Cлабак

СЛАБАК

  
Рассказ
  
  

После уроков второклассник Эдик прошатался целый час в школьном дворе, надеясь, что разборка за "двойку" по математике отложится до вечера.

Его мама, библиотекарь, каждый день прибегала на обед домой и следила, чтобы сын обязательно съел, а не выплеснул в унитаз "первое". А еще она боялась, что сам Эдик ничего толком не разогреет и обязательно забудет выключить газ. Или порежется хлебным ножом. Или подавится. Или… Эдик на мамины страхи злился, а отец презрительно фыркал, дразнил и отворачивался, отчего Эдик злился на маму еще больше. Вдобавок, мама всегда хотела знать, как дела в школе. А в школе дела были не ахти.

Вот Эдик и решил задержаться. У мамы обед один час, так что, если опоздать, разговор оттянется до вечера. Ну а там, глядишь, пронесет. Не до него будет. У нее с отцом по вечерам другая разборка.

Выждав ровно полтора часа, Эдик открыл входную дверь и от неожиданности уронил портфель. Прямо перед ним стоял отец. Откуда Эдику было знать, что у мамы повышение квалификации, и она упросила мужа приехать с аэродрома на подмену, чтобы проследить за «первым», хлебным ножом, комком в горле и школьными делами.

С багровым лицом и бледным шрамом через всю щеку, отец кричал по телефону, объясняя почему опаздывает с обеда и срывает полет. Увидев сына, он швырнул трубку так, что она соскочила с рычагов, дернулась на шнуре, точно на пружинистых парашютных стропах, и заболталась над полом.

После демобилизации по ранению, отец летал командиром на МИ-6 в отряде транспортной авиации. Домой приходил поздно, часто, когда Эдик предусмотрительно забившись под одеяло, делал вид, что спит.

Отец шумно ужинал на кухне, звякал бутылкой о край стакана, отдувался и приговаривал:

— Дай, Бог, не последнюю!

Мама жаловалась ему то на Эдика, то на учителей, а он ударял кулаком по столу, громко отбрасывал табуретку и врывался к сыну, выдергивая на ходу, точно саблю, брючный ремень из шлеек. Стоял в проходе темной, страшной тенью, пошатывался, закрывал сочившийся из гостиной свет. Мама повисала у него на руке и скороговоркой повторяла:

— Это не метод! Он ребенок! Не дам!

Сердце Эдика, точно в затяжном прыжке, со свистом летело вниз. Он поджимал коленки к подбородку, утыкался в подушку и что было сил зажмуривался, лишь бы не заплакать и не выдать себя.

— Урода вырастишь! — кричал маме отец. — Слабака! Тряпку!

Эдик знал, что отца растил старший брат и воспитывал как умел. Когда оставшейся от погибшего родителя портупеей, когда бельевой веревкой, а когда и палкой. И ничего — воспитал. Летное училище, служба на Кавказе, Афганистан. Медали и орден "Красной Звезды". А еще афганские награды, красивые, большие. Фотографию отца даже в газете напечатали. В военной форме, с наградными колодками. Эту фотку Эдик хранил в школьном дневнике.

Отец вырывал руку из цепких пальцев мамы, швырял ремень пряжкой о пол и, саданув балконной дверью, убегал курить. Мама бежала за ним. Они ругались, а Эдик обмякал. Тело его наливалось неподъемной тяжестью, и он, не в силах пошевелить не то что рукой, даже мизинцем на ней, проваливался в сон.

Отец драл Эдика яростно, со злостью, без пощады. Драл широким офицерским ремнем. Драл, накрепко зажав голову сына между колен. Драл, распаляясь от его визга и слез.

— Я тя научу! — кричал он, со свистом вытягивая ремень о дергавшуюся задницу сына. — Я те дам cлабака! 

Отец Эдика был героем. В статье под фотографией так и написали. А он, его сын, — нет. Он позорил отца. Получал "двойки", стоял в строю на физкультуре последним и, самое обидное, чуть что — ревел. Не хотел, а сдержаться не мог.

Отца сбили в горах Гиндукуша. Раненый, он десять суток пробирался к своим. А Эдик, его сын, был слабаком.

После той порки отец домой не приходил. Мама с ним окончательно разругалась, и он стал ночевать на аэродроме, в общежитии для холостяков. Мама сказала Эдику, что она с отцом разводится. Нашла для себя и сына другой дом, поближе к ее работе и новой школе, куда Эдик должен был пойти в третий класс.

Последний раз Эдик видел отца, когда тот явился на выпускной утренник и подарил ему парашют от ракетницы. Настоящий, большой, шелковый, с нейлоновыми стропами. Отец потрепал Эдика по вихрам и велел в новой школе его не позорить. Эдик хотел сказать, что не будет. Что хочет стать таким же как он, героем. Что будет стараться изо всех сил. Сильно-сильно. Он хотел попросить отца остаться с ними. Умолить помириться с мамой. Он хотел.., но в носу у него защипало, глаза зачесались, и все начало расплываться. Эдик скривился, закусил губу, а отец отвернулся и пошел, не оборачиваясь, к выходу.

Через несколько дней Эдик с мамой переехали.

— Значит у тебя мать разведенка? — спросила Катька, соседка в новом доме и будущая одноклассница.

— И что?

— Ничего, — сказала она. — У меня тоже разведенка. И у Грини.

А чуть помолчав, добавила: 

— Даже у Бубы. И ничего. Никто не умер.

Семиклассник Буба был во дворе главный, и все — Катька, детсадовец Гриня, подхалим Шустрый и даже приблудный котенок Рыжик — его боялись.

— С Бубой лучше не связываться, — сразу посоветовала Катька. — Ты против него — слабак. Сам увидишь.

На следующий день Эдик вытащил из верхнего ящика стола сложенный в несколько раз парашют. Сел на ковер, развернул купол и расправил капроновые стропы. Задумался: надо бы грузик потяжелее, чтобы парашют испытать.

Выдвинул другой ящик. Там у него хранились пластмассовые буденновцы на мускулистых конях, маленький японский стрелок, припавший на одно колено и целившийся из длинной винтовки, три оловянных красноармейца.

Одного за другим Эдик взвесил солдатиков на ладони. Буденновцев отверг сразу. Во-первых, кто же прыгает с парашютом на конях, а во-вторых, — слишком легкие, пластмасса. Маленький японец тоже не годился. Оставались оловянные красноармейцы: двое рядовых, вытянувшихся по стойке «Смирно», и командир, бежавший с саблей в атаку.

Эдик подумал и выбрал командира, приладил его к стропам и пошел во двор. 

Солнце, несмотря на десять утра, стояло высоко в небе и припекало. В углу двора, под кустистой сиренью, оседлали скамейку Буба и Шустрый. Они играли в ножички.

Цак. Перочинный ножик Бубы проделывал над скамейкой сальто-мортале и вонзался в нее.

— Сотка, — объявлял Буба. — Давай лоб.

Шустрый с готовностью подавался вперед.

По соседству, в тени шестиугольной беседки, копошился в песочнице Гриня. Он строил крепость. Рядом, привязав к ниточке бумажный бантик, играла с Рыжиком Катька.

Эдик подошел к ним и предложил запускать парашют.

— Настоящий, — потрогал тонкий шелк Гриня.

— Шелковый, — сказала Катька. 

Они сложили полотнище в несколько раз, стараясь не спутать стропы, и подбросили парашют над головой. Белый комок взлетел вверх, на мгновение задержался и стремительно упал, не успев раскрыться.

— Высоты не хватает.
— Может с беседки? — робко предложил Гриня. — С верхотуры.
— Хм, идея, — обрадовался Эдик. По решетчатым стенкам можно было без труда взобраться на крышу, а оттуда подбросить парашют прямо в небо.

Но не успел он взяться рукой за деревянную планку, как его окликнул Буба:

— Эй, пацан! Чего это у тебя?

Крепкий и плечистый, он вразвалочку подошел к малышне. За ним, потирая лоб, плелся Шустрый.

— Ничего, — ответил Эдик и почувствовал, как забилось сердце.- Ничего такого.
— Не трынди,- оборвал его Буба. — Вон то. Белое.
— Парашют.
— Что за парашют?
— От ракетницы. Сигнальной.
— Гонишь, — не поверил Буба.
— Правда от ракетницы, — подтвердил Шустрый, когда Буба расправил тонкий прохладный шелк. — Я у дядьки в части видал.
— А это что? — спросил Буба, вертя в руках оловянного солдатика.
— Командир,- ответил Эдик.- Для груза.
— Ништяк,- сказал Буба, пробую кончиком пальца острие вскинутой сабли. — Легковат только.
— Тяжелее нет, — сказал Эдик.
— Можно ему камешек к ногам привязать, — встрял Гриня и поднял с земли пыльный камень.
— Соплями?
— Нет, — сник Гриня. — Веревочкой.

Он пошарил вокруг глазами, но, не найдя ничего подходящего, отступил в сторону.

— Короче, — сказал Буба,- командира я беру себе. Лады?

Буба сжал руку Эдика и несколько раз тряхнул ее в знак договоренности.

— А грузик?
— Фигня! — сказал Буба, пряча командира в карман.- Потяжелее найдем.
 
Он обвел глазами двор. У входа в беседку Катька, присев на корточки, манила к себе котенка. Буба ухмыльнулся:
      
— Маленький котик с карниза сорвался
 Крик его вскоре внизу оборвался
 Девочка в комнату бросилась ланью-
 Нет! Не задел он горшочек с геранью.

Буба наклонился, схватил котенка за шкирку и поднял над головой:

— Парашютист, — объявил он. — Живой.
— Отдай Рыжика! — скакнула на него Катька. — Отдай!

Шустрый оттащил ее за руку.

Тем временем, Буба скептически смерил взглядом беседку, потом карниз над подъездом, высокую черешню в центре двора, и, наконец, задрав голову, посмотрел на крышу пятиэтажки.

— Гринька, — скомандовал он, — привязывай стропы!
— А чего сразу я? — захныкал Гриня. — Чего?

Буба сунул ему под нос кулак, и Гриня трясущимися пальцами принялся привязывать стропы под лапами вырывающегося котенка.

— Крепче! — сердился Буба. — Руки из жопы!

Наконец не выдержав, скомандовал:

— Держи за шкварник! Сам узлы затяну.
— Гады! Гады! Гады! — заливалась слезами Катька. — Живодеры!

Она сидела на земле, уткнув голову в колени. Ее спина, рюши на платье, русые кудряшки отчаянно подпрыгивали.

«Если бы у меня были тяжелые, как у отца, кулаки, — с тоской подумал Эдик, — Если бы я мог говорить, как он, зло, крепко… Если бы я...»

— Это мой парашют, — неожиданно для себя сказал он и протянул руку. 
— Был твой, стал мой, — скривился Буба. — Такие правила.
— Я его не дарил, — возмутился Эдик.
— Не свисти. Свидетели есть.

Буба кивнул Шустрому:

— Пацан парашют дарил?
— А как же! — подтвердил Шустрый. — Сам видел. И солдатика тоже.
— Гринька, а ты?

Смущенный Гриня испуганно переводил взгляд с визжащего котенка на Эдика, с Эдика на Шустрого, с Шустрого на Бубу.

— Видел или нет? — грозно окрикнул Буба.

Гриня сглотнул и послушно закивал.

— Понял? Все видели.

Эдик почувствовал как у него перехватило горло и защипало в глазах. «Нет, нет, нет, — повторял он себе, — не сейчас, нет!»

Буба смерил его взглядом, ухмыльнулся и резко пихнул в грудь. Эдик взмахнул руками, точно хватаясь за воздух, и неловко шлепнулся на землю. Он почувствовал, как из глаз побежали мокрой дорожкой слезы.

— Слабак, — хихикнул Шустрый.

Буба наступил Эдику на грудь:

— Маленький мальчик на стройке гулял,
 Башенный кран рядом груз подымал.
 Тяжесть не выдержал старенький трос, —
 Мальчик ушами к сандалям прирос.
  
Шустрый захохотал. Вслед за ним расплылся в подобострастной улыбочке Гриня. Только Катька сузила глаза и жгла всех ненавидящим взглядом.

— Все понял? — спросил Буба у Эдика и, не дожидаясь ответа, ткнул Шустрому на угол дома:

— Туда.
— Зачем?
— Тупок! — фыркнул Буба. — Десантника принимать.
— А-а-а! — понял Шустрый. -Голова-а-а!
— И этих возьми! Зрителями будут.
— Вот еще! — возмутилась Катька, уперев руки в бока. — Побежала.
— Чево? — нахмурился Буба. — А если так?

Он сдавил котенку шею. Глаза Рыжика округлились, рот открылся и хвост мелко задрожал.

— Пойдешь?

Катька всхлипнула и, вытирая на ходу слезы, побрела к углу дома. Эдик и Гриня потянулись вслед за ней.
  
Скоро из-за бетонного барьерчика, окаймлявшего крышу, выглянул Буба. На слепящем солнце его голова казалась черной точкой.

— Готовы? — крикнул он и перебросил через барьерчик парашют. На натянутых стропах болтался, точно повешенный, Рыжик.
— Смертельный номер, — крикнул вниз Буба. — Хвостатый диверсант!

Он разжал пальцы, и Рыжик устремился вниз. После четвертого этажа полотнище парашюта набрало воздух, расправилось, надулось пузырем. Стропы спружинили Рыжика, и котенок от страха выпустил струйку.

— Салют! — радостно взвизгнул Шустрый, отбегая в сторону.

Парашют парил в воздухе, слегка покачивая жалобно мяукающего и пускающего новые струйки Рыжика.

— Ура! — вопил, пританцовывая, Шустрый. — Ура!

Парашют слега сносило ветром в сторону. Котенок отчаянно дергался, вырываясь из стропов. Шустрый, не отрывая глаз от белого полотнища, двигался в том же направлении.

— Вторая попытка! — крикнул сверху Буба.
— Мальчики, сделайте что-нибудь! — горячо говорила Катька Эдику и Грине. — Ну, что-нибудь! Вы же мальчики!

Котенок приземлился около кустов мальвы, и его тут же накрыло куполом.
 
— Скорее! — командовал Буба. — Волоки наверх!

Но в тот самый момент, когда до Рыжика оставалось всего-ничего пара шагов, Шустрый споткнулся, ойкнул и растянулся во весь рост на пыльной земле.

— Ай-ай-ай,- заскулил он, дуя на ободранные в кровь колени.
— Так тебе и надо, — злорадствовала подоспевшая Катька.
— А-а-а, — голосил Шустрый.

Эдик тем временем схватил котенка, запутавшегося в стропах.

— Шустрый, — вопил с крыши Буба. — Держи его!
— Домой, — прикрывая Эдика, советовала Шустрому Катька. — Грязь, бактерии — помрешь как дважды два.
— Шустрый!- выглядывала из-за бортика лохматая голова Бубы.

Эдик растерянно озирался по сторонам.

— Туда! — показал ему Гриня на заросли мальвы. — Тикай!
— Стой! — орал с крыши Буба. — Убью на фиг!

Эдик метнулся в узенький просвет между тенистых кустов и побежал по тропинке.

— Скорее домой, — торопила Шустрого Катька. — Могут ногу отрезать!

Шустрый подхватился и, не слушая Бубу, затрусил к своему подъезду.

— Конец вам! — неожиданно тонко взвизгнул сверху Буба.
— Что теперь будет? — испугался Гриня.
— И зеленкой! — наставляла Шустрого Катька. — Прямо на царапины. Много-много.

Гриня хихикнул.

— Так ему и надо, — процедила сквозь зубы Катька. — Фашист.

Выскочив из кустов, Эдик ахнул от неожиданности. Перед ним стоял отец. В голубой летной рубашке, с мускулистыми загорелыми руками и хмурым взглядом. Около подъезда его дожидался аэродромовский "газик".

— Играете? — спросил отец, когда мимо них прошмыгнул Шустрый, а за спиной появились запыхавшиеся Катька и Гриня. — То-то я в дверь звоню-звоню, а никто не открывает.

Из подъезда вылетел Буба, глаза злые, лицо красное, кулаки сжаты.

— Новые друзья? — обернулся на него отец.
— Да, — сказал Эдик и сильнее прижал к себе Рыжика.

Буба, напоровшись на отцовский взгляд, мгновенно сник.

— Уезжаю сегодня,- сказал отец. — В Сургут. Знаешь где?
— Нет, — ответил Эдик, — но я посмотрю на карте.
— На Севере это, — сказал отец. — В Сибири.

Они помолчали.

— Я тебе того, — сказал отец, — напишу. Как только устроюсь.
— Да, — ответил Эдик, хотя точно знал, что отец не напишет, а если и напишет, то неуклюже, неловко, неинтересно. Но он хотел, чтобы отец написал. Хотя бы так. А еще он хотел повиснуть у него на шее, поцарапаться о колючую щеку, густо пахнущую «Шипром», сказать, что будет хорошо учиться и не будет плакать по поводу и без. И что он хочет, чтобы отец не уезжал в Сургут, а вернулся домой, к ним. Чтобы мама смеялась и по воскресеньям заплетала, как девочка, две косички. Чтобы отец подглядывал за ней, когда она, в коротком халатике, мыла пол. Чтобы они вместе смотрели хоккей по телеку, и чтобы "Динамо" иногда побеждало ЦСКА, а русские всегда выигрывали у канадцев....

Но Эдик знал, что все это невозможно. Что мама не носила больше длинных волос, а постригла их под мальчика, коротко-коротко. Что русские не могли все время выигрывать у канадцев. Что отец уезжал на Север, и ничего поделать с этим было нельзя.

— Твой? — отец кивнул на Рыжика.
— Нет, — ответил Эдик. — Вернее… да. Мой.
— А парашют зачем? Запускаешь?
— Нет. Просто завернул.
— Завернул?

Отец вздохнул и покачал головой.

— Мужиком пора становиться, сын, — сказал он. — А ты котят пеленаешь.
— Он не пеленает, — вышла из-за спины Эдика Катька. — Он герой!
— Герой? — отец внимательно посмотрел на сына. — Тогда держи.

Он снял фуражку, надел на Эдика и протянул руку.

Шофер в "газике" посигналил.

— Иду! — крикнул отец. Глаза его заблестели, он что-то хотел сказать, но, крепко пожав сыну руку, повернулся и зашагал к машине.

"Газик" крякнул, заурчал, покатил со двора. У выезда на улицу он мигнул "стoпами", потом еще раз крякнул и исчез за поворотом.