Семейный альбом

— Папа, па-а? Ты слышишь меня? Где мой «теудат зеут»? Я об  израильском удостоверении личности говорю, такая маленькая синяя книжечка. Мне завтра идти на интервью в больницу, надо сделать с него копию.

Семидесятилетний старик сидел на диване и медленно листал пухлый семейный альбом, любовно поглаживая пожелтевшие фотографии, невнятно бормоча что-то себе под нос.

Как бы, не слыша серии вопросов и перелистнув очередной лист, старик подозвал сына жестом к себе.

— Сынок, присядь на минуточку, я тебе покажу одну интересную фотографию.

— Слушай, па, ну ты нашёл место и время! Я понимаю, — раздражённо добавил он, — в твоём возрасте рассматривать семейный альбом — вещь, безусловно важная, особенно если учесть, как ты тщательно готовишься к будущей встрече со своими родственниками. Боишься их не узнать? Тапочки-то у всех белые?

Старик сдвинул очки на край носа и сухим голосом официально произнёс:

— Доктор Нейман, пожалуйста, присядьте.

— Да, профессор Нейман, – язвительно ответил сорокалетний мужчина. — Ну что, коллега, о чём хотите поговорить: о моём экзистенциональном кризисе, о комплексе Эдипа или вашей успешной восьмой стадии по Эриксону?

— Хватит паясничать, сядь рядом. Это важно для тебя, — и потерев переносицу, тихо добавил, – очень важно…

— Только недолго и без нравоучений… — сказал сын, вздохнув, и сел рядом на кожаный диван.

— Вот, — торжественно произнёс отец, — посмотри-ка, какой красавец!

Со стариной фотографии на доктора Неймана внимательно смотрел высокий молодой человек, франтовато опершийся на трость. Его волевое лицо было украшено пышными усами, взгляд слегка прищуренных глаз был пронизывающим, в нём чувствовалась какая-то хищность. Одет этот господин был в костюм-тройку, из кармана жилета виднелась массивная цепочка часов. Под фотографией вязью было написано: “Керчь. Фотография Сытина 1916.”

— Ну и кто это? Дядя двоюродной сестры бабушки или внучатый племянник моего дедушки? Я просто умираю от любопытства.

— Это доктор Иван Сергеевич Крашенинников, предводитель керченского отделения “Союза Архангела Михаила”.

— Кто-кто? – замотав головой, как бы стараясь отогнать наваждение, переспросил сын. – И что делает этот черносотенец в семейном альбоме? Он что – еврей?

— Нет, он чистокровный русский; отец его, Сергей Валерьянович Крашенинников, был купцом первой гильдии, половина мануфактуры в Керчи была его. А твой дед Захар Нейман начинал у него помощником приказчика. Ругался хозяин с ним только из-за того, что твой упрямый дед не хотел работать по субботам. А потом, видя у мальчика предпринимательскую жилку, помог открыть ему свою мануфактурную лавку. Дед потом, когда денег подсобрал, закрыл дело и поехал в Италию медицину изучать. Да, давно это было… В Италию медицину… А Ванька, тот деда не любил, дразнил его “рыжим жидёнком” и нередко поколачивал. Хотя они были и ровесники, Крашенинников-младший был на две головы выше деда. После гимназии отец направил Ваньку учиться уму-разуму в Сорбонну, мечтал его доктором увидеть.

Дед вернулся в 1911 году и сразу начал работать терапевтом; одним из его первых клиентов стал Сергей Валерьянович. Болел его бывший хозяин тяжко, весу был без малого пудов семь, жаба грудная его мучила сильно, да и за Ваньку своего волновался, вот сердечко и не выдержало, нитроглицерина-то тогда ещё не было. Ну, Ванька, когда вернулся, сразу в дом к деду; какой там разговор был, дед никогда не рассказывал, да только от дедушкиного брата знаю, что разукрасил его наследничек как новогоднюю ёлку. Потом три года они вообще не разговаривали, так, при людях иногда кивали друг другу. В четырнадцатом году Крашенинников–младший ушёл на империалистическую с германцем. Там за личную храбрость был награждён двумя крестами “Георгия”, в плену немецком был, оттуда бежал вместе с группой солдат, получил чин унтер-офицера, а в 1915 ранило его в ногу. Хотя её сохранить и удалось, только остался Ванька на всю жизнь хромым.

Вернулся он в Керчь героем, а тут местные “черносотенцы” к нему как к “спасителю отечества”: совсем, мол, жиды заели, торговля стоит, батюшка покойный ваш такого бы не позволил, на вас вся надежда. Нет, погромов не было, но крепко закрутил гайки Иван Крашенинников нашему брату. Деду тоже досталось, — был заведующим, а стал простым врачом.

А потом, к восемнадцатому году, надоела Крашенинникову политика. Увлёкся он заразными болезнями и послал этот “Союз” к их архангелу. Когда немцы Крым оккупировали, солдат их лечил… За что и получил благодарственную грамоту от немецкого командования. Стал пописывать медицинские статейки в немецкие журналы. А к тридцатому году и это перестал, как чувствовал, что “чистка” будет, да миновала его “красная мясорубка”. А может, спасло его то, что многих керчан от тифа да от холеры спасал в двадцатых.

А с дедом твоим они только после моего рождения начали разговаривать, да и то в основном на профессиональные темы.

Потом Отечественная началась, в ноябре 1941 немцы Керчь оккупировали, а 24 ноября 1941 приказ вышел всем жителям Керчи зарегистрироваться в трёхдневный срок. А 27 ноября Иван Сергеевич Крашенинников явился с чёрной папочкой в немецкую комендатуру при всём “параде” — в своём старом унтер-офицерском мундире с двумя Георгиевскими крестами. О чём он там беседовал с немцами, никому не известно, только многие жители видели, как он сердечно прощался с зондерфюрером Крошке и начальником отдела гестапо Фельдманом. А потом было указание: “Ввиду начавшейся эпидемии холеры всем врачам вместе с их семьями переехать жить в больницу вплоть до особого распоряжения немецкого командования”. Солдаты среди ночи из домов забирали ничего не понимающих врачей. Из двенадцати докторов – восемь были евреями. Вскоре вышел приказ №4 от 28 ноября 1941 года, чтобы 29 ноября 1941 года все евреи Керчи пришли на Сенную площадь к 12 часам с вещами. Многие думали: переселение… Только вот последним домом им стал Багеровский ров… А в январе 1942 в город вошёл Керченский десант. Потом наша семья эвакуировалась. Вот такая история с географией…

— А Крашенинников — его, конечно, наградили, да?

— Немцы, отступая, не успели уничтожить все архивы, и там сохранилось личное письмо главного врача Ивана Сергеевича Крашенинникова в гестапо. Его расстреляли как изменника Родины во дворе больницы.

Твой дед перед смертью взял с меня обещание, если у меня будет сын…

— Так значит, моё дурацкое имя …

— Да, Ваня, теперь я ответил на твой вопрос, который ты мне задавал всю жизнь. Кстати, твой «теудат зеут» лежит на кассете “Список Шиндлера”.