Редакционный портфель. Выпуск № 6. Людмила Чеботарёва - Люче.

Сегодня ведущий рубрики Игорь Исаев достаёт из своего редакционного портфеля стихи новой героини. Вот что рассказывает о ней:

Людмила Чеботарёва, Люче – автор для нашего МСП особый. В этом году она стала первым в истории «Славянского слова» обладателем «ГранПри» фестиваля! Мне не уместить в формате одного абзаца всех добрых слов о Люче.
Люче — талантливый поэт, изумительный бард, замечательный прозаик, а ещё — она и её верный спутник Миша – удивительные подвижники, прекрасные энтузиасты-организаторы, настоящие собиратели талантов! Проводимый ими в течение девяти лет конкурс-фестиваль «Арфа Давида» в доковидные времена был, пожалуй, одним из лучших литературно-музыкальных форумов в русскоязычном поэтическом пространстве.
И нынешний литературный проект Люче «Книга стихий» поражает изысканностью, сложностью и, главное, потрясающей способностью звезды — Люче привлекать на близкие орбиты десятки и сотни талантливых авторов.
Горжусь и дорожу знакомством с нею и с её верным спутником Мишей Чеботарёвым.

Слово нашей сегодняшней героине:

«Как входят в жизнь человека стихи?

Как получается, что в обычной, никак напрямую не связанной с творчеством семье рождается вдруг ребёнок, который с самого детства любит рифмовать слова?

Ответ на этот вопрос мне неизвестен, но вышло так, что стихи я писала с самого детства.

Первые мои рифмованные строчки, зафиксированные в семейных летописях, были произнесены, когда мне ещё не исполнилось и трёх лет:

Наша Люда — молодец,

Заслужила леденец.

(леденцы я просто обожала!)

Родители мои были людьми чрезвычайно занятыми, и я, поздний ребенок, была отдана на попечение няни, которая жила в нашей семье задолго до моего рождения, воспитывая моего старшего брата. Может быть, во многом благодаря милой моей «Арине Родионовне» и появились у меня первые поэтические опыты.

Звали её Лидия Ивановна Печкова, в девичестве — Шереметева. Из того самого, графского рода. У бабы Лиды, как я её называла, было гимназическое образование, и я с самого детства постоянно слышала и быстро запоминала наизусть стихи Пушкина, Майкова, Лермонтова, Тютчева, Фета, Некрасова… Вот, наверное, откуда корни моей неизбывной любви к Поэзии.

В третьем классе я умудрилась написать первую и пока последнюю в моей жизни поэму. Это была поэма об одной из любимейших моих героинь — Жанне Д'Арк (жаль, тетрадочка не сохранилась, и я помню лишь сам факт написания поэмы, ни одна строчка из которой, увы, так и не всплыла в памяти).

А однажды ко мне вдруг начал прилетать один Капризный Ангел…

И появились стихи и песни, некоторые из которых мне не стыдно перечитывать и сегодня. Правда, их автором я до сих пор называю Люду Левину, которой я была в ту давнюю пору.

Сегодня мне хотелось бы начать с цикла стихов, который я считаю главным в моей поэтической жизни. Я назвала его «ВЕЧНЫЕ ЖЕНЩИНЫ».

(отметим, что иллюстрации к стихам подобраны самим автором)

Лилит

Шёл день шестой…

Ты славно поработал,

Всё именуя средь Эдемских кущ.

А за работу полагались льготы —

И Бог был молод,

мудр и всемогущ.

Он обещал небесное блаженство,

Покой и отдых на закате дня

И прилепить тебя навеки к женским

Душе и плоти.

Только про меня

забыл.

А я была

— ещё до Евы!

Ты оставался при своём ребре.

Но нам, двоим, взошло созвездье Девы

В том давнем, первозданном сентябре.

И мы бродили по пустому саду,

И звёзды тихо падали в траву,

И вкус у звёзд был леденцово-сладок.

Мне не приснилось — помню наяву,

Как ты моих волос рукой касался.

Хмелели от нектара мотыльки.

Ты мне в глаза смотрел и отражался

В них, словно в лунном зеркале реки.

И мы с тобою в салочки играли:

Я убегала — ты меня ловил.

То вместе выше облаков взмывали,

То вниз, на землю, падали без сил.

И умирали, друг на друга глядя,

И возвращались к жизни вновь и вновь.

А в небесах, расшитых звёздной гладью,

Рождался свет по имени Любовь.

Ещё бесплодно Дерево Познанья

Добра и Зла. И Древа Жизни — нет.

Тебя пока ещё не одурманил

Нагого тела нестерпимый свет.

И мы, как дети — юны и невинны —

Пытались притяженье превозмочь.

А то, что губы — пряны, пьяны, винны,

То в этом виновата только ночь

Да терпкий сок раздавленных черешен…

Вокруг ещё Эдем, а не Содом.

До Евы я — со мной ты не был грешен!

Грех появился на Земле потом.

Лилит. Джон Кольер, 1887

Ева

Мне имя — жизнь.

Меня зовёшь ты Евой.

Обречена на сладкий райский сон.

Евфрат — направо.

Хиддекель — налево.

Назад — Гихон,

а впереди — Фисон.

Тут нет разнообразья абсолютно:

Всё те же птицы, звери и цветы.

В Раю ужасно пусто и безлюдно,

И очень скучно — только я и ты.

Мне не с кем перемолвиться словечком,

Уж я не говорю о паре слов!

И Бог мне обещал, что будет вечной

Вот эта, пресловутая любовь?

До гроба мне выслушивать Адама,

Что снова кавардак у нас в Раю?

Ах, если б только были чемоданы —

Упаковала бы я их и — фью…

…ить! — из Рая мчалась без оглядки,

Хоть к чёрту на кулички

— только прочь!

Мне эти ваши райские порядки,

Как в горле кость.

Но некому помочь:

Я одинока.

Как я одинока!

А муж

— он, как всегда, объелся груш,

И сон — послеобеденный, глубокий —

Не приведи Господь

— я не нарушь!

Мне надоело пыль стирать с деревьев —

Так громко называются они:

Познанье!..

Жизнь!..

Словам теперь не верю!

Неужто так и будут мчаться дни,

Как близнецы, похожи друг на друга?

А клетка золотая — тоже плен!

И тело, что сегодня так упруго,

Когда-то превратится в прах и тлен…

Но… кто среди густых ветвей мелькает?

И что за плод упал мне на ладонь?

Какой он мягкий, сочный, прямо тает

Под пальцами — его ты только тронь!

Так, может, откусить? Совсем немного,

Всего кусочек,

капельку,

чуть-чуть…
Ну что ж, что обещанье дали Богу!

Могу я в жизни хоть разок рискнуть?

Нарушу ход истории вселенской!

Пускай потом душа моя болит,

Я поступлю по-своему

— по-женски:

Как чувство,

а не логика велит.

Ева. Гюстав Моро, 1885

Адам

Лунный демон, Лилит — белых лилий дурман окаянный,

Почему твоё имя приходит в рассветных стихах?

С неба звёзды слетают и бьются со звоном стеклянным.
Ева спит, разметавшись во сне, после ночи греха.

В лёгких спутанных локонах — танец серебряных бликов.
Ей на губы, припухшие от поцелуев моих,

Положу две черешенки, огненных два сердолика —
Амулетами против укусов ревнивой змеи.

Я люблю тебя, Лил, не вкусившую искусов Рая!

Но и Еву люблю. И любовь полуправдой гублю.
Я за лживую блажь ненавижу себя. Презираю.
Проклинаю. Прощаю. И снова двух женщин люблю.

Что же ты так суров к неразумному сыну, мой Боже?

Отчего ты готов Древо Жизни срубить на корню?

Мне осталась на память змеиная мёртвая кожа,

Я под Древом Познанья сегодня её схороню.

Сотворение Адама. Микеланджело, 1510

Из цикла «Надежда на дне сосуда»

(легенды и мифы Древней Греции)

Амазонка

Там, где в Афинах царствует Тесей,

Есть воины — отважны и прекрасны.

Мне мать твердила, что они опасны,

Но и она не знает правды всей.

…Проворен конь, верна моя рука,

И лёгок лук, и смертоносны стрелы,

• И закалённое в походах тело
  Усталости не ведает пока.
  Сто раз падёт и высохнет роса,
  И Гелиос промчится в колеснице…
  Я этим чужестранцем светлолицым
  Воспользуюсь, всего на полчаса.
  Быть может, боги мне даруют дочь.
  Уже не раз я разрешалась сыном
  И тотчас отсылала на чужбину:
  Ведь с глаз долой — из сердца тоже прочь.
  
  

Дав сыну имя бабки — Ипполит,

Я прославляла племя амазонок.
Так отчего — в бреду или спросонок —
Так выжженная грудь моя болит?!.

И если через десять полных лун

Помогут боги дочкой разродиться,

Отпустит грех сакрального убийства
Тот пленник, что был так невинно юн.
И перестанет мне ночами сниться…

Раненая Амазонка. Поликлет, около 440-430 до н.э.

Галатея

Я ожила под вашими руками,

А вы не видели, что я уже живая,

И, вновь и вновь к своим богам взывая,

Молили, чтобы жизнь вдохнули в камень.

И в час ночной — нагой и откровенный —
Вы статую назвали — Галатея.
Дрожала жилка тонкая на шее.
Галактики взрывались во Вселенной.

Не веря в чудо, утешаясь снами,

Пигмалион сомнамбулам завидовал…
Ах, как мы часто, поклоняясь идолам,

Не замечаем тех, кто рядом с нами…

Пигмалион и Галатея. Жан-Леон Жером, 1890

Жизнь моя…

Ариадна — Тесею

Жизнь моя, не заблудись в дороге —
В Лабиринте холодно и смрадно.
Наши боги мстительны и строги,

Но богов презрела Ариадна.

Жизнь моя, да, я предать готова
Древние законы, голос предков,
Улетев из-под родного крова,
Словно птица певчая из клетки.

Жизнь моя, не сокрушай надежду —
Я её в тугой клубок свивала,
Он укажет путь, пролегший между
Лабиринтом и дворцовым залом.

Жизнь моя, пусть вестью о победе

Над ужасным диким Минотавром
В небо вознесутся гулкой медью
Праздничные звонкие литавры!

Жизнь моя, не позволяй обидам
В охладевшем сердце поселиться.
Как темно в объятиях Аида!

Как бездушны ледяные лица!
Жизнь моя, не убивай разлукой!
Ариадну покидают силы.
— Вот стрела. Вложи в излуку лука

И забудь, что я тебя любила…

Жизнь моя…

Тесей и Аридна, Жан-Батист Реньо, 18 век

Кариатида

Я в замке из песка служу кариатидой,

Пытаясь удержать чужой надежды свод.
Клубок былых страстей, нелепые обиды —
Вот то, что мне века покоя не даёт.

А видеть довелось не только мелодрамы —
Трагедии любви, софокловым под стать!

Безжалостно песком шлифуют хрупкий мрамор,

Чтоб прочность,

красоту

и блеск ему придать.

Я в сердце возвела мой маленький акрополь —

Болезненных разлук хранилище и храм.
Разрушена стена, что строили Киклопы,

Нет общих экклеси́й в Афинах по утрам.

А я стою.

Держу.

Лишь с виду беспристрастна,

Но душу оплела тугой косой тоска —
Быть может, оттого, что всё уже напрасно:

Ведь замка больше нет

— есть только горсть песка…

Кариатида

Пандора

Когда Пандора открыла сосуд, вручённый ей богами,

в который были заключены все людские пороки и несчастья,

по земле расползлись болезни и бедствия.
Только надежда осталась на дне сосуда.
Но Пандора испугалась содеянного и захлопнула крышку…

Так люди были лишены даже надежды на лучшую жизнь.

Зачем с тобой нас сделали врагами
Слепые звёзды на дороге млечной?

Одаренная щедрыми богами

И проклятая ими же навечно,

Я, будто настоящая Пандора,

Открою ящик…

И — исчадья ада —
Пороки, мор, страданья и раздоры

Придут на землю солнечной Эллады.

Потом я в клочья изорву одежды

И притворюсь глухою и незрячей.
Но не людей лишаю я надежды —
Я от себя свою надежду прячу.

Пандора. Джон Уильям Уотерхаус, 1896

Из цикла «Их нелёгкие книжные судьбы»

В пещере

Том Сойер и Бекки Тэтчер — разные миры

Мне страшно, Том!

— Не бойся, ты со мной.

Давай-ка лучше будем целоваться!

— Том, я согласна стать твоей женой,

Ведь нам уже исполнилось двенадцать.

Ах, бедный Томми, ты совсем продрог.

Иди сюда, согреешься немножко.

У нас остался свадебный пирог?

— Нет, Бекки,

Cъеден, до последней крошки.

Послушай, Бекки, мы должны беречь

Оплывшей свечки маленький огарок.

— Конечно, Том, но не об этом речь.

— О чём же?

— Станем мы красивой парой!

Я к платью приколю атласный бант.

И брошь — от медного тагана шишку…

Ты, Томми, будешь выглядеть как франт —

Сюртук и шляпа, галстук и манишка…

На трости — набалдашник с мордой льва…

Какой жених без элегантной трости?!

Ковром цветочным устлана трава…

Изящный вальс танцуют наши гости…

На свадьбу ты подаришь мне букет…

Как холодно…

В пещере — темнотища…

Том…

А в конце туннеля будет свет?

Ты веришь в то, что скоро нас отыщут?

— Тс-с, Бекки!

Слышишь?

Рядом голоса!

Они нашли наш знак,

Где «Том + Бекки»!

Мы будем дома через два часа!

— Мой милый Том, люблю тебя навеки!

— Виват! Мы спасены! Кричи «Ура»!

Закончились кошмарные мученья!

А это значит, что уже пора

Подумать нам о новых приключеньях!

Том Сойер и Бекки Тэтчер в пещере. Иллюстрация к книге

Полнолуние

Когда луна кругла, как камень,

Уже готовый лечь в пращу,

Я вновь метлу свою ищу,

Чтоб полетать под облаками.

Взглянуть на землю с высоты —

Ну как — без Мастера легко ли

Вам жить в земном своем расколе?

И желтолунные цветы

Прижать к себе… Заплакать тонко…

Потом почти поддаться сну…

Но вдруг, ломая тишину,

Завыть волчицей на луну

С глазами мёртвого волчонка…

Почти по Джеку Лондону

Самородок

На небе затеяли духи безумную пляску.
Пирует медведица жирным юконским лососем.
Лосиха ласкает лосёнка у скрученных сосен,
И мудрости снежной тропы обучает Аляска.

У маленькой женщины чёрные жёсткие косы,
Скользят по пороше неслышно её мокасины.
А я пахну потом, усталостью, виски и псиной,
А вовсе не ветром и солью, как должно матросу.

Давно я сменил океан на промёрзшую сушу,
Но так и остался пропойцей и вечным скитальцем.
Отчаянье хуже цинги и раздробленных пальцев,
Оно разъедает и губит заблудшие души.

Тяжёлое солнце упало в объятия ночи.
Мои золотые надежды рассыпались пылью.
От страсти хмельной куропач, гордо выпрямив крылья,
То лает собакой, то ведьмой трескуче хохочет.

А я становлюсь нелюдимее, злей и угрюмей,
Мне осточертело без толку процеживать воду
И дятлом долбить ледяную пустую породу –
Уж лучше бы я оставался в заплёванном трюме!

Она предпочла мне удачу и младшего брата –
Сиянья полярного дочь, лгунья с кожею лунной.
Я ей отомстил с разбитною девицей салунной
И в путь захватил только нож да кайло и лопату.

Ждёт в белом безмолвье меня мой братишка-погодок.
Я сам опустил его в мёрзлую землю без гроба.
Могилу прикрыла пурга безымянным сугробом.
А мне прожигает ладонь золотой самородок.

И, чтобы проиллюстрировать и другие таланты героини сегодняшней рубрики — её песенное выступление на недавно прошедшем фестивале «Эмигрантская лира».