Тёмная история

Профессор Краснопольский вёл у нас в университете курс философии. Ему было чуть за семьдесят. Седой, степенный старик с врождённой интеллигентностью в голосе, в походке, в общении. Да и седина у него была какая-то особенная, с голубизной. Я, тогда ещё молодой аспирант, работавший над написанием диссертации, часто обращался к Вениамину Андреевичу за советом. Иногда он давал мне почитать редкие книги из своей личной библиотеки: Шопенгауэр, Фридрих Ницше, Николай Бердяев, Павел Флоренский...

Как-то раз, он попросил меня помочь ему отремонтировать камин. Профессор жил один в большом красного кирпича старинном доме с мезонином, оставшемся в наследство от прабабушки – потомственной саратовской дворянки. Два раза в неделю к нему приходила экономка – пожилая женщина по фамилии Шушинская, которую Вениамин Андреевич ласково называл «Шушей». Она ходила на рынок за продуктами, готовила еду, прибиралась в комнатах, следила за садом и выполняла ещё кучу всяких обязанностей. Учёный был полностью погружен в науку и старался не обременять себя бытовыми проблемами…
Работа с камином много времени не заняла. Я быстро заменил прогоревшие петли на решетке, закрепил на растворе несколько выпавших кирпичей и прочистил дымоход. Управился к обеду. Шуша приготовила щи с бараниной, напекла пирогов с яблоками и мы все вместе с аппетитом отобедали в гостиной. Потом профессор достал из шкафа красивый хрустальный графин и два, похожих на вазочки бокала.

– А не хлебнуть ли нам после трапезы немножко коньячку под кофе. Знаете, молодой человек, я пью коньяк уже свыше пятидесяти лет – подумать только! Всегда в мизерных дозах. Он меня бодрит.

Держа на весу, меж пальцев, бокалы он чуть плеснул в них золотистого напитка и, заметив мой удивлённый взгляд, объяснил:
Коньяк любит, чтобы его согрели в руках. Это придаёт ему некоторую мягкость и усиливает аромат, а употреблять его надо медленно и помалу.
Потом он стал набивать трубку, тщательно утрамбовывая каждую щепотку табака, отчего на лбу появились складки, и побагровел косой, перечёркивающий лоб справа налево, широкий шрам. Я давно хотел спросить у него про этот шрам. Откуда он? Вроде бы на войне Краснополький не был, в боях не участвовал. Может в жёсткой схватке с бандитами «заработал» он такую отметину? Мне показалось, что сейчас наступил подходящий момент для такого разговора и решился:

– Скажите, Вениамин Андреевич, если не секрет, конечно, а что за травма оставила вам на память такую отметину?

– Неудачно упал, – ответил он, прикуривая трубку, – впрочем, как сказать «неудачно», может быть и удачно, могло быть хуже… Раз так случилось, что мы вдвоём, давайте расскажу вам, а вы уж сами делайте выводы – удачно всё произошло или нет…

***

В те годы, я, как и вы был молодым студентом, учился в вузе на втором курсе. Изучал юриспруденцию, увлекался философией, овладевал иностранными языками, чтобы читать труды великих учёных в подлинниках. Почти всё время проводил в библиотеках, на диспутах и научных семинарах. В некоторых журналах уже появились мои статьи. Жили мы в этом же доме вчетвером: я, матушка, её мать и моя младшая сестра. Отец оставил нас, когда мне было семь лет. Уехал или, как тогда говорили «завербовался» на Север, на золотые прииски, в надежде заработать денег, да так и сгинул где-то, пропал без вести на Колыме. Жили мы бедно, мать работала в издательстве корректором, брала подработки на дом, трудилась день и ночь, чтобы хоть как-то свести концы с концами. Вся надежда была на меня, что я смогу выучиться на адвоката, начать зарабатывать деньги и поддерживать семью. И я старался, лез, как говорится, из кожи вон. Никуда не выходил в свет, не участвовал ни в каких увеселительных мероприятиях. Клубы, танцы, вечеринки – всё это шло мимо меня. Даже девушки своей у меня не было. Институт, дом, библиотека…
Однажды, летним днём, я возвращался с учёбы домой, как обычно шёл по набережной, и присел на скамейку немного отдохнуть, полюбоваться на реку и проходившие по ней пароходы. Рядом оказался парень, примерно одного со мною возраста, хорошо одетый в дорогой летний шелковый костюм и замшевые, явно не отечественного производства, лёгкие туфли. В руках он держал книгу Фридриха Ницше «Антихрист» на немецком языке. Мы разговорились. Он объявил о себе, что он студент МГУ, недавно приехал к нам в Саратов уладить наследственные дела. Одинокая тётушка отписала ему квартиру и дачу. Превосходная образованность Станислава, так он себя назвал, сразу привлекла к себе. Он прекрасно владел немецким языком, разбирался в живописи, был осведомлён о последних новинках литературы. Когда мы заговорили о творчестве поэтов серебряного века, он целыми отрывками цитировал Анну Ахматову, Веру Инбер, Блока и Андрея Белого…
В продолжение недели мы встречались почти ежедневно. Просто прогуливались, размышляя на разные философские темы, посещали выставки и вернисажи. С ним я впервые зашёл в ресторан. На посещение таких заведений денег у меня никогда не было, но Станислав мягко успокаивал:

– Когда приедешь ко мне в Москву, тогда ты сводишь меня в «Славянский базар». Вот и рассчитаемся, а пока тётушка снабжает меня деньгами, почему бы не сделать ей приятное. Ведь она спит и видит, чтобы её племянник ни в чём не нуждался и ни в чём себе не отказывал. 

Станислав, который и месяца не пробыл в нашем городе, казалось, знал здесь всех. С ним здоровались на улице. Какие-то девицы неопределённого возраста наперебой приглашали нас к себе в гости, обещая экзотические угощения.
Однажды мы оказались на чьей-то квартире в компании неких музыкантов. На рояле в гостиной, какой-то длинноволосый парень в толстовке играл невероятно завораживающую, чарующую музыку, от которой тепло и сладко становилось на душе. Сидевшая на диване и на креслах молодёжь курила душистый табак. Пахло крепким кофе и терпкими духами, и от всего этого приятно кружилась голова. Девушка с длинной русой косой неспешно подошла ко мне и села на колени:

– Я вас здесь не встречала, а вы давно знаете Станислава?

Что я мог ответить? Знал ли я его? Мне казалось, что мы знакомы с самого детства.
Через какое-то время я пригласил своего нового друга к себе домой. Мы пили в гостиной чай с брусничным вареньем, и Станислав смешил всех, рассказывая разные байки из театральной жизни Москвы. Оказалось, он знался со многими известными актерами, был знаком с Зоей Фёдоровой, бывал в доме Алексея Каплера…
Он стал часто гостить у нас.
Всякий раз, когда Станислав приходил к нам в гости, я отмечал за ним одну странность. В гостиной он был весел и раскован, но как только мы переходили в мою комнату, его будто бы подменяли. Друг мой становился угрюмым и молчаливым. Сидел, уткнувшись взглядом в одну точку, отвечал на вопросы односложно: «да», «нет»… Однажды, я не выдержал и спросил его, что происходит, вполне ли он здоров.
Поначалу Станислав отвечал разными увёртками, но наконец, откровенно сказал:

– Вот у тебя на книжной полке, между книгами поставлено Евангелие. Я так уважаю эту книгу, что мне очень тяжело в присутствии её вести разные светские бестолковые разговоры и отпускать плоские шуточки. Вынеси её отсюда, пожалуйста, и тогда мы будем говорить свободно.

– Какие пустяки, – улыбнулся я, снимая с полки старинное, в металлическом окладе Евангелие, – давно бы ты сказал мне об этом.

Поворачиваясь к нему лицом, с книгой в правой руке, я нечаянно зацепился ногой за складку на ковре и начал падать. Как только Евангелие коснулось плеча сидевшего передо мною в низком кресле Станислава, он сразу исчез. Растворился в воздухе! А я, беспрепятственно продолжая падать с высоты своего роста, врезался головой в стеклянную крышку журнального столика, разбив её на мелкие осколки. Видимо, какое-то время я лежал без чувств, пока не вбежали домашние и не помогли мне подняться и остановить заливавшую глаза кровь.
Сильный страх, трепет, волнение – всё это тотчас обрушилось на меня, как девятый вал. Руки и ноги словно онемели, язык плохо ворочался во рту. Вызванный матерью доктор определил паралич, как следствие сильного потрясения. Несколько месяцев врачи наблюдали меня дома и в больнице. Потом посоветовали поехать в Козельск, в Оптину пустынь. Поклониться иконе Казанской Божией Матери, а дом соответствующим чином освятить.
Я пробыл в пустыне неделю. Побывал в монашеском скиту, где круглосуточно шли богослужения. Исповедался и причастился. Возвратившись домой в Саратов, оказался совсем здоров.

***


Пока длился рассказ, наступил вечер. Откуда-то, из близко расположенной церкви, послышался звон колоколов. Звонили к вечерней. Профессор встал, не спеша, размашисто перекрестился, что-то прошептал губами и, вручив мне, на прощанье узелок с яблочными пирогами, проводил до калитки:

– Ступай с Богом, храни тебя Господь!