День открытых дверей или Аварийный выход.

День открытых дверей или Аварийный выход.

Пора открывать дверь,

                                   Пора выключать свет,

                             Пора уходить прочь,

                                                                                      Пора!

Виктор Цой “Пора”

Такой картины я ещё не видел…

Вы только представьте себе. С неба вниз кроной растут могучие деревья, а по земле плывут пушистые, как барашки, облака. А из них снизу-вверх идёт дождь. Я сначала думал, что картину неправильно повесили. А оказывается, это творение нашего чёрного Дали.

 Этот парень из Эфиопии — простой самоучка, никогда и нигде не учился; а рисовал — именно рисовал — как Бог на душу положит. Понятно, что он ни уха, ни рыла не смыслит во всяких там кубизмах-сюрреализмах, однако в фантазии ему не откажешь.

И картинки у него одна забавнее другой, хоть организуй персональную выставку где-нибудь в Лувре-Эрмитаже.

Язык у него интересный, амхарский называется, буковки чудные, как наскальные иероглифы, и говорит он тоненько и певуче. А с ивритом у него не сложилось, он вроде уже пять лет в Израиловке, а ни бэ ни мэ. Я вот всего три года, а шпрехаю на иврите, будьте-нате, хрен в томате, пардон… Это я так, к слову. Сам я программист. Ну, там языки всякие компьютерные, программку написать, — это я могу. Запросто. Раньше. Мог…

Да не об этом речь. Как мы с ним познакомились, его ко мне в палату перевели, ну, когда Шмулика выписали… Вы что, не помните Шмулика? Тот ещё поц, простите… У его предков какая-то фабрика была в Италии! А папашка послал его в ешиву учиться, ну, чтобы правильным евреем стать. А этот шлимазл сел плотно на наркоту, а отцу ездил по ушам, что в первых учениках ходит.

Как-то раз, обожравшись кислоты, он начал дирижировать движением, ну и додирижировался так, что его две недели галидолом с этумином кололи, чтобы глюки придавить. И точно, вышел чистый, как стёклышко, а мне на память плейер оставил…

Так вот, на место этого нарика эфиопца и определили. Он вошёл в палату и так грустно на меня посмотрел, ткнул в себя пальцем и произнес: “Томаса”.  А по мне хоть Иван Грозный; главное, чтоб сосед был хороший…

Ну, то, что человеку в дурке плохо — это и слону понятно, хотя как устроишься. Я, например, почти третий год лежу безвылазно. Ну, если по чесноку, то, конечно, выхожу гулять по территории на пару часиков, так сказать, “на воле” -сигареткой подымить или в славный еврейский праздник "шабат" к маме на фаршированную курочку, пару раз в месяц…

Главное — спокойненько так себя вести, чтоб у санитаров руки не чесались привинтить тебя к кровати, а то лежишь, как лягушка на препарационном столике, а вокруг тебя студенты, а умный препод им растолковывает:

“Обратите внимание, вы сейчас видите нехимический способ ограничения психотического больного. Для того, чтобы предотвратить дальнейшую агрессию со стороны пациента, мы фиксируем его за четыре конечности, обычно на четыре часа. Если вам известно, что больной страдает судорожными припадками, то привязывать надо за три конечности, чтобы во время внезапного приступа вы могли перевернуть набок пациента, а он не задохнулся бы от того, что перекрыл себе доступ воздуха прикушенным языком. То же самое касается и фиксации при алкогольном отравлении, чтобы не захлебнулся рвотными массами. Перейдём в следующую палату…”

Я эту хрень, простите, на себе пару раз испробовал, так больше не хочется, а всё из-за какой-то ерунды — хотел показать санитару Мишке пару приёмов каратэ… И потом в течение четырех часов считал трещины на потолке…

Правда, второй раз было “за дело”, года два назад; лежал у нас один кадр из Бразилии, той самой, “где много диких обезьян”, — помните, был такой классный фильм, там Калягин тётку изображает, название забыл, ну да ладно… Так вот, одна из этих “диких обезьян” откопала малосъедобные иудейские корни и решила репатриироваться в нашу Израиловку. Но так как этот “обезьян” был глупым, он ещё в своем Рио начал наркоту жрать, а здесь ему для полного счастья полностью снесло крышу, как сказал наш старый психиатр Арнольд Палыч из Москвы. Больного накрыло “шубой”; это они так на своём докторском жаргоне называли шубообразную шизофрению.

Мне потом он объяснил, что к меховым изделиям диагноз никакого отношения не имеет, просто по-немецки “шуб” — это сдвиг, хотя в Израиле такого диагноза нет. Короче, этот сумасшедший нарк начал терроризировать Сёмика, самого безобидного старого шизушника в отделении, типа сигареты отбирать, конфеты, которые ему отец-инвалид таскает. Я пару раз предупредил этого Пеле, что сделаю из него Гарринчу, но он, видимо, не осознал, ну и в очередной раз, когда высыпал Сёмику солонку в суп. В качестве воспитательного средства вместо кофе на десерт, бразилианец схлопотал урокен в тыкву (так в карате называется боковой удар рукой в голову).   Короче, он поехал на рентген, а я залёг на восемь часов в комнату “ограниченных возможностей и неограниченных мечтаний” …

 Что-то я соскальзываю с темы на тему.

Так вот, этот Томаса всегда был какой-то грустный, молчаливый, почти ни с кем не разговаривал, лекарства хавал без вопросов, только раз, когда вернулся после беседы с врачом насчёт его болезни и выписки, был как-то особенно грустен.  На мой вполне идиотский вопрос: “Что случилось?” он что-то пробормотал по-амхарски… Я не знаю как, но эта абракадабра застряла у меня в голове. Так вот, наш чёрный Дали месяцев пять рисовал картину звёздного неба, то есть на чёрном полотне расставлял белые точки, причём по какой-то своей методике, по несколько точек-звёзд в день. Я как-то его спросил: «Когда закончишь?» Он лишь плечами пожал. А как называется твой “шедевр”? Он опять мне эту пару слов сказал. Ну, название как название. Потом его в пробный отпуск отпустили. Последний. Не вернулся он. Повесился.

В прощальном письме просил его извинить и передать на память последнюю картину мне, поскольку её закончил. Я её в своей палате повесил, вроде там ничего не изменилось, только появилась одна маленькая деталь, небольшая белая открытая дверь…

Да, совсем забыл сказать, у нас тут новый санитар-эфиоп начал работать, Лиором зовут, так он мне название картины перевел, ну те самые слова, которые Томаса мне говорил… Вот они: “Нет Выхода”.