Редакционный портфель. Выпуск № 7. Алексей Зайцев. Часть первая

Сегодня у нас необычный выпуск «Редакционного портфеля». Поэтическую подборку, которую представит ведущий Игорь Исаев, предваряет статья о герое выпуска.

Своими воспоминаниями о поэте Алексее Зайцеве с нами делится его близкий друг Андрей Саломатов, автор 15-ти детских книг, 8-ми взрослых и более десятка сценариев. 

И всё-таки – я был!

памяти Алексея Зайцева

25 ноября 2015 в городе Рюэй-Мальмезон под Парижем ушёл из жизни поэт Алексей Зайцев. Стихи его знакомы лишь горстке друзей, прижизненный сборник «Проводы времени» был издан в Париже в 1993 году. Из стихов Алексея Зайцева можно сложить картину мира, в котором он жил. По словам Киры Сапгир, его стихи — исповедь, полная весёлого отчаяния.

Действительно, жизнь Лёши сложилась непросто. Родился Лёша 10 октября 1958 года в Улан-Уде, но всё своё детство провёл в Москве, и с шести лет – в школе-интернате. Об этом времени Лёша вспоминал, как о самом голодном. В четырнадцать лет он поступил в Московское театрально-художественное училище, затем учился в педагогическом училище. Освоил игру на домбре и балалайке.

В 1974-ом году мы с художниками Сашей Поповым и Сашей Прониным работали в художественных мастерских театра «Оперетты», которые находились в Лазаревской церкви. И как-то Пронин привел туда подростка. Зайцеву на тот момент исполнилось шестнадцать. Саше порекомендовала его знакомая, преподававшая живопись в изостудии. Пронин сказал, что Лёша очень неплохо рисует и сочиняет хорошие стихи.

В 1979 году московский самиздатовский журнал «Поиски» опубликовал его стихи, вместе с открытым письмом о принудительном лечении в больнице имени Кащенко. По тем временам такая публикация была для автора почти приговором. Оставаться в Москве стало небезопасно, и Алексей уехал.

В эти непростые для него времена я немножко опекал Лешку: брал с собой в разные города на работу художником. По договору оформляли дома быта, элеваторы, заодно детские сады и рестораны. Жили в мастерской, вечерами писали стишки и даже переводили зарубежных поэтов.

На фото: Андрей Саломатов и Алексей Зайцев

В те годы часто большой компанией ездили в Тарусу. Наш общий друг Леша Васич хорошо знал почти всех в этом городе. Так сложилось, что восемнадцатилетний Лёша там познакомился с тарусянкой Наташей Шумаевой. Наташа – племянница той самой «девочки Маруси» из стихотворения Н.А.Заболоцкого «Целый день стирает прачка, муж пошел за водкой…». Зайцев с Наташей поженились и снимали в Тарусе дом. Летом Леша работал пастухом, зимой — экскурсоводом в местной картинной галерее. 

Фото из архива А. Саломатова

До 27-ми лет Зайцев не имел своего дома, снимал углы, чаще жил у друзей, где и писал стихи. Бумажки со стихами он оставлял, где жил. Кое-что сохранилось и у меня…

В восьмидесятых годах Леша работает в разных городах Советского Союза: сторожем, истопником, учителем, художником-оформителем, лесорубом. С перестройкой его жизнь стала налаживаться. Он возвратился в Москву, поступил в Литературный институт и доучился, но защищаться не стал, хотя мы с ним обсуждали его дипломную работу. Леша тогда сказал мне: «Ты был прав, потерянное время».

Зайцева в эти годы печатают в журнале «Огонёк», в альманахе «Тёплый стан», и в других журналах, газетах и сборниках. Он работает заместителем главного редактора журнала «Советский школьник», редактором в издательстве «Детская литература», ведёт поэтическую рубрику в журнале «Огонёк». В 1991 году его принимают в Союз писателей. Казалось, жизнь начала устраиваться…

Но Алексею было стало тесно в этой карьере. В 1992 году, будучи в командировке во Франции, принимает решение остаться там. По словам общих знакомых Лёша был тепло принят русской эмиграцией – Владимиром Максимовым, Александром Гинзбургом, Семёном Мирским на радио «Свобода» и Виталием Амурским на «Радио Франс Интернасиональ». Печатался в «Континенте» и в «Русской мысли», однако на жизнь зарабатывал игрой на балалайке в ресторанах (вот и пригодилось профессиональное обучение в юные годы!). Немного зарабатывал репетиторством и переводами, работал поваром, даже рисовал картины на продажу, подписываясь Семизубовым. Для себя изучал теологию в институте St. Serge в Париже и кулинарию в Дижонской кулинарной школе.

На фото: Алексей Зайцев с женой Линой Горгон во Франции.

Если ему и приходилось забывать о стихах, то ненадолго. Как верно заметил один из его друзей Григорий Кружков, «Алексей Зайцев, прежде всего, мечтатель и фантаст, и конечно, самородный поэт со своей неповторимой интонацией. У него было много талантов, кроме поэтического, – в том числе талант дружбы». Вот как о нём вспоминают друзья.

Юрий Кочетков: «Мы, сотрудники журнала для слепых детей «Советский школьник», звали Алексея Зайцева только Лёсей, и не иначе. Так уж сложилось, можно сказать, исторически. А было это так: осенью 1986 года к нам буквально за руку привела его Лола Звонарёва, тогдашний заместитель главного редактора журнала «Литературная учёба».

В редакцию Лёша не входил, а вбегал. И почти всегда с улыбкой на лице. И после краткого «Всем привет» говорил частенько: «А у меня хорошие новости. Еду я сегодня в метро и вижу, рядом стоит и чего-то читает Марина Москвина. Оказывается, она везёт в издательство свои новые рассказы. «Дай парочку, — говорю, — нам в журнал», уломал её. «Давай посмотрим». Подобных случаев было немало. К сотрудничеству с «Советским школьником» наш Лёся тогда привлёк многих начинающих молодых авторов, а сегодня они маститые популярные писатели и поэты. У нас в журнале начали печататься Дина Рубина, Марина Москвина, Марина Бородицкая, Григорий Кружков, Александр Дорофеев и другие.

Понятие нормированный рабочий день для нас тогда не существовало. Молодые были, да и работа по душе. Часто засиживались допоздна, а Лёша несколько раз и ночевал в редакции. Возможно, бывали какие-то производственные проблемы, о которых сегодня и не помнишь, помнишь только одно: безумно любили свой «Школьник», а наш Лёся был нашей палочкой-выручалочкой…».

Марина Бородицкая: «Лёша Зайцев появился в нашей литературной студии незадолго до «перестройки». Студия была при Союзе писателей, вели её поэт Яков Аким и прозаик Сергей Иванов, и принимали туда молодых авторов, пишущих «для детей и юношества». Лёша ничего такого сугубо детского не писал, но ведь юношество – понятие растяжимое. Детская литература в СССР служила не только убежищем для «непроходных» талантов, но порой и проходом в литературу большую. И чудесные наши руководители этот проход расширяли, как могли.

В нашу с Гришей Кружковым тогдашнюю жизнь он принёс Бродского. Нет, заполучить в руки томик Бродского, даже самиздатовский, в те годы было почти нереально, так что Лёша принёс его в собственной голове. Как сейчас помню: он сидит на нашем узком кухонном диванчике, спиной к ещё светлому окну (день, стало быть) и читает наизусть: «Нынче ветрено, и волны с перехлёстом…». Легко, не сбиваясь, влюблённым голосом высвечивая самые сладостные места: «Жрица, Постум! И общается с богами!». Мы слушаем как в детстве, как под гипнозом, раскрыв рты, замерев от счастья…»

Марина Бернацкая: «Ровно за год до Лёшиной смерти, 10 ноября 2014 года, я получила письмо.
Приведу его полностью – не думаю, что автор будет недовольна тем, что тайна переписки нарушена:

«Уважаемая Марина! Я – художник-иллюстратор Ольга Подивилова, ищу автора стихотворения „У обочины дороги“, где рассказывается о человечке, который жил „в кофейнике дырявом, и в коробке папиросной, и в бутылочке молочной“. Автор – Алексей Зайцев. Это стихотворение сыграло большую роль в моей жизни. Мне необходимо вставить его в мою книгу, посвящённую моему мужу (умер от рака в этом году), и я прошу помочь разыскать наследников Алексея Зайцева, чтобы попросить их разрешения. Помогите мне, пожалуйста!»

Пишу Лёше: Как там дело обстоит с наследниками?...

Вот его ответ: «Спасибо, Марин. Я написал Ольге. Особенно растрогало слово «наследники»! émoticône smile. Когда-то в «Огоньке», составляя подборку поэтов «первой волны» эмиграции, я тоже наивно полагал, что публикую покойников. А потом весело рассказывал об этом авторам. Время в России текло как-то по-другому, наверное… Всё, что было «при царе» воспринималось, как «история», но мои парижские знакомые успели стать при этом «царе» учителями, артистами, морскими офицерами, они уверенно держали в руках бокалы и не спешили на кладбище. После операции позапрошлым летом я лежал в санатории с дедом, чья семья унесла ноги из Киева в 1919-м году. Он мне рассказывал про похороны Шаляпина… Это я не про долгожительство, про масштаб времени...»»

Дина Рубина: «…свежие морские гребешки, лично привезённые Зайцевым из командировки по Дальнему Востоку (году где-то в 85-м), и зажаренные им же на огромной сковороде, водружённой посреди стола – на всю немалую компанию, – несколько десятилетий оставались для меня сиянием кулинарного Олимпа. Дело в том, что Лёшка был гением по этой части: забегая вперёд, скажу, что в Париже он несколько лет служил поваром у последнего румынского короля. Понятно, да? Вот так во всём. Он открывал рот, и любой искусный рассказчик, любое «значительное лицо» в компании как-то тускнели и отодвигались на второй план. Потому что своим улыбчивым безмятежным голосом Леша приносил и произносил невероятные вести…

…«Советский школьник» был потайной пещерой, вход в которую отворял заветный ключ азбуки Брайля. Сим-сим, откройся! Он открывался всем, кого притаскивал в редакцию Лёша Зайцев, – это были первоклассные таланты, абы кого он бы не привёл. Спустя всё те же лет тридцать пять в передаче на ВОС – радио для слепых – мы с ведущим, Олегом Шевкуном вспоминали, что это было: публикации в «Советском школьнике». Олег сказал, что он как раз и был таким вот школьником, с нетерпением ожидающим каждого свежего номера…»

После его отъезда наша дружба не прерывалась, мы часто общались по телефону, писали друг другу письма, потом появился скайп и минимум три раза в неделю часа по два болтали и даже выпивали – чокались с монитором. Я помнил некоторые строчки из его юношеских стихов и уговорил восстановить их, что он и сделал. Но издать их он так и не успел…

Лёша был очень талантливым, свободным человеком, но именно из-за его свободолюбия ему трудно жилось в СССР, где надо было доказывать свою лояльность: писать, что положено и жить, как предписано. А именно это и не вписывалось в его представление о жизни. Он был таким, каким был!

В посмертном сборнике «Звёздам стало одиноко», изданным ограниченным тиражом, есть стихотворение «Эпитафия», строками которого мне хотелось бы завершить сегодняшние заметки об Алексее – о Поэте, о Человеке, о моём самом близком Друге.

«Я топором стучал

полено об.

Для колобка тачал

я круглый гроб.

В чужих краях видал

гремучий гриб,

и ямб, и нимб,

и городок Магриб.

ЛЮБВИ И ПИРОГОВ

СПОЛНА ВКУСИВ

(Я нужным счёл

ввести такой курсив),

Я перенёс, не шелохнув ноздрёй,

ветрянку, коклюш,

свинку и запой.

Средь гор искал я

корень Мандрагор,

По замыслу я был тореадор.

На практике я был,

умерив пыл,

закланный бык.

И всё-таки я был!»

Андрей Саломатов

Москва, ноябрь, 2024г.