Уголёк

Сидит Егоровна у печки и думает: « Как припустится в пляс дождь, так и носа не высунешь из дома, всё моменты ловишь, как бы тише стал, а если солнце проглянет, так вообще праздник на душе». Да вот ещё оказия какая, не побегают внуки по лужам босиком, так как холодно нынче. Вот и приходится деду печку – нет, нет, да и затапливать. Сегодня тоже решили протопить, смотрит, как последние язычки пламени исчезают и появляются угли тлеющие, чёрно-серые с красными мерцающими глазами. Обычно суетливая, сейчас, видно призадумалась. Стала тихая, морщинки углубились, взгляд, как у старой крапивы, тёмно-зелёный, колючий, напряжённый. В руках кочерга, всё в печи угли ворошит, углы губ опустились, будто переживает о чём-то.
— Что-ты, Надюха-горюха, призадумалась? – спросил её дед потихоньку, чтобы не обидеть и вернуть в реальный мир из страны воспоминаний. А сам обнял её тихонечко за плечи своими руками худющими. Руки у деда, хоть и худые, да ладони огромные, сильные и тёплые. Уютно Егоровне в его объятиях.
— Да вот, вспомнилось… Прошлый раз ездила в столицу, сам знаешь, по нашим житейским делам. Вышла из дома, через сквер пошла, вижу на пенёчке под деревом, воронёнок сидит. Такой уже большенький, так мне показалось, да ошиблась. Стоит, лапками перебирает. Хвост чёрный, а шея и крылышки серые, будто угли обгоревшие. Голова тоже, как хвост чернявая, а на ней глаза сверкают беспомощные. Точно, как эти угли в печке, воронёнок тот был. Наклонилась к нему совсем близко, чтобы рассмотреть. Мимо мужчина проходил, увидел воронёнка, на корточки присел, окинул внимательным взглядом птаху, вздохнул:
— Жаль птенца, из гнезда выпал, кошки сожрут. Где же его родители? Что-то странно, обычно рядом кружат, не дают птенцов в обиду.
— Посмотрел, покачал головой своей с залысиной, подняв косматые брови, вздохнул, поднялся и поспешил своей дорогой. Неравнодушный человек, жалостливый. И я отойти не могу никак, тоже жалко птенца. Голову вверх задрала, смотрю по кронам, может, увижу гнездо. Но нет, не нашла. Тогда топать на него стала, руками хлопаю, давай, мол, вставай на крыло, маленькими перелётами опять к своим возвращайся. А он слабенький несмышлёныш с пенёчка спрыгнул, вокруг дерева поскакал, хотел на него взобраться, да так ничего и не получилось. Потом на куст вспорхнуть пытался, да где там, совсем немощный, не окрепший ещё. С сожаленьем в душе и я поторопилась по делам. Когда возвращалась, всё обсмотрела, но не увидела больше воронка-уголька. Как думаешь, Васильевич, кошки съели?
— Ну, что ты Егоровна о плохом думаешь. Вспомни, как нам соседка наша по квартире Катерина рассказывала. Смотрит в окно, а там, на трубах теплотрассы коты лежат, греются, а под трубами крысы шныряют. Коты откормленные, сама знаешь, в городе целый десант из женщин благотворительниц, ходят кошек бездомных кормят. Так эти коты ни ушами, ни носами, ни усами не пошевелили, чтоб крыс изловить. Сытые, ленивые. Нет, видать родители Уголька отыскали, в гнездо обратно утащили. Так думаю.
«А может и верно дед говорит, — подумала Егоровна, — хорошо внуки ещё спят, не слышат, а то бы расстроились, как и я».
Отошла от печи и стала собираться на работу. Скоро уже навсегда в город уедут, на пенсии будут с дедом, а пока надо ехать медвежатам за кормами, ведь она экспедитором в заповеднике всю жизнь проработала.