Редакционный портфель № 16. Анатолий Аврутин

      Сегодняшний, шестнадцатый по счёту, выпуск «Редакционного портфеля» посвящён встрече с живущим в Белоруси выдающимся русским поэтом Анатолием Аврутиным.
Как член Международного Союза Писателей имени святых Кирилла и Мефодия, усматриваю в этом важный для меня и моих товарищей по творческому союзу знак ­- в 2023 году Анатолий Аврутин был удостоен престижной литературной премии имени святых равноапостольных Кирилла и Мефодия за особый вклад в развитие русской словесности, укрепление нравственных основ общества. Премия была вручена поэту Патриархом Кириллом. 

Анатолий Юрьевич Аврутин родился и живёт в Минске. Окончил истфак БГУ. Главный редактор журнала «Новая Немига литературная». Автор свыше 30 книг стихов, прозы и переводов, изданных в Беларуси, России, Германии и Канаде. Единственный в Беларуси обладатель «Золотого Витязя» в жанре поэзии. Лауреат Национальной литературной премии Беларуси, Большой литературной премии России, международной премии им. Марины Цветаевой и многих других. Награжден орденом Франциска Скорины и одноименной медалью, орденом Святой Преподобной Евфросинии Полоцкой от Русской Православной Церкви, Патриаршим Знаком «За вклад в развитие русской литературы». Академик международной Славянской литературно-художественной Академии (Варна, Болгария). Название «Поэт Анатолий Аврутин» в 2011 году присвоено звезде в созвездии Рака.

Я сердечно благодарю Татьяну Жилинскую ­взявшую на себя организацию этой публикации, собравшую и предоставившую с ведома Анатолия Юрьевича все необходимые материалы.

Вот что сам поэт рассказывает о себе и о творчестве. (выдержки из интервью Анатолия Аврутина, данного 07.12.2023 года корреспонденту “Настаўніцкай газеты”. В. Писареву.)

"— Анатолий Юрьевич, у Маяковского есть статья “Как делать стихи”. Неужто и впрямь можно обучить этому искусству любого желающего?

— Научить складно излагать мысли в рифму действительно можно почти любого грамотного человека. Недаром некогда умение писать стихи наравне с умением скакать верхом, стрелять, фехтовать и танцевать было обязательным для будущих офицеров, постигавших науки в Пажеском корпусе. А вот истинным поэтом нужно родиться. Настоящих поэтов, и вся история литературы тому подтверждением, максимум десять-двенадцать человек на эпоху. Это те, в чьих стихах в обязательном порядке присутствуют такие вещи, как прозрение и тайна. Без этого любое стихотворение — всего лишь строчко-­гонство…

— Александр Блок, судя по тому, что его том лежит на самом доступном месте в вашем кабинете, вам близок?

— Если ночью не спится, снимаю с полки именно томик Блока. Перечитываю “Стихи о Прекрасной Даме”, поэму “Возмездие”. И каждый раз открываю в блоковских строчках нечто новое…

— А вы в каком возрасте впервые попробовали что-то зарифмовать, и насколько удачно?

— Писать стихи я начал раньше, чем научился их записывать. Первые мои сохранившиеся рифмованные строки записала мама. Мне было всего четыре года, когда я, наслушавшись по радио победных реляций о достижениях тружеников советского села, выдал своего рода оду трактору: “Трактор, трактор! Ты пойдешь // По полям станицы. // Много хлеба привезешь // Жителям столицы”. Форма, согласитесь, здесь безукоризненная — форму стиха я с рождения чувствовал интуитивно.

— А первую свою публикацию помните? Какие эмоции она вызвала?

— Помню даже число — 18 февраля 1973 года. Именно в этот день в газете “Железнодорожник Белоруссии” была опубликована первая подборка моих стихов, причем о несчастной любви. Эмоции, которые меня тогда охватили, трудно описать. В редакции меня наградили стопкой газет с моими стихами, я их расстелил на полу и едва ли не стал кататься по ним от счастья…

— Сегодня вы возглавляете журнал “Новая Немига литературная”. А как пробивались на страницы престижнейших российских изданий, таких как “Литературная газета”, “Нева”, “Москва”, “Наш современник”, “Молодая гвардия”? Сотрудничаете ли с ними сегодня?

— С самого начала моего творческого пути у меня была цель — доказать, что можно жить в Беларуси и быть известным русским поэтом. Никуда не уезжая. Первому моему появлению на страницах российского издания я обязан питерскому журналу “Нева”. Во многом содействовал известный писатель Иван Сабило, с которым мы некогда росли в Минске в одном Автодоровском переулке. Он на тот момент возглавлял питерскую писательскую организацию… Стихи мои понравились, и вскоре меня публиковали в России без всякой протекции. А ныне и давно уже числят в рядах своих постоянных и желанных авторов практически все упомянутые вами издания, чем я горжусь.

— Ощущаете себя классиком, мэтром?

— Если бы вдруг ощутил, на этом бы мой талант и закончился. Потому что настоящий творец всегда пишет сначала для себя. И только потом написанное им становится нужным кому-то еще. Или не становится… Большое, как известно, видится на расстоянии, и только потомки определят, осталась ли от поэта хотя бы одна строфа…"

А теперь к стихам!

Анатолий Аврутин, Минск

* * *

Шепоткам назло, глазам колючим,

Недругам, что ждут невдалеке,

Я пишу на русском, на могучем,

На роднящем души языке.

Я пишу… И слышится далече,

Сквозь глухую летопись времен,

Исполинский рокот русской сечи,

Звонниц серебристый перезвон.

И живот в бою отдав за друга,

Друг уходит в лучшие миры…

И по-русски просит пить пичуга,

И стучат по-русски топоры.

И рожден родного слова ради,

Будет чист прозренья чудный миг,

Как слезинка кроткого дитяти,

Что стекла на белый воротник…

***

Русский – прилагательное, слышали?

То, что прилагается к добру,

К радуге над мокнущими крышами,

Без которой вздрогну и умру.

Русский – прилагательное… Тихое…

На вопрос ответствует: «Какой?»

И кружатся аист с аистихою,

И над Храмом лучик золотой.

Русский – прилагательное… Чуткое…

Что не знает каменных палат,

Но всегда соседствует с побудкою,

Если вдруг тревогу протрубят.

Русский – прилагательное… Странности

Всех грамматик мира одолев,

Русские давно привыкли к данности:

Кровь за кровь, но песню – нараспев.

Не дождавшись божьего пришествия,

Не страшась, что ворог зол и лют,

Эти «прилагательные» шествуют,

Женщин любят, плачут и поют…

Недругам – всегда падеж винительный,

И ломоть последний – для своих.

Ничего не знаю существительней

Этих «прилагательных» родных.

***

… Наш примус всё чадил устало,

Скрипели ставни… Сыпал снег.

Мне мама Пушкина читала,

Твердя: «Хороший человек!»

Забившись в уголок дивана,

Я слушал – кроха в два вершка,–

Про царство славного Салтана

И Золотого Петушка…

В ногах скрутилось одеяло,

Часы с кукушкой били шесть.

Мне мама Пушкина читала –

Тогда не так хотелось есть.

Забыв, что поздно и беззвездно,

Что сказка – это не всерьез,

Мы знали – папа будет поздно,

Но он нам Пушкина принес.

И унывать нам не пристало

Из-за того, что суп не густ.

Мне мама Пушкина читала –

Я помню новой книжки хруст…

Давно мой папа на погосте,

Я ж повторяю на бегу

Строку из «Каменного гостя»

Да из «Онегина» строку.

Дряхлеет мама… Знаю, знаю –

Ей слышать годы не велят.

Но я ей Пушкина читаю

И вижу – золотится взгляд…

***

Снилось мне, что Рубцов предлагает сдружиться домами,

Потому что друзья согревают, от горя храня:

«Был бы ты в тот момент…

И, как друг, просто встал между нами…

Может, я бы остыл… И она б не убила меня…»

Он, конечно же прав… Но как быть? Между нами эпоха.

Я бы встал между ними, но время, увы, развело.

Я б дыханье вдохнул в друга после последнего вздоха,

Я бы солнца плеснул, чтоб в зрачки воротилось светло.

Я бы женщине той, что ещё улыбается мило

С той журнальной страницы, где ценится новая ложь,

Хмуро глянув, сказал: «Вы немного остыньте, Людмила,

Научитесь прощать… Он же гений! А вас не поймёшь…»

Может, вправду тогда, чуть остынув, она б отступила?

Может, вправду и он в ситуации той протрезвел.

И вернулась к нему та волшебная силушка-сила,

За которую прежде поэтов вели на расстрел...

Что эпохе пенять? Нынче гениев нет и в помине.

И домами поэты не очень-то любят дружить.

Просто мрак за окном…

Просто чайник всё стынет и стынет…

Просто тоньше и тоньше сознания бледная нить…

***

Рудин, Чацкий, Рахметов, Базаров –

Русской классики облик и глас…

Сколько было словесных пожаров,

Сколько диспутов было о вас!

Утопилась в грозу Катерина,

И Каренина шла к полотну…

Всё в минувшем давно, всё едино,

Всё смешалось в картинку одну.

У истории столько изломов,

Столько ужасов, столько пропаж!

Покатил в экипаже Обломов…

Как хоть выглядел тот экипаж?

Вновь Печорин одёрнул тужурку,

И Онегин бредёт средь молвы.

У Ростовых танцуют мазурку…

Позабыты мазурки, увы…

Всё в минувшем давно, всё далёко,

Век железный отправил на слом

Даже чёрную музыку Блока,

Что курсистки вдыхали в альбом.

Не познавшие литературы,

Без души, накуражившись всласть,

Дети века летят с верхотуры,

Не мечтая в романы попасть.

***

Бредет навстречу дряхленький Мирон,

Еще с войны контуженный, живучий.

Извечный завсегдатай похорон

Других солдат, что в мир уходят лучший…

Он сдал в музей медаль и ордена,

Он потерял жену, а с ней – рассудок.

И встречного: «Закончилась война?..» –

Пытает он в любое время суток.

«Да-да, Мирон, закончилась…Прости,

Что мы тебе об этом не сказали…»

Он расцветает… И звенят в горсти

Монеты на бутылку от печали.

Бутылка так… На первом же углу

Он встречного о том же спросит снова:

«Закончилась?..» Морщинки по челу

От радости бегут не так сурово.

Проклятый век… Шальные времена…

В соседней Украине гибнут дети.

А здесь Мирон: «Закончилась война?..»

И я не знаю, что ему ответить…

.

ГОЛОС КРОВИ

Ты этот век каким не назови,

Не станет он иных веков суровей.

Он тоже весь испачканный в крови

Настолько, что своей не чую крови.

Пусть говорят, что есть у крови зов,

Я кровью захлебнусь, не слыша зова.

И чувствую – моя живая кровь

Быть выше чьей-то крови не готова.

А потому печален мой удел –

Кровавая струя кровянит камни.

Ничьей чужой я крови не хотел,

Да и своя давно не дорога мне…

По-слу-шай-те!.. В багрянце всё кругом!

Но жаждется иным кровавой славы.

Не сплюнуть-не сглотнуть кровавый ком,

И мир вокруг – безумный мир кровавый!

И пусть твердят, что есть у крови цвет, –

Кто не согласен, те не обессудьте! –

Я знаю — это ложь, у крови нет

Ни правоты, ни истины, ни сути!

Есть только право сильного – опять,

Чужую кровь в свои вливая вены,

Кровь восславлять… И вновь не замечать

В своей крови вселенской перемены.

***

Солнышко высокое,

Слыщен птичий альт.

Дед идёт и цокает

Палкой об асфальт.

Сто путей исхожено,

Был и сыт, и наг…

Вся судьбина вложена

В каждый этот шаг.

Шаг… Война проклятая

Силы отняла.

Шаг… Письмишко смятое –

Мама умерла.

Шаг… На стройке вкалывал.

Шаг… Попутал бес –

Восемь лет без малого

Лес валил он, лес…

Шаг… Вернулся, встретила

Верная жена.

Шаг… Сынишку третьего

Родила она.

Шаг… Сыны проворные.

Выросли… Женил…

Шаг… В годину чёрную

Марью схоронил.

Шаг…И где вы, деточки?

Что же, им видней…

Шаг… На чёрной веточке

Серый воробей.

Злыдень двинул обушком,

Упорхнул, но хром.

Дедушке с воробышком

Хорошо вдвоём.

Постоит, поокает,

На душе светлей.

Дед идёт и цокает

Палочкой своей.

***

На образы речь в Беларуси богата,

Не каждый приехавший сразу поймёт.

Пусть «матчына мова»¹, но «бацькава хата»²,

Попробуй – не вымолвить наоборот.

Кукушка пророчит в России и в Польше,

Но всё же в июньскую эту пору

Зязюля³ мне лет напророчила больше

Лукавой кукушки в Смоленском бору.

Не в бане, а ў лазні у сябра⁴ попарюсь,

И выйду на берег, от пара хмельной.

Увижу вдали не белеющий парус,

А трепетный ветразь⁵ над синей волной.

Наколем поленьев, наполнившись верой,

Что легче хозяевам будет потом.

Дровишки сложу, намахавшись сякерай⁶,

Пока мой приятель махал топором.

Картошка вскипит. Крикнут: “Бульба⁷ остынет…”

Гарэлкі⁸ хлебнёшь с ароматами трав,

С улыбкой хозяйку назвав гаспадыняй⁹,

А следом её прыгажуняй¹⁰ назвав.

Дзівоту пабачыш¹¹ …Успев удивиться,

Что вдруг не осталось непонятых слов.

Лишь аисты в небе летят вереницей,

Чародка ляціць белакрылых буслоў¹²

_________________

1 материнская речь

2 отцовский дом

3 кукушка

4 в бане у друга

5 парус

6 картошка

7 топором

8 водка

9 хозяйкой

10 красавицей

11 дивное увидишь

12 летит череда белокрылых аистов

.

КОЛОКОЛЕНКА*

(Песня написана знаменитым белорусским композитором Олегом Елисеенковым)

Что-то вспыхнуло в душе, а всего лишь

Колоколишь ты опять, колоколишь,

Колоколенка моя, звон малинов,

И стою я, все печали отринув.

Там, где неба золотые отливы,

Колоколенка стоит сиротливо.

Птичий клин над ней да небо высоко,

Без неё мне жить вдвойне одиноко.

Колоколенка моя, с Богом рядом,

Будто смотрит на меня добрым взглядом.

И когда лихой порой сердцу больно,

Помогает перезвон колокольный.

С колоколенки летят перезвоны,

И стою я перед ней, просветлённый,

С колоколенкой о жизни судачу,

И всё плачу, колоколенка, плачу.

По щекам стекает влажное что-то,

Вытирать слезинки – тоже работа.

Звоны слушаешь… Душа нараспашку.

Да слезинка заползла под рубашку.

Что-то вспыхнуло в душе, а всего лишь

Колоколишь ты опять, колоколишь,

Колоколенка моя, звон малинов,

И стою я, все печали отринув.

***

С внучонком в футбол… Благодать.

Весь вечер… Почти что темно.

Он учится только играть,

А я разучился давно.

Всё хочет внучонок схватить

Рукою катящийся мяч.

О, Господи, где моя прыть,

Где хитрая вязь передач?

И сам усмехаюсь тайком,

Что внук мой увидит опять,

Как пну этот мячик носком,

А следом могу захромать.

И, чувствуя всё наперёд,

Представить могу на бегу,

Что к внуку уменье придёт,

А я вот и так не смогу…

Потом, ни с того, ни с сего,

Внук вспомнит, давно уж не мал,

Что дедушка был у него

И мяч неуклюже пинал…

РАЗНОСЧИЦА ПЕНСИИ

Вот вам пенсия опять,

Снова пенсия.

Я для старых – благодать,

Будто песня я…

Дядя Вася очень ждёт,

Губы в линию.

Ручку синюю берёт

В руку синюю.

--Это ж где моя строка? –

Триста рубликов.

Больно пачечка легка,

Не до бубликов.

Днём и ночью одинок,

Жизнь несладкая.

Но соседу на венок

Дам двадцатку я…

Вслед записку напишу

В “крематорию”…

Дальше кухни не хожу –

Вот история…

Ну а ниже этажом

Палыч с Настею.

Нету Насти за столом –

Знать, несчастие.

Всё звала к себе врачей,

Рублик жмотила.

Палыч нынче стал ничей,

Тягомотина.

И Васильевна одна,

Баба зычная.

--Ничего, что тишина,

Я привычная!

Муж сбежал и был таков,

А в ответе я,

Не гляжу на мужиков

Полстолетия.

… Так этаж за этажом,

Люди старые.

Мне встречались и с ножом,

И с гитарою.

Разнесла… Мне всякий рад,

Улыбаются.

А ступеньки, будто в ад,

Поднимаются.

КРОВАТЬ

И нашу старую кровать

Отправили в распил.

Здесь мог тебя я целовать,

Тобой целован был.

Скрипел натруженный матрас

Под нами по ночам…

И было так светло подчас

От женского плеча.

Когда я изредка болел,

Мою гнала ты хворь.

И снова страсть горячих тел

Взлетала выше зорь.

Когда недомогала ты,

Я боль твою принять

Мечтал… Подать тебе воды

Считал за благодать.

Хотя с годами стала плоть,

Не так бодра уже,

То пусть не тело к телу вплоть,

Зато душа в душе.

И вот ту старую кровать

Агентство увезло.

На новой мягко полежать,

Но лучшее ушло.

Не может новенький матрас

Издать счастливый стон.

И свет твоих печальных глаз

В былое устремлён.

Лежим и думаем опять,

Вздыхая вновь и вновь,

Что с возрастом менять кровать

Не проще, чем любовь.

***

Один алкаш… Второй – беспутен,

Но не Рубцов он, не Распутин,

А так – форсистая шпана.

Рыгнут… Ругнутся… И уходят…

Да вот душа не колобродит,

И строчка истиной бедна.

О, сколько было этих выжиг –

Помятых, рыжих и не рыжих,

Но завсегдатаев канав…

Их похмелив, спешили снова

Твердить про нового Рубцова,

Не за стихи, увы, – за нрав…

Что слово им?.. Гуляли, пили,

Беспечно в землю уходили,

Оставив тощенький блокнот

С размытым следом от стакана…

Их извлекали из тумана

И миру говорили: «Вот!

Глядите! Он пророк, он гений!

Не Евтушенко, не Евгений,

Который в гении спешит,

На ложь заказов не скрывая…

А здесь – живое, стать живая!

Поэт!.. В нём русское кипит!..»

Пусть автор глух к посмертной славе,

Но что-то булькало в канаве,

Где новый дозревал пророк.

Ещё неведомый планете,

Он нёс цветы подружке Свете…

Но не донёс… Вздремнуть прилёг…

Не стыдно им? И мне не стыдно!

Мне лишь за русское обидно,

За тех, чей не буянен нрав,

Кто без лукавства, без канавы,

Уходят в небо мимо славы,

Листки с прозреньями скомкав.

***

Я в этот мир пришел в своё число,

Меня сюда случайно занесло.

Я не спешил сюда… Меня не звали.

Но коль явился, значит нужно жить,

Любить, страдать… И голову сложить,

И претерпеть все страсти и печали.

Я в этот мир, пусть трудно, но пришёл,

Я в этом мире женщину нашёл,

Которая меня не оттолкнула.

Я научился с нею говорить,

Любил её… Потом устал любить…

Оставлен ею средь мирского гула.

Потом другая женщина пришла,

Взяла за руку, взглядом обожгла

И от печалей многих охранила…

Но без печалей разве проживёшь?

И ложь пришла… За ней другая ложь.

А лживо жить душе совсем не мило.

Жилище есть… А дом?.. А дома нет.

С утра встаёшь доламывать хребет.

А для чего? Какая в том потреба?

Когда давно ничем не веселя,

Почти чужою сделалась земля,

И мыслится про будущее небо…

Осталось слово?.. Слово – это звук.

Оно молчит в предчувствии разлук –

Мне так казалось, Боже, так казалось…

Но голос вдруг явился наяву,

Но голос зазвучал – и я живу,

И нечто есть превыше, чем усталость…

***

«…Но жизненные органы задеты…

Да и раненья слишком глубоки…»

Своею кровью русские поэты

Оправдывали праведность строки.

А как еще?.. Шептались бы: «Повеса,

Строчил стишки… Не майтесь ерундой…» –

Когда бы Пушкин застрелил Дантеса

У Черной речки, в полдень роковой.

И, правда, как?.. Всё было бы иначе…

Попробуйте представить «на чуть-чуть»,

Что Лермонтов всадил свинец горячий

В мартыновскую подленькую грудь.

И дамы восклицали бы: «О, Боже…

Да он – убийца… Слава-то не та…»

Но ведь поэт убийцей быть не может,

Как не бывает грязью чистота.

Любима жизнь… И женщина любима…

В строке спасенья ищет человек…

И Лермонтов опять стреляет мимо…

И снова Пушкин падает на снег…

***

У Вани пилотка, у Васи пилотка.

Пускай из газеты, но знали мы четко –

В пилотке смелее… И дышится гордо.

У Вани она из «Советского спорта»,

У Васи она из «Советской культуры»,

Что ёжилась в стопочке макулатуры…

Орал и грозился холеный управдом

За то, что у Коли пилотка из «Правды».

А там, на изгибе помятой пилотки,

Хрущев в не застегнутой косоворотке.

--Как можно – орал—брать такую газету?

Возьмите «Гудок» … Эх, ремня на вас нету!..

А после, у речки, все те же пилотки

Разочек согнешь – получаются лодки.

И первой плыла, величаво и гордо,

Та лодочка, что из «Советского спорта».

И наша ватага взахлеб ликовала,

Что лодка из «Правды», намокнув, отстала.

Что истина здесь, на сверкающей глади,

Где спорт – впереди, ну а партия – сзади…

Струилась вода… Превратились в ошмётки

Страна… И намокшие лодки-пилотки.

Нахлынет… Захочется, в общем-то, мало –

Чтоб лодка плыла, и чтоб мама ругала…

***

Дождись меня… Молю – дождись меня.

Не погаси ни лампы, ни огня,

Не торопи ни ночи, ни судьбы,

Пусть лучик озаряет наши лбы,

Склоненные над письменным столом…

Пусть в окна ветер лезет напролом,

Пускай беззвёздна сумрачная высь,

Молю тебя – дождись меня, дождись!

И я дождусь тебя, я буду ждать,

Пока пуста несмятая кровать,

Пока слышны на улице шаги…

Ты только пониманье сбереги,

Что кто-то ждет тебя, что кто-то ждет,

Пока всю ночь за окнами метет,

Пока в ладонях ласковая дрожь,

Пока ты ждешь меня, пока ты ждешь…

***

Время метаний… Основа основ.

Пусто и голо.

Вроде Микола стоит Лупсяков…

Як ты, Мікола?¹

Переступлю через снежный сумёт,

Прошлое – рядом.

Толя Гречаников руку пожмет:

«Што з перакладам?..”²

От недовольных супружниц тайком,

Ближе к вечерне,

С Мишей Стрельцовым пойдем с коньяком

К Хведару Черне.

Гришка Евсеев, Володя Марук:

“Вып”ем і годзе…” ³

По корректуре размашисто: “Ў друк!–⁴

Павлов Володя.

Небо нахмурилось, тени струя.

Стежечка в жите.

Где вы?.. В какие уплыли края?

Хлопцы, гукніце!..⁵

А с поднебесья: “ Ушедших – не тронь!..”–

Грозно и строго.

Толькі валошка казыча далонь…⁶

Цёмна… Нікога…⁷

___________________

1 Как ты, Микола?

2 Что с переводом?

3 Выпьем и хватит

4 В печать!

5 Хлопцы, отзовитесь!

6 Только василек щекочет ладонь…

7 Темно… Никого…

* * *

Четвертый час… Неясная тоска…

А женщина так близко от виска,

Что расстояньем кажется дыханье.

И так уже бессчетно зим и лет --

Она проснется и проснется свет,

Сверкнет очами — явится сиянье.

И между нами нет иных преград,

Лишь только этот сумеречный взгляд,

Где в двух зрачках испуганное небо.

А дальше неба некуда идти --

На небеса ведут нас все пути…

На тех путях всё истинно и немо.

Погасла лампа… Полная луна

Ее телесным отсветом полна,

Ее плечо парит над мирозданьем.

И я вот этим худеньким плечом

От боли и наветов защищен,

Навеки защищен ее дыханьем.

Струятся с неба звездные пучки,

А нагота сжигает мне зрачки,

И нет уже ни полночи, ни взгляда.

Есть только эта шаткая кровать --

На ней любить, на ней и умирать,

И между этим паузы не надо…

***

Привык рубить сплеча

Да без помарок.

Я думал – ты свеча,

А ты – огарок.

Все вышло, как всегда,

Как повторенье.

Я думал – ты звезда,

А ты – затменье.

Бреду по мостовой

В день суховейный.

Я думал, что я твой,

А я – ничейный.

Во сне иль наяву,

Средь лжи и шума,

Я думал, что живу…

Напрасно думал.

* * *

Женщины, которых разлюбил,

Мне порою грезятся ночами,

С робкими и верными очами --

Женщины, которых разлюбил.

Я их всех оставил… Но они

Никогда меня не оставляли,

Появляясь в дни моей печали

И в другие горестные дни.

Женщины, которых разлюбил,

Мне зачем-то изредка звонили,

Никогда вернуться не молили

Женщины, которых разлюбил.

С расстоянья ближе становясь,

Все мои терзанья разделяя…

Появлялась женщина другая,

Обрывала вспомненную связь.

Женщины, которых разлюбил,

Мне и это, кажется, прощали.

До смерти разлюбятся едва ли

Женщины, которых разлюбил.

* * *

Эх, с каким остервенением стирала,

Сколько вывернула в ванную всего,

Как выкручивала, тёрла, выжимала

Изо всех пододеяльников его.

Колыхалась над тазами двоеруко,

Подливала освежителя вдвойне,

Чтоб ни запаха, ни отзвука, ни звука

Не застряло в неповинной простыне.

На балконе вытрясала одеяло,

Колотила выбивалкой, а потом

Всё утюжила, да так утюг швыряла,

Будто вслед ему швыряла утюгом.

Даже тапочки и те вспорола шилом,

И забросила в помойку, на откос.

Только розу почему-то засушила --

Ту, что перед расставанием принес…

БЛАГОДАРЮ…

Зое

За то, что любила, за то, что спасала,

За то, что со мною покоя не знала;

За то, что лечила, себя забывая,

За то, что простила, узнав, что другая

Готова делить со мной славу и ложе…

За то, что страдала: «О, боже! О, боже!»

За то, что прошла со мной вёрсты и зимы,

За то, что глаза твои необходимы;

За то, что со мною ты вместе старела,

За то, что ночами ловила несмело

Дыханье моё через шаткие двери,

Страшась преждевременной горькой потери;

За то, что, винясь за былые ошибки,

Я радуюсь той же наивной улыбке;

За то, что в халатике ходишь, зевая,

За то, что ворчишь… И за то, что живая…

***

Подбита, птица с небес упала,

Упала камнем, на ржавый лес,

Но всё же камнем она не стала –

Осталась птицей, упав с небес.

А где-то камень, шутя, швырнули

Туда, где птицы идут в зенит,

И он, летя в межпланетном гуле,

Зачем-то думал, что сам летит…

***

Как страшно быть услышанным, когда

Уже твой голос в сумерках не слышен,

Когда во мгле расстаяв без следа,

Ты на стекле кружочка не продышишь.

Когда глаза к Всевышнему воздев,

Тебя даря посмертным пьедесталом,

Гонитель твой читает нараспев

Твою строку, что прежде запрещал он.

И ты, оставшись тенью из теней,

Бессилен помешать, когда, наглея,

Клянётся недруг памятью твоей,

Твой образ вознося до мавзолея.

Когда сидит, рыдая, среди книг,

О вечной славе думая едва ли,

Единственный и верный ученик,

Которого нарочно не позвали…