Добрый пастырь (художественно-документальный рассказ)

Добрый пастырь (художественно-документальный рассказ)

Хоронили отца Ивана всем селом. Да что там селом — вся Юрьевская округа, почитай, собралась. С окрестных деревень и хуторов пришли, приехали на подводах по весенней распутице люди. Не только женщины и старики, но и демобилизованные, в основном по ранению, мужики.

Март 1945 был необычно тёплым. Снег почти стаял, обнажив влажную, разбухшую от влаги землю, над которой поднимался лёгкий, как туман, пар.  Только в тенистых углах лежали еще ноздреватые, потемневшие снежные пласты, хрустевшие под ногами. На пригорках, там, где пригревало солнце, начинала пробиваться  первая нежная травка. Скоро появится крапива, заячья капуста, а там и щавель — значит, зимнему голоду конец. Набухнут почки, лес посветлеет, зарозовеет, оживёт. По берёзам побежит сок, такой вкусный, что хочется зажмурить глаза и пить, пить его, слизывая с деревянной щепки, вставленной в разрез коры, прозрачные крупные капли...

Налетел ветерок, задрожали тонкие, гибкие ивовые ветки, свесившиеся, словно расплетенные косы, прямо в холодную речную воду. Лёд уже сошёл,  задержались у самого берега его небольшие осколки, блестевшие под лучами весеннего солнышка. Побежала  лёгкая зыбь, зашуршал камыш. И в этот миг, словно разбуженные ветром, зазвенели колокола...

Храм, стоящий на холме, окружённый когда-то,  до революции, парком с липовыми аллеями и каскадом прудов, был виден издалека. С дороги, которая вела к селу, ещё вёрст за семь заметна была  увенчанная  крестом  колокольня, высившаяся  над тёмными верхушками елей, сбегавших по склону к слиянию рек Ворши и Медведки.  А подъедешь чуть ближе — и уже разглядишь купол самой церкви в виде ротонды и её белые стены. И, если повезёт, услышишь радостные переливы колоколов, созывающих на службу.

Но сейчас звон их был строгий, поминальный, медленно тонущий среди лесов и полей...

Деревянный двухэтажный домик священника, чей фасад с весны до поздней осени был увит диким, девичьим виноградом, стоял на самом краю села, отделенный от него речушкой Комарихой. Сюда в конце прошлого века перебрался отец матушки Елизаветы, протоиерей Алексей, оставив своему преемнику и зятю добротный,  кирпичный, ещё при князьях Салтыковых построенный для нужд церкви дом. Но тот дом  вместе с  плодоносящим садом и теплицами, где его тесть выращивал даже арбузы,  отец Иван давно продал, чтобы получить  деньги на содержание храма.
На задах дома, прямо на берегу Комарихи,  был разбит небольшой огородик, с которого кормилась вся семья. В 1932 году, после очередного ареста, имущество батюшки, в том числе и земля,  было конфисковано, хозяйственные постройки разрушены.  Второй этаж был занят сельсоветом, а отец Иван с домочадцами переселен в первый, полуподвальный, с окошками вровень с палисадником. Здесь была всего одна комната, выполнявшая роль и столовой, и спальни, с примыкавшим кухонным закутком, где стояла дровяная печь. Простой обеденный стол с деревянными лавками, буфет для посуды, лежанка у стены, рукомойник в углу – вот и всё убранство. Да полка с иконами и книги, много книг – у отца Ивана была прекрасная многотомная библиотека.


(Фото дома отца Ивана — крайний справа, 1903 г, из архивов Московского музея архитектуры)

… Напоминающая скорее широкий ручей, чем реку, Комариха впадала в Воршу, которая ещё широка  и полноводна. Сколько карасиков  вершей и бреднем здесь выловлено мальчишками!

Два моста перекинуты через её быстрые тёмные воды — один на въезде в село, второй – на другом конце, напротив дома отца Ивана, и раскатанная телегами дорога вела прямо на вершину холма, к храму.

По ней, по-весеннему вязкой и скользкой, и двинулась скорбная процессия, провожающая отца Ивана в последний земной путь...

***

Когда в ноябре 1870 года в многодетной семье священника Иоанна Ключарева из села Горки, что в Киржачском районе,  родились близнецы Ваня и Федя, ни отец, ни матушка Параскева не предполагали, что их сыновьям суждено стать ревнителями и спасителями православной веры в страшные годы гонений.
Оба закончили  Владимирское  Духовное училище, а потом – Владимирскую Духовную семинарию.
Фёдор учительствовал в земском народном училище в Горках,  потом был определен священником в село  Заречье Покровского уезда, где также продолжал обучать местных детишек…
Иван же в августе 1895 года был определен Указом правящего архиепископа Сергия (Спасского) настоятелем храма  Воздвижения Креста Господня села Снегирево. И прослужил там без малого пятьдесят лет.
С юных лет Иван проявлял интерес к наукам, истории, философии, собирал домашнюю библиотеку.  Любовь к книге передалась его детям, а от них – внукам и правнукам.
Будучи человеком образованным и начитанным, он учил детишек в церковноприходской школе, открытой князем Салтыковым в 1887 году. Обладая медицинскими познаниями, лечил прихожан как фельдшер, врачуя не только души, но и тело.
Матушка Елизавета сама происходила из семьи, где образованность и широта взглядов ценились наравне с православными канонами. Дядя Елизаветы, Евлампий Лебедев, был профессором Петербургского университета, воспитателем великого князя Николая Николаевича Романова и автором единственного в то время учебника по географии. Один из её братьев, Василий Лебедев, участвовал в экспедиции на Северный полюс под командованием Седова, а другой, Алексей, начав с ветврача, дослужился до звания подполковника медицинской службы.
Женившись на Елизавете Лебедевой и начав служение в Крестовоздвиженской церкви, отец Иван  поселился в Снегирёве и – по примеру тестя — держал большое хозяйство. И пока оно не было конфисковано советскими властями, он в двадцатые годы, в непростое послереволюционное время, помогал крестьянам и деньгами, и продуктами. В годы неурожая, когда целые деревни вокруг вымирали от голода, отец Иван на свои средства покупал зерно, чтобы раздать его прихожанам.
Как родной отец помогает своим детям, так и он во всем поддерживал своих духовных чад. К его словам прислушивались, доверяли, и ему удавалось убедить пьяницу бросить пить и заняться делом, а поссорившихся супругов – помириться и жить в ладу. Ежедневно и ежечасно отец Иван был среди прихожан, поддерживая их добрым словом и горячей молитвой.

…И конечно, главной его заботой было сохранение храма, к которому под печальный колокольный звон продолжала подниматься похоронная процессия…

***
В истории создания каждого храма лежит какая-то легенда. Есть такая и у церкви села Снегирёво.
Один из владельцев здешней усадьбы, генерал-фельдмаршал светлейший князь Николай Иванович Салтыков принимал участие в Русско-турецкой войне. В сентябре 1769 года, во время взятия Хотина он был тяжело ранен и дал Богу обет в случае спасения построить храм. Произошло это в день празднования Честного и Животворящего Креста Господня. Военная карьера князя на этом закончилась, но, даже будучи занят важными политическими делами, он свой обет не забыл и в 1807 году получил разрешение Святейшего Синода на возведение в своих владениях домовой церкви.
Совпадение или нет, но предки князя Салтыкова в середине 17 века основали в Смоленской губернии мужской монастырь во имя Воздвижения Креста Господня…
Строительство храма длилось почти семь лет и было завершено в 1813 году.
Базилика с тремя кирпичными нефами  увенчана небольшой ротондой с ярусом звона. Такая церковь «под колоколы» -  большая редкость в храмовой архитектуре начала 19 века.
Облик церкви – дань позднему, посленаполеоновскому  классицизму.
Здание её высокое и просторное, светлое благодаря большим окнам, центральный неф вытянут во всю её длину и высоко поднят над меньшими  боковыми приделами. В западной стене прорезано большое полукруглое окно, над которым высится  треугольный фронтон с белокаменными карнизами. Круглая, в виде ротонды башенка колокольни, в которую можно подняться по винтовой лестнице наружной боковой камеры,  возвышается над храмом и делает его уникальным.
Первоначально церковь была летней, трехалтарной. Главный алтарь посвящен Воздвижению Креста Господня, южный – Святой Троице, северный – Сошествию Святого Духа. Богослужения здесь проводились только в теплое время года.
В крипте под алтарем князьями Салтыковыми была устроена родовая усыпальница, в которой упокоились сам Светлейший князь Николай Иванович, его супруга Наталья Владимировна, их сын князь Сергей Николаевич и внук князь Алексей Дмитриевич – известный путешественник, писатель и художник.
В 1889-90 годах с западной стороны была пристроена зимняя церковь с печным отоплением, невысокая, со скромным убранством, в которой расположены два придела – в честь Покрова Божьей Матери и во имя Святителя Николая Чудотворца. Так храм стал пятипрестольным.
Удивительно, но княжеская церковь достраивалась и украшалась стараниями всех её прихожан. Так, придел Святого Николая Чудотворца был сооружен усердием крестьянина Григория Яковлева из деревни Венки, а летний храм расписан итальянскими мастерами на средства церковного старосты Ивана Яковлева и его брата. Прихожане собирали деньги и на строительство новой колокольни, которое было начато, но прервалось в 1915 году из-за начала Первой мировой войны.
Небесно-голубые тона росписи стен и боковых сводов, золотой фон алтарного свода с изображением Тайной вечери – точной копией Леонардо да Винчи, сверкающий в солнечных лучах – всё это придавало  храму легкость, воздушность и необыкновенную величественность.
И, несмотря ни на какие потрясения, более двух столетий он является оплотом веры и любви -  к Богу, Отечеству и человеку…

***
Вслед за войной на Россию обрушился сметающий всё на своём пути революционный шторм. Не обошёл он и село Снегирёво.
Проданное еще в 1916 году Товариществу заводов Кольчугино имение князей Салтыковых было полностью разорено и уничтожено.
До самого фундамента разрушили барский  дом – настоящий дворец, выстроенный во французском стиле, с колоннами, портиками, увенчанный круглым бельведером, с ротондами, балконами и венчающим его стеклянным фонарем. Словно обезумевшие, крестьяне растащили усадьбу по кирпичику, сделанному, кстати, здесь же, на местном производстве.
Та же участь постигла хозяйственные и дворовые постройки и оранжерею, где раньше выращивались ароматные персики и золотистые сливы, скупавшиеся знаменитым московским гастрономом купца Елисеева. Лишь небольшая горка осколков розоватого кирпича под сенью оставшихся от пейзажного парка лип, заросшая со временем земляничником, напоминает о былом величии.
Увы, слово пастыря, даже такого почитаемого, как отец Иван, не смогло противостоять революционным лозунгам и подстегиваемой ими оголтелой толпе.
«А ведь в княжеской усадьбе можно было открыть прекрасный санаторий и лечить людей, больных детишек кормить оранжерейными фруктами», — сокрушался отец Иван, на глазах которого  сломали деревянную часовню на кладбище, и даже ограду храма не пожалели.
С болью наблюдал он это бессмысленное, варварское уничтожение и с удвоенным усердием молился за спасение душ крестьян, не ведающих, что творят. А вокруг, как в каком-то дьявольском горниле, сгорали целые деревни и сёла, взрывались храмы, разрушались дворцы, и вместе с ними рушились человеческие судьбы. И проверялась на прочность вера.
Церковь была отделена от государства. Начались гонения на духовенство, которое было лишено избирательных прав. На митингах глумились над православной церковью и верованиями. Запретили преподавание Закона Божия в школах. Изымались иконы, запрещались церковные праздники, на разгон крестных ходов направляли красноармейцев. Закрывались приходы и даже монастыри, а монахи и монахини привлекались к тяжелым принудительным работам…

Крестовоздвиженский храм выстоял. Чудом уцелела и  построенная в 19 веке одноэтажная каменная богадельня, крытая железом. В советское время в ней сначала размещалась начальная школа и библиотека, а потом клуб, которым долгие годы руководила внучка  Ивана Ключарева, Антонина.
Несмотря на все запреты и атеистическую пропаганду, отец Иван ни на день не прекращал службу. Когда стало ясно, что революция побеждает, а белая армия сдает свои позиции, один из братьев предложил Ивану с семьей вместе покинуть Россию и уехать, ну хотя бы в Америку.
«Не оставлю свой храм и чад своих неразумных»,- ответил отец Иван брату и благословил его в нелегкий дальний путь. Больше они не виделись.
Может быть, это только семейная легенда. А вот стремление новых властей закрыть снегиревскую церковь и запретить отцу Ивану служение  — реальные факты.
Видя авторитет батюшки среди крестьян, его сначала понуждали отказаться от священства и тем самым избежать возможных репрессий.
«Дав обет служить Господу и приняв свой сан, я с себя добровольно его не сложу,- таков был твердый ответ отца Ивана. -  Молитвой и трудом не допущу закрытия храма».

 А закрыть Крестовоздвиженскую церковь пытались неоднократно. Сняли  колокола,  сбрасывая, повредили  крышу. Изъяли церковную утварь, разобрали недостроенную колокольню, уничтожили надгробные памятники. Но каждый раз шел отец Иван к людям, поднимал их на защиту храма. И со всех окрестных деревень собирались прихожане, живым кольцом вставали вокруг со словами: «Хоть стреляйте в нас, не дадим закрыть наш храм!»
Чтобы не обострять ситуацию, власти решили оставить церковь  в Снегирево действующей – одну на всю округу, обложив, однако, огромными налогами и запретив даже ремонт проводить без разрешения.
Неуплата налогов грозила закрытием, и самоотверженный священник продал всё ценное, что у него оставалось, включая библиотеку и даже одежду, чтобы, заплатив, сохранить храм. Сам же с семьей жил очень скромно, если не сказать бедно. Силами прихожан удавалось сделать и мелкий необходимый ремонт, что не спасало церковь от обветшания. Пришел в запустение и некогда прекрасный парк, зарастал и высыхал каскад прудов.
А в начале 30-х годов начались новые напасти…

***
Матушка Елизавета хлопотала у печки, готовя нехитрый обед, когда скрипнула дверь —  вошел отец Иван. Притолока была низкой, и ему, высокому, широкоплечему, приходилось сильно наклоняться, как бы отвешивать при входе поклон. Перекрестившись на красный угол, где мирно светилась лампадка, он присел к столу, снял, повертел в руках и снова надел круглые очки с синеватыми стеклами. Вздохнул, оправил пышную бороду.  За окном белым-бело, ночью выпал снег – стоял февраль 1930 года. На обычно светлом, открытом лице отца Ивана сейчас лежала тень – боли, сомнения, недоумения.
Елизавета сразу поняла, что муж принёс плохие вести. Но, прежде расспросов, ухватила горячий чугунок, положила на тарелку рассыпчатой пшенной каши с темной корочкой, налила в кружку молока – парного, с обеденной дойки. Отрезала пару ломтей испеченного с утра хлеба. Невысокая, хрупкая по сравнению с богатырского сложения Иваном, она совершала эти привычные, обыденные действия, чтобы оттянуть момент тяжелого разговора и дать мужу хоть минутку отдыха.
Поставила обед на стол, сама присела напротив, разглаживая пестрый передник, повязанный  поверх простого, строгого и уже много раз перешитого платья.
— Ты поешь сперва, Ваня, — осторожно пододвинула мужу тарелку. – Голодным дела не поправишь.
— Федора арестовали, Лизонька, — рука с полной ложкой замерла в воздухе и снова опустилась. – Плохой знак это, сдается, скоро и за мной придут.
— Спаси Господи, — Елизавета, хоть и предчувствовала неладное, в глубине души надеялась, что новость не такая страшная. – Как же так, за что?
— А разве сейчас забирают за что-то? За честное служение, за веру и правду, да за прямоту. Ты же знаешь, Фёдор твёрдый, упрямый, юлить не будет ни перед кем. А может, и донёс кто, сейчас бес многих путает…Я всё же поем, а ты пока собери на случай мне чистое исподнее в дорожный мешок. Да Библию не забудь положить, которую мне крёстный мой, протоирей Николай подарил, слава Богу, что не дожил до таких времён, — батюшка снова перекрестился и принялся за кашу…

Забрали отца Ивана через два дня.
Как раз недавно основали в Снегиреве совхоз «Крепость труда», передали ему все земли, в том числе и бывшие помещичьи, на которых стояла церковь. Председатель, крестник отца Ивана, пытался наладить производство кирпича, но потерпел неудачу и начал разбирать на совхозные нужды недостроенную колокольню. Так что церковь вместе со священником стояли ему поперёк дороги…
Когда к дому на окраине села подъехал небольшой и угловатый грузовичок АМО, в кузове которого уже жались друг к другу несколько мужиков из соседних деревень в овчинных тулупах, и из кабины вышли двое угрюмых в шинелях, стоявшая в сенях Елизавета с трудом удержалась, чтобы не заголосить. Но взяла себя в руки и молча подала отцу Ивану собранный накануне дорожный мешок.
— Я там тебе сухариков насушила и носки теплые положила, не застудись, морозы то какие стоят, — матушка обняла за плечи младшую дочь, Пашу. – И  возвращайся скорее, нам же Прасковью замуж выдавать, как без тебя-то…
На этих словах девушка, такого же небольшого роста, как мать, светловолосая, необычайно миловидная, разрыдалась, кинулась к отцу, прильнула к его руке.
— Ну уж нет, свадьбу младшей дочери я пропустить не могу, — отец Иван ласково отстранил Прасковью, поцеловал в лоб, легко перекрестил. – Пора мне. Слез не лейте, молитесь за меня и за Фёдора.
И, забросив в кузов мешок, забрался туда, подхваченный товарищами по несчастью. Грузовичок заурчал и по проторенной в снегу колее двинулся сквозь метель…

Тюрьма в Юрьев-Польском была переполнена. Каждый день привозили всё новых арестантов, город полнился лишенными прав «бывшими попами», ссыльными священниками и мирянами. Большинству «врагов народа» вменялась агитация против политики советской власти, некоторым – создание нелегальных монашеских братств и прочие надуманные преступления. Многих на 5, 10 или 15 лет ссылали в лагеря, ближайший из которых находился в Кинешме. Большинство же приговаривали  к расстрелу, в основном за «контрреволюционную агитацию и деятельность».
Уполномоченные и следователи НКВД были завалены работой, поэтому вновь прибывшим приходилось долго ждать первого вызова на допрос в тесных, холодных и сырых камерах. Здесь немудрено было заразиться тифом, туберкулезом или дифтерией. Немудрено было потерять стойкость, надежду, разувериться и пасть духом.
Но здесь же можно было встретить истинных подвижников веры, не сломленных, несущих слово божие даже в этих стенах.
Отцу Ивану повезло – его вызвали к следователю всего-то через три недели. Всё это время он провел в камере, на прогулки в тесный тюремный дворик их выводили всего пару раз. Удивительно, но библию, заботливо уложенную матушкой Елизаветой среди белья и теплых вязаных носков, не отобрали, и отец Иван тихо читал её своим соседям, молился вместе с ними, рассказывал интересные притчи, истории. Лизины сухарики давно закончились, так как, по привычке заботиться обо всех, он раздал их самым истощенным и больным арестантам.
На допросе в полутемном кабинете отца Ивана заставили несколько часов стоять перед направленной в лицо яркой настольной лампой и отвечать на одни и те же вопросы.
— Нет, он никогда не призывал своих прихожан к свержению советской власти.
— Нет, он не пропагандировал восстановление монархии.
— Нет, он не вел бесед контрреволюционного содержания.
— Да, он не считает себя вправе вмешиваться в дела не церковные, а государственные.
— Да, он исповедует православие и несет слово божие людям.
— Нет, он не знает никого из священников, кто бы агитировал прихожан выступить против советского строя…
И так раз за разом, до отупения. Помогала читаемая про себя молитва, самообладание, вера в помощь Господа.
Наконец, следователь закончил писать протокол, устало потянулся, убрал листы в папку и вызвал конвойного.
— Давай следующего, — крикнул он дежурному, — и побыстрее, хочу закончить до ужина.
В гулком, освещаемом тусклой лампочкой коридоре отец Иван столкнулся с очередным страдальцем, идущим на допрос. В изможденном, худом, в потрепанной рясе арестанте он с трудом  узнал Фёдора, если бы не его твёрдый, горящий взгляд и ободряющая улыбка. Это была последняя встреча братьев. В 1937 году священник Фёдор Ключарев, дважды репрессированный, скончается в лагерях.

***
Когда отца Ивана арестовали в первый раз и три месяца продержали в тюрьме, неизвестными святотатцами были вскрыты и ограблены гробницы в крипте под алтарем, украдены ценные храмовые иконы.
Возмущенные прихожане, чувствуя себя осиротевшими, собрали деньги и ценности, чтобы «выкупить» своего батюшку и отправили делегацию в Юрьев — Польский.
Надеясь, что священника удастся позже склонить к сотрудничеству, отца Ивана отпустили, и он вернулся в свой храм, к служению. Однако был вынужден регулярно являться в НКВД и отмечаться. Вопреки надеждам следователя, вместо пособничества комиссариату, отец Иван предупреждал своих прихожан, если удавалось узнать о предстоящей конфискации  имущества или аресте.
Забирали отца Ивана зимой, в феврале, а вернулся он в разгар весны, как раз накануне пасхи. И сразу стал готовиться к празднованию. Вместо украденных принёс в храм свои, домашние иконы. Его примеру последовали некоторые прихожане, и опустевшая было церковь вновь наполнилась ликами святых.
Пасхальную литургию отслужили в летней части храма, прошли крестным ходом – всё, как обычно. Косились, конечно, на двух приехавших вдруг милиционеров, но те лишь стояли в стороне и наблюдали, не предпринимая никаких попыток разогнать торжественное шествие. Возглавлявший крестный ход отец Иван краем глаза заметил, как один из милиционеров, простоватый, курносый крепыш, быстро и мелко перекрестился.
«Можно закрыть и даже разрушить храмы, но нельзя в душе православного человека закрыть дверь, ведущую к Богу», — подумал священник.

Два года прошли в непрерывном  труде – нужно было содержать в порядке храм, искать средства хотя бы на мелкий, самый неотложный ремонт, например, на протекающую крышу. Помощников практически не было – все сельчане заняты на работах в совхозе. Нужно еще и нуждающимся помочь, и больных лечить,  да и матушке Елизавете помогать с хозяйственными заботами. Выдали замуж младшую, Пашу, проводили её с мужем Дмитрием во Владивосток. Старшая, Анастасия, жила с семьей в соседнем селе, а сын Алексей, женатый на дочери конезаводчика Анне, — в Москве.
Времена были непростые, мятущиеся. Люди шли в храм за словом поддержки, в поиске правильного пути, и отец Иван продолжал учить их жить по Евангелию, по совести христианской, не поддаваться смуте безбожия. Читал жития святых, противопоставляя их злобе и агрессии окружающего мира. Были и те, кто опасался идти в церковь, — для них двери дома отца Ивана были всегда распахнуты, так же как и его душа.

Поздней осенью 1932 года отца Ивана снова арестовали. Храм в селе Снегирёво закрыли.
В этот раз ему  уже открыто предлагалось стать  «честным гражданином Советской Республики» и дать расписку, обязывающую доносить «о всяком случае контрреволюции", что, по сути, означало исполнять все распоряжения ГПУ. При этом даже сохранив сан. Служить интересам безбожия, внешне не отрекаясь от Бога, — такую возможность власть готова была предоставить. Но такой путь был для него неприемлем. Не мог он из страха изменить своим жизненным принципам, христианские ценности поменять на предательство. Очевидно, отца Ивана ожидала судьба его брата, Фёдора, сосланного в лагеря, если бы не угроза настоящего бунта в уезде.
Когда закрыли единственную  на всю округу церковь, крестьяне так дружно и решительно выступили в защиту храма и его настоятеля, что это могло превратиться в настоящее противостояние власти и народа.
Пришлось идти на уступки. Отца Ивана освободили, правда, конфисковав всё оставшееся имущество, лишив даже огородика, и забрав половину дома под сельсовет. Храм же оставался закрытым.
Можно было смириться, отсидеться в сторонке, не рискуя больше свободой и жизнью, пытаться выжить вместе с семьей, но не таков был отец Иван. С прошением отправился он в Москву, к «всесоюзному старосте» Михаилу Ивановичу Калинину. Тогда люди часто обращались к председателю ЦИК с самыми разными просьбами о помощи — при раскулачивании, несправедливом аресте, отказе в трудоустройстве. И многие эту помощь получали. Так и случилось в этот раз. Возможно, облик священника, похожего на былинного богатыря, его уверенная и мудрая речь, спокойствие и добрый взгляд расположили бывшего крестьянского мальчишку из Тверской губернии. А может быть, в Москве был другой, не такой односторонний подход к проблеме взаимоотношений с церковью, как на местах. Как бы то ни было, выяснилось, что  решение о закрытии церкви в Снегирево не было утверждено «в верхах» и явилось полной самодеятельностью местного начальства. По указанию Калинина, решение было отменено, а сельсовет переехал в другое село, освободив дом Ключаревых.
Крестовоздвиженский храм открыли, и больше он  никогда не закрывал свои двери для прихожан.
И снова отец Иван оплачивал непосильные налоги, которыми были обложены церкви и духовенство, живя в крайней бедности, но не переставая помогать всем нуждающимся. Силами прихожан удавалось изредка ремонтировать и  сохранять храм.
И вновь звучало под золотисто – голубыми  сводами слово правды, зажигавшее божественную искру в душах людей.
А впереди всех ждало страшное, многолетнее испытание – вставали над Россией чёрные тучи 1941-ого…

***

Теперь утро начиналось не только с молитвы – слушали фронтовые сводки. Спасибо, что от квартировавшего раньше в дом сельсовета осталась работающая радиоточка. Не надо идти в центр села, к правлению, чтобы узнать последние новости.
Вот и сегодня, встал до зари, совершил молитвенное правило, облился холодной водой, наскоро перекусил, прослушав сообщения диктора. Звук у радио прикрутил – не разбудить бы малышню. Еще в конце 1941 года приехала Прасковья,  эвакуированная из Москвы с маленькими дочками. Хоть и тяжело, и голодно, да всё вместе справнее. И в доме веселее от детских голосов. Так и замирает сердце, когда заберутся внучки на колени к деду, играют бородой и слушают его рассказы. Старшая, Рита, уже пошла в школу, а младшая, которую он шутя зовёт Ларион, ходит за дедом хвостом.
— Убереги, Господь, сироток малых, — перекрестился на иконы в углу. – Не обошла и наш дом война. Муж Прасковьи пропал без вести в начале 1942 ого под Смоленском. И вот уже два года никаких известий о нём…
Ну, некогда рассиживаться, дела зовут. Подхватил косу, подвязал полотняную рубаху и на луга, расстелившиеся вдоль Ворши зеленым ковром. Пора сенокоса, а кому косить-то, остались в селах и деревнях, почитай, старики, женщины и детвора. Вот он и за косаря, и за кузнеца – правит, клепает. Без сена зимой никак нельзя… А скоро поспеет рожь, пшеница, овёс. Выйдут всем селом жать и молотить, детишки колоски пойдут подбирать – и всё для фронта, для победы.
Вот и солнце поднялось, припекает уже, кружат над заводью беззаботные стрекозы, поблескивают тонкие крылышки. А вода в реке прохладная, аж обжигает после работы, обволакивает, хочет унести в глубину, от забот…
Но впереди еще столько дел! Службы теперь каждый день, народу много собирается, со всей округи. В каждой семье солдаты – молимся всем миром за них, за весь народ русский, за победу над ворогом — супостатом. Вот и сейчас целая толпа собралась у входа, все ждут батюшку, пока он широким, твёрдым, несмотря на возраст, шагом  поднимается в горку, к храму. Бежит навстречу Мишка, соседский парнишка, первый помощник. Тащит кружку для пожертвований – судя по весу, опять полную. Вот что за народ у нас, какой щедрости душевной! Сами впроголодь живут, на крапивных щах и оладьях из картофельной шелухи, а несут последнюю копеечку на храм. Знают, конечно, что деньги эти он не берет, всё собирает, пересчитывает – и отдаёт для фронта, на формирование танковой дивизии. Может, потому и несут – верят, что на божье дело.
После службы не торопятся, подходят за благословением. Для каждого надо найти особое, нужное слово. Поддержать вдову, утешить старушку – мать, что получила на днях похоронку, дать напутствие девчонкам молоденьким, собравшимся во Владимир на курсы медсестер…
Им бы тоже в село хоть одну медсестру, но врачи нужнее на фронте. Вот он один и за фельдшера, ездит по всем деревням, врачует. Медикаментов не хватает, хорошо, матушка Елизавета заготавливает травы, корешки разные – народные рецепты в ход идут…
А годы дают о себе знать, за семьдесят уже, уставать стал быстрее. И Елизавета всё ругает – не бережешь себя, не даешь отдыха. Нет, нет времени на отдых. Вон Мишка уже подъехал, выделил им сельсовет лошаденку и телегу для фельдшерской службы.
Уселись, поехали. Оглянулся — блестит в лучах полуденного солнца купол на башенке «колокольной», увенчанный крестом. Зацепилось за него белое облачко – будто чьё-то лёгкое  крыло. А ведь и правда, есть у их храма ангел-хранитель, что уберёг его в годы лихолетья, сохранил для будущих поколений. Которые придут сюда со светлой душой, доброй молитвой, с любовью к Богу …

 

***

Отец Иван (Иоанн) Ключарев был последним в династии священников Нарциссовых – Лебедевых – Ключаревых, с 1813 года служивших в храме Воздвижения Креста Господня села Снегирёво Кольчугинского района Владимирской области.
В конце зимы 1945 года он заразился тифом от больного, которого лечил, и 10 марта скончался, не дожив два месяца до победы.
За большой вклад в помощь фронту отец Иван был награжден правом служения в митре при открытых Царских вратах. В этой митре он и был похоронен, при большом стечении прихожан и духовенства, в ограде храма, в котором служил верой и правдой полвека.
Верная спутница всей его жизни, матушка Елизавета Алексеевна, отошла к Господу вслед за супругом, на сороковой день после его смерти, и похоронена с ним в одной могиле.
Крестовоздвиженская церковь в Снегирёве действует и поныне, являясь подворьем Александровского женского монастыря.
В старом, увитом девичьим виноградом,  домике  до сих пор живут потомки доброго пастыря...


Потомки отца Ивана у его дома, 07.09.2019 (слева направо — правнук Сергей с женой Любовью, внучка Лариса, внучка Фаина)

***
В основу рассказа положены реальные исторические события и данные семейного архива моего прадеда, Ивана Ивановича Ключарёва. В настоящее время отец Иоанн представлен Владимирской духовной епархией на канонизацию как исповедник российский.
На фото: храм в селе Снегирёво

 

Прочли стихотворение или рассказ???

Поставьте оценку произведению и напишите комментарий.

И ОБЯЗАТЕЛЬНО нажмите значок "Одноклассников" ниже!

 

+6
20:57
1121
RSS
00:49
+1
Прадед, конечно, был поистине легендарной личностью, и как же это хорошо, что Елена написала этот замечательный рассказ. Невероятная, тяжелая судьба человека. И откуда только силы брались, так много пережить, пронести веру. Я хоть и не религиозный человек, но понимаю, что он сам был для своей паствы тем самым ангелом-хранителем, который помогал людям выживать. И как много успел сделать! Рассказ небольшой, но какой-то емкий, и в нем гармонично переплетаются и хроника исторических событий того времени, и художественные вкрапления, и не смотря на драматические события, он пронизан светом, добром, верой, конечно. По сути, перед нами предстала вся жизнь отца Ивана, полная бесконечных человеческих подвигов и любви. Как же много выпало на его долю, и как достойно он шел по жизни. И как можно было не написать о нем?! Трудно писать в таком жанре, где художественное переплетается с документальным, однако, рассказ получился очень живым, не сухим. Как сжатый до объема рассказа густой, событийный роман. Мне, как человеку, который следит за творчеством и развитием Елены, особенно приятно было читать, ведь совсем недавно я прочла роман «Жена смотрителя маяка», написанного совершенно в другом стиле. Рассказ считаю большой творческой удачей!
Анна, благодарю за отзыв! Рада, что рассказ пришелся по душе. Написала его в таком ракурсе, где хроника переплетается с художественными вкраплениями, основанными на рассказах родственников, которым повезло застать отца Ивана при жизни. Написала для своих детей, внуков, чтобы память осталась. Для мамы своей, той самой, которая Ларион. Она, пожалуй, единственная осталась из родни, кто знал отца Ивана лично.
22:35
+1
Любопытны факты из жизни ваших предков, Елена.
У меня со стороны мамы в роду были священнослужители высокого церковного сана, мой прадед реставрировал иконы и золотил купола в монастырях Вологодчины, первый муж моей бабушки — Иван Васильевич Виноградов — архимандрит Русской православной церкви, участник Белого движения, дед по линии отца — был помощником начальника НКВД Свердловска, репрессирован, в его роду больше атеистов было, особенно мой отец.
Я не религиозна, но верующая. Бог есть и он не познаваем.
22:46
+1
По материнской линии наша родословная отслежена до 1600х годов, благодаря совместным поискам родственников по архивам. В истории каждой семьи отразилась история страны. Надо хранить такие воспоминания и передавать их потомкам.