You're in the army now… Сержант Лежнёв

– Това-арищ сержант Лежнёв! Почему-у у вас конспекты написаны разным почерком? Ра-азве я не предупреждал вас, това-арищ сержант Лежнёв, что конспекты надо писать самому? И-вы-ы у меня на кичу поедете, това-арищ сержант. Вы по-оняли?

Поэтому после отбоя пришлось сержанту Лежнёву писать конспекты самому. Но писать, как вы уже поняли, он не любил. Зато сержант Лежнёв любил чморить подчинённых. И вот он сочетал неприятное с бесполезным. Даже вредным. Но очень для него приятным. Гонял своё отделение. – Ат-деление, а-а-ат-бой, – тянул Лежнёв, в конце словно выплёвывая последний слог, при этом не отрываясь от конспекта. Ему не надо было засекать время, не надо было смотреть на подчинённых. У него в отделении были Груша и Шворак, которые не то что за сорок, за сто сорок секунд часто не успевали раздеться и улечься в кровать. Минуты через три, когда все подопечные в тщетной надежде замирали в постелях, Лежнёв тянул: – А-атставить. Ат-деление, па-а-адъём. И все девять человек, матерясь про себя, поднимались, натягивали одежду, наматывали портянки. Сунуть ноги в сапоги без портянок никому в голову не приходило: Лежнёв мог заметить и заставить бежать на месте. А для непривычных к кирзе ног новобранцев, и так стёртых в хлам, это было тяжёлое испытание. Итак, одевшись, отделение строилось. И всё повторялось снова. И снова. И снова. До тех пор, пока сержант Лежнёв не дописал свой конспект. Это случилось в полпервого ночи…

Перед тем, как писать конспекты, командир третьего отделения сержант Лежнёв до отбоя занимался тренировкой личного состава, проводил, так сказать, индивидуальные занятия.

– Рядовой Шворак и рядовой Груша, на месте шагом марш! – командует Лежнёв.

Шворак и Груша сосредоточенно замедленно топчутся на месте, стараясь поднимать колено как можно выше, при этом одновременно с правой ногой поднимая правую руку, а с левой ногой – левую.

– Как они так идут? — недоумевает Сэм. – Это ж неудобно! У людей что вообще с координацией?

– Охренеть, – ржёт Лежнёв, – вы ж у меня просто мустанги, блин, иноходцы. Хотя нет, Шкварка слишком мелкий для мустанга, а Груша слишком толстый. Козёл-иноходец и баран-иноходец, на месте стой, ать-два. Маймуны тупые, правая рука – левая нога, и наоборот. Так трудно запомнить? А ну, шагом марш!

Шворак маленький и тощий, Груша почти на голову выше и в два раза толще, и фигура его действительно напоминает грушу, по-бабьи расплываясь к бёдрам и венчаясь маленькой унылой головой с серыми недоумевающими глазами. Уже на первой тренировке на спортгородке Груша, повиснув на перекладине, родил шутку Лежнёва: «Висит груша, нельзя скушать? Это что? Это рядовой Груша на турнике! Почему нельзя скушать? Потому что такое говно самый голодный каннибал жрать не захочет».

Несмотря на то что Груша подтянуться не мог ни разу, он невероятно долго мог просто висеть на перекладине. И вот бойцы третьего отделения отжимались, ходили по брусьям, качали пресс… А Груша висел. Заметив такой непорядок, капитан Бороздин решил вмешаться в процесс:

– Товарищ сержант, почему у вас боец на турнике до сих пор висит?

– Это рядовой Груша, товарищ капитан!

– Груша, значит… Что, ждём, когда созреет?

– Так точно, товарищ капитан!

– Ну-ну, – усмехнулся Бороздин и, играя мускулами, отправился к другому взводу, а Лежнёв подошёл к Груше и почти ласково сказал:

– Прыгай, овощ, будем считать, что на сегодня ты созрел.

Может, Лежнёв и не был злым. Даже скорее всего не был. Просто все мы были молодые и глупые. И не понимали, что это значит: You're in the army now…