В последний танец

Лилия Васильевна, высокая, сухая и с седыми, как рыболовная леска волосами, отмечала своё семидесяти девятилетие. С появление стремительно приблизившейся цифре, явился не желанный, как и возврат, взгляд на прожитые годы. И вот, сегодня, сидя за пышным столом, на котором над белой, кружевной скатертью стояли разные блюда от гранатового салата, до фаршированного кальмара. Даже хлеб был покрыт обильно и без скупости, как красной, так и чёрной икрой. Из бутылок алкоголя был графин водки, бутылка вина, что лишь по этикетке говорило о его дороговизне, и пол бутылки наливки янтарного цвета. Лилия сидела за столом рядом со своей молчаливой соседкой Людой, а напротив неё дочь Мария, зять Вячеслав, вложившийся в своё время в производство домашних тапок и каким-то чудом не прогоревший. Так же были внуки, по мнению бабушки балованные, грубые, без конца что-то просящие и требующие, и не видящие никаких авторитетов перед собой, но при этом, без конца ею любимых.

— Мама, — начала дочь, — зачем же ты так потратилась?  Мы бы и сами могли всё купить, — кладёт бутерброд, — Так ведь можно и все запасы растранжирить. Сейчас и так время не простое. Всё ведь дорожает, аж икнуть от ужаса хочется…ох, -затянула она жалобно.

-  Что эти деньги, когда мне уже семьдесят девять лет. Скоро эти висюльки, — она подняла руки показав отвисшую кожу, — в гроб бросать, а ты всё о деньгах. Раньше я так же думала, как и ты… Нет, нет…не перебивай и послушай, моя дорогая, я ведь уже и правда скоро… — она посмотрела на внука, — Марсель, как вы говорите, когда умирают?

— Отъезжают.

— Вот, — продолжила она, — отъеду скоро, и потому хотела бы провести это время, как полагается всякой воздушной женщине, легко идущей вдали от недовольств, предрассудков и бессмысленных, губительных переживаний. Не хочу я думать о плохом.

— Бабуль, — внук пристально посмотрел на Лидию, — передай сок.

Передав коробку сока, она продолжила:

— Что остаётся этой жизни?  Уже язык вертится сказать: «Эта жизнь, Лилия Васильевна, прожита. Лови мгновения.»

Именинница закашляла, ни то от переизбытка слов, ни то от осуждающих взглядов её близких. Она быстро закинула рюмку наливки, и запив компотом, вновь продолжила:

—  Иногда жалела об одном, это об упущенных мгновениях и о чудесных минутах, которые больше не вернуть, — она легонько улыбнулась, — ах, эта жизнь, как же ты скоротечна и прекрасна. Хорошо, что она дала мне таких близких и родных. Я вас очень люблю!

Она посмотрела на внуков, но те не отрывали глаз от телефонов. Тем же был занят тесть, иногда отвлекаясь на телевизор.

— Мама, – сказала дочь, сосредоточенно накладывая салат себе и мужу, — мы тоже тебя любим!

— Ну, всё же есть, то, что бы я хотела вновь ощутить, то чего я делала всегда мало, хоть и любила – это танец. Я хочу вновь ощутить от «вальса» жаркий стук в груди. Хочу, чтобы вновь моя голова закружилась, а ноги хотя бы на секунду заплелись. Я помню, как Саша танцевал, как мы с ним могли закружиться словно…словно в карусели. Вячеслав Олегович, — обратилась она к зятю, — пригласите даму на танец!

— Кхм…кхм… -закашлял тот, чуть не поперхнувшись вином, — я ведь Лилия Васильевна, отвратительный танцор. Даже на выпускном не танцевал. Всё боялся споткнуться от чужие туфли. Вспомните, как на свадьбе танцевали. Помните? Плохо, что не помните! Танцы — это не про меня!

— Марсель, Даниель, а вы, потанцуете с бабушкой?

— Бабуль, — сказал один из них, — против генетики не пойдёшь.

Всем, кроме именинницы стало смешно. После все замолчали и наступила тишина, мешавшаяся с нудным голосом говорящей головы из телевизора. В эти минуты ей становилось неуютно, так как одиночество подошло к ней сзади и всей душой ощущалось, как оно пытается обнять её холодными и липкими руками. Лилия пыталась гнать это чувство, но оно не уходило, а лишь ненадолго отступало, что бы вновь и вновь подбираться к её затылку.

Через час, когда уже вечер подошёл к десяти часам, все её близкие, стали собираться, радостно поздравляя, будто только пришли. Соседка хотела остаться, но наливка оказалась сильнее, и та ушла вместе со всеми. Так Лилия осталась одна.

— Ну, ты сам видел, -заговорила она с фотографией покойного мужа, — никто не захотел со мной потанцевать. Можно подумать, что у меня есть ещё запас коротких лет. Ох, будь ты сейчас со мной, то не позволил бы мне быть с такими чувствами. И ты бы непременно закружил меня, как в наши восемнадцать.

Её воспоминания завертелись, словно под действием теплого ветра, но чем дальше делались они, тем холоднее становилось в её душе.

Лилия Васильевна подошла к шкафу, и вновь раскрыв его, заговорила в слух:

— Если никто не захотел, то я сама пойду на танцы. Пойду на эту их дискотеку. И пускай, они все смеются над старухой, и тычут своими камерами в лицо. Мне всё равно, ибо смерти я буду говорить в лицо, что нет никаких сожалений. И к чёрту их.

Её худые руки, как осенние ветви деревьев, открыли шкаф, и вначале схватили платье, но тут на глаза попались джинсы, что лежали уже десяток лет дожидаясь своего часа. Высокий каблук и чёрная, словно изумрудная кофта окончательно привлекли её внимание. Теперь надев на себя весь этот наряд, она уже не сомневалась в выборе. Бледность кожи и её дряблость стали ярче, сутулость заметнее, но она всё равно себе нравилась. Она улыбалась.

— Ты посмотри, — сказал она фотографии неуклюже поворачиваясь на высоких каблуках, — лишь бы такую ягодку никто не съел. Что бы ты сказал, если бы сейчас увидел меня такую? Наверно, вновь бы окутал своими поцелуями…и не думал бы, что я стара. Я-то тебя знаю…Ах, Сашенька…дай Бог нам вновь с тобой встретиться, хотя бы на одно объятье.

Совсем скоро она пошла по тёплой, уютной улице. От высоких каблуков заболела спина, потянуло поясница, защелкали колени. Люди оборачивались пугающему в ночи виду, но её это не смущало, она продолжала идти с развивающимися седыми волосами. Только сил становилось меньше, воздуха не хватало всё больше. Тогда она решила пройти сквозь парк, тем самым сократив дорогу, но старые ноги, уставшие держать равновесие, подкашивались. Почему-то закололо сердце, и Лидия села на ближайшую скамью, которую поневоле разделила с дремлющим бомжом. От него воняло алкоголем, вместе с порывами ветра доносился лёгкий запах мочи и сырости.

— А ты, бабуля, — заговорил он сипло, прищуривая глаз, — чего так вырядились?

— Иду на танцы. Вот, только устала быстро идти.

Сердце в её груди билось неровно, в ней появилась боль.

— Танцы? Хах! Тебе бы в кровати лежать, да воды просить, а не на танцы идти!  – он хрипло засмеялся, мешая смех с выходящей мокротой. — Совсем уже чокнулся народ…танцы! И что ты собралась там танцевать?

— Я хотела вальс!

— ха-ха… — подкатила очередная мокрота и по парку разнёсся кашель, — ты видела, что сейчас танцуют? Вальс она пошла танцевать… хах! Старая, вальс сейчас никто не танцует. Наверно даже и мне не вспомнить как это делается.

— Сынок, — сказала именинница, держась одной рукой за шею, а вторую положив на его ногу, -потанцуй со мной! Быть может, это будет мой последний раз.

— Ну, какие танцы с моей гангреной? Ты посмотри на мою ногу, — он попытался поднять одну штанину, но из-за опухлости у него ничего не вышло.

— Я заплачу, сынок!

— Ну если так, то давай, но не долго! Деньги наперёд, а то вы бабки шустрые!

Получив желаемое, бомж не без усилия поднявшись на ноги, потянул к себе Лидию. Та, закряхтев положила руки ему на плечи. Их тела стали медленно крутиться, ноги косолапо двигаться.

— Смотри бабка, у нас тобой что-то да получается, но твои каблуки и моя гангрена всё портят!

Но портило ещё и то, что Лидии Васильевне сложнее давались вдохи и не легче выдохи. Грудь сжимало, так что хотелось сипло вскричать, но она не могла. Ноги становились свинцовыми, звуки улицы всё глуше и дальше.

— Ну, что? Я отработал, то что должен был? Эй, бабуль…ты чего?

Её грудь окончательно сжало, как под ржавым прессом, и тело быстро обмякло. Последние вздохи вырвались из её груди, и она повисла на руках недоумевающего бродяги. Он медленно уложил её на скамью и стал щупать пульс, но его не оказалось. Ветер взвыв, как специально поднявшись, закрутился, словно унося с собой остатки жизни и тепло её души, уже толкая в спину тяжелого уходящего бродягу, разглядывавшего странно добытые купюры.