Мир полон позитивных намерений

Из подъезда дома вышла женщина с метлой. Под бесформенными одеждами она казалась огромной. Волосы и лоб закрывал застиранный платок. Лицо напоминало старую лошадиную морду. Маленькие черные глазки беспокойно бегали. Нижняя губа толстая, слегка оттопыренная, обнажала большие зубы. Никто не знал её имени, а при упоминании говорили: «Наш Дворник Петрова». Она в этом видела значимость и уважение.

Петрова всю жизнь проработала во дворе этого дома. Знала, кто в данный момент из жильцов отсутствовал, могла угадать хозяина мусорного пакета по содержимому. Каждый чужой вошедший был тщательно допрошен и доставлен к нужной квартире или выпровожен за территорию. А на стене дома много лет висела, успела проржаветь и врасти табличка «Двор образцового содержания».

Жила дворник Петрова вместе с сыном Васей в квартире номер один. Любовь к нему была настолько сильной, а Вася настолько хорошим, что хотелось со всеми делиться счастьем. Поймает кого из соседей, за рукав крепко держит и рассказывает, какой Васенька молодец. Например, вчера с балкона собрал и сдал все пивные бутылки. А сегодня её ботинки старые заклеил.

— Правильно, чего деньги тратить. В этих ходила десять лет и ещё двадцать отхожу.

«Жертвы общения» терпеливо молчали, смотрели мимо лица Петровой. Из вежливости поддакивали. Скоро терпению наступал конец, под любым предлогом вырывались и быстро убегали.

— Завидуют, — весело хохотала она.

В гости к ним никто не ходил, да и Петровы никого не приглашали. Жили тихо и мирно на крохотную зарплату дворника. Когда соседи видели, что её единственный балахон совсем износился, оставляли у дверей квартиры большие пакеты. Она стеснялась такой щедрости, краснела, дула на огромные, мозолистые ладошки, с осторожностью брала и, сгораемая любопытством, уносила домой.

Сейчас стояла у подъезда, прислушивалась к убегающим звукам. Поставила у стены дома метлу. Беспокойные пальцы теребили уголок платка. Мир её мягко окутывал тишиной, успокаивал. Она вздохнула, развернулась и стремительно нырнула в черный подъезда.

Делая шаг по трубе у окна, голубь вытянул голову вперёд и замер на мгновение, изучая обстановку. Голубки сразу бы оценили его высокий лоб, широкую шею, светлый окрас перьев и красивый узор на крыльях. В молодости был настолько смелым, что подходил со спины к мохнатому монстру и клевал кончик кошачьего хвоста. Голубки страстно ворковали, а он чувствовал себя героем.

Но однажды на колхозном рынке у амбаров с зерном встретил свою любовь, раздул зоб, распустил хвост, закружился, но вместо счастливого воркования произнёс «куа-куа». Все разлетелись от страха, а голубка нежно ответила «куа». Так и стали они семейкой Куа.

Вить гнездо решили под крышей дома. Папа Куа приносил тонкие веточки, мама Куа сплетала в милое гнёздышко, утепляя изнутри своим пухом. Жили дружно, поэтому птичий дом всегда был наполнен детьми. Сначала они выбаюкивались в белом яйце, с гладкой, слегка блестящей скорлупой, потом энергия молодой жизни разбивала младенческий плен, и из крошева вылезал лысый птенец, похожий на доисторическое животное. Дети отлично кушали, быстро детский пух меняли на перья, расправляли крылья и улетали. Но через некоторое время в гнезде появлялись новые птенцы.

В семье Куа всё делалось по очереди. Голубка в первой половине дня сидела с птенцами, а он со второй. Если долго не возвращалась, нетерпеливо ворковал.

Прошлой зимой она не вернулась. Дул настолько ледяной ветер, что сковал на лету крылья, погасил сердце, и она льдинкой упала в снег.

Долго голубь летал по городу в поисках её тела. А весной, когда снег растаял, в парке на центральной площади увидел знакомые перья, но не мог приблизиться, чтобы проститься. Стая голодных ворон раздирала грязными клювами её тело. Доставала, кромсала, дробила, глотала аппетитные, подтаявшие кусочки костей и мышц. Всё меньше и меньше ставалось от того, что напоминало ему любимую. Наконец, вороны насытились, расправили крылья и, едва отодрав от земли сытые тела, улетели.

Перья вздрагивали на ветру то ли от боли, то ли от нестерпимого желания взлететь. Он всматривался в каждое перышко, нежно перебирал, узнавал, вспоминал. Вот маховые, сильные. Каждый вечер голубка их тщательно чистила. Вот малые «башмачки», что так мило смотрелись на её лапках. Такие легкие, словно воздух.

В перьях что–то вспыхнуло янтарем и погасло. Это золотисто — жёлтый глаз голубки. Зрачок был направлен прямо на Куа, нацелен, словно прицел, и ждал приказа нажать на невидимый курок. Так могла смотреть из бездны только смерть.

У голубя сильно — сильно забилось сердце, вырвался стон, он попятился. Быстро- быстро забил крыльями, закричал, кричал, кричал…

Очнулся уже в гнезде, в привычной обстановке. С этого времени никогда не вылетал за пределы своего двора. За год жизнь вошла в привычный ритм. Гнездо находилось в теплом и сухом месте. Люди подкармливали хлебом, зимой вешали кормушки. Местные кошки при встрече благородно отворачивались. Но только ночью он долго не мог уснуть и слышал приближающиеся коготки смерти по железной обшивке крыши. Куа не боялся и просил своего пернатого Бога об одном, чтобы его холодное тело нашла дворник Петрова, положила в коробку и зарыла в землю. Лишь бы не исчезнуть в утробе воронов.

На солнышке хорошо лежать, положив голову на лапы. Ветерок играл шерстью, ласковыми руками проводил по спине, то причёсывая непослушные волосы, то запутывая. Дремота была сладкой, тем более, когда вспоминаешь о зарытой под деревом старой косточке.

— Так бы и лежал, лежал. А что, брюхо полное, во дворе порядок. И даже нагло сидящая кошка на скамейке была своя, тутошная. Кошка — подлое существо. Никакого к ней доверия. Только засни, она кость откопает. Неееее, спать нельзя.

Кошка сидела на скамейке и умывалась.

— Какая паршивая у неё шкура, один пух. Вот у меня шкура, так всем шкурам на зависть. Черная, густая. Зимой не холодно, летом не жарко, в колтуны не сворачивается. Нужно для порядка хотя бы гавкнуть на Мурку. Лень. Хорошо -то как.

Сколько себя помню, всегда жил в этом дворе. Из картонных коробок местная детвора собрала будку, стены утеплила тряпьём, а на крышу положила железный лист. Настоящий собачий дом. Эх, ещё бы ошейник. Такой черный, толстый, с тяжёлой пряжкой. Я бы в нём гулял по чужим дворам, знакомился с собаками. А что, может, ещё вожаком стаи стану. И имя у меня грозное — Дружок. Произносят его не правильно. Сюсюкают, причмокивают. А нужно так — ДрррррруЖок!

А человеческих детёнышей очень люблю. Из любимчиков Петька из пятой квартиры. От него всегда пирожками пахнет. Идёт гулять, обязательно вынесет котлет или ещё чего. Руку ему лижу, он счастливо смеётся, а я подлаиваю.

А с Сашей интересно в мяч играть. Он бросает высоко — высоко и от радости вопит на весь двор. Мяч плюхается об землю и весело подпрыгивает. Мы за ним бегаем, то я укушу мяч, то Саша пнёт. Потом у обоих язык на боку, тайно ходим на колонку пить сладкую ледяную воду.

Люблю, когда Алена гладит и нежно-нежно говорит. Слов не понимаю, но хочется прикрыть глаза и от признательности завыть. Бывает, что доверишься, бдительность потеряешь, она бантик на шею повесит или заколку. Мне зачем бантик? Лучше кость или черный ошейник с железной пряжкой.

Только Ваську не люблю. Жадный, корки хлеба не выпросишь, а вчера мне в бок пнул. Просто так. Подошёл и пнул.

Собака вздрогнула и резко повернула морду в сторону арки.

Крик усилился, вломился в тишину двора и разлетелся на сотни колючих осколков. Сбил старого голубя, прогнал кошку и загнал в кусты собаку.

Васька был похож на моряка, что стоял на вахте и вёл огромный корабль строго в порт назначения. Волны были настолько большие, что тело швыряло от борта к борту, от стены к стене. В голове грохотало, но было не страшно. Отважный моряк помнил, что в кармане пиджака ещё осталась целительная влага от всех напастей, и страстно запел: «Ты морячка, я моряк, Ты рыбачка, я рыбак……….».

Пытался вспомнить следующую строчку, но так штормило, что мыслям трудно было занять горизонтальное положение, и понеслось по новой: «Ты морячка, я моряк».

Васька был огромного роста, крепкого телосложения, мордастый, лохматый.

Он заметил спасительную скамейку — пристань и попытался красиво пришвартоваться. Тело осело и растеклось. А из кармана выпала бутылка, завалилась за на бок, и бесцветная жидкость потекла в песок. Парень не то заорал, не то заплакал от потери, хотел наклониться, но в этот самый момент о борт невидимого корабля ударила самая большая волна, опрокинула тело моряка и свалила за борт на землю. Вася сидел и смотрел на бутылку. Спасать её было поздно, нужно спасаться самому.

— Мать, мать, — заорал он.

Эхо подхватило, стало бить в каждое окно и взмыло вверх. Васе понравился эффект, и он заорал громче.

— Я морячка, ты моряк.

Всё смешалось, забило, застучало.

— Чка, як, чка, ряк, ряк, ряк, ряк.

Вася увидел сидевшего в кустах Дружка.

— О, псина. Как там тебя? Шарик. Шарик. Иди ко мне.

Собака смотрела на него и не двигалась.

— Пс, пс, иди. Я тебе что-то дам. Ну………

Василию с третьей попытки удалось попасть рукой в карман пиджака и достать пакет с семечками.

— На, жри. Что, не хочешь? Жри, говорю.

Собака попятилась и зарычала.

— Ах ты, паскуда! Сейчас встану и покажу, кто тут главный.

Из подъезда выскочила дворник Петрова.

— Пшшшшёл отсюда, — махнула она на собаку. -Вааасенька, сынооок.

Голос её звучал так, как будто она пела колыбельную.

— Упал? Ничего. Мы сейчас пойдём домой, свежим супчиком накормлю, и спать.

Васька мычал и пытался ползти от матери в другую сторону. Запутался в руках и ногах.

— Какой красивый парень у меня, — думала Петрова, — волосики светлые, пушистые, в упрямых завитках. А глаза круглые, голубые, точно озёра. А как обозлиться, выкатит, так целые окияны.

Васька нашёл у себя ноги- руки и пополз дальше.

— А сильный какой, — продолжала Петрова. — На днях о ведро споткнулся, так его пнул, что в гармошку смял. Потом ходила, соседям показывала. Точно завидуют. Кушает очень хорошо. За раз белый батон с кастрюлей борща съедает. Богатырь! И кому только такой прынц достанется. Нет, кому попало, не отдам.

Васька устал и растянулся прямо на земле, под голову положив волосатые руки. Дворник Петрова подошла к сыну, наклонилась и с нежностью погладила. Он махнул головой, скидывая с себя ласку:

— Мать, выпить есть?

— А как же. Дома. Пошли.

— Ты чё, шторм не видишь. Ну ты, мать, даёшь!

Она пыталась его поднять.

— Отойди.

Васька встал на четвереньки, проверил наличие рук, ног и пополз в сторону подъезда, заваливаясь то в правую, то в левую сторону. Моряки не сдаются. Дверь за ними захлопнулась, и наступила тишина.

Голубь слетел с крыши, немного покружил над двором и приземлился на козырёк окна. Собака почесалась, откопала косточку и улеглась её грызть. Кошка дремала на окне подвала. Ничего не нарушало гармонию мира.

Через час из подъезда вышла дворник Петрова с метлой, окатила взглядом двор. Ей всё не нравилось.

— Ты что, псина, разлеглась. Кыш!

Дружок быстро вскочил, схватил кость и нырнул в кусты.

— Сам блохастый, и на нас заразу переносишь, — не унималась Петрова.- А на днях Ваську за штанину укусил. Да ты бешеный. Да, да, бешеный!

Голос её становился всё громче, пронзительней и взлетел до визга. Она длинной метлой била по кустам. Видимо, попала псу в бок. Он взвыл и выпрыгнул из укрытия и стал бегать по двору, ища место защиты. По привычке забрался в картонную будку. Его в доме никогда и никто не трогал. Дом для любого живого существа крепость. Дворник Петрова этого не знала и стала бить по железной крыше. Звук взрывался в ушах. Его невозможно было выдержать.

— Так вот где твоё логово. А ну, вали отсюда, не хватало только, чтобы ты Ваську моего съел.

Домик повалился набок, Дружок едва успел из него выскочить. Остался один выход, бегом из двора. Петрова побежала за ним, подстёгивая метлой. Волосы вылезли из платка и казались живыми шипящими змеями. Сейчас она была похожа то ли на бабу Ягу с метлой, то ли на Медузу Горгону.

Пёс быстро пересёк арку, вылетел на улицу. Его сразу оглушил новый поток жизни: резкие звуки, незнакомые запахи, чужие лица. Подхватил, сжал и понёс. Вырваться было невозможно.

Петрова, прихрамывая, вернулась во двор, приставила к двери подъезда метлу и стала поправлять волосы. Взглядом зацепила сидящего на карнизе своего окна голубя.

— А я думаю, кто весь двор обгадил. А он сидит тут ангелочком. Ты посмотри, зараза в перьях, во что карнизы превратил. На днях Васенька на скамейке в дерьмо твоё вляпался, сутки орал, нервы свои портил. Для восстановления здоровья денег требовал на бутылку. А ну, пошёл отсюда.

Голубь её не слышал. Сердце билось всё медленнее, медленнее. Смертельный холод потёк по лапам, наполнил грудь, сковал крылья. Голова закружилась, тело потеряло чувствительность. Голубь падал вниз, и последняя счастливая мысль билась его в голове: « Правильно умираю, не падалью буду».

Тело мягко шлёпнулось о землю. Петрова хладнокровно взяла за перья, подняла, посмотрела. Да, не курица. И бросила в мусорное ведро.

— Сейчас подходящую по размеру коробку найду и закопаю.

Подобрала с земли пивную бутылку, чужой окурок, ещё раз оглянулась. Всё на своих местах. Во дворе идеальный порядок. Сын накормлен, дома спит. День прошёл хорошо. Она повернулась к миру спиной и ушла в подъезд. Звук закрывающейся двери прозвучал выстрелом.

И только кошка равнодушно смотрела из подвала, и её формы мягко терялись в сумраке.

Мир полон позитивных намерений.