Тамара Ковальчук. Война и любовь

ВОЙНА И ЛЮБОВЬ

Ничто на земле этой грешной не вечно… Ничто, кроме памяти чистой, людской.

Роятся вновь мысли, плывут бесконечно, и слышен протяжный, безудержный вой.

То воют орудия в старом Смоленске, то стонет, кряхтит пулемёт под Москвой,

то пули со свистом врезаются в Энске в солдат, не поняв, где чужой, а где свой.

Ничто на земле этой грешной не вечно… Ничто! Лишь любви эта участь дана.

Не важно, что время бежит быстротечно – Живёт после жизни священной она.

Так было и есть. И так будет вовеки, пока шар земной свой проходит маршрут,

Пока два влюблённых, земных человека друг друга в супруги пред Богом берут.

Война или мир – это вовсе не важно, когда взгляд направлен в души закрома

Того, кто предстал пред очами однажды и свёл без единого слова с ума…

Хочу рассказать я сегодня об этом. О том, как на фронте Алёшка-солдат

влюбился в радисточку Лидочку летом, и был за неё умереть даже рад.

В её волосах задыхался от счастья, копну шелковистую гладя рукой.

А пряди волнами стекали по платью, казались волшебною тёплой рекой.

Красавица Лида любила Алёшу любовью невинной и чистой своей,

И знала всегда, что он самый хороший… Но мало для счастья им выпало дней.

В деревню Октябрь их лежала дорога, чтоб немцев гнать дальше с землицы родной.

Приказ дан был Лиде отчётливо, строго: наладить связь с центром любою ценой.

Забросив антенну на старую крышу, стучала по клавише долго она,

но только молчал аппарат её. Тише самой тишины там была тишина.

А немцы всё ближе шли к дому и ближе, сжималось кольцо их плотней и плотней.

Казалось, весь мир был в тот миг неподвижен, и небо упало в безмолвье теней.

Но, что это? Радость какая! О Боже! – Алёшка вбежал с криком «Лидочка» в дверь.

И не было этих мгновений дороже, и не был так страшен тот вражеский зверь.

Она целовала глаза его, губы, шептала от радости: «Миленький мой».

А немец с неистовством мямлил лишь грубо, и бряцал железной патронной сумой.

Стреляли по окнам проклятые фрицы, кричали: «Сдавайся. Капут, рус-Иван».

Кривились от злобы их подлые лица, и каждый из них был от зверств страшных пьян.

Строчил Алексей, и просил только Лиду: «Нам надо с тобой продержаться чуть-чуть.

Взорви, дорогая, на немцев обиду, да так, чтоб смогли они вечно уснуть.

Стреляла и Лидочка в подлого зверя. Стреляла за правду страны, за любовь.

В спасенье из пекла, из ада, не веря, вставала радистка к окну вновь и вновь.

Вдруг гарью запахло. Они догадались, что дом подожгли твари чёрной чумы.

И рацию бросил Алёша. Остались осколки. А дым стал завесою тьмы.

Искали спасенья ребята за печкой… Их мысли и руки навеки сплелись.

Но вспыхнули стены, как в трауре свечка, огня языки к потолку поднялись.

Две искры упали на русые косы… Остался от них только пепел седой.

Горела радистка!.. И парень курносый горел рядом с нею. Горел молодой…

Ничто несравнимо с такою бедою! Ничто несравнимо со смертью такой!

Их души уже не разлить и водою… Им вечная память! Им вечный покой!..

Давно позади то ужасное время. И там, где бои проклятущие шли,

Шагает в мир знаний свободное племя, собрав без остатка кострищ тех угли.