Камбала. Часть 5. Судьба. Глава 6.

Глава VI. Охота, ох, как охота

***

В те годы, готовясь к новогодним праздникам, люди не делали массовые закупки в гипермаркетах, а «доставали» дефицитный товар в тех же гастрономах, но «по блату» или, ещё лучше, если есть знакомые, то на сладах райпо. Все магазины относились к системе «Райпотребсоюз», что означало Районный союз потребительских обществ, со складов которого товар распределялся по всем магазинам района. А доходил ли тот товар или нет – это вопрос второй.

Существовала ещё такая поощрительная функция, которую осуществлял райком КПСС, как премирование передовиков производства дефицитными товарами, от ковра и стиральной машины до мотоцикла, которые были популярны в сельской местности и их, не иначе, как «труженики» не называли, так как ими можно было возить мешками корм, косить и перевозить целыми арбами сено и то, «что плохо лежит». Ну, естественно, тех, кто уж сильно «прогнулся» перед районным начальством могли наградить путёвкой в соцстрану или даже возможностью купить автомобиль по государственной цене. И все указанные выше товары, конечно тоже не дарились, а покупались, на них давали разрешение, и счастливый человек с бумагой, заверенной первыми лицами района, ехал на склады и оплачивал тот дефицитный товар, который другим был не доступен.

А потому, простые люди на деликатесы к новогоднему столу не рассчитывали, а пользовались благами и возможностями гастрономов и тем, что смогли вырастить на те же корма натуральной оплаты труда, если не поросенка резали, то кур, уток или гусей. Хозяйки пару дней хлопотали, чтобы праздничный стол был не хуже, хотя бы, чем у соседей. Мама моя много лет проработала в магазине и многих знала в этой системе, а потому тоже могла, при необходимости что-то достать. Но эта необходимость лично для меня отпала. Главное, что меня беспокоило, это то, чтобы водки было побольше, так как я был первым и самым серьёзным претендентом на звание победителя в соревнованиях «кто больше выпьет». Отец уже не мог со мной в этом тягаться, брат, как я уже не раз говорил к этому был практически равнодушен, ну а я, с учётом того, что произошло и для того, чтобы, как не противоречиво будет звучать – «тушить душевный пожар водкой», тем продуктом, который и сам кого угодно подожжёт.

Но я всё же, пока ещё до праздника оставалось двое суток, ещё не терял надежду уговорить Олю изменить свои планы на Новый год. Девушке в девятнадцать лет не обязательно развлекать родителей, сидя на диване перед включенным телевизором, просматривая новогодний «Огонёк» до тех пор, пока не Кремлёвские куранты не пробьют в этой заброшенной и позабытой даже Богом глубинке, чтобы не позже, чем через полчаса отойти ко сну, перед этим обильно окропив слезами обиды пуховые подушки, приготовленные уже заботливой мамой в качестве приданного на свадьбу. А будет ли эта свадьба, если проводить вот так праздники и выходные не на танцах, в кино, встречаясь с молодыми людьми и, возможно, с теми, кто мог стать потенциальным женихом и в дальнейшем мужем.

Это я не о себе, а просто рассуждаю. И хоть сейчас не совсем к месту, но вспомнил 22-летнюю девушку, которая себя называла «старой девой». К сожалению, в её словах многое подтверждалось на практике. Мы, мужчины, в любом возрасте стремимся связать своё будущее с девушкой, максимально-возможно молодой по отношению к нашему возрасту. И в том же возрасте, как упомянутая, ранее мне знакомая и не просто знакомая девушка, в большой степени уже начинала интересовать молодых людей, уже познавших прелести женатой жизни и у них, были уже более жёсткие требования, так как боялись «ожечься» повторно, после неудачного брака.

Молодой мужчина же и в 30-летнем возрасте и даже в более позднем всё равно искал в первую очередь девушку молодую. Даже мне шёл уже 26 год, и половина этого года уже была прожита. Кто хотел вообще жениться, те форсировали события. Да и я мог жениться ещё 3-4 месяца назад, но было два «но». Первым «но» можно было просто пренебречь, хоть и не хотелось, так как это было условие родителей, а от них зависело, будет ли свадьба, как таковая или же, как у моих родителей, пошли в сельсовет и расписались – вот и все дела.

***

Возвращаясь домой и пройдя в думах свою улицу, я возвращался и раз это уже произошло, то я снова перешёл свою улицу и вернулся еще метров на пятьдесят, зашёл в гастроном, поняв, что в таком состоянии мне умные мысли в голову не полезут и взял три бутылки портвейна объёмом по 0,7 литра. Вот теперь у меня уже начиналось в голове появляться просвещение, я повторно не прошёл свою улицу, а свернул направо и направился по заснеженному брусчатнику улицы вверх.

— Что случилось? – встретил вопросом меня отец, который давно меня в такое время не видел дома.

— Да ничего, «бобик сдох», — пошутил, хоть этого и не хотелось.

— Какой Бобик? У нас собаку Куклой зовут. Ты о чём?

— Па, Вы сами говорили, «женись, сколько можно ночами шляться?» и в тоже время – «високосный год»! Как бы жизнь у меня не стала «високосной». Будете? Я взял.

— Давай, пока мать телевизор смотрит. Пошли к тебе в келью. Я щас чё-нибудь захвачу загрысть, чтоб тарелками не греметь, у тебя вино?

Я кивнул головой и разделся, побросав верхнюю одежду у себя на кровать. Зашёл отец со стаканами и в обёрточной бумаге, свёрнутом кульком принёс овсяное печенье нашего пищекомбината, где он сейчас работал кочегаром.

— Может колбаски? Мне на работе наделили фирменной «Матвеево-Курганской», будешь? – просил батя, прикрывая дверь за собой.

— Потом, па.

Спичками подогрев капроновую пробку бутылки, звучно снял её и разлил по стаканам.

— Ты, чего и видеть плохо стал. Края-то, вот где, — и он показал мне выше «Марусиного пояска».

— За что пьём?

— За то, чтобы всё нормализовалось в жизни. Что-то вся настроенная с таким трудом пирамида начала валиться. Видимо фундамент дал усадку сильную. Чё мне делать, па? Ольга уехала домой, а до этого я собирался с ней у нас отмечать праздник.

— Давай сначала выпьем, — предложил батя.

Мы выпили и закурили, закусывать не хотелось, портвейн хорошо пошёл. Открыли форточку, через которую внутрь устремился свежий морозный воздух.

— А сам-то что думаешь делать. Сейчас подсказывать – это неблагодарное дело. Ты сам реши, ты же её знаешь лучше, чем мы. Видимо, ты её чем-то обидел? Или она свой гонор показывает? Как быто не было, тебе нужно с ней поговорить, спокойно и обстоятельно.

— Да, батя, я тоже так решил. Завтра пойду в Камышовку и поговорю.

— Почему, пойдёшь? Автобус, что не ходит? – недоумевал отец.

— Ходит. Я так решил, чтоб горячку не пороть, я должен всё хорошо обдумать, мне время нужно побыть одному со своими мыслями.

— Ну, сиди и думай вот тут, зачем в мороз и вьюгу ещё обещали по радио, переться за 30 км от дома? – не понимал отец моего упорства.

— Па, я возьму ружьё, прогуляюсь с ружьишком и вроде по делу и на свежем воздухе думаться лучше будет.

— Так, ты, наверное, наливай ещё, не полный. Я-то думал стаканчик и всё, но видно, что так не разберёшься на трезвую голову-то, — махнув рукой, предложил отец продолжить, — наливай, я колбаски отломаю.

Я разлил по полстакана, батя быстро вернулся с куском сырокопчёной колбасой, которая своим запахом свежей колбасы затянула всю комнату. Отец сразу закурил и было видно, что он переживает не меньше моего. Выпив эти полстакана со мней и выкурив ещё одну сигарету, сказал:

— Ложился бы ты спать. «Утро вечера мудренее». Лично мне не нравится, что ты пешком в такую даль пойдёшь, сынок. А может ты сильно с ней поругался и решил отомстить? Ты, парень, не дури!

— Па, да вы, что? И в мыслях ничего и быть не может. Я её люблю, сильно люблю. Потому ещё летом просил у вас, свадьбу по осени сыграть. Хотя, теперь даже не знаю. Нет, по любому, мне нужно к ней попасть завтра. Это решено. А там видно будет.

— Раз решил уже всё, то не засиживайся допоздна, — выходя из моей кельи, которая до этого была его излюбленным место, где он курил и запоем читал газеты и журналы и прозвище «келья», как комната в монашеском ските.

Я, конечно, хоть немного и успокоился, пришёл в себя, до полного покоя и желания ложиться отдыхать было ещё далеко. Я открыл вторую бутылку, наливал и пригубив полстаканчика, включил музыку и прилёг на койку, ища на потолке ответ на неразрешимые пока ещё вопросы.

Хоть никакие выводы и принятые решения так и не посетили мою голову, уже по привычке, за полночь, но лечь раньше и тем более заснуть, у меня тоже не получилось бы и только, когда в очередной раз закончилась плёнка и магнитофон «набирал в рот воды», только концом пленки на продолжающей вращаться бобине, отсчитывал характерными звуками, как хронометр секунды, испытывая моё терпение. Под музыку я даже задремать сумел, а при резком её прекращении и я резко проснулся, поняв, что всё, время отдыха настало.

Утром мне не нужно было вставать рано уже вторую неделю, даже в будничные дни, так как отработав 11 месяцев со дня поступления с Сельхозтехнику, меня отдел кадров отправил в отпуск, хотел я того или нет. Поднявшись после восьми часов, долго не мог сосредоточиться и собраться. А сборы были в основном обращены к выбору одежды и обувки, потому что на улице, несмотря на преимущественно ясную погоду, мела лёгкая позёмка и, как обычно в наших краях, ветер был восточный, то есть ровно оттуда куда мне предстояло идти. Но отступать было поздно, это была одна из моих черт характера, даже если понимал, что предварительное решение было ошибочное, но до этого решение было твёрдое, я ничего уже не менял, а действовал по намеченному плану. Так же было и сегодня.

Из-за того, что снега на полях было прилично наметено, я одел отцовские хромовые сапоги, которые меня выручали уже не раз. Из лёгкой и теплой, главное – не продуваемой одежды я одел на свитер куртку, которую носил ещё мой старший брат до армии, она имела покрытие не продуваемое и практически не промокаемое, с высоким воротником, хотя эта часть куртки мне по большому счёту не помогала, так как идти приходилось против ветра и обязательным был шерстяной шарф и солдатские перчатки с двумя пальцами, для возможности стрелять прямо в них, не снимая. В патронташе было больше половины заряженных патронов, если мне пришлось бы ещё по дичи стрелять.

Погода была из разряда – «хороший хозяин собаку из дома не выгонит», но «охота хуже неволи» и в данном случае охота понималась не в прямом смысле, как процесс промысла зверя и всё, что с этим связано, а совершенно другое – охота побыть один на один с собой, охота «проветрить» мозги, охота не просто увидеть субъект, не дающий моей душе покоя, а истязать себя испытанием, чтобы прочувствовать в чём виноват, наказать себя за то, в чём виноват, хотя бы вот таким необычным способом. И это, скорее всего во мне отзывались отголоски той Камбалы, в состоянии которой я пребывал не один год, вот эти неординарные нестандартные решения были лишь тому подтверждением.

Утром, слегка перекусив и допив остатки вина из второй бутылки, вышел со двора и направился не по дороге, а сразу через поле. Тронулся в путь я практически в девять часов, кроме ружья и патронов, в охотничью сумку, сшитую матерью отцу из прорезиновой ткани, сложил бутылку вина, вино должно было и утолять жажду и стимулировать при этом одновременно тонус, кусочек колбаски и сала грамм сто, пару кусочков хлеба и всё из еды.

На охоту я всегда брал запасную пачку сигарет и спички, которые хранил глубоко под одеждами на случай, если из-за дождя или снега эти, что в верхней одежде промокнут. Из опыта охоты я знал, что зайцы в такую погоду, если ветер завывает, то могли залегать в лёжках глубоко, но пугливо реагируя на шорохи. А так как мела лёгкая позёмка и день был довольно ясным, а к тому же ветер был встречным, а стало быть, он не мог меня слышать при приближении, то он мог меня подпустить очень близко и был случай, когда без малого чуть не наступил на косого, мы смотрели друг другу в глаза и потом он, не выдержав, дал вокруг меня такого стрекача, что дробь обеих выстрелов ложилась уже за ним.

Ружьё, с которым уже только я охотился, а со времени, когда отец только купил и сам охотился и старший брат тоже, но только до армии. Это была двустволка, курковая «тулочка» двадцатого калибра, лёгкое, кучно бьющее ружьё, рассчитанное для охоты на дичь, которая в основном у нас и обитала: на зайца, лицу, енота, уток, пернатую дичь от перепела до фазана. За год, как я переехал жить домой из колхоза «Искра», где жил у сестры, из тех непостоянных выходов на охоту моими трофеями стали: одна лиса, а если быть точным, то самец, лисавин с ярким окрасом, штук пять зайцев, несколько уток из двух выездов в сентябре и трёх фазанов.

Хоть сегодня мне охота как-то не лезла в голову, но шёл я по полям не напрямую, чтобы срезать путь, в таком случае, пожалуй самый короткий и одновременно удобным был путь по дороге, хотя она в те года была не асфальтирована и в распутицу колея была выше колена и на сложных участках дежурили трактора из трёх колхозов, начиная от колхоза «Октябрьской революции», собственно говоря, от Матвеева Кургана, Откормсовхоза и колхоза «50 лет Октября». Я, хоть и не задумываясь, но выбирал маршруты исходя из того, что на поле в это время, глубокая пахота, стерня, посевы озимой культуры или что-то другое, и мог идти и поперек поля, а затем возвращаться по другой стороне и это значительно продлевало длину моего маршрута, уж километров на пять-восемь, точно.

Вдоль лесополос, где пороша ослабевала, видны были следы ночной кормёжки русаков, сделавших «мелирование» шёрстки на зиму и виляющие строчки плутовки лисы, обходящей кучи занесенной соломы, скорее всего, где могли гнездится мышки, излюбленное лакомство рыжей плутовки. Закричала и слетела с высоты дерева придремавшая сорока, высказывая недовольство своим пронзительным криком. Местами наст был прочный, а временами я проваливался резко по самые «не могу» с ощущением, что летишь в пропасть. Из-за этого переходить лесонасаждения, за которыми скопился снег, унесённый с полей и покрывшийся от перепада температур и редкого солнца в дневные часы, коркой, было связано с потерей времени и сил.

Первый привал я устроил, не доходя пары верст до промежуточного пункта, считающегося половиной пути от Матвеева Кургана до моего родного села Марьевка. Я удобно умостился с подветренной стороны скирды ячневой соломы, с еще не выветренным запахом жатвы, ставшей для меня памятной, даже можно сказать роковой. То там, то тут шуршали мыши, подчищая «грешки» комбайнёров, собирая потери зерна в колосках и в полове. Как они только находят эти крохотные зернышки в таких огромных скирдах? Прилетел воробышек, видимо в надежде тоже поживиться, уселся на кучи соломы перед скирдой, как пример нерачительного обращения с кормом, во время погрузки в сани или тракторную телегу. Хотя сани, следы которых я заметил, хоть и заметённые частично уже снегом, видимо солому загружали сегодня утром, были также большие, прицепляемые к трактору. Опытные скотники вершили на них приличные копны соломы и сена и таким Макаром доставляли на фермы. Вот почему я слышал не выветренный запах жатвы, солома, которую «оголили» для «пользования» ветрам и морозам, истощала эти ароматы, хранимые под толщей скирды долгие месяцы.

Конечно же, это не могло не навеять мне воспоминания об уборке, об Оле, как мы с ней познакомились судьбоносно, как встречались, её улыбку, её непосредственность, простоту и одновременно гордыню. Олька, Олька, что же ты со мной делаешь? Я гибну и гибну от того, что меня когда-то смогло воскресить, дать жизненный стимул, дать радость жизни и счастье любить, а теперь куда она меня ведёт, не на погибель ли?

«Фу, ты! Дурные мысли лезут в голову. Что я раскис совсем? Мне ещё не менее 20 верст топать, а я сник. Ты, что, балтиец? Где твой умение переносить стойко все тяготы и лишения? Собрался сейчас же! Ах, да, сейчас точно соберусь». Я достал обёрнутую в тряпицу бутылку изрядно остывшего вина и подумал, теперь в сумку не положу, опущу в карман куртки, у сердца отогреется, а сердцу будет также комфортней, ну а мысли и так прекрасно продувались в моей, хоть и защищённой отвернутой, а завязанной под подбородком, шапкой-ушанкой.

Я сделал три-четыре глотка и ощутил с небольшим интервалом два чувства: первое, это «ожог» гортани от холодного вина, плавно остужающего мои перегретые внутренности; второе, так же точно, но в обратной последовательности начался обратный процесс – вино нагревалось и спирты, содержащиеся в нём начали процесс отогрева, медленно поднимаясь, пока не достигли того, куда могли попасть только потоком крови через аорту – в голову. Приятное ощущение легкой эйфории окутало меня. «Может быть, да ну его всё, зарыться в солому, да поспать вдоволь и отдохнув, возвращаться домой?» — «И думать не смей! – ответил сам себе на заданный мной же вопрос, — чего ты ноешь? Давай, поднимайся и вперёд!» Я засмеялся своей противоречивости, открыл капроновую пробку и отпил столько, сколько хотелось, откусил кусок колбасы и опрокинулся на спину, наблюдая, как солнышко борется с многочисленными тучами, стремящимися его упрятать в темницу и это у них получалось лучше, чем у него обратное. Приподнялся, чтобы не размякнуть и закурил в удовольствие. Вспомнил рекомендации отца: «Никогда не кури при ходьбе или работая. Какое это удовольствие? Нужно сесть, закурить и неспеша курить, ощущая удовольствие от самого процесса, не думая ни о работе, ни о чём другом». Как он был прав и не только в этом.

Нужно двигаться, иначе разленюсь, а об Оле можно и на ходу думать, но это же перекур. Заметив моё шевеление, воробышки, которые слетелись и разгребали копну соломы, шумно взлетели.

«Через село не пойду, — подумал я, — обойду его правее, немного удаляясь от прямой траектории, но я это уже делал не однажды и затем через Бутинки, так назывался когда-то хутор, которого давно не было, а здесь были летние базы для молодняка на откорме и сооруженный, перегородкой плотины через балку пруд – без которого содержание животных было бы проблемным, если вообще осуществимым, ну не возить же из села воду для сотен голов тёлок. Здесь я зашёл в домик, который служил убежищем и скотникам, и сторожам ночью, дверь скрипела от ветра на навесах. Я зашёл, жильём тут давно не пахло, а охотники, как и я, видимо, наведывались, были видны их следы даже среди запыленной лавки и стола.

Покурил и вспомнил, как с отцом были на самой первой охоте, это уже были родные места, мне хорошо знакомые и памятные. Вон там, левее, где поле идёт на подъём, тогда была неубранная кукуруза. Уборку кукурузы в то время выполняли вручную, привлекались к работе все, даже работники из Закарпатья, которые работали в колхозе весь сезон, от уборки урожая ранних зерновых, скирдования соломы, до вот таких поздних работ, уборки кукурузы. Мы не прошли и двадцати метров, как, практически, из-под ног отца выскочил заяц. Стебли кукурузы были частично сломаны или лежали полностью на земле из-за осенних дождей и ветров, всё-таки начало ноября было. Заяц петлял, проныривая под стеблями, то высоко выпрыгивая вверх, как при беге с препятствиями и виляя из стороны в сторону. Со стороны смотреть было очень забавно. Отец сделал два поспешных выстрела и оба мимо. От выстрелов сбоку, метах в 10-15 от него выскакивает второй заяц. Отец поспешно перезаряжает ружьё, ещё два выстрела – результат тот же. Не прошли ещё и ста метров, как третий русак щекочет наши нервы. Клубы «дымняка» дымного пороха «Медведь» окутывал меня, идущего по пятам за отцом. Как я любил запах пороха и звук выстрелов — это не передать. Мне было лет 14, и я ходил уже на охоту с братом. Он давал даже пару раз стрельнут такими же зарядами дымным порохом с пыжами, забитыми молотком. После тех выстрелов у меня долго синяки сходили на плече, из-за того, что я недостаточно плотно прижал к себе ложе приклада.

Отец откровенно матерился, кляня всё и всех, и его можно было понять, охотничий азарт делал своё дело. Я смотрел на него, мне его даже стало жаль, и я робко так предложил:

— Па, может я ружьё возьму? Я стрелять умею, с тридцати шагов бутылку в дребезги разносил.

— Мал ещё, подрасти. Ружьё для тебя тяжело, была бы это одностволка. Ничего, врёшь, не уйдёшь! «Забил заряд я в пушку туго и думал: угощу я друга! Постой-ка, брат мусью! …», — начал читать стихи Лермонтова батя из «Бородино».

Я стал внимательно присматриваться сбоку, как отец изготавливается и стреляет. Во-первых, он при прицеливании как-то пригибался, как будто головой упирался в перекрытие амбразуры бойницы; во-вторых, при прицеливании, отец закрывал правый глаз, хотя стрелял, как правша с правого плеча.

Я не сдержался и спросил:

— Па, а какой Вы глаз закрываете, когда целитесь в зайца?

— Ну, как какой? Правый, конечно! Я же правша, — удивлённый таким вопросом ответил отец.

Я откровенно смеялся. На этом небольшом поле мы выгнали шесть зайцев, такой кучности залегания дичи я не помню ни до, ни после этого случая и ни одного добытого трофея – это был рекорд, даже для отца, который раньше редко когда приходил домой без дичи, а иногда и по два сразу, затратив на охоту пару часов. Когда я ему пояснил его ошибку, он недоумевал, «а как же я стреляю с осени сорок четвертого года, когда впервые в руки взял оружие?»

И смех, и грех, но мы пришли домой без дичи, но в великолепном настроении, я, в крайнем случае. Я даже тогда в эмоциях рисунок нарисовал, как мы идём на охоте, отец стреляет на изготовке, а зайцы, как вороньё «разлетаются» в разные стороны. Сейчас всё наоборот. Когда вдали на пригорке снялся с лёжки косой и не услышав в след выстрела, удивился, сел на задние лапы, чтобы хорошо обозреть чудака, которого выгнала судьба в такую погоду и он прервал свой сладкий дневной сон и лишь потому, что он не услышал меня, так как заяц слушает на ветер, а смотрит за ветром, он меня просто увидел, как чёрное пятно среди белого покрывала поля. Я посмотрел на эту живую свечку, до которой явно было за 100 метров и решил прекратить это издевательство. Подняв ружьё, я, почти не целясь выстрелил в его сторону. Дробь легла пятном чуть ближе и сбоку от зайца, тот при этом сделал инстинктивный прыжок вверх, приземлился и дал стрекача, что снег срывался под его задними толчковыми ногами вместе с коркой.

Я откровенно порадовался за него и за то, что влил мне в кровь «кубик» адреналина, это было первое событие сегодня за более, чем три часа, которое приподняло моё настроение. Думаю, что, если этот косой будет таким же осторожным, то переживёт ещё неделю, пока не закроют охоту на зайца, в январе-феврале погуляет, а уже в конце марта у него появятся пушистые колобочки. Правда у зайчих нет такой привязанности к своим детям, как у других. Она не сидит с ними, как нянька. Они с первого дня предоставлены сами себе и обживают свой ареол самостоятельно, познавая в нём всё новое и новое. А кормит их материнским молоком любая зайчиха, унюхавшая малышей, где-то скопившихся в тесном клубочке. Она кормит их и опять отправляется в бега. Где-то найдутся другие зайчихи, которые покормят и её ушастых малышей.

Вот уже видно заброшенное старое кладбище на пригорке, за ним здания молочно-товарной фермы справа, а слева за Турской горой, по дороге, на которую я вышел, спустившись и перейдя мостик через родную с самого детства маленькую речушку Каменку, уже входил в родное мне село, где во втором доме от края жила моя двоюродная сестра Евгения. А чуть подальше, за перекрёстком, жила и её мать, тётя Нюра, с мужем-фронтовиком, дядей Толей. Я собирался остановиться на время у сестры, где можно было пообщаться с зятем, с которым было это в разы интересней, так как он, в отличие от жены не доставал расспросами.

Мы сидели в летней кухне, где и зимой всегда горела печь, из-за того, что у них было большое домашнее хозяйство: корова и даже две, телка или бычок всегда, свиньи, гуси, куры, конечно же. Полный набор сельского подворья, а потому была необходимость готовить животным корма, запаривая и варя корнеплоды и прочие сочные и грубые корма. И часто сестра здесь же и готовила на свою семью. Я предложил подогретое за пазухой вино Володе, он, не отказался и мы допили полбутылки, которые я нес полпути, согревая сердцем.

— Ты, пойди к Жене, отвлеки её, я быстро мотанусь, принесу ещё. Иди. Время позволяет?

Я кивнул головой, хотя и сам не знал до конца, как будет лучше. Автобус, если он ходил, приходил в Камышовку, конечный пункт маршрута в обед и в восьмом часу вечера. Здесь водитель ночевал на квартире и в 5 часов утра отправлялся через Матвеев Курган на Таганрог, второе отправление было после обеда. Вот этими рейсами можно было уехать. Получалось так, что в лучшем случае, если повезёт, то я заночую в Камышовке, что хотелось предпочтительнее, но было сомнительно, как фантастика. А в противном случае, мне предстояла, как говорят в картах «поздняя дорога домой» или, если я сразу не отправлюсь домой ночью, то предстоит переночевать у родни, у которых я практически не был после августа месяца, когда приезжал в колхоз получать в складе заработанное зерно.

Сестра сидела у телевизора с меньшим сыном, Лёшей, который учился в четвёртом классе, старший Виктор где-то промышлял с пацанами – понятное дело, кто удержит парня в доме в преддверье новогодних праздников и каникул, он учился в седьмом классе. Поговорили с сестрой, она интересовалось моими делами и как здоровье её дядечки и тётушки, именно так она называла моих родителей. Поговорил немного и заметил, что зять прошёлся мимо окон в одну и другую сторону, понял это, как сигнал.

— Ладно, пойду покурю. Душно у вас тут.

— А ты чё приехал, в гости? – наконец-то поинтересовалась сестра.

— Да по случаю зашёл, Женя. Охотился в наших, хоть теперь уже в ваших краях и решил проведать.

— Понятно. А, ты сам или с друзьями?

— Друзья уехали домой, а я решил, проведать родню, — соврал ради благого дела сестре.

— Ну, что ты там её разговорами потчуешь. Её и мёдом не корми, дай только языком почесать. А тут вино закипает уже.

— Прям и закипает? – засмеялся я.

— Смотри, — Володя приподнял крышку двухведерной «выварки», которая была установлено на плите сбоку от конфорок, — это я воду коровам грею, поить буду с фуражом, она, — при этом он кивнул в сторону дома, — когда я дома, к хозяйству не касается.

Он и правда достал из обдавшего паром кухню «выварки» бутылку вина. Я сделал удивлённое лицо.

— А, если…, — хотел спросить зятя.

— Никаких если. Ты видел, как хозяйки закупоривают помидоры, огурцы? Там же на дне специальная подложка с отверстиями, видел. И вода просто хорошо прогретая, но не кипяток. Не без ума делаем, соображаем. Мать же твоя в этом магазине работала, сам знаешь, сколько зимой в морозы вина пропало, разморозило. Склады не отапливаются. Соловья баснями не кормят, подходи.

Мы выпили бутылку и сидели, курили, убрав следы «преступления».

— Вы, наверное, тут прячетесь и выпиваете? – спросила с подозрением, наведавшаяся сестра.

— А, ты наливала? – отпарировал ей ответом муж.

— Да, вы, черти, и в аду найдёте, если захотите.

— А вот это верно гутаришь, женщина. Иди в дом, дай мужикам поговорить.

Когда сестра вышла, Володя, который был лет на 14 старше от меня, поинтересовался:

— Саша, дело твоё, конечно, но не думаю, что она, раз так сделала, сразу пойдёт «на попятную». Знаешь, женщины любят «марку держать» и, даже, если не правы, не сдаются до последнего. Не шёл бы ты, а? Оставайся. А завтра в обед съездишь, «да – нет» и автобусом домой, если «нет», хотя, так и будет, поверь. Я уже без малого 20 лет с твоей сестрой живу, брат, знаю их бабьи повадки хорошо. Хотя, решать тебе.

— Спасибо, брат! Но я решил и меня теперь бесполезно переубеждать, я тоже упорный, Володя.

— Как знаешь. Давай ещё по чуть-чуть?! – предложил Вова так, что отказаться было бы его обидеть и достал из «шхеры» ещё одну бутылку, — о, уже теплая, нужно их теперь перепрятать, в коровник отнесу, в сене спрячу, не найдёт.

— А сколько ты их взял?

— Хватит ещё нам, когда вернешься. А вернешься же. Ты ружьё не бери, зачем?

— Возьму, а вдруг волки? – улыбнулся я ему в ответ.

— Да тут как-то не слышно, а на Бутинках, говорили охотники видели и даже логово где-то надыбали. Ну, давай, вздрогнем!

Мы выпили, закусили на скорую руку, что стояло на столе. Я посмотрел на часы – 15-40 уже, скоро будет вечереть, нужно идти.

— Не пустят – приходи, как домой, не гостем будешь, брат мой, — Вова пожал мне руку крепким рукопожатием, и я вышел.

Светиться по улице не хотелось, ещё было видно и я пошёл через ферму, так даже было чуть ли не на километр ближе и потом по дороге, проложенной по-над полями, выходил к мосту у пруда с развилкой на село Соколовка. А оттуда километра через три был конечный пункт моего «марш-броска». Было уже темно, около половины шестого, когда я, пройдя уже по пустынной улице, мимо закрытого ещё или вообще клуба и магазина, разбудив спящего в будке пса, постучал в низкое окошко рядом с входной дверью. Отодвинулась гардина и показалось удивлённое лицо Надежды Александровны.

Через минуту загремели засовы и приоткрылась немного дверь, через узкую щель я увидел Олю, в накинутом на плечи пальто.

— Что ты хотел? – первым, что я услышал был вопрос прямо в лоб.

— Оля, здравствуй! К тебе пришёл, чтобы попросить прощение. Я чем-то тебя обидел? Прости меня! Оля, поедем ко мне, Новый год встречать будем вместе. Поедем?!

— На чём ты собираешься ехать?

— Ну, завтра на автобусе, утром или в обед.

— Я никуда не поеду. Новый год я обещала встречать дома, с родителями. Саша, иди, ты пьян?! Зачем тебе ружьё?

— От волков отстреливаться. Ты же меня гонишь, а ночью в степи могут волки быть.

— Какие волки?! Иди, Саша, уходи. Холодно тут мне стоять, заболеть можно, уходи! После праздника, если хочешь, поговорим. Всё! – дверь закрылась, щелкнул засов.

Хорошо меня встретили, ничего не скажешь, это самое слабое, что у меня в тот момент читалось в голове, которая собиралась взорваться вот-вот, так как детонатор был уже задействован. «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ейи тем ее вернее губим средь обольстительных сетей…», — прав был великий поэт, ох, как он был прав.

Обратный путь у меня был на «автопилоте», я шёл даже не на волевых, а не знаю благодаря чему, так как ноги не хотели идти, земля уходило из-под ног. А ведь я до конца верил и надеялся, что в худшем случае, меня хоть в дом пустят, дадут возможность отогреться, ведь на улице-то не май месяц. Я пытался гнать из головы все плохие мысли, но где взять им замену, чем заменить, просто отключить воспалённый постоянными думами мозг, как выключателем свет, невозможно. Что нужно делать? Просто ждать, чего ждать, пока кто-то придёт и скажет: «Саша, извини, я поступила не хорошо, заставив тебя страдать!» — никогда я такого не дождусь. Есть в том, что произошло, моя вина. Бесспорно есть. Есть грех даже и этот мой грех в том, что я люблю девушку из-за того, что не получаю даже намеков на ответное проявление зачатков чувств или, в случае отсутствия таковых, честное признание в том, разве это не может не раздражать?

Бог с ним, со всем, что произошло. Бог с ней, моей любовью. Пусть у неё всё будет хорошо, чтобы между нами не было и как бы не закончился этот необъясняемый, молчаливый протест, как начало конфликта, в котором, как я понимал не было невиновных.

Я только сейчас понял, что мои ноги мокрые, оттого я начал их растирать при ходьбе, промокли сапоги, от обилия снега, таявшего на них. Старики раньше мазали сапоги дёгтем, солидолом, а лучше всего ворванью – жиром морских млекопитающихся, китов, тюленей и других, который лучше всего защищал обувь от промокания. Я даже, из-за того, что голова была забита другим, не додумался у сестры снять сапоги и поменять хотя бы портянки. Обратный путь оказался раза в полтора длиннее по времени. Но я шёл и знал, что меня с дорогой душой примут родные люди, сестра и брат, именно так Володя всегда просил, чтобы я его так называл – «я твой старший брат, зови меня так», ещё задолго до этого просил меня этот простой и душевный человек, мой зять.

Продолжение следует.

Предыдущая глава 5 — http://pisateli-za-dobro.com/kambala-chast-5-sudba...