, быстро поползли мелкие трещины. За стеной теперь постоянно виднелись смены каких-то пейзажей, а на экране появилось искажённое лицо Сашки Велемирова и его последний вопль: «Не надо, хватит, я всё скажу!» Прибор казуальности ярко вспыхнул, тихо осели треснувшие стены бывшей Машины, и великий учёный скатился на крышу какого-то здания, мгновенно оказавшегося колючим деревом, а потом исчезнувшего вообще. Стрельцов тут же упал в вязкое болото, быстро затянувшееся асфальтом, на который он еле успел выбраться. Короткими перебежками академик попытался найти место, которое изменялось бы меньше всего, но ясно понял, что долго ему не продержаться. Он сел прямо на булыжную мостовую – пенопласт – асфальт – лужайку – бетон – кочку – опять асфальт, обхватил руками колени, и, раскачиваясь взад-вперёд, беспомощно заплакал. Вокруг поднимались и рушились города, державы, цивилизации… Бушевала последняя мировая война.