Три кусочка сахара

 Отгремела ВОЙНА. Солдаты возвращались с фронта. Маруська, вместе со всеми жителями деревни, и детдомовскими ребятишками каждый день бегала на большую дорогу и пристально вглядывалась в пыльную даль.

Она ждала своего отца и мечтала: «Вот вернётся тятька, заберёт её из детдома, и тогда они заживу-у-у-ут! У неё будет всё! И ку-у-уклы, и карто-о-о-ошка, и новое пла-а-атье, и… много сахара – целых три куска»

Но где же этот родной силуэт? Почему он так долго не появляется? Ведь война-то кончилась, а отца всё нет и нет! Много солдат встретила Маруська на большой дороге, но родной образ прятался где-то там, за горами и никак не хотел появляться.

Сегодня на большой дороге встретили двоих – мужа Ефросиньи, молодой стройной женщины, — бравого офицера с полной грудью медалей, с портупеей и скрипучими начищенными до блеска хромовыми сапогами. И ещё отца конопатого сопливого мальчонки детдомовца Васьки по прозвищу Лузга -рядового солдата на каталке, заменявшей ему обе ноги.

Офицер, ловко спрыгнув с «Захара», взглядом впился в толпу в надежде увидеть родные глаза, и они не заставили себя долго ждать — Ефросинья со всех ног уже летела к нему навстречу, утирая на ходу слёзы счастья. Она бросилась к офицеру, обвив руками его шею, а тот, в свою очередь, крепко зажав осиную талию в своих могучих объятиях, закружил её.

Целуй, ласкай, Ефросинья, своё счастье, оно теперь в твоих руках!

Но вот открылся задний борт «Захара» и двое служивых с лёгкостью подхватили солдата на каталке и осторожно спустили его на землю.

— Спасибо, браточки, дай вам Бог доброго здоровица! – рядовой одёрнул гимнастёрку, поправил награды на своей мощной груди. Их было и не так много, как у бравого офицера, но орден «Красного знамени» и несколько медалей явно говорили о том, что он достойно прошагал эти опальные годы и с честью возвратился в родные края.

— Тя… тя… Тя-а-а-а-атька-а-а-а! –

Васька со всех ног бросился к отцу, топотя своими босыми ножонками по накатанной дороге. Он подбежал к тятьке и крепко накрепко вцепился в него. И снова слёзы, град слёз. Ох уж эти слёзы счастья и горечи, они текут одинаково прозрачно, но какая всё-таки между ними большая разница!

«Почему люди плачут от радости?» — подумала Маруська: «Когда приедет мой тятька, я буду радоватья и прыгать до самого небушка. Пусть хоть какой – без рук, без ног, но лишь бы приехал и забрал меня из детдома. Где ты, тятька? Прошу тебя, Боженька, помоги ему приехать ко мне поскорее!»

Васька-Лузга трогал медали отца, а тот объяснял, когда и за что он получил ту или иную награду. Мальчонка стоял возле него, теперь они были одного роста. Слёзы растеклись по ярким конопушкам. Немой вопрос в детских глазёнках вызвал добродушную улыбку у солдата, он подмигнул сыну, развязал вещмешок и достал оттуда узелочек. Лузга расплылся в щербатой улыбке. Через несколько секунд, на широкой ладони отца красовались три увесистых куска сахара. Васька быстро схватил один из комков и с жадностью впился в него. Ай, какая же всё-таки вкуснотища, этот фронтовой тятькин сахар! Он оглянулся на людей, наблюдавших за этой трогательной встречей, и столкнулся взглядом с грустными глазами Маруськи. «Опять она уйдёт сегодня ни с чем» — подумал Васька. Он схватил ещёкусок сахара и бросился к ней,

— Манька-а-а-а! Я дождался своего тятьку! На, держи! Это тебе! — Он протянул ей сладкий, льдистый комочек колотого сахара, она взяла его и прижала к груди,

— Спасибо, Васька! – обняв сияющего от радости мальчонку, произнесла она сквозь навернувшиеся слёзы, — Какой ты счастли-и-ивы-ы-ый!

— Не дрейфь, Манька! Скоро и твой тятька приедет, вот увидишь!– шмыгнув носом и ширканув его ладошкой кверху, Лузга помчался обратно к отцу.

Чти Васька отца своего, гордись им и, да поможет вам Бог окрепнуть и плотно встать на ноги в послевоенные годы.

Что отец жив и скоро вернётся с войны, Маруська верила всем своим маленьким и горячим сердцем: «Тятька, тятька, ну что же ты не появляешься? Ты же живой, я знаю, ты живой, ты где-то совсем рядом с подарками и гостинцами в вещмешке.

Следующий день пролетел в тревожном ожидании. Маруська не стала ждать темноты. Потупив свои зелёные глазки, и шаркая потрёпанными сандаликами, она брела по дороге, ведущей в детдом. На крыльце её встретила повариха тётя Люба — с добрым, улыбчивым лицом,

— Ну что, Марусь? Опять не появился твой тятька? – она поправила её длинную русую косу, прижала к себе ласково, по матерински и тихо, почти шёпотом произнесла, – Но ты не отчаивайся, верь и жди, он вернётся, обязательно вернётся! Хотелось зарыдать. Маруська вырвалась из объятий поварихи и бросилась в раздевалку, она часто пряталась там, одиноко сидя в уголке, когда ей было тоскливо. Вот и сейчас девочка забилась в уголок и слёзы брызнули из её зелёных глазёнок. Немного погодя она, поджав коленки и опустив на них голову, впала в дрёму. Ей снилось, что она летела высоко-высоко по небу, а внизу стояла тётя Люба со связкой баранок на шее, махала ей рукой и кричала, — Маруся! Мару-уся-а-а-а! Твой тятька приеха-а-а-ал! Мару-у-уся-а-а-а! Она подскочила, как ужаленная. Сон, как рукой сняло.

— ТЯТЬКА! ТЯТЬКАААА! Я ЗДЕСЬ! ТЯТЬКАААА!

Она со всех ног бросилась к выходу. На крыльцо подымался её родной отец. С разбегу Маруська бросилась к отцу в объятия, он поймал её на лету и они долго-долго стояли крепко-накрепко вцепившись друг в друга, не произнося ни слова, лишь только рыданье – детское и мужское рыданье сотрясало их тела — рядового солдата, который прошёл всю ВОЙНУ от начала до конца и маленькой Маруськи, истосковавшейся по родительской ласке.

Так и понёс он её на руках, крепко прижав к груди, как бы боясь потерять самую дорогую на земле ношу. Но вот Маруська оторвалась от родного лица и посмотрела в такие же зелёные глаза, как у неё:

— Калючий! – ласково произнесла она, ладошкой гладя его по щеке, а другой — утирая своё мокрое, всё в слезах лицо. Вот оказывается какие они, слёзы радости – Тятька, ты теперь никуды от меня не уедешь?

— Никуды, доченька, никогда-никогда. Война кончилась, и я таперича всё время буду рядом с тобой!

Они вновь вцепились друг в друга, и ещё какое-то время стояли так, словно боясь чего-то такого, что может их разлучить.

На крыльцо высыпали ребятишки и взрослые, все радовались за Маруську со слезами на глазах. Вкусно пахнущая тётя Люба вдруг окликнула их,

— Григорий, Маруся! Подождите, — она успела уже собрать узелок им на дорожку, в нём были вещи девочки и гостинцы приготовленные этой доброй женщиной.

– Тут Марусины вещи и кое-что из нашей кухни, чем Бог послал, как говорится. Чай, с дороги-то голодно, тута есть чем повячерить. — Она одарила их добродушной улыбкой, даже на миг показалось, что взошло Солнце.

— Спасибо, Любаша, и взаправду, чижолу дорогу прошагал — умаялси, ишшо до города топотить 8 вёрст, в дороге с Маруськой повячерим. Эх! Ядрёна корь! Марусь! А гля-ка као я тебе привёз-то. Ано-ка закрой глазёнки-то!

Девчушка с улыбкой зажмурила свои глазки и расплылась в довольной улыбке в предвкушении вкусного сюрприза. Григорий поставил дочку на землю, снял с плеч вещмешок и достал оттуда маленький узелок.

— Ну? Открывай бутарашки-то – гля!

Маруська открыла глаза, а вместе с ними и рот – на ладони, на тятькиной широкой ладони, красовались три огроменных куска сахара.

— Тя-а-атька-а-а-а-а! Са-а-а-аха-а-ар!

Она быстро схватила один из кусков и впилась в него губами – Эх, какая же это всё-таки вкуснятина!

Ешь, Маруська, эту вкуснотищу, ешь и крепни, ведь тебе предстоит ещё многое сделать в этой нелёгкой для тебя жизни – повзрослеть, набраться сил, стать женщиной, родить нас с сестрой и рассказать нам эту историю про самых сладких три кусочка сахара на свете!