Борис Боровик. Я не такая, я жду трамвая (О музыке 1950-х годов)

Борис Владимирович БОРОВИК

г. Киев, Украина

Поэт, коллекционер популярной музыки ретро. Занимаюсь этим уже много лет. Родился в 1942 году в деревне Сеитово Касимовского района Рязанской области во время эвакуации. В 1946 году вместе с родными приехал в Киев, где жила семья до войны. Окончил среднюю школу. Работал наладчиком (электромехаником) на ЭВМ. Автор нескольких поэтических сборников. Несколько раз был в числе лауреатов международных конкурсов поэзии. Обладатель диплома участника и читательских симпатий конкурса «Есть только музыка одна» памяти Дмитрия Симонова.

Номинация: «Рассказ/очерк/эссе» (очерк)

«Я не такая, я жду трамвая». О музыке 1950-х годов

В пятидесятых молодежь начала увлекаться популярной западной музыкой. Входил в моду рок-н-ролл. Появились пестрые рубашки, «коки», смазанные бриолином. А, в общем, музыка тех лет была мелодичной и красивой, не было в ней теперешнего бездушия и примитива. Мы были отгорожены стеной от западного мира. Наши «вершители судеб» представляли нам западную музыку как разлагающую молодежь, не стоящую того, чтобы продавать в наших магазинах пластинки с западными исполнителями. Популярная музыка проходила через цензуру, которая решала, что можно слушать, а чего нельзя. Т.е. цензор выбирал все на свой вкус. И поэтому лучшие исполнители, лучшие хиты тех лет к нам не доходили. Мы могли услышать их, только настроив приемник на какую-нибудь западную радиостанцию. То, что доходило к нам, было похоже на разбавленную водичку. Даже если случайно на пластинку попадал какой-нибудь известный исполнитель, то почему-то выбиралось посредственное, далеко не лучшее из его репертуара. Любителям эстрадной музыки приходилось просиживать ночами возле приемников и вылавливать модные в то время, красивые мелодии. Потом собирались у кого-то на квартире и переписывали то, что удалось найти, друг у друга. Кому-то удавалось привезти из загранпоездки несколько пластинок. Их переписывали на магнитофоны. Появились коллекционеры, у которых была возможность привезти или перекупить завезенную пластинку. Начали брать за это деньги. Так появилась спекуляция пластинками и записями. Распространению записей помогло то, что в пятидесятых у многих уже появились магнитофоны. Сделать чистую запись с западной радиостанции было непросто, так как постоянно работали глушилки. Самое обидное было то, что музыка в те годы была мелодичной, красивой, в отличии от того, что предлагают сейчас. Кто-то переписывался с заграницей и получал пластинки по почте. Но нередко такого человека вызывали в соответствующие органы и предупреждали, чтобы пластинки были только для личного пользования, не распространялись.

А в магазинах продавались, в основном, отечественные пластинки, Как исключение, продавались пластинки соц.стран. Были: «Амига» /ГДР/, болгарский «Балкантон», польская «Муза», чехословацкий «Супрафон». Не все они, однако, выкладывались на прилавок. Продавцы часто заключали сделки с барыгами, и те продавали товар за пределами прилавка.  Какой-нибудь барыга подходил к покупателю и шептал на ухо заговорщическим тоном: «Нужны "Карамба" или "Аппассионата"? Есть еще кое-что интересное». Перекупщики были осторожны. Они уже знали в лицо каждого переодетого «мента» в гражданском. Последние пытались провоцировать перекупщика на продажу, но тот редко попадался, так как со временем успел изучить каждого подставного. Пластинки прятали под пальто или пиджак и предлагали покупателю выйти на улицу или во двор, чтобы показать товар, опасаясь слежки. Организовывались стихийные рынки по продаже и обмену пластинок. Конечно, все это представлялось как обмен информацией между коллекционерами, так как за этим тоже следили. Здесь не раз случались надувательства. Пластинки иногда покрывали специальным составом, и они отливали радугой, как новые. Обманутый потом чертыхался дома, когда поставив пластинку на проигрыватель, слышал раздражающий треск или шипение. Бывало, меняли этикетки. Продавали самодельные пластинки на рентгеновской пленке. Они, правда, шипели и быстро заигрывались.

В пятидесятых начал пользоваться популярностью центральный киевский пляж. Летом там отдыхал почти весь Киев. Работал гардероб. Можно было сдать вещи. А кто-то расстилал подстилку прямо на песке, бросив вещи рядом. На пляже была радиоточка, откуда звучали популярные отечественные мелодии последних лет. Несданные вещи нельзя было оставлять без присмотра. Кто-то купался, а кто-то сторожил. В противном случае можно было уйти в плавках или в купальном костюме. В худшем случае – в чём мать родила. Так и я однажды остался без туфель. Пришлось с пляжа звонить по автомату приятелю, просить, чтобы выручил, принес хоть какую-то обувь. Иногда доходило до трагикомичных ситуаций. Так однажды я был свидетелем как один мужчина средних лет стоял на проезжей части набережной, в одних плавках, и пытался остановить хоть какую-то машину. Но, все проезжали мимо. Может, считали, что это был очередной сумасшедший, сбежавший по недосмотру из психушки…

На пляже часто собирались компании из разных районов Киева. Образовывали круг. В середине круга сидели те, кто играл на гитаре и пел. Картина была красочная: загорелые девицы и ребята, когда и до темно-синего цвета в татуировках, на шеях повязаны пестрые косынки. Девицы, облокотившись на колени партнера, запускали кольца дыма от сигарет. Зной. Жара. Экзотика. Рядом плещет Днепр набегающей волной.  Конечно, многое было рассчитано на внешний эффект, чтобы как-то показать себя, собрать слушателей. Но среди этих ребят попадались талантливые, с хорошими голосами, с умением исполнять и хорошо играть на гитаре. Вокруг этих компаний обычно собирался большой круг любопытных, которым надо было как-то убить время. Слушатели долго не расходились. Да и было что послушать. Кроме блатной романтики исполнялись новые, только вошедшие в моду уличные песни. Я помню, пользовались популярностью такие песни, как: «Каким ты меня ядом напоила», «Дорогая пропажа», «Большая страна Китай», «Без Подола Киев невозможен», «Черная роза, эмблема печали», «Девушка из маленькой таверны», «В нашу гавань заходили корабли», «Помню двор занесенный...» и песни на слова Есенина. Я сам любил посидеть, попеть под гитару. На гитаре я не умел играть, но у меня был друг Юрка, который перебрался в недавно построенную пятиэтажную хрущевку, стоявшую возле пустыря, там была беседка и мы иногда брали с собой гитару, две бутылки вина, занимали скамейку в беседке и, опорожнив бутылки, вспоминали уличный и пляжный репертуар. По праздникам тоже, бывало, после застолья любили попеть в небольшой компании. Юрка неплохо играл на гитаре, и у нас, вроде бы, даже более-менее что-то получалось. В те годы уличные и блатные песни были очень популярны. Они ходили по городу, коллекционеры переписывали их друг у друга. Был популярен Высоцкий. Но я не любил его песен, его хриплый голос. Мне больше нравились неизвестные исполнители с хорошими, звонкими голосами. Помню, как на пляже пел один парнишка с курчавой копной волос, похожий на цыгана. У него был прекрасный высокий тенор, и на гитаре он играл, как настоящий виртуоз. Красивый перебор струн, казалось, каждая струна не звенела, а рыдала. Пел он романс «Черная роза, эмблема печали». Круг пляжников, собравшихся вокруг него, долго не расходился, завороженный голосом и мастерством игры на гитаре. В конце концов, он решил сделать передышку. Отложил в сторону гитару и в приблатненной манере обратился к окружавшей публике: «Меньше народу – больше кислороду!» Было в этом, конечно, что-то показушное, но каждый, затеявший представление, старался преподнести себя публике более весомо. Мол, мы знаем себе цену, не лыком шиты! Позже, годы спустя, когда появилась специальная программа по телевидению, посвященная уличным песням, заслуженные эстрадные певцы исполняли эти песни намного хуже, как-то манерно, не от души, театрально.

Очевидно, после этих уличных песен, этой блатной романтики, у меня в дальнейшем возникло желание писать стихи. Но, это было уже гораздо позже, годам к тридцати. До этого времени поэзия меня не интересовала. Все поэты представлялись мне странными типами с небольшим сдвигом по фазе. Я признавал только прозу. В те годы в Киеве действовали вечерние открытые танцплощадки. Я посещал три из них: в Пушкинском, Комсомольском парке и на склонах Днепра, которую молодежь окрестила Жабой. На них, чередуясь днями, играли эстрадный и духовой оркестры. Я не любил духовых оркестров. К тому же они часто играли вальс, который я мог танцевать с горем пополам. Да и приятней было танцевать танго или фокстрот, держа партнершу «поближе к телу». А больше я любил танцевать под магнитофонные записи. Там качество исполнения было лучше. Меньше фальшивили. Да и международные хиты были приятней на слух. Народ приходил разный, с разных концов Киева. Кто был одет попроще, а кто в стильных «дудочках». Тогда и до нас уже добрался рок-н-ролл с запада. Стильные джинсы, пестрые, разноцветные рубашки, прическа «коком», прихваченная бриолином, узкие, в обтяжку юбки. Отдельные пары выходили в центр танцплощадки и демонстрировали, как надо танцевать рок-н-ролл. У нас это не поощрялось. Таких дружинники часто выводили с танцплощадки и разрезали острым предметом «дудочки» стиляг. Шла борьба с западным влиянием. Я носил с собой записную книжку, чтобы, при случае, записать в нее очередную знакомую. Впрочем, я был не один такой. Некоторые девицы на танцплощадку приходили капризные, с перебором. Не с каждым шли танцевать. Иногда из-за этого возникали инциденты. Больше шансов было у трепачей, у кого хорошо был подвешен язык, кто умел рассказывать разные небылицы. Я не любил много болтать и из-за этого имел меньше шансов. Был у меня один знакомый, Валера. Парень не без юмора. Мы с ним часто шатались по танцплощадке, подбирая себе подруг на вечер. Когда он видел какую-нибудь чересчур крашеную «красотку» или чересчур полную, у него была одна оценка: «Шмурдяк!» Или о какой-нибудь толстухе: «Повна пазух цицёк!» Или подшучивал над какой-нибудь чересчур переборчивой: «Нэ тримай мэнэ попэрэк, бо я лоскоту боюсь!» Кто-то приходил, изрядно выпивши, и едва держался на ногах. У такого шансы познакомиться были нулевые. Трудно было понять, зачем он вообще приходил. Таких обычно забирали дружинники. После окончания танцевального вечера играл прощальный марш, и те, кто, по каким-то причинам, еще не успел познакомиться, но успел кого-то себе наметить, бросался за выходившими вдогонку. Подходили к тем, кого наметили, уже возле остановки троллейбуса или трамвая, предлагали проводить домой. Бывало, если какая-нибудь девица крутила носом и бросала надменно незадачливому ухажеру: «Нам не по дороге!», тот мог уязвленный ответить: «Ах! Я не такая, я жду трамвая!»

Нашу лирическую песню я тоже помню с пятидесятых годов. Тогда у нас был подбор прекрасных исполнителей, композиторов. Никогда не забыть Бунчикова, Нечаева, Кострицу, Киричека, Виноградова, Трошина, Шульженко, Великанову, Ружену Сикору… Позже – исполнителей народных песен: Зыкину, Воронец. Тогда мы были намного духовно богаче. Позже начали выделять Кобзона. Я думаю, что это связано с тем, что ушли прежние талантливые исполнители, и стало не с кем конкурировать. Может быть, за несколькими исключениями, такими, например, как Захаров и Петр Лещенко. Ушла старая гвардия. Это дало возможность Кобзону выделиться, быть в числе первых. В прежние годы он вряд ли имел бы такую возможность. В сороковых, пятидесятых большой популярностью пользовались Вадим Козин и Петр Лещенко. К сожалению, ни доходивший из эмиграции голос Петра Лещенко, ни лиризм Вадима Козина не вписывались в новый политический курс страны. Они были ненужными чужаками с их «разлагающим» творчеством, навевающим пессимизм во времена великих свершений. Я не был согласен с Шаляпиным, который не воспринял Петра Лещенко, не считал то, что он исполняет, настоящим искусством. Я всегда считал Лещенко талантливым человеком, которому просто удивительным образом не повезло, в сложившейся международной обстановке, человеку силой обстоятельств лишившемуся Родины. Я воспринимал Лещенко как плач по ушедшей, загубленной России, и этим он был мне понятен и дорог. Мне нравилась и чудесная исполнительница цыганских песен Алла Баянова, после долгих мытарств вернувшаяся на Родину. Мне не нравились подражатели «цыганщины» у нас в стране. Они выглядели как-то театрально, неестественно. Только эмиграция сохранила естественность, красоту цыганской песни, романса. Золотыми годами эстрадной песни как в нашей стране, так и за рубежом я считаю пятидесятые и шестидесятые годы. Тогда популярная музыка в Америке была намного лиричней и выше по качеству, чем она стала позднее. Она была богата прекрасными обработками мелодий разных стран. Америка подпитывалась и обогащала себя популярными мелодиями всего того, лучшего, что было создано талантливыми композиторами земного шара. Поэтому американская музыка в те годы была на высоте, более содержательной и интересной. Музыканты-эмигранты вносили своеобразный колорит своих стран в американскую музыку. Америка становилась законодательницей мод. Пользовались большой популярностью песни Италии, Франции, Англии, Латинской Америки. На должной высоте была и Германия. После шестидесятых начался спад качества эстрадной музыки. Мелодии стали терять свою оригинальность, своеобразность, душевность. Были, конечно, исключения, но, в основном, это была уже далеко не та музыка, оставляющая свой нестираемый, глубокий след. Стала намечаться какая-то пресыщенность, шаблонность. Вероятно, это было связано с падением общей духовности. Потеря духовности отразилась, к сожалению, не только на музыке. Возможно, мировая война была тем стрессом, который вернул человечеству его духовность. Со временем, все стало забываться. Пришла всеобщая удовлетворённость, успокоенность, пресыщенность, обрастание складками жира. Музыка начала превращаться в какой-то сопутствующий придаток обывателя. Появилось много безголосых исполнителей, приспособившимся к новым веяниям времени. Пик эстрадной музыки ушел безвозвратно в прошлое.

В пятидесятых, шестидесятых моими любимыми певцами были: Бинг Кросби, Пэт Бун, Дин Мартин, Стив Лоуренс, Розмари Клуни, Джорджиа Гиббс, Кони Френсис, Дорис Дэй, Хэлен Шапиро, Клифф Ричард, Элвис Прэсли, Сэнди Шоу, Элла Фитцджеральд, Пол Анка, Н. Сэдака, Бобби Райдэл, Лусьен Дэлиль, Катерина Валэнтэ, Жаклин Франсуа, Глория Лассо, Джонни Холлидэй, Франс Галь, Хэйди Брул, Хэлга Брауэр, Вики Торриани, Литтл Тони, Доменико Модуньо, Мильва, Мина, Рита Павонэ, Тони Даллара, Тони Дель Монако, Марино Марини, Адриано Челентано, Джонни Дорелли, Джанни Моранди, Катерина Казэлли, Джильола Чинкуэтти, Нилла Пицци, Массимо Раниери, Ориэтта Бэрти и многие другие. Настолько это время было насыщено талантами, что всех перечислить просто невозможно. Было много замечательных аккордеонистов, трубачей, саксофонистов. Например, таких как Луи Армстронг, Сэм Тэйлор, Нини Россо, Эдди Кэлверт...

Все это были настоящие звезды, оставившие свой глубокий след в популярной музыке, а не те однодневки, которые, промелькнув, так же быстро исчезают, сгорая в атмосфере примитива, не оставив и малейшего следа. Демонстрация нарядов и разных частей тела быстро забываются. Забываются разрекламированные мимолетные имена. Ушли в прошлое прекрасные фестивали в Сан-Ремо с прекрасным подбором голосов и песен. Запомнившиеся, качественные «Сан-Ремо» продержались где-то до 1973 года. Затем начался спад как в отношении голосов, так и качества предлагаемых композиторами песен. Если в шестидесятых годах трудно было отдать предпочтение одному из множества шедевров, то в дальнейшем трудность заключалась в том, чтобы найти что-то более-менее стоящее. Обеднели и топ твэнти. Меня могут обвинить в необъективности и пессимизме, но я только констатирую факты, то, что мне пришлось услышать, а впоследствии и увидеть с появлением интернета.

И в заключение хотелось бы обратиться к каждому. Мы все созданы из одного Адамова ребра, все создания Божьи, во всем подобны. Господь создал нас равными, наделил равными правами. Человек, войди в положение такого же, твоего ближнего, созданного Господом, как и ты. Не злоупотребляй терпением неминуемого Высшего Суда. Мы пережили, перепробовали разные системы взаимного сосуществования. Пока что ни одна из них не оказалась действенной, не сработала. И вряд ли когда-нибудь сработает, если мы не придем к одной единой системе — человечности...