Сергей Сазонов Анатольевич

Сложный вопрос.

Однажды решил я задать вопрос некоторым прихожанам. Вопрос богословской направленности.
Что такое обожение или по-гречески «теозис», «теопоэзис».
Слово это не новое, не экзотичное, потому и решил, что получу моментальный ответ. Но все оказалось не так. Как выяснилось, не каждый верующий знаком с этой важнейшей темой, которая суть сердцевина учения Православной Церкви.
— Андрей Иванович, — спрашиваю подошедшего ко мне единоверца. — Не подскажешь, что такое обожение?
— Нет, не знаю, — Андрей Иванович посмотрел на меня и в глазах его светлой волной пробежала рябь искренннего удивления.
Подхожу в следующий раз к другому:
— Виктор Валентинович, не скажешь мне, что такое обожение?
Виктор Валентинович выдержав паузу, нерешительно и немного печально произнес:
— Не знаю, а выдумывать не буду.
Хорошо.
Далее, обращаюсь к сидящему под виноградником на скамейке во дворе храма Ростиславу.
— Ростислав, не ответишь ли мне, что такое обожение?
Судя по всему Ростислав был крайне озадачен. Не стану уточнять какими это сопровождалось телодвижениями, но человек был смущен неожиданным обращением.
Понимаю их.
Я изучал Святых Отцов постепенно, в течении двадцати лет, и лишь сравнительно недавно стал проникать в суть учения.
Непонятно другое.
Почему никто из них не заострил свое внимание на заданном вопросе. Никто не поинтересовался, в чем дело. Что же это значит? Слова обращенные к трем разным людям были подхвачены мгновенно разве что легкокрылым ветром и унесены прочь, даже не знаю куда, в голубые подоблачные выси что ли?
Но сложнейшей сетью нейронов головного мозга пойманы они не были, это уж точно!
Говорю это с великим прискорбием.
Не стану отвечать на этот вопрос ни своим товарищам, ни любознательному читателю.
Может быть, кому-то будет интересно листнуть пару страниц в интернете и получить исчерпывающий ответ на этот сложный вопрос?..
Или нет?

Окаменевшие тени.

Сижу у распахнутых окон. На столе, отражаясь золотым пламенем в фиолетовых зеркалах, горит свеча. В комнатах тихо и безлюдно. Где-то под звездами благоухает ирисом и жасмином летний сад. За яблонями и грушами причудливыми зигзагами тянутся окаменевшие тени гор. Это отроги западного Тянь-Шаня, величественного и необъятного. Созерцаю и думаю про себя.
Иногда горы символизируют человеческую гордыню и ложное чувство самодостаточности. Каменистые и бесплодные — они кажутся непоколебимыми, как самоуверенное человеческое «я». Но это не так. И горы меняют свой рельеф, обдуваемые ветром и точимые водой.
Но что сказать о человеческом «я»?
Оно, как тень проходит сквозь время и земное это пространство. По дороге жизни призрачно скользит. И если не плачет и не сокрушается пред Господом своим в непрестанном нарушении заповедей Его, то постепенно каменеет. И покидает землю нашу и уходит в мир потусторонний, этакой окаменевшей тенью.
Почему тенью?
Потому что, подлинно, человек ходит подобно призраку; напрасно он суетится, собирает и не знает, кому достанется то. (Пс: 38: 7-7)
А каменеет?
Потому что, сохнет без живительной воды, благодати Божией…
Вот, такие мысли наполняют меня, когда сижу у распахнутых окон и гляжу, как за яблонями и грушами причудливыми зигзагами тянутся окаменевшие тени гор.

Елеазар.

Елеазар — новокрещенный брат, стоит во дворе храма, около вечнозеленых миртовых кустарников. Глядит на выходящих из церкви прихожан.
Немного тщеславится своим пожилым возрастом. Напоминает об этом молодому поколению.
Но, что дают ему подобного рода высказывания?
Кто-то спрашивает:
— Елеазар, ты превозносишься своими годами? Мои года, мое богатство? Как пел когда-то Вахтанг Кикабидзе?
Елеазар молчит.
— Знаешь, брат во Христе, что жизнь наша продолжается постольку, поскольку откладывается смерть? А вернее, смертная казнь за совершенный грех.
Елеазар молчит.
— Возмездие за грех — смерть, говорит апостол. Есть восемь греховных страстей. Чревоугодие и блуд, сребролюбие и гнев, печаль и уныние, тщеславие и гордость. И все живут и здравствуют в сердце человеческом.
Елеазар молчит.
— Сердце человеческое лукаво и крайне испорченно, говорит святое Божие слово.
— Чревоугодие и блуд — извращение базовых, биологических потребностей человека, — продолжает кто-то. — И чтобы их удовлетворять, нужны деньги. Тут возникает сребролюбие. Невозможность удовлетворить в полной мере похоть, из-за нехватки злата и серебра, воспламеняет гнев. Не достигший посредством гнева своей цели, погружается в печаль. Усилившаяся печаль переходит в уныние. В особо сложном случае жизнь заканчивается отчаянием и суицидом. Видишь, как соединяются друг с другом звенья одной цепи? Порочной цепи. Но есть и другой вариант. Страсти чревоугодия и блуда посредством сребролюбия удовлетворены. Все получается, всюду зеленый свет. Деньги, золото, бриллианты, вино, женщины, цветы, овации, слава, пентхаусы, виллы на берегу моря под тенистыми пальмами, шикарные майбахи и бентли, баснословной цены яхты, удачно инвестированный капитал, друзья, поклонники! Появляется тщеславие. Сладостным дыханием проникает оно в гибнущую душу. Тщеславие — путь к гордости. Самой Богопротивной страсти, до небес раздувающей человеческое «эго» и презирающей остальных людей. В крайних случаях она переходит в бред величия и самообожествления. Но чем выше поднимаешься тем больнее падать. Люцифер, возжелавший стать равным Богу, ниспал в гордыне своей безумной до самых глубин адовых, став тьмою. Каждый грешник, по слову святителя Иннокентия Херсонского, освободи его от всех препятствий на жизненном пути, будет стремиться к тому же. Нарциссизм и непомерные запросы, в наше время в моде.
Елеазар стоит и внимательно слушает. Не перебивает.
— Так что, брат наш возлюбленный во Христе Иисусе, — говорит кто-то, — перестань тщеславиться! Всякая плоть — трава. Взошло солнце и засохла трава.
Ну что ж, у Елеазара, что по древнееврейски означает " Бог помогает ", все еще впереди.
Хочется пожелать ему всех благ, помощи Божией и спасения бессмертной души, созданной по образу Христовому!

Под стук колес.

— Вы, вероятно писатель? — спросил пожилой священник молодого человека, сидя за столиком у окна купе. Мимо проплывал заваленный розовым снегом сосновый бор. Он был так живописен в свете заходящего солнца, что отцу Александру, так звали священника, совершенно не хотелось отрывать глаз. И все же он бросал редкий взгляд на собеседника, боясь обидеть парня кажущимся равнодушием.
— Да, писатель. Откуда вы это узнали?
— Вы все время нажимаете на клавиатуру своего ноутбука. Причем перед этим задумчиво поднимаете глаза вверх. В них отражается легкая мечтательность.
Молодой человек улыбнулся:
— Я уже несколько лет занимаюсь литературной деятельностью. Пишу повести, сотрудничаю с различными издательствами, получаю небольшие гонорары. Параллельно преподаю в школе русский язык и литературу. Меня зовут Константин.
— Очень приятно! Отец Александр.
— Не хотите салями с сыром? — Константин пододвинул тарелку с нарезанной колбасой.
— Благодарю. Угощайся килечкой в масле, это от меня. Ничего, если на ты?
— Пожалуйста. Без проблем, отец Александр.
— Константин, я какое-то время наблюдаю за вами и мне кажется, что вы очень печальны.
— Это заметно?
— Да.
Молодой человек немного помолчал и опустив вниз глаза, тихо произнес:
— Творческий кризис.
— Что так?
— Не удовлетворяет меня моя работа. Вроде нравится. И читатели есть, и публикуют охотно, и денежное вознаграждение получаю, а все что-то не так. Тяжесть какая-то в душе. Скучно и пусто. Творю, творю, а все как-то бессмысленно. Нет чувства созидания.
— Вы ходите в храм?
— Хожу, но редко.
— Давно исповедовались, причащались?
— Да, давно. Полгода или год назад. Уже не помню.
— Молитесь?
— Нет, — писатель посмотрел в окно и слегка вздохнул.
Высоко в небе, зажглись первые звезды. Появившаяся луна украдкой выглядывала из-за бледных облаков, словно стыдясь мужчин, из пролетавшего мимо поезда. Среди заснеженных равнин блеснул величественный Енисей.
— Знаешь, Константин, хочу заострить внимание на твоих же словах.
— Каких?
— Нет чувства созидания.
— Ах, да!
— Думаю, работа, которой ты занимаешься, едва ли когда-то принесет истинное удовлетворение.
Это не есть истинное творчество.
— Что же истиное? — Константин с ехидцей улыбнулся.
— Созидание своей собственной души. Это, есть истинное творчество.
— Разве через свои книги я не творю, не созидаю собственное «я»? — казалось молодой человек чуть-чуть обиделся.
— Нисколько!
— Книги зачастую плод воображения автора. Разжигают и возбуждают и без того жгучие и кровоточащие в сердце страсти.
-Да, бывает! — Константин кивнул головой.
— Попробуй заняться собой. Читай вечерние и утренние молитвы, чаще ходи в храм, исповедуйся от всего сердца в грехах, причащайся Святых Даров Христовых. Читай Евангелие и святых Отцов. В их писаниях получишь ответы на многие вопросы волнующие тебя. Если конечно есть вопросы тебя волнующие.
— Да, есть.
— Незримо свет Божьей благодати начнет проникать в твою душу, очищая ее от всего пагубного и греховного, просвещая и освящая внутреннего человека, изголодавшегося по Слову Божьему. Обязательно появится чувство удовлетворения и полноты жизни…
Отец Александр замолчал. Он увидел, как речь его подействовала на Константина. Как зажгла в нем искру надежды, до этого тихо тлевшую под грудой пепла земных впечатлений, страстей и пристрастий.
Может быть он воспримет душеспасительное слово священника и захочет изменить свою жизнь к лучшему?
Хочется надеяться!

Виктор Цой и его песня.

Земля, Небо.
Между землей и небом война.
И где бы ты не был,
Чтоб ты ни делал,
Между землей и небом
Война…

Эти слова известной песни Виктора Цоя, как бритва резанули сознание, заточив нейроны на последующие размышления.
Возможно, наш Шурикообразный друг слегка заплетающимся языком воскликнет: какие поэтические слова! Пожалуйста помедленнее, я записываю!
Но, не помедленнее, ни подобным тоном я выражаться в дальнейшем не стану.
Перейду на обычную, свойственную мне речь.
Виктор Цой несомненно выдающееся явление современной музыки. И его творчество с огромной силой фонтанирует в плоскости русского рока, собирая вокруг себя несметное количество фанатов.
Песни Цоя не тривиальные, завораживающие и глубокомысленные. Надо только немного поразмышлять о них.
Вот, к примеру песня: «Между землей и небом».
Она, при ее прослушивании, наводит меня на религиозные размышления. Кто-то, может быть скажет, что речь тут идет об обычных военных действиях. Но слова:
И где бы ты не был,
Чтоб ты ни делал…
разрушают во мне уверенность в подобного рода высказываниях. Ведь война не может происходить во всякое время и во всяком месте.
Война на физическое уничтожение врага, не может.
А вот духовная война, еще как может!
В отличие от Великой отечественной, Вьетнамской, Афганской и других войн, опустошавших землю и истреблявших целые народы, эта война незримая.
Духовная война ведется в глубине бессмертной человеческой души. Иногда тонко и мягко (есть такое понятие soft power- мягкая сила), а иногда с напором и безжалостно.
Еще в 19 веке Федор Достоевский писал о схватке между Богом и диаволом, где поле битвы сердце человеческое.
Полагаю, Виктор Робертович талантливейшим образом продолжил и развил эту тему, поднятую русским классиком.
Эта война идет во всякое время и во всяком месте! Спит ли человек или бодрствует, работает или учится, в обществе ли находится или в одиночестве. Всегда думает он, всегда размышляет, всегда проникают в сознание его разного рода мысли. Тревожат, беспокоят или же услаждают, предлагают что-либо. Сладостным ли дыханием просачиваюся в сердце, или жгучим вихрем, грубо и насильно — это дело техники. Бесовской техники. Но телепатическая связь между темным суггестором и человеческой личностью существовала всегда. На протяжении всей мировой истории.
За человеком выбор: уклониться от зла и сотворить благо. Не просто уклониться, но и сотворить! Или просто принять помысл за свой и реализовать его в полной мере.
Бесовский обман заключается в том, что мысли и желания выдаются за наши собственные. Хитрый ход! Ну что ж, у лукавого все хитро и лукаво.
Так и ведет человека невидимая сила в нужном ей направлении. И по окончании жизни аккуратно, без лишних движений, вонзает в добычу свою, кровавый оскал, унося в места весьма отдаленные. В преисподние. На потеху тамошней братии.
И как выразился небезызвестный архимандрит Рафаил Карелин: слышен демонический хохот над обманутым человеком у края могилы.
Виктор Цой замечательно, в свойственной ему манере передал, эту важнейшую деталь.
О борьбе между землей и Небом, между Богом и диаволом, между Добором и злом.
Это его талант!

Виктор Цой и его песня.

Земля, Небо.
Между землей и небом война.
И где бы ты не был,
Чтоб ты ни делал,
Между землей и небом
Война…

Эти слова известной песни Виктора Цоя, как бритва резанули сознание, заточив нейроны на последующие размышления.
Возможно, наш Шурикообразный друг слегка заплетающимся языком воскликнет: какие поэтические слова! Пожалуйста помедленнее, я записываю!
Но, не помедленнее, ни подобным тоном я выражаться в дальнейшем не стану.
Перейду на обычную, свойственную мне речь.
Виктор Цой несомненно выдающееся явление современной музыки. И его творчество с огромной силой фонтанирует в плоскости русского рока, собирая вокруг себя несметное количество фанатов.
Песни Цоя не тривиальные, завораживающие и глубокомысленные. Надо только немного поразмышлять о них.
Вот, к примеру песня: «Между землей и небом».
Она, при ее прослушивании, наводит меня на религиозные размышления. Кто-то, может быть скажет, что речь тут идет об обычных военных действиях. Но слова:
И где бы ты не был,
Чтоб ты ни делал…
разрушают во мне уверенность в подобного рода высказываниях. Ведь война не может происходить во всякое время и во всяком месте.
Война на физическое уничтожение врага, не может.
А вот духовная война, еще как может!
В отличие от Великой отечественной, Вьетнамской, Афганской и других войн, опустошавших землю и истреблявших целые народы, эта война незримая.
Духовная война ведется в глубине бессмертной человеческой души. Иногда тонко и мягко (есть такое понятие soft power- мягкая сила), а иногда с напором и безжалостно.
Еще в 19 веке Федор Достоевский писал о схватке между Богом и диаволом, где поле битвы сердце человеческое.
Полагаю, Виктор Робертович талантливейшим образом продолжил и развил эту тему, поднятую русским классиком.
Эта война идет во всякое время и во всяком месте! Спит ли человек или бодрствует, работает или учится, в обществе ли находится или в одиночестве. Всегда думает он, всегда размышляет, всегда проникают в сознание его разного рода мысли. Тревожат, беспокоят или же услаждают, предлагают что-либо. Сладостным ли дыханием просачиваюся в сердце, или жгучим вихрем, грубо и насильно — это дело техники. Бесовской техники. Но телепатическая связь между темным суггестором и человеческой личностью существовала всегда. На протяжении всей мировой истории.
За человеком выбор: уклониться от зла и сотворить благо. Не просто уклониться, но и сотворить! Или просто принять помысл за свой и реализовать его в полной мере.
Бесовский обман заключается в том, что мысли и желания выдаются за наши собственные. Хитрый ход! Ну что ж, у лукавого все хитро и лукаво.
Так и ведет человека невидимая сила в нужном ей направлении. И по окончании жизни аккуратно, без лишних движений, вонзает в добычу свою, кровавый оскал, унося в места весьма отдаленные. В преисподние. На потеху тамошней братии.
И как выразился небезызвестный архимандрит Рафаил Карелин: слышен демонический хохот над обманутым человеком у края могилы.
Виктор Цой замечательно, в свойственной ему манере передал, эту важнейшую деталь.
О борьбе между землей и Небом, между Богом и диаволом, между Добором и злом.
Это его талант!

Ликуйте, Христос Воскресе!

— Ликуйте, Христос Воскресе! — радостно звонят колокола.
— Ликуйте, Христос Воскресе! — подхватывает степной ветер звуки благовеста, разнося его по всей округе.
— Ликуйте, Христос Воскресе! — шелестят молоденькой листвой высоченные тополя и акации.
— Ликуйте, Христос Воскресе! — щебечат птицы на ветках цветущей сирени.
Пробуждается природа от зимней спячки. Серебряной волной играют звонкие ручьи, подснежники окрашивают весенние просторы сиреневым цветом, птичья трель неумолкает, солнечный луч обнимает все мироздание. Пасхальная радость несется окрест по всему Божьему миру. От храма к храму, от села к селу, от города к городу.
От человека к человеку, как от свечи к свече возжигается Божественный огонь веры, надежды и любви.
Праздник светлого Христова Воскресения самый прекрасный и желанный. Праздник всех праздников. Это великий подвиг Христа. Бесконечная любовь Божия к падшему человеку. Победа Господа над диаволом, грехом, смертью и адом.
Что может вызвать большее ликование?! Церковь торжествует! Православные ликуют! Едиными устами возносятся к сверкающим в свете звезд куполам Пасхальные песнопения. Курится ладан. Благоухающим фимиамом поднимаются к престолу Божьему молитвы верующих. Храмы украшаются красивейшими цветами. Души нежными лепестками распускаются на встречу Солнцу Правды.
В эти славные Пасхальные дни особенно сильно чувствуется святое дыхание Вечности. Каждый раз в дни Великого поста мы с семьей с особым трепетом ожидаем Пасху. Это наш любимый праздник. Праздник света и добра, любви и мира. Праздник светлого Христова Воскресения!

Пасхальный листозвон.

Легкой волной от ветки к ветке, от листочка к листочку, от цветка к цветку набегает весенний листозвон. Ветер-добряк купается в раскидистых кронах проснувшихся от зимней спячки деревьев. Шелестит, шумит, барахтается весело в зеленой пучине апрельской листвы.
Колышатся вершины деревьев в такт ветру, тянутся ветвями своими к солнышку. Соскучились за ним после долгой, холодной зимы. Просыпаются вслед за березками и кленами, травы душистые, цветы полевые, ручейки лесные. Букашки жужжат, зверьки разные уже высовывают свои носы из норок. Оживает земля. Радуется жизни, свету солнечному. Но слышу я, как все это многоголосие весеннее, листозвон радостный стихает на время, уступает место совершенно другим звукам.
— Каким звукам? — спросит меня маленький любопытный читатель.
— Как, каким? Конечно Пасхальным! — отвечу я.
Звоны эти Пасхальные уже с огромной силою поднимаются над землей. Огнем и Светом пронизывают пространство великое под голубым небосводом. Подхватывают их проворные ветры, несут во все концы вселенной. Благовествуют христиане Воскресение Христово, победу Господа над диаволом, грехом, смертью и адом. Благовествует и весна победу свою над зимой, холодом лютым и тьмой.
И льются над куполами церковными, над городами и весями, над всем миром
перезвоны весенне-Пасхальные. Несут радостную весть всем людям. Слова святые, благодатные, огнем Духа Святого запечатленные в сердцах верных:
— Христос Воскресе! Воистину Воскресе!!!

Снег в октябре

     В октябре пошел первый снег. Целый день было пасмурно. Ветер лениво бродил по переулкам и площадям, срывая с дрожащих деревьев желтые листья. Тучи плотной стеной неслись над этажками, не позволяя солнечным лучам касаться крыш. К вечеру пошел снег. В свете уличных фонарей он сверкал, медленно падая на черный асфальт. Город замолк. Глухие улицы дремали, изредка сонным глазом провожая смазанные силуэты запоздавших прохожих.
     Я сидел на стуле и любовался падающим снегом. Было спокойно. После чтения православного молитвослова в сердце всегда мир. Будто потусторонний свет, просочившись в душу, наполняет ее таинственной тишиной. Все сомнения и тревоги улеглись.
     Я знал, что завтра, припорошивший разноцветную листву снежок, будет искриться при первых лучах восходящего солнца, наполняя серебряным блеском окружающий мир. Станет переливаться, и отсвечивать. Но долго это продолжаться не может. Пройдет немного времени и снег начнет таять.
     Надеюсь и наши души, прежде чем уйти, подобно первому октябрьскому снегу, оставят хоть малую искру веры и добрых дел на этой земле, обуреваемой смертоносными, злыми ветрами.

Сырдарья

    

В детстве мне неоднократно доводилось созерцать огненно-алый закат у тихих вод древней реки. Мой дед, увлекавшийся рыбалкой, брал меня к заросшим тугаями берегам величественной Сырдарьи. Помню, как мы, собрав нехитрый скарб, вместе с его братьями садились в потрепанный временем «Москвич» и по просторному шоссе отправлялись туда, где раскаленное от утомления солнце, заканчивает свой скорбный путь. Дорога занимала часа два. За окном уныло тянулись выжженные летним палом степи. Незаметно они сменялись серовато-белыми солончаками с растущим повсюду саксаулом, искривленным однообразием пустынной жизни. Обжигающее дыхание ветра через чуть приоткрытые окна, опаляло нам лица. От монотонного гула мотора и свистящих воздушных потоков клонило ко сну. Иногда я приоткрывал воспаленные от зноя глаза и всматривался в дрожащий от марева горизонт — не блеснут ли где-то там, вдали темные воды нашей реки. И какая радость охватывала меня, когда, наконец, взору открывалась долгожданная зеркальная гладь, отражавшая чистоту и глубину бескрайнего казахстанского неба. 
      Два, три дня отведенные на отдых пролетали молниеносно. Днем мы ловили рыбу, обедали и шутили, рассказывали друг другу захватывающие истории. Иногда оставляя взрослых, я в одиночестве бродил у песчаных берегов, утыканных бледно-зеленым тростником. Прятался от зноя под ветвями тенистого джидовника, вдыхал незабываемый аромат степных трав, любовался безмолвием южного неба и зеленым водопадом ив, струящихся в тихие речные заводи. 
     Особенно приятными были вечера, когда удивительной красоты закат заставлял забывать обо всем на свете. Небо окрашивалось в лиловые и золотисто-зеленые тона, а искрящаяся в лучах водная гладь слегка розовела. Повсюду стойкий запах трав разносился ветром, насыщая дыхание благоухающей свежестью. Чай «Идеал» у вечернего костра мы пили все вместе с огромным удовольствием. Дымящаяся в котле сомовья уха дразнила, усиливая и без того зверский аппетит. Изредка я бросал взгляд на противоположный берег Сырдарьи, где деревья, тонувшие в сгущающихся сумерках, приобретали фантастические очертания. Кое-где плескался карась, еще не пойманный в расставленные закидушки. Разговор после съеденной ухи и выпитого чая становился вялым и тихим. Все мы, утомленные жарой, готовились ко сну.
     Наступала ночь. Наступала для того, чтобы через несколько часов вновь превратиться в день, озаряющий солнечным блеском красоту могучей реки, которая быть может помнит нас рыбаков, посещавших когда-то ее пленяющие сердце берега.

Джида в снегу

     Сегодня был особенно морозный день. Гуляли с семилетним сынишкой Ярославом  у берега небольшого озера в зарослях джиды – кустарника с серебристой листвой и мелкими терпкими плодами. Небольшие деревца, причудливо переплетающиеся друг с другом, щедро осыпаны снегом. Сухие желтые камыши тонкими нитями прижались к темно–серым стволам джиды. Словно боясь замерзнуть, ищут у них тепла и защиты. Белым шатром раскинулось над нашими головами холодное небо, разбитое на мелкие кусочки узорчатым изгибом ветвей.
     Сынишка был весел как никогда. Не успел я оглянуться, как он с проворством маленькой африканской обезьянки забрался на самую верхушку джиды и стал звать меня. Я поднял голову и увидел его розовощекую веселую рожицу с растянутой до ушей улыбкой. Мой сын никогда не унывает.               
     Все белым бело вокруг. Высоко в небе делая затяжные круги, каркает ворона. Сквозь хрустальные ветки, гляжу на ледяное озеро, сероватым пятном примерзшее к бледному горизонту. И только заснеженные холмы, окаймляющие озеро, смутно намекают о бескрайних степных просторах, лежащих по ту сторону берега.
    Вдоволь погуляв в усыпанной серебром рощице, наигравшись в снежки и порисовав камышовыми кисточками на сугробах, мы с Яриком отправляемся в обратный путь, к светлым окнам родимого дома, заботливо оберегающего нас от злых ветров.

Утро поэта.

Поэт проснулся холодным утром. Беседку, где он лежал, засыпал желтой листвой гудевший всю ночь ветер. Густой туман окутал старый, заброшенный парк. Сквозь пелену проглядывали бледные очертания осенних деревьев. Карканье ворон прерывало томящую душу тишину. Замерзшие пальцы потянулись к спичкам. Надо разжечь костер, чтобы не окоченеть. В ржавом ведре вспыхнуло пламя. Оранжевые языки, облизывая нарубленные сучья, приятно согревали. Поэт выпил стопочку водки. Закусил хлебом и колбасой. Он вспомнил, как бродил целый день по пустынным улицам города в надежде найти приют. Ветер хлестал по лицу мелким дождем. Ни одна из редакций не принимала его стихов. Они были не нужны, не интересны читателям. Помраченные бульварной литературой умы не откликались на его творчество, не воспринимали его любовь к природе и людям. Всем существом его овладела гнетущая тоска. Дверь в арендуемую комнатушку перед самым лицом захлопнули озлобленные хозяева. Они уже давно не получали ничего кроме обещаний отдать долг. Оставалось одно — спать на улице. Поэт вспомнил, как случайно забрел в парк. Нашел беседку. Прилег. Еще вспомнил лицо доброй старушки проходившей мимо. Она угостила его кефиром и колбасой. Пожалела продрогшего и усталого. Предложила пожить у себя. Но он отказался. Не хотел стеснять. Волна сожаления прошла сквозь душу. Теперь идти уж точно некуда.
— Милок, — говорила старушка, — приходи к нам в храм. Батюшка у нас добрый, поможет тебе. Найдем работу. Поживи пока у меня. Не забывай Бога. Он тебя не оставит.
— Как вас зовут? – поинтересовался поэт.
— Надежда Алексеевна.
— Надежда Алексеевна, я не очень верю в Бога, — с легким раздражением процедил поэт, — я верю в науку, в искусство, в знание, в человека.
— Ну и как, много наверил? – старушка улыбнулась. Поэт промолчал. Ему нечем было похвастать. Нечего показать кроме своей нищеты, невостребованности. Всю жизнь он писал стихи, влюбленный в землю, в жизнь. Получал жалкие гроши от издательств. Жена, забрав дочку, давно ушла от него устав жить впроголодь. Единственную квартиру обманным путем отсудил брат. Начались долгие и скорбные скитания по съемным квартирам пока, наконец, платить уже было нечем. Чувство глубокой обиды тяжелым комом подступило к горлу.
— Помолюсь я за тебя, сынок, — взгляд старушки наполнился состраданием, — надоест жить на улице, приходи ко мне. Господь не оставит. Помолись ему и оставь свои обманчивые надежды на людей. Люди не помогут. Надежда Алексеевна вынула из кармана скомканный листок бумаги, чиркнула адресок и подала  слегка удивленному поэту.
— И вот еще тебе иконка великомученика и целителя Пантелеимона. Помолись ему о здравии души и тела. Больной грехами душе нужен целительный бальзам благодати Божией. Старушка протянула иконку, положила на скамейку бумажный пакет с продуктами и, уходя, напоследок сказала:
— Приходи в храм. Поэт остался в одиночестве. Мысли, сменяя одна другую, кромсали мозг. Ветер, трепавший листья склонившегося к беседке клена, казалось шептал:- Подумай, подумай. Поэт не знал, что ему делать. Вынув из внутреннего кармана куртки иконку целителя Пантелеимона, он внимательно посмотрел на нее. Глаза святого излучали любовь. Лик его был величественным и умиротворенным. Поэт никогда не испытывал этого чувства. Жизнь без Бога резала вдоль и поперек. Хотелось забыться и уснуть. Руки вновь потянулись к бутылке, но он остановился. Нет! Поэт, пошарив по карманам, достал скомканный листок с адресом Надежды Алексеевны. Внимательно прочитав записку, он встал, потушил огонь и медленным, нерешительным шагом вышел из беседки.

Старый храм.

Айжана и Лиля были давнишними подругами. Жили в соседних домах, вместе ходили в художественную школу, вместе рисовали на пленэре, страстно увлекались фотографированием. Ночные клубы и кафетерии мало интересовали девушек.  Они уже давно пресытились гламурными вечеринками, зажигательными дискотеками и льстивым красноречием разбитных бой-френдов, вызывавших все чаще лишь тайное отвращение. Любимым местом дневных прогулок, с того момента, как они заинтересовались живописью, стал старый, заброшенный парк на окраине города. Особенно заманчив он был в глухие дни позднего ноября, когда зима, наступая на пятки, целовала затылок холодными синими губами. Сегодня, как обычно, девушки, прихватив бумагу и краски, бродили по аллеям усыпанным бурой листвой в поисках подходящего для работы места. Вековые дубы, огромными ветвями подпиравшие пасмурное небо, тянулись вдоль парковых дорожек плотной стеной. И они, и пожелтевший от времени фонтан с потрескавшимся лепным орнаментом, и кованные металлом ажурные беседки, окруженные высохшими цветами, многократно ложились на бумагу тонким художественным штрихом. Хотелось чего-то особенного, необыкновенного. В поисках новых сюжетов Айжана и Лиля уходили все дальше и дальше вглубь парка, пока на самой его окраине не увидели старенький Православный храм, окруженный толпой бледных, почти прозрачных березок с дрожащей на ветру листвой. Храм был очень старым, полуразрушенным. По всей видимости, дореволюционной постройки. Чья-то невидимая злая рука в течение десятилетий старалась превратить его в руины. Куполов с крестами не было, а позеленевшая от сырости кирпичная кладка медленно рассыпалась. На девушек это все произвело большое впечатление. Найдя подходящее место для живописи, они одна за другой поставили на землю раскладные мольберты, достали из сумок художественные принадлежности и приступили к работе. Опытные девичьи руки неспеша прорисовывали простым карандашом каждую деталь храма, старались быть максимально внимательными и точными. Любая ошибка быстро исправлялась ластиком. После долгого и упорного труда, простой карандаш плавно сменился красочной акварелью, оживившей унылую поверхность ватмана. Да, девушкам, оглушенным шумом современной городской жизни, хищным рычанием мотоциклов, и скрежетом тяжелого металла, почти никогда не доводилось видеть простой Православный храм вот так, лицом к лицу. Ведь образы храмовых звонниц и позолоченных куполов с поднимающимися к небу крестами, изредка мелькали на голубых экранах телевизора, загрязненного слезливыми мелодрамами и пошлыми ток-шоу. А потому, быстро таяли в сознании под бешеным напором современного ритма жизни. Поэтому, для Айжаны и Лили такая неожиданная встреча, глухим осенним днем, вдали от суеты и волнений, легла на душу мягким целебным бальзамом. Казалось, невидимый свет, пронизывающий пространство вокруг храма, пленял юные души, влек к себе. Чувство покоя овладевало ими все глубже и глубже. А когда работа была окончена, они решили вновь прийти в это необыкновенное место, надеясь получить еще немного умиротворения, которого им так не хватало в этой холодной, бездуховной жизни.

Мертвый город.

Старший научный сотрудник НИИ квантовой физики Евгений Александрович Чернов давно не был на кладбище. Так случилось, что жизнь его проходила в нескончаемой суете, домашних хлопотах и длительной работе над кандидатской диссертацией. Вероятно поэтому, он и не заметил, как ушел из жизни его близкий друг Арман Владимирович, скоропостижно скончавшийся от инсульта во время очередной командировки. О смерти друга он узнал значительно позже, поскольку общих знакомых у них почти не было. Сегодня впервые за много лет он ступил за кладбищенские ворота. Город мертвых встретил его приглушенным карканьем ворон и тишиной падающего снега. Не зная, где находится могила почившего товарища, он обратился за помощью к сторожу, подвыпившему смуглому старику в засаленной телогрейке. Полистав книгу регистраций, лежащую на подоконнике среди мелкого хлама и найдя нужный участок, Чернов вышел из сторожки. Снег под ботинками хрустел, ноги мерзли. Могильные плиты и кресты тянулись длинными рядами вдоль дороги, запечатав  в холодных объятиях тайны человеческих жизней. Место погребения Армана долго искать не пришлось. Потемневший от сырости деревянный крест одиноко возвышался над могильным холмиком. Евгений Александрович остановился, и, наклонив припорошенную сединой и снегом голову, перекрестился. Мрачные мысли овладели им. Почему, загнанный житейскими неурядицами, он все реже и реже вспоминал о своем друге. Почему, не думал о его проблемах, нуждах. Почему не интересовался здоровьем. Вопросы, теснившиеся в голове, готовы были взорвать воспаленный, кровоточащий поздним раскаянием мозг. Более двенадцати лет они дружили. Общались по телефону и с глазу на глаз. Общих тем для бесед было немало, но центральной всегда была физика. Арман Владимирович был энтузиастом, преподавал этот предмет в институте, а в области электродинамики был непревзойденным знатоком.
— Как же так получилось, что пути наши стали расходиться, — тихо произнес Чернов, неужели дружба между людьми в этом мире скрепляется лишь общим интересом или выгодой. А если интерес исчез, растворился, как утренний туман? Евгений Александрович положил на валявшийся поблизости ящик, кожаную сумку, вынул из нее бутылочку с водкой и, открутив крышку, немного отпил. 
— За тебя, друг. Прости меня. Царство Небесное тебе! Закусив краюшкой хлеба, он еще немного постоял у могилки и, размышляя о скоротечности и непредсказуемости человеческой жизни, направился к выходу. Покидая кладбище, Чернов бросил взгляд на белеющий в зимнем сумраке город, в который ему предстояло вернуться. Пустой и холодный, каменной глыбой примерзший к обледенелому горизонту, он вызывал гнетущее, тягостное состояние.
-Чем отличается наш город от кладбища? – задавал себе вопрос физик, и тут же отвечал, — Почти ничем. Дома, упиравшиеся плоскими крышами в хмурое небо, казались ему гробницами с множеством склепов, населенных живыми мертвецами. Живых телом, но мертвых душой.   Мертвецы вроде бы живут, говорят, работают, веселятся, отдыхают, празднуют, но в то же время, все это безжизненно, бесцельно.- Жизнь пуста, — проносилось в голове у Чернова. В чем отличие города, в котором мы все живем и этим пустынным кладбищем. Тем, что наши тела еще живы, что мы еще способны хоть как-то мыслить, способны входить и выходить из своих гробниц. Ученого в течении всей его жизни не покидала мысль о Боге.
— Если Бога нет, то жизнь бесцельна – повторял он – если он есть, почему я Его не ищу. Не думаю о Нем. Не живу по Его воле. Если я не с Ним, значит и я живой мертвец, обреченный на заклание смертью. И город наш — город мертвых, прожигающих свою жизнь в ненасытных страстях. Евгений Александрович, осыпанный с ног до головы усилившимся снегопадом, вышел к парковке и сел за руль своего автомобиля.  Слегка замерев, словно приходя в чувство после внезапно нахлынувших мыслей, он нажал на педаль газа, и растворился в сумраке наступившей ночи.

Настоящий человек.

Унылые деревья рядами растут вдоль пустынной дороги. Давно не видят они человека. Настоящего, живого. Бывает, пролетают мимо них разноцветные автомобили с тонированными стеклами. Но живые ли за ними люди, или темные, едва уловимые силуэты, спешащие в суетном угаре по своим житейским делам, это большой вопрос. Равнодушные тени, холодные и немые.
— Постойте около нас, поговорите с нами, – незримо вздыхают деревья, — куда вы, люди?
И только ветер отвечает слабым эхом в подпирающих облака кронах. Так проходит, день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем. Но вот, огромный дуб, которому все видно лучше других, замечает вдалеке одинокую фигуру.
— Кто это? – шелестит он кленам и березам. Все дружно всматриваются в убегающую к горизонту дорогу.
— Это паломник, – невозмутимо отзывается дряхлый вяз, — я знаю его. Однажды подслушал разговор. Он часто посещает монастыри и святые могилы. Прикладывается к мощам. Он добрый, хороший человек. Настоящий!
— Остались ли еще настоящие люди? – удивляются березы. Тем временем фигура приближалась. Неясные очертания ее, превратились в сгорбленного старика с короткой, рыжеватой бородкой, опирающегося на разбитый временем посох. Одет он был в черный полушубок, заплатанные штаны, заправленные в кирзу и клетчатую рубаху. За спиной свисала большая дорожная сумка. Старик остановился. Оглядевшись вокруг, он приметил около деревьев подходящее для привала место и, спустившись вниз, присел. Деревья внимательно наблюдали за ним. Старик снял с плеча сумку, вынул из нее пожелтевший Псалтырь, подаренный доброй богомолкой у стен Троице — Сергиевой лавры несколько лет назад и, прося у Бога молитвенной помощи к разумению писания, стал читать. Каждое слово святой Псалтыри — свет и огонь. Овладевая человеком, она просвещает ум и очищает сердце. Сила Псалтыри колоссальна. Читающий не всегда чувствует это. Но невидимые душеубийцы прекрасно знают это, ощущают это и несказанно страшатся. Паломник все глубже погружался в чтение псалмов. Он не слышал гул проезжавших мимо него машин, шум ветра, удивленный шепот деревьев. Кафизмы благоуханным фимиамом возносились выше самых высоких деревьев. Ничто не отвлекало и не могло отвлечь старика от общения с Богом. Деревья чувствовали идущую от сердца любовь. Она согревала их в этом безрадостном, сером и равнодушном мире. Даже птицы, чирикавшие без умолку, притихли.
— Да – задумчиво произнесла нежным голоском береза, — это настоящая молитва, настоящего человека!

Обрыв.

Весенним вечером после легкого ужина мы с Иннокентием Павловичем сидели на топчане под громадным кустом сирени, и пили чай. Причмокивая от удовольствия, Палыч опрокидывал пиалу за пиалой, восхищаясь букетом крепкого индийского напитка. Подливая из чайника, я внимательно слушал рассказы о его бурной молодости полной незабываемых впечатлений. Приятный ветерок трепал наши волосы, тени в саду удлинялись, а предзакатное небо, вспыхивая первыми звездами, наливалось темной, сумеречной синевой. Речь зашла о мимолетности нашей жизни. Иннокентий Павлович заметно посерьезнел, беспечная улыбка сошла с лица, а взгляд слегка потупившись, стал наполняться осмысленностью.
— Вот, что я хочу тебе поведать, Аркадий, — после непродолжительного молчания приглушенным голосом произнес Палыч. Он двумя короткими глотками отпил из пиалы, закусил лежавшей на блюдце халвой и начал свой короткий и глубокомысленный рассказ.
— Ты наверно осведомлен о том, что я уже два года стою в очереди на бесплатное получение земельного участка от государства. Много лет работая учителем музыки в школе, я не могу позволить себе приобрести землю за деньги. Кредит брать не решаюсь. Жить в съемных квартирах с женой и двумя сыновьями больше не хочу. Поэтому надеюсь получить свой заветный кусок, на котором смогу построить небольшой домик и зажить. Вот и жду.
— Так, хорошо, что же дальше? – отвечаю я, пододвигая ему вазочку, доверху наполненную шоколадными конфетами и печеньем. Он отмахнулся и продолжил:
— В прошлом году в конце лета я в очередной раз переступил порог земельного комитета. У окошка нужного мне оператора очереди не было. Поэтому я беспрепятственно подошел, вынул из сумки удостоверение личности с заявлением на получение земли и протянул девушке-азиатке, сидевшей за компьютером.
— Пожалуйста, – сказал я, — напишите на обороте заявления мой номер очереди на землю. Девушка взяла документы, и мельком взглянув на них, повела мышью. Через минуту не отрывая глаз от компьютера, выдала краткий ответ:
— В очереди вы девяносто три тысячи двести двадцать седьмой, – после чего чиркнув на обратной стороне заявления, вернула бумаги обратно. Я уже собрался уходить, как подумал, а почему очередь продвинулась на три тысячи человек. Ведь второй год не выдают землю. По закону ее должны выдавать только после подведения коммуникаций.
— Девушка, — обратился я вновь, – а что уже начали выдавать земельные участки?
— Нет.
— Как же я продвинулся на три тысячи человек, если никакой выдачи нет? Оператор уткнулась в монитор. Ей явно хотелось отмолчаться.
— Как же так? – настаивал я. Девушка, немного замявшись, отчеканила:
— Это умершие люди.
Честно говоря, мне стало не по себе от этих слов. Давно я не испытывал ничего подобного. Холодная волна неприятного чувства прошла сквозь душу снизу вверх и цепкой хваткой сдавила горло. Я опять засобирался уходить, но вернулся.
— Это по области?
— По городу.
После этих слов темная волна уныния и разочарования окончательно захлестнула мое нутро. Вышел я из комитета очень мрачным. Стало тягостно и неприятно. Яркие краски дня померкли. Небо, залитое солнцем,  потускнело. Окружающее воспринималось, сквозь темную пелену. Я впечатлительный человек, поэтому не удивляйся.
Домой я не шел, я брел, уныло и устало.
— Неужели вот это вся наша жизнь? – спрашивал я себя, – такая короткая и непродолжительная. Я двигаюсь в очереди за счет мертвецов. А ведь каждый из этих людей личность. Все они жили, говорили, радовались и горевали, надеялись на что-то в жизни, мечтали. А теперь? Мне казалось, что наша очередь шла не к получению земельного надела, а к обрыву. Только в реальности в пропасть падают, как правило, передние ряды, а здесь выборочно, в разброс. Неужели и я в один распрекрасный день упаду в черную яму инобытия, и меня, вычеркнут из списка? И кто-то придет, и узнает, что продвинулся в очереди за счет моей смерти.
— После этого случая я стал чаще задумываться о Боге, о жизни, о ее смысле, Аркадий, произнес он немного приглушенно, обращаясь ко мне. Честно сказать, после этого рассказа мне тоже стало как-то не по себе. Его чувства и переживания передались мне.
— Теперь ты ходишь в церковь? — спросил я Палыча.
— Да хожу, и не только ставить свечки у икон. Мы еще долго сидели в саду, молчали и допивали остывший чай. Ночь овладела землей, а луна, играя тусклым лучом в седых висках стареющего учителя музыки, все выше поднималась над городом.