Исследовательская статья «Устремление к «мирам иным …» (На примере творчества Иннокентия Фёдорови

Исследовательская статья

«Устремление к «мирам иным …»

(На примере творчества

Иннокентия Фёдоровича Анненского).

 Часть Первая.

«Среди миров в пространстве неземном…»

Глава первая «Неведомая звезда».

Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя…
Не потому, чтоб я Ее любил,
А потому, что я томлюсь с другими.

И если мне сомненье тяжело,
Я у Нее одной ищу ответа,
Не потому, что от Нее светло,
А потому, что с Ней не надо света.

Думаю, многие слышали эти строки, а, может быть, и пели под гитару. Пели, не особенно задумываясь, что же это за звезда такая. Или кто она. А если задуматься?! Очевидно, она воплощение мечты, вернее, — устремление к чему-то более высокому, неземному, «надмирному», как скажет уже во второй половине двадцатого века Иеромонах Роман.

А ещё, наверное, далеко не все знали, кто «повторял» имя этой звезды. А если и знали, то имя его немногим о чём-то говорило. А «повторял» тот, чья поэзия настолько уникальна, настолько загадочна, что потомки, ещё долго — долго будут пытаться разгадать её тайну.

А.А. Ахматова, Н.С.Гумилёв и многие другие считали себя его учениками — и награждали любимого учителя преисполненными любви эпитетами.

Иннокентий Фёдорович Анненский! Директор Царскосельского Лицея, «последний из царскосельских лебедей», как сказал о нём Н.С.Гумилёв. Человек словно с «врождённой» совестью и при этом считавший себя фарисеем. Родоначальник поэзии Серебряного века – эпохи, которая невольно ассоциируется с русской трагедией, с забвением, со всем, что было «под спудом» соцреализма и иногда «прорывалось», как эти строки про звезду, с которой «не надо света». Только дело сейчас не в этом трагическом времени – о нём написано немало. И «земное поприще», как сказал И.С.Тургенев, покинул И.Ф.Анненский за несколько лет до главной русской трагедии.

Глава вторая «соединение неба и пламени».

А потому обратимся ещё к одному его произведению — не менее загадочному.

Наша улица снегами залегла,

По снегам бежит сиреневая мгла.

Мимоходом только глянула в окно,

И я понял, что люблю её давно.

Я молил её, сиреневую мглу:

«Погости-побудь со мной в моём углу,

Не мою тоску ты давнюю развей,

Поделись со мной, желанная, своей!»

Но лишь издали услышал я в ответ:

«Если любишь, так и сам отыщешь след.

Где над омутом синеет тонкий лёд,

Там часочек погощу я, кончив лёт,

А у печки-то никто нас не видал…

Только те мои, кто волен да удал».

Сиреневая – какой красивый цвет! Сочетание синего с красным – неба и огня. Но не разбушевавшейся и уничтожающей всё живое огненной стихии, а «пламени» горячего сердца, устремлённого ввысь пламени свечи.

Сиреневая мгла ещё не на небесах, но над землёй — всегда где-то впереди — и обыденному, «бытовому» восприятию недоступна.

Потому, наверное, «омут», над которым «синеет тонкий лёд», является антитезой «углу» и «печке» в доме лирического героя. Омут и тонкий лёд, очевидно, символизируют что-то «неустойчивое» в житейском понимании в отличие от прочного и тёплого угла у печки. Но если образ тонкого, готового треснуть, провалиться или растаять льда, в объяснениях, скорее всего, не нуждается. А вот образ омута, видимо, более сложный. Чаще всего омут – символ гибели – только весь настрой стихотворения и «весёлый» хорей, которым оно написано, с такими мыслями явно не «увязываются». Знаменитое «в омут с головою» от сильной, опьяняющей страсти – возможно, в чём-то ближе к правде, но тоже не в этом контексте. Скорее, всего — это тоже что-то «сродни» «тонкому льду». Можно и утонуть, конечно, но ради мечты, ради любви всё равно идут на жертву. Даже, скорее всего, жертва – обязательное «условие». И только тот, «кто волен да удал», кто готов отказаться от житейского благополучия, кто готов на самопожертвование, достоинсчастья, достоин любви.

Поэтому невольно вспоминаются и мудрые русские сказки с их «Тридевятым Царством» и сопряжённый с риском, с самопожертвованием поиск счастья. Это — поиск «Иного Царства», как позже напишет кн. Е.Н.Трубецкой. А «заодно» и «поиск» самого себя.

Небольшое стихотворение, конечно, до конца эту мысль не доводит, но ей и не противоречит. У великого И.Ф. Анненского всё необычно, всё непривычно и, можно сказать, — всё «между небом и землёю». Но в традиционном духовном контексте русской литературы.

И ещё -«сиреневая мгла» — какое неожиданное сочетание слов! Ведь мгла обычно символизирует зло, тьму, мрак, беспросветность, безысходность. Да только, явно, не здесь. А потому решусь обратиться к святоотеческому толкованию, что никак не может противоречить ни личности самого И.Ф.Анненского, ни духовному контексту всей русской литературы, даже Серебряного века со всеми его противоречиями. Итак, слово «тьма», кроме общеизвестного, имеет и другое значение — «Сверхсветлый Свет». «Свет», человеческому разумению недоступный! Оттого-то он «лишь издали услышал» её«ответ». К этому свету, судя по всему, и устремляется лирический герой, да и сам великий поэт. Только говорит о том аллегорически.

Жертва во имя любви и устремление к «Сверхсветлому Свету» друг другу не противоречат, друг друга не исключают, там более, в сознании русского поэта, русского человека.

А теперь, думаю, обратимся ещё к одной «цветовой грани»:

Когда, сжигая синеву,

Багряный день растет, неистов,

Как часто сумрак я зову,

Холодный сумрак аметистов.

Те же два цвета — красный и синий. Но в отличие от предыдущего произведения, здесь они «враждуют» — красный «сжигает» синий.

Стихотворение называется «Аметисты» — только сами они некий «символ», о чём будет сказано далее. И почему же «зовёт» их лирический герой?!

И чтоб не знойные лучи

Сжигали грани аметиста,

А лишь мерцание свечи

Лилось там жидко и огнисто.

Аметисты становятся символом примирения, соединения некогда «враждовавших» — ведь цвет их – соединение некогда «враждующих». И теперь уже уничтожать друг друга невозможно.

А свеча – символ жизни, символ устремления к Небесам. Много веков назад свеча пришла на смену факела, который держал молящийся в Катакомбной Церкви. Князь Е.Н.Трубецкой в знаменитых «Очерках…» сравнивает купол православного храма с горящей к небу свечой, назвав его «молитвенным горением к Небесам». И совсем неважно, что слова эти, как и приведённые ранее об «искателях «Иного Царства», были написаны через несколько лет после окончания земной жизни И.Ф.Анненского. Они, как и мысли родоначальника Серебряного века, вне времени.

И, лиловея и дробясь,

Чтоб уверяло там сиянье,

Что где-то есть не наша связь,

А лучезарное слиянье…

Итак, «завершается» всё там – в небесах.

В произведении всё словно «движется вверх» — от вражды к примирению — а потом к соединению, «слиянию» вне земного пространства. Да и времени тоже. Пусть и говорит об этом поэт несколько завуалировано, аллегорически.

«Вы въявь откроете обитель примиренья
И путь покажете к немеркнущим звездам».

Пред нами финал стихотворенияВ.С.Соловьёва «Отшедшим». Думаю, сходство мыслей очевидно. Да и где же ещё может быть «лучезарное слиянье»?!

Глава Третья «Синева «ароматного края»

А теперь возвратимся мыслью в юдоль земную и перенесёмся в «ароматный край», где благоухают цветы под ярко-голубым небом:

В ароматном краю в этот день голубой
Песня близко: и дразнит, и вьётся;
Но о том не спою, что́ мне шепчет прибой,
Что́ вокруг и цветёт, и смеётся.
А это о чём? Конечно, «ароматным краем» может быть и любимый многими Крым в благодатную летнюю пору. Но всё же не только этот прекрасный уголок России. Потому что иначе, слишком много здесь душевных переживаний, в «рамки» крымского пейзажа не «вмещающихся». Да и вообще, думаю, что это – самое загадочное произведение великого поэта. И за душу берёт удивительной открытостью сердца лирического героя!

Голубой цвет — цвет вечного неба, которое надо всем, надо всеми — и вне времени. А здесь – «в ароматном краю» голубое не только небо или море, «голубой» сам«день». Цвет небес здесь абсолютно во всём — всё им «наполнено», «напоено», «пронизано»! И даже «бесцветный» воздух, которым дышит всё вокруг!

Но всё же мы пока оставим — совсем ненадолго — этот удивительный край — и перенесёмся на несколько десятилетий вперёд.

Это цвет моей мечты.

Это краска высоты.

В этот голубой раствор

Погружен земной простор.

Правда, есть что-то очень похожее?! Наверное, и для И.Ф.Анненского, и для Н.Бараташвили вместе с переведшим его на русский языкБ.Л.Пастернаком голубой цвет – это -«синева иных начал». Именно «иных»...

И снова в воспетый И.Ф.Анненским «ароматный край». Читаем дальше и видим, понимаем, что всё не совсем обычно, вернее, — не совсем привычно.

Я не трону весны — я цветы берегу,
Мотылькам сберегаю их пыль я,
Миг покоя волны на морском берегу
И ладьям их далёкие крылья.

Сначала морской прибой поёт свою вечную песнь. Море с ладьёй – символ Вечности от времён Гомера и его Одиссея. И в духовных стихах православного русского народа «житейское море играет волнами». Всё, «согласно традициям».

А дальше… поэт вторит песне моря – песне Вечного Мироздания. Да только не хочет или не может петь «о том, что шепчет (ему) прибой». А почему?! Уж, явно, не потому что не слышит или не воспринимает…

И вот снова несколько непривычное сочетание, если говорить о пейзаже, — мотылёк над цветами и морская волна – обычно всё это бывает в разных «местах». Да просто не в пейзаже суть – пейзажа — то в привычном смысле и нет. Нет, потому что все образы подчинены единой мысли, — вернее, тому, что, можно, назвать ощущением окружающего Вечного Мироздания и своей к нему причастности.

А образ мотылька это ощущение усиливает, воплощая хрупкость и быстротечность времени – ведь век его так недолог!

(У самого И.Ф.Анненского образ мотылька или бабочки, образ цветка в этом же «качестве» встречается неоднократно, например, «бабочка газа» или «крылья алого батиста»).

Быстротечность времени воплощает и образ нахлынувшей волны, у которой всего лишь, «миг покоя».

А потому всё это надо сберечь, сохранить, не дать бесследно исчезнуть! Не «воспользоваться» ради сиюминутных наслаждений, а сохранить, прежде всего, в душе своей. А вместе с тем и душу свою от зла!

Невольно вспоминаются эти знакомые многим с детства слова:

Но короток мой век -

Он не более дня;

Будь же добр, человек,

И не трогай меня!"

Л.Н.Модзалевский на поколение старше И.Ф.Анненского. Только как удивительно схожи и их жизненные пути, и их уход из мира земного! А главное — «мысли» сердца, на которые наводит образ незаметного, на первый взгляд, мотылька. Ведь только тот, чьё сердце не очерствело, у кого чутко оно ко всему, что нас окружает, способен так ощутить и мотылька, и цветок, и морскую волну! Ощутить и воплотить в слове!

Глава Четвёртая «Ушедшая в Вечность минута»

И снова «уйдём» ненадолго из «ароматного края», и обратимся на этот раз к другим удивительным произведениям великого «учителя» Серебряного века – к стихам, названия которых говорят сами за себя – «Миг», «Тоска мимолётности», «Минута». Таких примеров можно привести ещё очень много – только тема тогда будет иной. А подобное, наверное, хоть раз испытал каждый, тем более, перешедший «экватор» земной жизни.

Миг ушел — еще живой,

Но ему уж не светиться.

( «Миг».)

Несмотря, на столь грустные слова, общий настрой и хорей, которым написано стихотворение, к тоске не располагают. Нет здесь и особых философских размышлений — скорее, «констатация». А зачем же грустить о том, чего не изменить?!

Но вот размышление более «углублённое»:

Бесследно канул день. Желтея, на балкон

Глядит туманный диск луны, еще бестенной,

И в безнадежности распахнутых окон,

Уже незрячие, тоскливо-белы стены.

Сейчас наступит ночь. Так черны облака...

Мне жаль последнего вечернего мгновенья:

Там все, что прожито,- желанье и тоска,

Там все, что близится,- унылость и забвенье.

(Тоска мимолётности)

Само название настраивает на иной лад – оттого, наверное, и написано стихотворение более «грустным» ямбом. А образ ночи, очевидно, воплощает конец или небытие, невозвратность, быстротечность ушедшего бесследно дня. Да и «тоска» — отнюдь не «светлая грусть» или «светлая печаль». А тоскою, безнадёжность здесь проникнуто» всё — и пейзаж, если можно его так назвать, и размышления смотрящего на закат лирического героя. Отчего же?! Вроде бы никакой трагедии, никакого сведения счётов с жизнью?! А оттого, что ничего уже не вернуть, что всё, что дорого, «желанно», — всё «мимолётно». «Мимолётно», конечно, в земной жизни. Но прежде, чем завершить эту мысль, обратимся к финалу столь невесёлых размышлений:

Здесь вечер как мечта: и робок, и летуч,

Но сердцу, где ни струн, ни слез, ни ароматов,

И где разорвано и слито столько туч...

Он как-то ближе розовых закатов.

Рискну предположить, что образ вечера, который «как мечта: и робок, и летуч», может

быть неким «отголоском» платоновской мысли о прекрасном, недоступном человеку мире, что в поэзии встречается нередко. В произведении нет, по крайней мере явной, антитезы вечного и мимолётного – но есть «тоска» о невозвратном, о том, где, наверное, было счастье. А впереди лишь «унылость и забвенье».

И вот ещё одно стихотворение, которое с самого начла, с первых строк, с самого названия своего более всех напоминает, как быстротечно время в нашей земной жизни:

Узорные ткани так зыбки,

Горячая пыль так бела,-

Не надо ни слов, ни улыбки:

Останься такой, как была;

Останься неясной, тоскливой,

Осеннего утра бледней

Под этой поникшею ивой,

На сетчатом фоне теней...

Минута — и ветер, метнувшись,

В узорах развеет листы,

Минута — и сердце, проснувшись,

Увидит, что это — не ты...

Побудь же без слов, без улыбки,

Побудь точно призрак, пока

Узорные тени так зыбки

И белая пыль так чутка...

(«Минута»)

И размер стиха теперь уже трёхсложный – самый красивый, печальный, философский амфибрахий. С грустью лирического героя о невозвратности времени «соединилась» и грусть о безвозвратно потерянной любви, которой никто и ничто не «заменит», не «восполнит». «Сердце, проснувшись, увидит, что это — не ты...». «Увидит», очнувшись от грёз, с тоской и болью.Не дай Бог кому-то такое ощутить!

Поэтому грустью проникнуто всё от начала до конца — и как символ грусти присутствует плакучая ива, да ещё и «поникшая». Только это не традиционный образ потерянной любви, о которой сокрушается лирический герой.

В начале и в конце слово «зыбкий» — значит, в нём основной смысл. Зыбкий – значит, – неустойчивый — его легко разрушить. Зыбко всё – и узоры, и тени от ивовых ветви, и «призрак» любви. Зыбко всё нас окружающее, всё зримое нами.

Конечно, в отличие от другого поэта – символиста и почти ровесника — В.С.Соловьёва, И.Ф. Анненский не говорит, что его «дождётся… заветный храм или что«скоро встанет новый вечный день». Только думаю, ни у кого абсолютно не возникает ощущения, что лирический герой И.Ф.Анненского потерял смысл жизни и собирается уйти в небытие. В этом – ещё одна «грань» гениальности родоначальника поэзии Серебряного века.

Итак, все три произведения так или иначе воплощают мысль о быстротечности времени – вернее, почти физическое её ощущение. И чувство некой Причастности! Пусть всё проходяще, быстротечно, зыбко, но это – наша живая связь — здесь, в земном «пространстве»!

Быть может, эта причастность и не до конца осознана лирическим героем, но всё же она есть. Причастность всему, что «живёт» с нами на земле. Всему, что надо «сберечь» — ведь именно это слово сходит с уст лирического героя под голубым небом «ароматного края». Причастности тому, что сейчас с нами и что и тому, что переживёт каждого из нас!

Конечно, как уже говорилось, в строках И.Ф.Анненского нет столь явного выражения Тайны Божества, как у В.С.Соловьёва. Только всё равно, ощущением «надмирного» или, может быть, «внемирного», того, что нематериально, «сверхматериально», «сверхвременно», как говорит русская философия, проникнута вся поэзия И.Ф.Анненского.

Глава Пятая «Любовь означает «Причастность»

И потому снова возвратимся в его«ароматный край». Только уже несколько с другой целью:

А ещё потому, что в сияньи сильней
И люблю я сильнее в разлуке
Полусвет-полутьму наших северных дней,
Недосказанность песни и муки…

Небо, конечно, надо всей землёю – только светлее всего оно над Родиной! Даже если именно сейчас затянуто облаками. Потому что образ неба – тоже один из самых ярких, самых «зримых» примеров воплощения Причастности Вечному, а вместе с тем и своей Родине, конечно!

Но почему же тогда остаётся некоторая «недосказанность»?!

И снова на помощь нам придут другие великие мастера русского слова. Однажды А.К. Толстой так ответил в письме своему другу — И.С.Аксакову:

Гляжу с любовию на землю,

Но выше просится душа;

И что ее, всегда чаруя,

Зовет и манит вдалеке –

О том поведать не могу я

На ежедневном языке.

А у не раз уже упоминаемого В.С. Соловьёва при созерцании красоты Альп родились «Мысли без речи и чувства без названия».

Может быть, не находит «на ежедневном языке» слов и лирический герой И.Ф.Анненского. И у него рождаются «Мысли без речи и чувства без названия». Не потому, что скуден его язык, а потому что для «надмирного» в мире земном слов может и не быть! Ведь Вечное — Безначальное и Бесконечное лишь «отражается» в земном, в «ограниченном» временем и пространством.

И, конечно, берущие за душу строки И.Ф.Анненского говорят ещё и о любви, которая сильнее, острее ощущается в разлуке. Любви к своему Отечеству! А понятие это не географическое и не историческое, даже.

И напоследок: может быть, в строках И.Ф.Анненского ещё и воплотилось левитановское «переживание красоты, которая вне нас» и которая останется, когда «мы уйдём». И все эти «может быть» друг друга отнюдь не исключают, а являются многочисленными гранями того, что переживает вдруг (а, может быть, — и не «вдруг») задумавшийся о сути земного бытия.

Есть вечные темы, которые так или иначе воплощаются в творчестве поэтов всех времён. Существует Единое Духовное Начало вне времени и пространства. Да только граней и самой жизни, и творчества столько, что человеческому уму и не вместить, и не постичь! А потому каждый великий художник, впрочем, как и каждый живущий на земле человек, словно «занимает», говоря языком Святителя Филарета Московского, свою «нишу» в этом Бесконечном, Вечном Мироздании. И в высоком искусстве, конечно.

И тогда, наверное, можно, сказать, что «ниша», «грань» творчества И.Ф.Анненского — это стремление «уловить» то, что хрупко и мимолётно, чтобы сохранить в своей душе и в Вечности.

Часть Вторая.

«Любовь к «чуткому миру», «синей пустыни небес» и «зимнему утру».

Глава первая.

«Чуткий мир», что к нам прислушивается.

Не мерещится ль вам иногда,

Когда сумерки ходят по дому,

Тут же возле иная среда,

Где живем мы совсем по-другому?

С тенью тень там так мягко слилась,

Там бывает такая минута,

Что лучами незримыми глаз

Мы уходим друг в друга как будто.

И движеньем спугнуть этот миг

Мы боимся, иль словом нарушить,

Точно ухом кто возле приник,

Заставляя далекое слушать.

Но едва запылает свеча,

Чуткий мир уступает без боя,

Лишь из глаз по наклонам луча

Тени в пламя сбегут голубое.

Столь характерный, привычный для поэзии И.Ф.Анненского хрупкий,«чуткий мир», который хочется сберечь, да не всегда «получается». В наступающих сумерках словно и не «мерещится» он, а ощущается реально. Как и сумерки, которые «ходят по дому».

Наверное, это произведение тоже одно из самых сложных, самых загадочных – и больше, чем понять умом, его надо постараться почувствовать, ощутить – «погрузиться» в него что ли. Итак, попробуем.

Наступающие сумерки, явно, не наводят страха, не внушают ужаса, как во многих историях, которыми изобилует русский фольклор. Отчего? Оттого, что главное в произведении — тайна, которая ощущается «возле», которой пронизано всё пространство, всё существо лирического героя. И человеку она нисколько не враждебна – а совсем наоборот. Её не выразить словами – но к ней так хочется «прикоснуться», остаться с ней наедине! Ведь она «тут же возле»!

Возможно, это – образ некой затаённой в сердце мечты – мечты о том, чтобы жить «совсем по-другому». Чтобы «далекое слушать». «Далёкое» — как оно загадочно и многогранно – может быть, это — «далекое» воспоминание, которое, преодолевая время, становится ощутимым. А может быть, — что-то «далёкое» от обыденного сознания – вне его, над ним, как летящая над землёй «сиреневая мгла» или далёкая звезда «в мерцании светил».

День со своей привычной суетой закончился – приходит вечер – время раздумий, время «подведения итогов» и осмысление прожитого за день. И, наверное, не только за этот — минувший. А сумерки — таинственное «состояние» природы – еле уловимое и быстро исчезающее время «перехода». Оттого и «граница» пространства мира реального и «иной среды» становится тонкой, прозрачной и даже, по сути, исчезает…

Но вот появляется пламя свечи… Символизирующее часто «горение к небесам», о котором писал кн. Е.Н.Трубецкой, свет, побеждающий мрак, или саму жизнь, здесь оно вдруг становится символом вторжения в «чуткий», «иной» мир. Ведь называется стихотворение «Свечку внесли» — и «вносят» её в финале, словно для того, чтобы разрушить эту живую связь – в пламени свечи она словно «сгорает».

«Сгорает» то важное, дорогое, неповторимое, что только что ощущалось рядом, «возле» — именно это слово дважды звучит у поэта. Да только не совсем «сгорает» — но об этом чуть позже.

И совершенно неважно, кто внёс свечку и для чего – важно то, что, как было уже сказано, происходит вторжение, разрушение, потеря живой связи.

А ещё хотелось бы вновь обратиться к этим строкам:

И движеньем спугнуть этот миг

Мы боимся, иль словом нарушить…

Вернее, к слову «миг». Мы уже говорили ранее и о быстротечности времени, и о «тоске мимолётности», и о зыбкости «узорных тканей», и о миге, которому «уж не светиться». Только здесь всё намного глубже – потому что этот «миг» так страшно «спугнуть» или «словом нарушить». Почему же? В упомянутых стихах, несмотря на печальные размышления, и речи нет ни о какой-то «боязни». О тоске, о желании продлить пребывание «под этой поникшею ивой на сетчатом фоне ветвей», но не о «боязни». Да и нельзя же в самом деле бояться потерять «прошедшее время». Почему же «боимся» в это таинственное время сумерек? А потому, очевидно, что здесь отразилась не тоска быстротечности, «мимолётности» того времени, в котором мы сейчас живём. В этот самый «миг» происходит общение, даже – «слияние» с тем, что вне нашего времени и пространства, вне нашего понимания — с тем миром, «где живем мы совсем по-другому». И потерять эту живую связь для человеческой души действительно страшно.

ГлаваВторая. «Тихое пламя» погаснет»?

Но прежде, чем завершить непростой разговор об «иной среде» и о «далёком», хотелось бы обратиться к стихотворению с очень красивым названием«Тихое пламя» другого поэта – З.Н.Гиппиус. Мне кажется, мироощущение лирического героя чем-то похоже на мироощущение лирического героя И.Ф.Анненского.

Да, скорее, — внешне.

Я сам найду мою отраду.

Здесь всё моё, здесь только я.

Затеплю тихую лампаду,

Люблю её. Она моя.

Как пламя робкое мне мило!

Не ослепляет и не жжёт.

Зачем мне грубое светило

Недосягаемых высот?

Увы! Заря меня тревожит

Сквозь шёлк содвинутых завес,

Огонь трепещущий не может

Бороться с пламенем небес.

Лампада робкая бледнеет…

Вот первый луч — вот алый меч…

И плачет сердце… Не умеет

Огня лампадного сберечь!

В обоих произведениях в тихий, хрупкий мир лирического героя вторгаются – и этот мир «отступает без боя». Его «лампада робкая бледнеет». И лирический герой обоих произведений в печали. Только всё стихотворение З.Н.Гиппиус преисполнено болью, скорбью, в нём «слышен» крик души лирического героя — его сердце «плачет».

Такого крика отчаяния нет у И.Ф.Анненского – есть грусть, размышление, но нет «кричащей» боли. К его стихотворению мы скоро вернёмся — а пока ещё раз посмотрим на «тихое пламя».

Конечно, оба произведения очень непростые – и, наверное, у З.Н.Гиппиус сложнее, вернее, — противоречивее. (Неслучайно, в одном из произведений она написала: «К простоте возвращаться. Зачем?»). Судя по всему, в «Тихом пламени» отразилось в какой-то мере «наследие» античного или, если всё-таки поместить на русскую почву, — дохристианского мироощущения, однако, «присутствует» и христианская «лампада» — в этом и есть некоторое противоречие. (Честно говоря, И.Ф.Анненский в плане духовном, как личность у меня вызывает гораздо больше уважения. А о противоречивых «воззрениях» З.Н.Гиппиус и немало написано в её же воспоминаниях, и отражают его стихи, например, «Свобода». Но разговор не совсем об этом). Почему античной или дохристианской? Потому что солнце – даже его преддверие — «пламя небес» появляется как некое верховное божество с карающим «алым мечом». Появляется — и уничтожает любимое «тихое пламя».

Если всё же поискать что-то подобное в литературе, то невольно вспоминается «Снегурочка» А.Н.Островского, как это ни странно на первый взгляд. Главная героиня должна таить, беречь свою любовь от Ярилы — Солнца. (Ярило в славянской мифологии означает не совсем то, что показано в пьесе, но не о том сейчас речь). А финал все, думаю, помнят — принесена жертва. В стихотворении что-то похожее. Оттого и скорбь, оттого и «плачет сердце». И, наверное, в этом контексте «огонь лампадный» всё-таки не лампада перед иконой, а некая аллегория. Или для лирического героя лампада – лишь внешний «атрибут» — оттого и слабо, «робко», «бледно» и «не может бороться» всё, его окружающее.

У И.Ф.Анненского при внешней, как уже говорилось, «похожести» такого нет. Может быть, и присутствует «отголосок» платоновской философии как нечто невозможное, недостижимое, о чём говорилось в основной части работы, — но маленькая «пылающая свеча» в руках человека всё же не карающий меч «пылающих небес».

В стихотворении И.Ф.Анненского «чуткий мир уступает без боя», но не погибает, не разрушается. И очень хотелось бы обратить внимание на некоторые слова, любой оттенок которых столь важен для великого поэта, озарённого «звездой в мерцании светил». (И.Ф.Анненский написал однажды, что самое главное – это слово, «причём будничное, а не высокоторжественное». Строки эти адресованы другому прекрасному поэту — М.А.Волошину, но относятся, конечно, и к самому автору). Мир, в котором «живём мы совсем по-другому», не «робкий», не «бледный», как в «Тихом пламени», а «чуткий». А «чутким» можно быть по отношению к кому-то или чему-то – и «иная среда», которая «возле» нас, очевидно, «чутка» к нашим помыслам, к нашим движениям души.

А потому снова сопоставим два стихотворения – на этот раз ради того, чтобы понять, к кому обращены слова или о ком они. В «Тихом пламени» в основном говорится о глубоко личных переживаниях лирического героя – «я», «моя», «мне», «меня» и т.д. А у И.Ф.Анненского нет ни одного местоимения в единственном числе – и главное из них «мы», причём повторяющееся неоднократно. Значит, мироощущение иное. Лирический герой, а, наверное, сам великий поэт говорит о том, что, совершенно очевидно для не утратившего души, не превратившегося в скептика, в грубого материалиста человека. Поэтому «живем мы совсем по-другому», поэтому«движеньем спугнуть этот миг мы боимся, иль словом нарушить». А ещё, как уже говорилось, этот мир «чуткий» по отношению к каждому движению нашей души. «Чуткий» по отношению к тому, насколько каждый из нас достоин, чтобы «ходящие» по дому сумерки «открыли дверь» и «впустили». А иначе, он «закрывается» — «уступает без боя». Только в отличие от «тихого пламени» всё-таки не погибает, не рушится до конца, а просто перестаёт быть «возле» нас. А кто виноват – вопрос риторический.

Мир духовный, невидимый не где-то далеко в «мерцании светил», не «где-то», где есть «лучезарное слиянье», а рядом с нами – в нашем доме во время сумерек. Но видимым, ощутимым становится только иногда — и только для тех, кто достоин. А в «пространстве» данного стихотворения, «достойных», видимо, не оказалось. Но это не значит, что их нет вообще – и что «чуткий мир» — «иная среда» снова не станет рядом, «возле» нас!

Глава Третья. «Томительное ожидание»

И снова вспоминаются строки В.С.Соловьёва:

И прежний мир в немеркнущем сиянье

Встает опять пред чуткою душой.

В произведении И.Ф.Анненского, как уже было сказано, нет образа «немеркнущего сиянья», но есть живая связь с миром «нематериальным», жизнь в котором «происходит» «совсем по-другому». И это – одна из главных, неповторимых черт его творчества. Его «ниша», о чём говорилось в основной части работы.

Как лирический герой В.С.Соловьёва будет «ждать с томительной тоской вновь отблеска нездешнего виденья, вновь отзвука гармонии святой», так и лирический герой И.Ф.Анненского будет ждать, вновь когда в сумерках вновь ощутит связь с «чутким миром» — с «иною средой». Будет ждать, надеться и стараться быть того достойным!

А если бы эта живая связь полностью «сгорела в пламени свечи», никогда бы не родились ни образ «сиреневой мглы», ни образ далёкой звезды «в мерцании светил», ни «уверенности» в том, что где-то есть«лучезарное слиянье»!

Глава четвёртая. «Молитва в «синей пустыни небес».

О великом поэте, о его загадочных произведениях можно сказать ещё очень – очень многое. А потому ограничимся ещё двумя стихотворениями – настолько «яркими», что не заметить их невозможно. Вот одно из них.

В блестках туманится лес,

В тенях меняются лица,

В синюю пустынь небес

Звоны уходят молиться...

Стихотворение с удивительно мелодичным названием«Закатный в поле звон». Думаю, перед глазами сразу же встают левитановские образы: «Вечерний звон», «Вечер. Золотой плёс». Колокольный звон плывёт по вечернему небу, призывая на службу в храм, – а может быть, служба уже завершилась. Только дело и не в пейзаже, и даже не в стоящем около леса или поля и храме.

Образ Храма, а может быть, и Монастыря словно «возносится» на небеса вместе с летящим над землёю звоном. Ведь Святыня – это образ Рая на земле – «Земное Небо». Словно звоны в небесной обители идут к Вечерней Службе, как стекается на молитву закончивший труды дневные народ. Удивительной по красоте образ!..

Да только вдруг отчего-то появляется сомнение…

Звоны, возьмите меня!

Сердце так слабо и сиро,

Пыль от сверкания дня

Дразнит возможностью мира.

Что он сулит, этот зов?

Или и мы там застынем,

Как жемчуга островов

Стынут по заводям синим?..

Удивительны, многогранны, непредсказуемы душа наша и наше сознание. Впрочем, это естественно – ведь очень многое «среди миров в мерцании светил» нам познать не дано. (Всё просто и ясно только для неодухотворённых — для тех кто на «полёт», явно, неспособен).

И «заглянуть» туда, куда «звоны уходят молиться», во время земной жизни «не получится».А неизвестность всегда хоть немного, но страшит – не страшить не может. Оттого, наверное, и «соседствуют» во многих произведениях христианское осмысление бытия и «отголосок» платоновской мысли о недоступном прекрасном мире. И в этом «остановленном полёте» тоже. Хотя, скорее, — «незавершённом».

А, может быть, присутствует здесь и сожаление о нашем недостоинстве. Может быть… Незавершённое раздумье, выраженное риторическим вопросом в финале, незавершённый полёт… «Незавершённость», наверное, главный здесь «образ». Не тоска, отчаяние и страх, а именно — неизвестность, «незавершённость».

Потому что никто не может знать, что дальше. Не может «ответить на вопрос», что там – «в мерцании светил», там, где «лучезарное слиянье».

(У меня это стихотворение ассоциируется с Неоконченной Симфонией Ф. Шуберта)...

Глава Пятая. (Вместо послесловия).

«Отражение…»

Сколько можно ещё сказать о великом, загадочном И.Ф.Анненском! Только, наверное, настало время остановиться – ведь невозможно достать дно океана. Но напоследок всё же хотелось бы обратиться к этому стихотворению — к строкам, «пронизанным» любовью.

Я люблю замирание эха

После бешеной тройки в лесу,

За сверканьем задорного смеха

Я истомы люблю полосу.

Зимним утром люблю надо мною

Я лиловый разлив полутьмы,

И, где солнце горело весною,

Только розовый отблеск зимы.

Я люблю на бледнеющей шири

В переливах растаявший цвет...

Я люблю все, чему в этом мире

Ни созвучья, ни отзвука нет.

«Я люблю» — звучит в каждом четверостишии. А ещё, думаю, совершенно очевидно, что воплотилось здесь жизненное кредо самого поэта.

Я люблю все, чему в этом мире

Ни созвучья, ни отзвука нет.

Однако любит поэт (думаю, в данном случае именно поэт, а не только его лирический герой) и «замирание эха», и «лиловый разлив полутьмы», и «розовый отблеск зимы». А значит, любя «все, чему в этом мире ни созвучья, ни отзвука нет», любит он и то, в чём мир неземной «отражается». И никакой отрешённости от земного мира нет – стихотворение звучит радостно, несмотря на трёхсложный размер.

Невольно вспоминаются слова П.А.Флоренского о том, что художник мыслью устремляется в мир духовный – и только, «напитавшись» в нём впечатлениями, может творить.

А ещё: «Истинное, художественное искусство почерпает свой Предмет из религиозной глубины, из сферы веяний Божиих, даже и тогда, когда рисуемые им образы природы и людей не содержат во внешней видимости ничего церковного и религиозного». (И.А.Ильин).

В первой части мы вспоминали строки А.К.Толстого о том, что душа, любя землю, всё же «просится» «выше» — к тому,«что манит вдалеке». Наверное, похожим мироощущением проникнуты и строки И.Ф.Анненского. И те — последние, к которым мы здесь обращаемся, — и многие — многие другие.

Оттого и «манят» с себе очень непростые, преисполненные Высшей Тайной, Высшей Красотой стихи Родоначальника Русской Поэзии Серебряного Века! Оттого и стало «будничное слово» его «высокоторжественным»!

Литература.

1. Анненский И.Ф. «Кипарисовый ларец» — стихи и предисловие к сборнику.

2. Программа Канала «Культура» из цикла «Библейский сюжет», посвящённая жизни и творчеству И.Ф.Анненского «Молитва мытаря»

3. Соловьёв В.С. «Жизненная драма Платона»

4. Соловьёв В.С. Стихи разных лет.

5. Модзалевский Л.Н. Стихи разных лет.

6. Пастернак Б.Л. «Вальс с чертовщиной»

7. Предисловие к сборнику статей И.А.Ильина: «Путь духовного обновления», «Путь к очевидности, «Поющее сердце».

8. Трубецкой Е.Н. «Три очерка о русской иконе».

9. Трубецкой Е.Н. «Иное Царство» и Его искатели в русской народной сказке».

10. Издательство «Белый город» — серия «Великие художники» — «Левитан».

11. И.А.Ильин «Кризис безбожия».

12 И.А.Ильин «Книга надежд и утешений».

13. Лекции Музея Древнерусского Искусства имени Андрея Рублёва разных лет

14. Собственная сертифицированная разработка творческого занятия «Мысль, воплощённая в слове и образе».

(Педагогический Портал «Методкабинет Р.Ф.»)