Звезда пленительного счастья
Эссе <o:p> </o:p>
О творчестве Н.Н. Берберовой<o:p> </o:p>
Мыне в изгнании, мы — в послании
Н.Н. Берберова<o:p> </o:p>
Именно так охарктеризовала первую волну русскойлитературной эмиграции Нина Николаевна Берберова. Она была одной из того кругаписателей, поэтов, философов, которые не просто оставили след, но стали частьюзападной культуры ХХ века, сохранившие веру и любовь к своему Отечеству –России. <o:p> </o:p>
Какже ошибся «провидец зари коммунизма» товарищ Ленин, когда погрузил на пароход весь цвет русской интеллигенциив 1922 году и принудительно отправил его за кордон, а людей в эмиграцию, думая,что избавляется навсегда от умных противников «великой революции». Они, этилюди живут в нашей благодарной памяти, как истинные сыны и дочери ВеликойРоссии, помогая нам и сейчас пережить трудное время смуты нашей Родины,пытающейся подняться с колен, после падения в пропасть с приходом дикогокапитализма в 90-е годы прошлого столетия.<o:p> </o:p>
Неотменяемоеместо в истории русской словесности Нина Берберова заняла рано и неожиданно. 22июня 1922 года она вместе с Владиславом Ходасевичем покинула большевистскуюРоссию. Двумя месяцами прежде Ходасевич сказал ей, что «перед ним двезадачи: быть вместе и уцелеть». Двадцатилетняя девчонка поняла и поверила.«Если бы мы не встретились и не решили тогда „быть вместе“ и»уцелеть", он несомненно остался бы в России — нет никакой, дажесамой малой вероятности, чтобы он легально выехал за границу один. Сделав свойвыбор за себя и за меня, он сделал так, что мы оказались вместе и уцелели, тоесть уцелели от террора тридцатых годов, в котором почти наверняка погибли быоба. Мой выбор был он, и мое решение было идти за ним. Можно сказать теперь,что мы спасли друг друга". (Из автобиографии Нины Николаевны).
Совсемещё юная, она спасла великого поэта, и то, что сама, похоже, не вполнепонимала, с кем связывает свою судьбу, придает ее выбору подлинное величие.Ходасевич понимал больше — еще до отъезда угадывал не только свою обреченностьэнергичной красавице, но и ее «отдельность», предугадывал в нейблестящее будущее.<o:p> </o:p>
Ион не ошибся. С годами прожитых лет вдалеке от Родины, Нина Николаевнавысказывала поразительно – верные суждения о Европе 1920-30-х годов. Бездарностиполитиков и левом дрейфе «культурных людей» уживаются у Берберовой сострастным желанием соответствовать «духу времени». Потому ей казались«старомодными» не только Горький, Бунин, Зайцев или Мережковский, нои сам Ходасевич. Потому храня верность его памяти, занимаясь посмертнымиизданиями, Берберова долго не могла поверить, что ее ушедший спутник — великийпоэт.
Писательскоесамоутверждение Берберовой растет отсюда же — надо быть«современной». Но что «современного» в ее правильных стихахи рассказах? И каково новаторство документальных книг? Велик ли«прорыв» в её новаторстве?
СамаБерберова трезво судила о своем писательстве.
Парадокс в том, что, не раз заявляя о своейнелюбви к пережевыванию прошлого («Кому нужны мертвецы? Толькомертвецам.»), она написала мемуары — «Курсив мой». И здесь,постоянно себе противореча, раздавая резкие приговоры, чередуя самопознание ссамоумалением, оказалась современной – без всяких кавычек. И по-настоящемучеловечной.
«Курсив мой», конечно, ее, Берберовой, ноименно в этой книге видно, что почерк автора «поставлен». Ходасевичем. И не только там, гдерассказывается о самом поэте (хотя история его смерти в парижском госпиталекажется «конспектом» ненаписанных, «посмертных», стихов Ходасевича) или гдеавтор вынужденно следует по тропинкам «Некрополя» (фрагменты о Горьком илиБелом). Весь «Курсив мой» написан не «в тени», но «при свете» Ходасевича – еготрезвости, его беспощадности к себе, его скрытой нежности и умения бытьблагодарным. И того отчаяния, что одолевалось поэзией, неотделимой от любви ковсему дорогому, близкому для человека, живущего полной, осмысленной жизнью.Давайте прикоснёмся к началу книги, вступлению, от него невозможно оторваться,как писатель мастерски вводит нас в сакральныймир своей жизни:
«Этакнига – не воспоминания. Эта книга – история моей жизни, попытка рассказать этужизнь в хронологическом порядке и раскрыть ее смысл. Я любила и люблю жизнь ине меньше ее (но и не больше) люблю ее смысл. Я пишу о себе в прошлом инастоящем, и о прошлом говорю моим настоящим языком. В разное время я писаласлучайные очерки воспоминаний и, когда говорила о себе, чувствовала себя несовсем ловко, словно я навязывала читателю героя, которого он от меня не ждет.Здесь я буду говорить больше о себе, чем обо всех других, вместе взятых: почтивсе здесь будет обо мне самой, о моем детстве, молодости, о зрелых годах, омоих отношениях с другими людьми таков замысел этой книги. Мысль моя живет нетолько в прошлом (как память), но и в настоящем (как сознание себя во времени).Будущего может не быть вовсе, или может быть оно кратковременно, схематично ифрагментарно.
Историямоей долгой жизни имеет, в моем сознании, начало, середину и конец. В процессерассказа будет ясно, в чем я вижу смысл этой жизни (и может быть смысл всякойжизни) и где путь к тому смыслу или хотя бы где-то направление, где этот путьлежит. Я буду говорить о познании себя, об освобождении себя, о раскрытии себя,о зрелости, дающей право на это раскрытие, об одиночестве в муравьиной куче,которое для меня всегда было чем-то более соблазнительным и плодотворным, чемодиночество в гнезде.
Изтрех возможностей: жить для будущей жизни, жить для будущих поколений и житьдля сегодняшнего дня, я очень рано выбрала третью, «свирепейшую имманенцию», повыражению Герцена. Это одна из тех установок, которая пришла ко мне вовремя. Яво многом, но далеко не во всем, была развита преждевременно, но я научиласьдумать сравнительно поздно, и слишком часто я опаздывала, теряя драгоценноевремя – ту единственную основу жизни, ту ткань ее, которую нельзя ни купить, ниобменять, ни украсть, ни подделать, ни вымолить. Автобиография в отличие отмемуаров откровенно эгоцентрична.
Автобиография– рассказ о себе, воспоминания – рассказ о других. Впрочем, случается, что ивоспоминания косвенно больше говорят о самом авторе, чем о людях, о которых онвспоминает.
Моязадача написать о жизни осмысленно, не ставя смысла впереди жизни, будто ценишьего превыше всего, но и, не ставя его позади жизни так, чтобы сквозь жизньпросвечивал ее смысл. Я хочу писать, осмысляя то, что было (и самое себя), тоесть, давая факты и размышления о них. В этом двойном раскрытии мнепредставляется пережитое.
Яни в кого никогда не могла заглянуть так внимательно и глубоко, как в самоесебя. Иногда я старалась, особенно в молодости, это делать, но это малоудавалось мне. Быть может, есть люди, которые умеют это делать, но я невстречала их. Во всяком случае, я не встречала людей, которые могли бы заглянутьв меня дальше, чем я это делала сама. Познай самого себя — это всегда былофактом моей жизни, который, я не могу вспомнить когда, появился в моемсознании. Не познай вообще человека, или людей, или своих друзей, но именносамого себя. Я помню хорошо, как я впервые узнала, что земля круглая, или чтовсе взрослые когда-то были детьми, или что Линкольн освободил негров (я долгодумала, что он и сам был негр, глядя в его грустное, темное лицо), или что мойотец — нерусский. Но я не могу вспомнить, когда в моем сознании появилосьстремление о познании самой себя и смотрении внутрь себя. Сколько я себя помню,он всегда был во мне, только, конечно, в разное время по-разному — в шесть лет,в восемнадцать лет, в сорок лет, Кажется, мысль о познании себя всегда жила, вомне только иногда, например, между двадцатью и тридцатью годами, она дремала итолько смутно сосуществовала со мной, а иногда, в раннем детстве и послепятидесяти лет, она ярко и, требовательно руководила мной. Во всяком случае,пребывая со мной постоянно, она была ярче и требовательней в детстве, чем вмолодости, и всего сильнее и неотступнее живет со мной сейчас.
У каждого человека естьтайны. Но некоторые люди несут их сквозь жизнь, как тяжесть, а другие дорожатими, берегут их, считают их не омертвелым грузом, но живой силой, которая живети развивается и дает жизнь вокруг себя, той силой, из которой, собственно, допоследней минуты существования произрастает личность. Через эти тайны прошлоево мне соединяется с настоящим. Я принадлежу к людям, у которых нет ничего, чтобы они тащили за собой, как мертвую тяжесть, подавляющую или угнетающую их. То,что я в свое время не сбросила с себя, увидев, что оно бесплодно, тому я далацвести в себе, быть живым, менять меня, давать жизнь моей жизни. Я, кажется, извсякого балласта делала что-то (горестное или радостное), но непременно живое.Смотря на себя, я вижу, что мне, как говорится, все шло впрок, и если расплатаза это иногда бывала непомерной, так ведь это была расплата за жизнь. И у менябыло постоянное сознание, что за жизнь не может быть и, нет непомернойрасплаты, что бояться переплатить — значит внутренне умереть». ( Такпроникновенно никто никогда не писал! )<o:p> </o:p>
Есливдуматься, «Курсив мой» — единственная великая книга Берберовой — написанная великолепно об этом великом чувстве любви к жизни, людям, окружениюписательницы.
НинаБерберова была ярким представителем своеобразного интеллектуального анклава России на западе. Ее главныекниги “Курсив мой”, “Железная женщина”, “Люди и ложи” сегодня продаются посамым высоким ценам и не залеживаются в магазинах. Это пусть рыночный, нообъективный показатель востребованности имени и качества книг. Собственноговоря, из первой эмиграции сегодня помнят три главных женских имени: МаринаЦветаева, Зинаида Гиппиус и Нина Берберова. Говорят, любой человек и событияинтересны большинству современников не более ста лет. Нине Берберовой уже сто.Еще не поздно вспомнить этого незаурядного человека.
По поводу ее столетия в Петербурге состояласьконференция, выставка и премьера спектакля в театре Ленсовета по пьесеБерберовой “Маленькая девочка”.
Говорят, что она — “железная женщина”, — неменьше, чем Мура Будберг, героиня ее книги. Она прожила 92 года. Почти век. Жизнь придала ейускорение, и она много успела.
НинаБерберова рано начала писать стихи, мечтала их опубликовать и стремиласьпопасть в общество поэтов. Она преклонялась пред поэзией Блока и оказаласьпервой, кто пришел поклониться ему в день смерти. Много позже она написалакнигу, посвященную его жизни. Послереволюционная жизнь в Петербурге, судя помемуарам современников, была полной фантасмагорией. Творческая интеллигенция,чтобы физически выжить, сбилась в единый отряд и жила в общежитиях ДомаЛитераторов и Дома Искусств. Нина Берберова пришла в Дом Искусств на Мойку, 56,чтобы вступить в Союз поэтов, председателем которого был Николай Гумилев. Он жеруководил студией молодых поэтов “Звучащая раковина”. Юная Берберова, не смотряна голодное время, сверкала красотой.
Гумилёваарестовали ночью, когда он вернулся после прогулки с ней. Как известно, НиколайГумилев был расстрелян в составе заговорщиков, известных как «Группа Таганцева».
В Доме Литераторов Нина Берберовапознакомилась со многими отечественными писателями, артистами, философами. Омногих из них написано в ее мемуарном романе “Курсив мой”. Но главной встречейстал Владислав Ходасевич. Именно с ним она связала свою судьбу на несколькодесятилетий.
“Ходасевич был совершенно другой породы, дажеего русский язык был иным. Кормилица Елена Кузьмина недаром выкормила этогополу поляка. С первой минуты он производил впечатление человека нашего времени,отчасти даже раненного нашим временем. И, может быть, насмерть. … ФигураХодасевича появилась передо мной на фоне всего этого, как бы целиком вписаннаяв холод и мрак грядущих дней...»<o:p> </o:p>
Берберова и Ходасевич поженились и в 1922 годуэмигрировали из России.
Вэмиграции сначала был Берлин. Именно здесь началась формироваться русскаяэмиграция, и Берберова встретила петербургских и новых знакомых. Здесь былиАндрей Белый, молодой Набоков, Эренбург, Цветаева, Шкловский и многие другие.Но Ходасевич был близко знаком с Горьким, и молодая семья вскоре переезжает кнему, сначала в Хернгсдорф в Германии, затем в Соренто в Италии. Жить подкрышей Горького в эмиграции было гораздо проще. Его книги печатали на западе, иденьги, пусть не большие, для содержания своего “двора”, имелись. Такое тесноеобщение с полупролетарским, а затем с откровенно пролетарским писателем, другомЛенина и Троцкого, ставит под сомнение ненависть Берберовой к большевикам иновой российской власти, которые она постулирует в своих книгах и статьях.Глядя с определенного исторического расстояния, мы можем говорить, как теперьпринято, о двойных стандартах. Конечно, голод – не тетка, но представить рядомс Горьким Мережковского и Гиппиус, к примеру, абсолютно невозможно. Конечно,“не судите – и не судимы будете”. Но Нина Берберова всегда судила близких идальних, и судила довольно резко.
Именно в доме Горького Берберова познакомиласьс баронессой Будберг, которая стала героиней ее будущего романа “Железнаяженщина”. Видимо, Нина Берберова кое-чему научилась у “железной женщины”. Вовсяком случае, наблюдала ее очень пристально и описывала без смягчающихформулировок. “Мы все были обмануты Мурой. Она лгала, конечно, не какобыкновенная мифоманка или полоумная дурочка. Она лгала обдуманно, умно, ввысшем свете Лондона ее считали умнейшей женщиной своего времени. Но ничего недавалось ей само, без усилий, благодаря слепой удаче. Чтобы выжить, ей надобыло быть зоркой, ловкой, смелой, и с самого начала окружить себя легендой».Мура Будберг выжила в Советской России во многом благодаря Горькому. Еще вПетрограде она осталась жить в его квартире на Кронверском проспекте, сталаблизка с ним и пользовалась его покровительством в эмиграции более десяти лет.Берберова прослеживает все извивы ее биографии очень подробно и придирчиво.<o:p> </o:p>
Вполне нелицеприятно выглядят под ее пером исобратья по французской эмиграции. Например, жену Бунина она характеризует как“исключительно неумная женщина”. Да и самого Бунина не очень жалует. “Характеру него был тяжелый, домашний деспотизм он переносил и в литературу. Он был грубс женой, бессловесной и очень глупой (не средне глупой, но исключительноглупой) женщиной. Он был груб со знакомыми и незнакомыми, и ему нравилось вдругпосле грубости отвесить старинный поклон…. Трудно общаться с человеком, когдаслишком есть много запрещенных тем, которых нельзя касаться. С Буниным нельзябыло говорить о символистах, о его собственных стихах, о русской политике, осмерти, о современном искусстве, о романах Набокова…” (“Курсив мой”)
В парижскую эмиграцию Берберова и Ходасевичвлились в 1925 году. Жили они так же тяжело, как и остальная русская эмиграция.Но все же на существование зарабатывали литературным трудом, хотя начинала НинаБерберова в роли машинистки. Постепенно стала писать сама. Вплоть до Второй мировойвойны она печаталась во всех эмигрантских изданиях. Три ее романа и пятьповестей были опубликованы в журнале “Современные записки”, цикл рассказов“Биянкурские праздники” – в ежедневной парижской газете “Последние новости”. Сэтой газетой она сотрудничала пятнадцать лет, включая военные годы. Здесь онапубликовала статьи, в которых приветствовала наступление немецких войск наСССР. Она полагала, что победа и власть немцев будет все же лучше для России,чем советская власть. Эту крайнюю позицию ей многие не прощали тогда, да исейчас ставят в вину. Но она говорила: “Иметь врагов полезно, полирует кровь”.Врагов и недоброжелателей у нее было достаточно. Менее всего ей хотелось быть“халвой с сахаром”. Ирония и язвительность были не только формой защиты отжизненных трудностей, но атакующим оружием.
Владислав Ходасевч умер в 1939 году. Иформально Берберова стала свободной, хотя расстались они еще раньше.<o:p> </o:p>
Знакомство с Александром Керенским иАлександром Коноваловым позволило ей кое-что узнать о роли русских масонов всудьбе революции в России. В дальнейшем Берберова тщательно исследовала этутему и написала книгу «Люди и ложи», имевшую большой успех.
В заслугу Нине Берберовой ставят открытие ипродвижение Владимира Набокова. Она и сама так считала, потому чтодействительно оценила писателя одна из первых. В 1929 году в “Современныхзаписках” появились первые главы “Защиты Лужина”, и Берберова пишет в своихвоспоминаниях: “Я села читать эти главы, прочла два раза. Огромный, зрелый,сложный современный писатель был передо мной, огромный русский писатель, какФеникс, родился из огня и пепла революции и изгнания. Наше существование отнынеполучало смысл. Все мое поколение было оправдано”.<o:p> </o:p>
Открыв для себя Набокова и оценив силу егодарования, Нина Берберова пристально следила за всеми его книгами и написаламного литературных статей, ему посвященных.
Я стою “на пыльном перекрестке” и смотрю на“его царский поезд” с благодарностью и с сознанием, что мое поколение (азначит, и я сама) будем жить в нем, не пропало, не растворилось междуБиянкурским кладбищем, Шанхаем, Нью-Йорком, Прагой. Мы все, всей нашейтяжестью, удачники (если таковые есть) и неудачники (целая дюжина), висим нанем. Жив Набоков, значит, жива и я!”<o:p> </o:p>
В 1950 году Нина Берберова переехала в США.Там она интенсивно работала как поэт, прозаик, преподаватель – сначала вЙельском, затем в Принстонском университете.
НинаБерберова приехала на родину впервые, будучи в эмиграции, в 1989 году, она не была здесь почти семьдесятлет. Она отказалась от посещения мемориальных мест, связанных с ее молодостью.“Меня интересуют люди, а не кладбища”, — заявила она. После поездки по городу вавтомобиле отметила: “Исчезла культура парадных подъездов”. Выступила в Домеписателей, побывала в гостях у Никиты Толстого, которого знала еще маленькиммальчиком в эмигрантском Берлине. И вернулась в Принстон. Какие мысли по поводупосещения Россия были в ее голове на самом деле, никому доподлинно не известно.Настоящее возвращение Нины Берберовой в Россию состоялось позже, когдамассовыми тиражами стали издавать ее книги: “Чайковский”, “НеизвестнаяБерберова”, “Люди и ложи”, “Курсив мой”, “Железная женщина”. Их читают люди разныхпоколений, стало быть Нина Берберова состоялась, как писатель.
«Русский язык для меня— всё. Я не знаю, может быть, мои интонации вам кажутся старомодными, можетбыть, мое словоупотребление удивит кое-кого в Москве, словарь, которым я думаюи которым говорю. Но должна сказать, что никогда не могла утерять полнейшейсвязи с русским языком, то есть я вросла в этот язык. Меня совершенно непривлекает писать стихи или прозу по-французски, по-английски. Зачем это?». Из интервью с Берберовой:<o:p> </o:p>
« — А что такое для вас советский читатель?<o:p> </o:p>
— Советский читатель? Видите ли, я постарой русской привычке все-таки думаю о читателе литературы как обинтеллигенте. Правда, мои книги — это не крестьянская литература, не рабочаялитература, это всё интеллигентская литература. Но я вам скажу такую вещь: все,кого я здесь встречала, кто приехал сюда в последние пятнадцать лет, — это былвеликий сход, тут же и еврейство, армянство, много русских… И вот я не помнючеловека, который бы не сказал: «А я читал ваш «Курсив». Все читали. Для меняэто интеллигенция, советский читатель, который знает меня в России.<o:p> </o:p>
— А как вы относитесь к поэзии Гиппиус?<o:p> </o:p>
— Она была замечательным лирическимпоэтом. Вообще русским читателям надо еще многое вернуть. Надо бы издатьантологию зарубежных русских поэтов, включая, естественно, и Дальний Восток —Харбин, Шанхай, там было два или три талантливых поэта, в Париже было человекпять. Я бы рекомендовала Смоленского, Георгия Иванова, Ладинского.<o:p> </o:p>
— Каковы ваши отношения с третьейэмиграцией?<o:p> </o:p>
— Я ее недостаточно знаю, хотя лично знаюочень многих, но я их очень мало читала, потому что я уже до такой степенизанята, что и на письмо трудно ответить, не то, что читать большие романы.Читала Войновича. Он такой милый сам, мне приятный как личность, я не хочусказать о нем плохого слова, но его роман… этот последний «Москва 2042» о XXIвеке я едва дочитала...<o:p> </o:p>
Прощаясь после долгого разговора, НинаНиколаевна сказала с юмором, что ее приезд в Россию — это всё равно что«Писемский воскреснет!» Я ответил: «Быть может, не знаю...» И вспомнил четырестроки, написанные Берберовой давным-давно: «Я говорю: я не в изгнанье, я неищу земных путей. Я не в изгнанье, я — в посланье, легко мне жить среди людей».Возвращение к нам эмиграции — это посланье нам же из нашего прошлого. Такпримем с достоинством посланников. Не унижая и не унижаясь.
Август 1989 г.
P.S. 5 сентября 1989 года рейсом Эр-Франс изПарижа в Mocкву прилетела Нина Николаевна Берберова. Повторяю, она не была народине шестьдесят семь лет». ( Из интервью Феликсу Медведеву ).<o:p> </o:p>
Всёвыше сказанное и высказанное Ниной Николаевной достойный образец знания истоковрусской литературы, культуры и истории отечества в лицах её творцов. Нам ещёпредстоит многие годы узнавать еёобширное литературное наследие. Оно представляет истинное сокровище о жизни итрудах выдающихся писателях, философах, деятелей культуры, просвещения государстваРоссийского, оказавшихся не по своей воле в зарубежном изгнании, всецелопреданных и верных своей Родине, его многострадальному Народу. Наш долг исвятая обязанность перед своей совестью и желанием поделиться с окружающимидобрыми людьми, кому дорога наша новейшая история.<o:p> </o:p>
26.08.18г Игорь Назаров / Игорь Сибиряк /.
<o:p> </o:p>
<o:p> </o:p>
