ПАРЛЕ ВУ ФРАНСЭ?

Шансов выжить у меня практически не было. Так я думал тогда. И ошибался. Потому, что один все-таки был. А может быть, два. Или даже три. Кто знает? По крайней мере, я выжил. И она тоже.

Я подошел к ней, когда пожарные и «скорая», удостоверившись, что мы о’кей, умчались на другой берег. Когда эвакуатор компании «Роудтоу» подхватил под передние колеса то, что осталось от моей «Тойоты», и укатил вслед за пожарными. Когда равнодушно жевавший резинку полицейский составил протокол, дежурно посоветовал заявить об аварии страховщикам и поинтересовался, не вызвать ли нам такси.

Такси нам обоим оказалось не нужно, и он уехал. А мы остались. Одни. На мосту через серо-зеленую реку Фрейзер.

***

Впервые я встретил ее на автобусной остановке в Суррее. Той самой остановке, что у выхода из станции метро «Суррей Сентрал». Заплеванной, с валяющимися то там, то сям сигаретными бычками, докуренными до самого фильтра, суетливыми продавцами планта, предлагающими утренний косячок по двадцать долларов за понюшку, и блаженными адвентистами-волонтерами, с улыбкой сующими свежий номер «Дозорной башни».

Тогда я тоже взял журнальчик, обещавший прозрение. Взял из рук пожилого дядечки в галстуке и шляпе. Взял не потому, что хотел прозреть, а просто этот дядечка, пожелал мне доброго утра и благословил.

Ни доброго утра, ни тем более господнего благословения мне тогда никто не желал.

Год назад мы с женой перебрались на теплый юго-запад Канады. Убегали от пробирающей до костей манитобской зимы и наших отношений, давших трещину сразу после эмиграции. От зимы убежать удалось, а вот отношения так и не наладились. И дело тут не в моей жене. Она – удивительно цельный и, в принципе, хороший человек. Знает, что хочет и куда идет. Не страдает оцепенением, когда днями, а то и неделями не живешь, а лишь наблюдаешь за жизнью, текущей, брызжущей и рокочущей рядом. Когда не знаешь, зачем все это. Когда понимаешь:, что того, чего не было там, нет, к сожалению, и здесь. И что хандра – дело не географическое. Но это другая история. Совсем другая.

Итак, первый раз я встретил ее на автобусной остановке в Суррее, где у столбика с расписанием 320-го автобуса выстроились гуськом пассажиры. Я искал глазами урну, чтобы выбросить «Дозорную башню», ведь порцию утреннего благословения журнальчик мне обеспечил, а читать всю эту дребедень я, конечно, не собирался.

Урны нигде не было: ни у столбика с расписанием, ни у разноцветных ящиков с предложениями риэлторов, ни у скамеек под бетонным навесом. Вот там-то, на скамейке, я ее и увидел.

Положив ногу на ногу, она курила тоненькую сигаретку и читала французскую книжку. Именно на книжку, в слегка потускневшем глянцевом переплете, я обратил тогда внимание. «Французская, – подумал, – здорово».

Дело в том, что всю жизнь я мечтал о трех вещах. Пожить в Стокгольме, нигде не работать и выучить французский язык. И все три мечты из года в год оставались только мечтами, поскольку никоим образом не пересекались с реальной жизнью. Вместо шведского Стокгольма, я жил в канадском Суррее. Вместо французского говорил на более практичном английском. Вместо каждодневной праздности ездил на пересечение 52-й авеню и 104-й улицы, где за восемь сорок в час работал «сэндвич-артистом»[1] в фастфудовской кафешке «Блю Джей».

Потом я заметил копну ее светлых волос, так небрежно закрученных на затылке и заколотых карандашом вместо шпильки. Увидел старенькие вельветовые джинсы бутылочного цвета и нелепые красные ботинки. Я сразу все понял. Сразу!

Быстро стащил с головы блюджеевскую бейсболку и затянул куртку под горло, чтобы не было видно форменной рубашки. Провел пятерней по ежику волос. Достал сигарету и шагнул к француженке.

– Пардонэ муа, – начал я, и она оторвала глаза от книжки. Боже, какие улыбчивые глаза! Голубые, влажные. И нос, тонкий, с легкой горбинкой. И…

Француженка, улыбаясь, протянула мне дешевенькую зажигалку из долларового магазина.

– Valerie! Valerie! – выскочила из- за моей спины другая женщина. В черном мягком пальто с выбившимся из-за ворота немыслимо розовым шарфиком. В колготках и туфлях на высоком каблуке. Экзотическая птичка среди суррейских реднеков[2], панкующих тинейджеров, да сброда в униформах типа меня.

– Valerie!.. – застрекотала дамочка по-французски.

Моя француженка удивленно заломила бровь. Господи, как красиво!

Я щелкнул зажигалкой, прикрыл огонек от ветра и прикурил.

– Oui, oui[3], – тарахтела Розовый Шарфик, картаво выстреливая очередь за очередью и радостно похлопывая пальцами по часикам на тонком запястье.

Из всей ее речи я разобрал только «СуЭд», «кофИ» и «манифИк»[4].

– Bon[5], – вставила наконец моя француженка, заталкивая книжку в рюкзачок со школьной эмблемой.

«Училки, – подумал я. – Из спецшколы».

К платформе подкатил 320-й, и вытянувшаяся червяком очередь зашевелилась. Я сделал пару торопливых затяжек. Послюнявил большой и указательный пальцы и, когда стал притушивать сигарету, чтобы докурить после работы, обнаружил в руке зажигалку. «Отлично, – обрадовался я, – будет повод познакомиться. Только почему она ездит на автобусе? Неужто на машину не хватает?»

***

Тощая судья в длинной мантии с белым воротничком три раза стукнула молотком, объявляя бракоразводное заседание закрытым. Эхо пролетело по безлюдному залу, цепляясь за темные ряды скамей. Стукнулось в дальнюю стену, обшитую старомодной деревянной панелью, и затихло. Поднявшись и не глядя друг на друга, точно нашкодившие дети, мы с женой направились к выходу. Наши шаги гулко отдавались в пустоте.

– Тебя подвезти? – спросил я, когда тяжелая дверь закрылась за нами. По решению суда мне отошла наша «Тойота» с тремя прожженными в заднем сиденье дырками и барахлившей коробкой передач. До этого на ней ездила жена, и ни у меня, ни у нее не доходили руки отдать машину в ремонт.

– Спасибо, – ответила теперь уже бывшая жена. – Сама доберусь.

Она смотрела в сторону, хмурилась и все время теребила краешек своего пиджачка. Недавно ее повысили до супервайзера[6] торговой секции, и с тех пор она ходила только в деловых костюмах.

– Как знаешь, – ответил я. – Если что забыл, на неделе заскочу, хорошо?

Жене досталась наша однобедрумная[7] квартира, которую мы купили сразу, как только перебрались из Манитобы. Теперь «моргейдж»[8] ей светило выплачивать одной. Все по справедливости.

Я уже неделю снимал комнату недалеко от моста. Специально туда перебрался. Поближе к воде. Люблю слушать, как вечером плещутся волны, дают гудки прогулочные пароходики и кричат прилетающие из бухты чайки.

– Хорошо, – ответила жена. – Только позвони сначала.

И добавила, подумав:

– Я могу быть не одна.

Мы спустились по высокой мраморной лестнице, махнули друг другу на прощанье и пошли в разные стороны.

***

На следующий день я ходил вдоль библиотечных полок с учебниками французского языка.

– Вам французский французский, – глядела на меня сквозь круглые очки пожилая библиотекарша, – или французский квебекуа[9]?

– Есть разница?

– А как же! – она всплеснула руками.

Я почесал затылок. Откашлялся. Пожал плечами.

– Возьмите «Французский для чайников», – она сунула мне в руки желтый «кирпич» с аудиодиском и сиди-ромом.

***

Заканчивалась ночная смена. Сквозь окна серело низкое февральское небо, сменившее зеркальную черноту ночи на унылость зимнего утра. До прихода менеджера оставалось полчаса.

Я разрешил своей напарнице отдохнуть на единственном в кухне табурете и заодно позавтракать. В нашем «Блю Джее» стаффу[10] рассиживаться не полагалось ни в зале, ни на кухне. Некогда. Вся смена расписана по минутам.

Я еще раз сверился со списком, составленным на ночь. Контейнеры с ветчиной, «буффало чикен», папперони, латуком, обжигающим перцем гелепино и другой блюджеевской хренотенью заполнены до краев. Футовые[11] поленца хлеба выпечены. Итальянский получился супер-пупер, придраться не к чему. Пышный, подрумяненный, с тоненькой корочкой. Пшеничный и пармезан тоже неплохи. Но итальянский – все равно лучше. Желто-синяя бумага, чтобы заворачивать «сабы»[12], уложена стопкой у кассы. Туалеты вымыты. Мусор на задний двор вынесен. Пол в зале блестит. Столы протерты. Картонные стаканы для колы выставлены. Выручка подсчитана. Не густо: ночь на ночь не приходится. Короче, можно сдавать смену.

На парковку перед рестораном въехал громоздкий «Гранд Чероки» и встал рядом с моей ««Тойотой»». Из него выбрались двое.

Дверь в ресторан отворилась, впуская позвякивание, покашливание и потягивание просыпающегося города. Вошел высокий парень в распахнутом плаще, надетом прямо на пижаму. Руки глубоко в карманах, губы сжаты напряженным шнурком, на скулах судорожно поигрывают желваки. Следом за ним, точно догоняя, вбежала она, француженка с остановки. Все в тех же вельветовых джинсах и красных ботинках. Только на плечах теперь мужской свитер. Белый, толстой вязки, доходящий ей до колен. И волосы не собраны по-учительски на затылке и не проколоты, как в прошлый раз, карандашом, а кудрявятся на плечах.

Сердце мое подпрыгнуло. Елы-палы! Не хватало, чтобы она меня здесь увидела! Янатянул пониже козырек бейсболки. Хоть бы напарница вышла. Куда там! Уплетает на кухне свой омлет за обе щеки.

– Attends![13] – умоляюще сказала француженка парню в плаще, но он отмахнулся от нее.

Не глядя в меню, парень заказал сэндвич с горячими фрикадельками и овощами.

– Перца побольше, – бросил он мне, бухнулся за столик напротив и уставился в окно.

«Кажется, забыли вымыть стекла», – подумал я с досадой.

– «Эспрессо допио», – сказала девушка, не отрывая взгляда от парня. – С лимоном.

Она подошла к нему и молча дотронулась ладонью до плеча. Парень, не поворачиваясь, дернулся и сбросил руку. Она снова дотронулась до него. Тогда парень соскочил, громко отбросив стул, подбежал к стойке и, сунув две смятые пятерки, схватил пакет с бутербродом. Уходя, он звонко швырнул ей на стол автомобильные ключи.

Девушка закрыла лицо.

– Двойной эспрессо с лимоном.

Она ничего не ответила.

В кафе, позевывая на ходу, вошел менеджер. Он кивнул вместо приветствия и поманил меня рукой. Я еще раз взглянул на девушку и пошел сдавать смену. Свою последнюю смену. Две недели назад объявили, что наша кафешка на углу 52-й и 104-й закрывается.

Через полчаса я выглянул в зал, но там уже никого не было, и только белая чашечка остывшего кофе одиноко скучала на столе.

***

Все случилось быстро. Очень быстро. Я даже не успел испугаться.

Первой увидел осклабившуюся в редкозубой улыбке решетку бампера «Гранд Чероки». Точно сухую траву, джип подминал под себя желтые столбики, разделявшие полосы, и несся прямо на меня.

Я вильнул к краю моста, уклоняясь от удара. Услышал скрежет вминающегося внутрь металла. Ремень безопасности захлестнул мне грудь и живот, жестко вдавив в сиденье. Воздушные подушки не вылетели. Боковой удар. Стекла тоже остались на месте, но машину несколько раз крутануло, пока она, визжавшая ушибленным щенком, не остановилась, всхлипнула в последний раз и замолкла. Вцепившийся в руль, пришпиленный к сиденью, я слушал повисшую в тумане тишину.

Впереди, пробив боковые ограждения, завис над рекой «Гранд Чероки». Над ним извивалась, растворяясь в клубящемся тумане, струйка дыма. На асфальте, мокром и сером, валялись куски бампера и оранжевые осколки поворотника. Как на съемках, которые я видел однажды на Колумбус Авеню: ассистенты рассыпали на дороге все новые и новые обломки, режиссер взмахивал рукой, и авто мчались навстречу друг другу. Дубль за дублем.

Но вдруг тишина лопнула. Из тумана вынырнули первые легковушки и засвистели тормозами. С каждой секундой, точно толпа зевак, они окружали нас, моргая сонными противотуманками. Подбежали люди. Они звонили по мобильникам, стучали в окна, пытались открыть заклинившие двери. Мне повезло. Я не вылетел на встречную, по которой, раскачивая бетонный мост, проухал пятиосный грузовик с досками.

Затрубила слоном невидимая в тумане «пожарная». Они всегда приезжают первыми. За это их недолюбливают «скорая» и полиция.

Нарядная, шумная, сверкающая полированной сталью и красным лаком, «пожарная» протиснулась к нам.

Люди в брезентовых робах и оранжевых касках разматывали на ходу рукав шланга и бежали к джипу.

Я нащупал замок ремня. Отстегнулся. Дверь с моей стороны, глубоко вмятая внутрь, не открывалась. Я вытащил ключ из зажигания и выбрался наружу с противоположной стороны. Пожарные доставали из джипа водителя. Ко мне подбежал фельдшер в синей форме.

– Жив? – спросил я, кивая в сторону дымящегося джипа.

– Девушка. Ни одной царапины, – ответил он, ощупывая мои руки и шею. – Больше испугалась.

Вдалеке завыла сирена «скорой».

– Сэр, вы о’кей? – спросил меня фельдшер, не найдя никаких повреждений. – А?

Он не пускал меня к джипу. Говорил про шею, которая могла заболеть назавтра. Советовал немедленно отправиться к семейному врачу. Переписывал данные из моего водительского удостоверения.

Я узнал девушку, хотя волосы ее растрепались и липли к лицу. Она отбрасывала их назад, а они снова падали на глаза. Плечи были обернуты синим одеялом. Она плакала. Ей давали «клинексы», и она сморкалась в них.

Пожарные лили пену на капот джипа. Я посмотрел на свою машину. Бок «Тойоты», изжеванный и всосанный внутрь, говорил, что шансов у меня почти не было.

– Счастливчик, – сказал фельдшер и кивнул на девушку. – Она – тоже.

Джип качнулся, накренился и пополз за ограждение. Стоявшие рядом пожарные отпрянули в сторону. Со скрежетом и стоном взлетели вверх рифленые колеса, и я услышал громкий глубокий всплеск.

Из тумана визгливо вырулила «скорая». Мне хотелось заткнуть уши. Так надрывно вопили сирены! Так били по глазам сине-красные всполохи! Из «скорой» ко мне побежали люди. Пожарный фельдшер, оставив меня, пошел им навстречу. Я хотел тишины. Я хотел тишины. Я хотел тишины...

***

Это удивительно, но уже через час появились прогалины голубого неба, а туман настолько поредел, что сквозь него можно было легко разглядеть реку, забитую плотами из кедровых бревен, ажурный метромост и белые вагончики, бегущие по нему. Мимо посвистывали на скорости машины. О случившемся напоминали только похрустывавшие под их колесами стекло и пластик.

Нас оставили на пешеходной дорожке посреди моста. Дыру, которую пробил джип, затянули желтой полицейской лентой. Сказали, что сегодня приедут рабочие и все заделают.

Француженка успокоилась и не плакала. Она сунула в рот тоненькую сигарету и смотрела на реку, где буксир-крепышок деловито пристроился к длиннющей ленте плотов и вытаскивал их на середину реки, чтобы потом утянуть к дымящей за излучиной Фрейзера пилораме.

– Кедр дорогой, – сказала она по-французски. – Три тысячи одно бревно.

– Десять бревен, – не думая, ответил я и протянул ей зажигалку, – моя годовая зарплата.

– Парле ву франсэ? – посмотрела на меня она.

– Уи, – сказал я. – Вы хотите кофе? «Эспрессо допио» с лимоном?

– Прямо здесь? – улыбнулась она. – На мосту?

– Нет, – я неопределенно махнул в сторону берега реки. – Там.

– Отметим спасение?

– Разве не стоит?

Она осеклась. На минуту задумалась. Потом снова улыбнулась, как улыбаются наутро после бурной вечеринки, когда не помнят, чем все закончилось, кто раздевал и укладывал в постель…

– Стоит, – сказала она. – За мостом есть кафе «Стокгольм».

– «Стокгольм»?

– Мое любимое, – кивнула она. – Так значит, вы говорите по-французски?..

[2]Англ. мужланов.

[3] Фр. Да, да.

[4] Фр. Шведский, кофе, потрясающий.

[5]Фр. Хорошо.

[6]От англ. supervisor — заведующий, начальник.

[7]От англ. one-bedroomapartment – квартира с одной спальней.

[8]От англ. mortgage – ссуда на покупку квартиры.

[9] Французский язык канадской провинции Квебек.

[10]От англ. staff – работники.

[11]От англ. foot — длинной в один фут (около 30 см).

[12]От англ. sub – бутерброд.

[13] Фр. Постой, подожди.