Испытание свыше

Январское солнце появилось над лесом и слепило игрою своих лучей в оконных стеклах пассажиров скорого поезда. Семён сидел у столика, погрузившись в мысли, которые всегда ему навеивала дорога в отчий дом.

Поездка в отчий дом у Семёна, чаще всего, приходилась на осень. Осень в Сибири удивительная пора! Находясь на медвежьей охоте, он мог многими часами наблюдать, как поразительно меняется лес с наступлением осени, как жёлтые листья медленно кружатся в холодном и прозрачном осеннем воздухе. В эту пору становится больше пространства и больше воздуха, ветер крепчает, небо несёт в себе тревогу, при этом оно нередко бывает хмурым и невыносимо низким.

Другое дело зима. Стужа и мороз явления в Сибири ожидаемые, поэтому с ними считаются, к их приходу готовятся. Зиму он не любил, и для того чтобы скоротать её, брал дополнительный отпуск в зимнее время года.

Вот и сейчас, по сложившейся традиции, отпуск взял в январе и поехал навестить старушку-мать, которая, он был уверен в этом, уже посматривает изо дня в день в окно горницы, в ожидании дорого её сердцу гостя.

Вот и отчий дом! Семен быстро взбежал по ступенькам лестницы и остановился у двери, обитой коричневой кожей.

— Тишина! — задумчиво прошептал он, прислушиваясь.

Его рука потянулась к звонку, но дверь внезапно раскрылась и на пороге появилась полная пожилая женщина в цветастом халате, которая узнав сына, всплеснула руками, обняла его и принялась звучно целовать.

— Вот так, мама, ты из года в год подтверждает истину, что нет ничего на свете более чувствительного, чем сердце любящей матери, — широко улыбаясь сказал Семен.

Они вошли в дом, комнаты уютной квартиры ответили им звенящей тишиной и идеальной чистотой. Мать пристально осмотрела сына с ног до головы, вздохнула и покачала головой. По выражению на её лице было понятно, что она нашла сына исхудавшим. Она предложила принять душ и проследовать к столу.

Семен наспех принял душ, растёр тело, онемевшее от дальней дороги, огрубевшим от давности лет махровым полотенцем и уселся на край кухонного стола, сжимая чашку с горячим кофе ещё влажными руками. Мать достала из духовки румяные пироги и попросила его достать из холодильника грузди и сало свежего посола.

— Какая же это прелесть — мохнатый солёный груздь! – восхищенно сказал Семен, ловко поддевая его вилкой из стеклянной трехлитровой банки.

— Выпьешь, сынок, сто грамм? Выпей с дороги…

Семен залпом выпил, налитые ему сто грамм. Тепло накатило на него приятными волнами, он закрыл глаза, несколько минут насладился своим состоянием, затем поставил пустую рюмку на стол, которая тотчас же вновь была наполнена матерью.

Он подошел к окну и стал вглядываться в привычный для сельского жителя пейзаж, который можно наблюдать из окон почти каждого деревенского дома: палисадник с цветами, кустарник, огород и непременно берёзы.

— Берёзы, посаженные отцом, стали красивыми и большими, — обратил он ее внимание.

— Да, сынок, — они действительно стали большие! Они меня очень радуют, хотя, положа руку на сердце, я когда-то хотела их даже спилить. — Тогда я решила, что их большие корни мешают росту клубники, — посетовала на себя мать.

— Хорошо, что ты отказалась от этой затеи. Отцу бы там, — Семён указал пальцем вверх, это явно не понравилось бы.

Завечерело. Мать без слов поняла, что сын от разговоров, достала из шкафа перину, на которой он любил всегда спать, когда приезжал в отчий дом, и постелила ему в маленькой комнате с чистыми белыми стенами и потолком, побеленные известью. За окном начала завывать пурга. Из открытой форточки на подоконник упали несколько крупных снежинок.

Семен закрыл форточку и ещё некоторое время смотрел в окно на разыгравшуюся непогоду и лишь после этого плюхнулся на накрахмаленные белые простыни, разбросав широко руки.

В комнате было тихо. На стене размеренно тикали старые часы…

Прошло три дня. В беседах за чашкой чёрного чая с добавками листьев чёрной смородины и душицы вели они долгие разговоры на незатейливые темы. Семён старался быть внимательным собеседником, понимая, важность этих разговоров для матери.

— Завтра, если ты мама не возражаешь, я хотел бы навестить своего школьного друга Димку, побродить с ним по лесу, погонять зайчишек...

— Конечно же, съезди, сын. Вижу, что ты устал сидеть в четырех стенах, — с пониманием отозвалась мать. — Жаль, что я уже стара, а то составила бы вам кампанию. Помнишь, как когда-то мы ходили с тобой на зайцев, я выгоняла их для тебя из лесной чащи, стуча колотушкой по металлическому ведру? Сколько тогда мы с тобой добыли этих зверушек, не помнишь?

— По моему пару зайцев мы тогда добыли, — улыбнулся ей Семен.

На следующий день, как только забрезжил рассвет, он поспешил на автовокзал, чтобы уехать в деревню, где жил его друг.

Всю дорогу он пристально всматривался вмелькающие заокном автобуса снежные пейзажи, перелески, овраги, меж которых, скрытая под толщей льда текла речушка с кротким названием «Ик» и у него было радостно на душе. Он чувствовал природную красоту окружающего меня мира. Ему была не ведома другая красота, в сравнении с которой он до конца смог бы постичь эту, данную ему с рождения. В первозданности восприятия, красота родных мест предстала пред ним во всём своём великолепии, от неё в груди поднимался неописуемый восторг.

Друга дома не оказалось, его рыжая дочурка, лет двенадцати, живо проинформировала, что её отец уехал в районный центр и будет только к утру.

Выслушав ребенка, Семён спросил у её матери, крепкой на вид молодой женщины, но явно измотанной тяжелым деревенским бытом, есть ли дома лыжи, ружье и патроны?

Получив утвердительный ответ, он с разрешения хозяйки осмотрел охотничью амуницию своего друга. Все предельно просто: старенькая одностволка, заряженные своей рукой патроны, армейский бушлат, валенки… Он решил сходить поохотиться на зайчишек в ближайших колках. О своём решении он сообщил хозяйке, и та одобрительно кивнула. После чего она накрыла на стол и пригласила его отобедать. Семен съел тарелку борща, хорошо сдобренную деревенской сметаной и чесноком, выпил кружку кваса с хреном, поблагодарил хозяйку и вышел во двор. Собак решил не брать, надел первые попавшие ему под руку лыжи, стоявшие у изгороди, перекинул через плечо потертый ружейный ремень и огородом поспешил за околицу, протаптывая лыжню по рыхлому снегу в направлении ближайшего леса.

С приближением к лесу, очертания деревьев, кустов и даже отдельных былинок, становились всё более чёткими. Видимо погода будет тёплая и безветренная, как перед снегопадом или оттепелью. Семен расстегнул старенький, видавший виды армейский бушлат, и вдохнул полной грудью. Всё-таки как хорошо зимой в лесу! — восторженно отозвалось в его сознании. И дышится легко, и так приятно!

Следов зайчишек в этом году явно маловато, видимо на них напал мор или какая другая напасть приключилась, — посетовал Семен.

Наконец, отыскался утренний свежий след, он пошёл по нему, распутывая хитросплетения этой бесшабашной лесной бестии, не отличавшейся особой хитростью. След привёл его к большой куче валежника, окутанной старой травой и засыпанной снегом.

Похоже, тут и находится косой. И, скорее всего, он не в самом буреломе отдыхает, а немного поодаль около осинок, стоящих стайкой на опушке леса. Нужно зайти с подветренной стороны.

Чёрт! — выругался Семен, когда увидел, что заяц, поджав свои длинные уши, стремглав помчался по полю, не дождавшись охотника.

Этот финт косого ему явно не понравился, хотя и вызвал у него охотничий азарт. Зная о том, что заяц убегает от охотника по кругу, он решился на его преследование. Оглядев местность, решил, что лес, который находился примерно в двух верстах от него справа, и есть то наиболее вероятное место, куда держит путь косой.

Переход заснеженного поля изрядно его утомил и он, войдя на опушку долгожданного леса, решил восстановить силы, перекусить, а уж потом вести поиск беглеца в этом лесу.

Усевшись на поваленную старую берёзу, достал из кармана бушлата шоколадный батончик и с трудом принялся его разжевывать, ибо тот оказался твёрдым, как камень.

После того, как с батончиком было покончено, он заел этот деликатес пригоршней снега, и растянулся на стволе березы, подставив своё лицо багряному зимнему солнцу, перевалившему уже далеко за точку зенита. Натруженные мышцы тела явно призывали его к отдыху и он, незаметно для себя, впал в дрему.

Тревожное забытье разбудил треск сорок, усевшихся на соседнем дереве. Они явно проявляли любопытство в отношении лежащего неподвижно на дереве существа. Увидев, что существо вдруг ожило и поднимается на ноги, они с оголтелым криком разлетелись по сторонам.

Кратковременный отдых его разморил и ему уже не хотелось продолжать охоту, и он был почти готов принять решение о возвращении назад в деревню. Но как только он подумал об этом, то в глубине леса увидел белый комок, трусивший между деревьями в противоположную от него сторону.

Позабыв об усталости, повинуясь лишь охотничьему инстинкту, он быстро побежал по бровке леса наперерез косому. От спешки и охватившего волнения, оставив в снегу увязшую лыжную палку, он, топча лыжами снег, быстро съехал в небольшое болото. Его лыжи налетели на замерзшую кочку, и он плашмя рухнул в снег, зарывшись в него с головой. Когда поднялся, то увидел, что его правая лыжа лишилась своего носка. От этой картины по сердцу пробежал тревожный холодок.

Возвратившись к утраченной лыжной палке, он вдруг отчетливо осознал, что его путь назад в деревню со сломанной лыжей будет долгим и изнуряющим, и возможно всю ночь. Но даже и для такого безрадостного путешествия ему понадобится большое везение, и, прежде всего, звёздная ночь и относительно тёплая погода. А какими они будут?

Наметив себе отрезок пути, — до ближайшего подлеска, он сделал первый шаг в неизвестность. Первая сотня метров сразу дала понять, что движение по рыхлому снегу со сломанной лыжей и по колено в снегу, в скором времени измотает его окончательно.

Однако другого выхода у него не было, нужно было идти вперед. Он сделал небольшой шаг левой ногой, затем, опёрся на палки, вытащил из снега правую лыжу, поднял её вверх, отряхнул снег, и сделал новый шаг вперед. И так раз за разом…

Солнце неумолимо уходило за горизонт. И как только оно скрылось за опушкой леса, началось самое неприятное, — стало холодать, поднялась позёмка, которая стала бить жёсткими хлопьями снега по лицу и заставляла наклонять голову навстречу ветру. Первый рубеж, до которого, он полагал было не более пятисот метров, дался ему с явным трудом.

С выбором второго ориентира было намного сложнее, так как стало совсем темно, и лишь вдали на фоне неба виднелись слабые очертания верхушек деревьев.

Понимая, что этот ориентир скоро совсем исчезнет во мгле, а отдых будет крайне необходимым, он выстроил из лыжных палок указатель в направлении своего следующего отрезка пути.

Затем снял лыжи, расчистил ногами снег до земли, положил на край вытоптанной им снежной ямы свои лыжи и уселся на них. От непомерной нагрузки, пришедшейся на левую ногу, начало ныть колено, повреждённое им когда-то на борцовских соревнованиях.

Холодный ветер начал овладевать его разгорячённым телом, и это обстоятельство внесло тревогу и смятение, которые были явно плохими попутчиками. Больше всего обескураживало отсутствие спичек, как, в прочем, и охотничьего ножа, запаса пищи и медикаментов, без которых опытный охотник не выходит в лес.

Мне следовало осмотреть лыжи перед тем как их одеть. Тогда бы наверняка обнаружил, что на этих лыжах нельзя идти на охоту – у одной из лыж надломлен носок, — посетовал на себя Семен.

Мороз крепчал, и становилось очевидным, что дальнейшее сидение на снегу ничего хорошего ему не сулит. Мозг лихорадочно прогнозировал возможные сценарии развития дальнейших событий, и все они были безрадостными, так как вероятность трагического завершения любого принятого им решения была очень высокой.

Предстояло сделать непростой выбор: или идти дальше в ночь, рискуя сбиться с пути, или остаться ночевать в лесу. Остановка на ночевку в лесу осложнялась промокшей одеждой, успевшей уже взяться ледяной коркой, а также сложностью разведения костра в условиях начавшейся непогоды.

Несмотря на отсутствие спичек, огонь для костра можно было бы всё-таки добыть. Для этого можно выстрелить из ружья с близкого расстояния в шапку или бушлат, в расчете на то, что обожжённая вата будет некоторое время тлеть. Однако при отсутствии топора, ножа невозможно было заготовить достаточное количества валежника для горения костра.

Немного поразмыслив, он принял для себя половинчатое решение, — идти дальше, сколь это будет возможным, по направлению к лесу, ориентируясь по звездам, а уж там определиться с ночевкой.

Семен внезапно поверил в то, что когда он дойдёт до этого леса, то увидит огни деревни. Остановившись на выбранном решении, он встал на лыжи, повернулся лицом к указателю, сделанному им из лыжных палок, поднял голову вверх в небо и с ужасом обнаружил, что на нём не видно ни одной звезды. Он оторопел от такой неожиданности.

Оставайся на этом месте. Ночуй здесь! — в его сознание назойливо постучалась предательская мысль. Усилием воли он отогнал её и решительно шагнул в холодную и безмолвную темноту…

Движение со сломанной лыжей в кромешной темноте оказалось ещё более затруднительным. Постоянное вытаскивание сломанной лыжи из снега изнуряло его.

Мысль о неверно выбранном решении свербела сознание. Он понимал, что заблудившиеся в лесу люди часто ходят по кругу, как тот заяц, которого он спугнул, а затем, выбившись полностью из сил, они погибают от переохлаждения.

Семен старался не думать о том, что это возможно последний день его жизни, и, стиснув зубы, вновь пошёл вперед, расходуя последние силы. Его измученное тело взывало к состраданию: лицо было исхлестано снегом, вены на лбу вздулись, пальцы рук онемели от холода, травмированная левая нога вконец расхлябалась в суставе, а правую ногу, от чрезмерного напряжения, стало сводить судорогой. Израсходовав последние силы, он сделал еще один шаг и рухнул на снег, как подкошенный, от охватившей его судорожной боли.

Только бы мне не заснуть, — призвал он себя, иначе это будет последний сон в моей жизни. Он на мгновение представил, что его труп, после нескольких дней поиска с собаками, отыщут. Выглядеть он будет весьма отвратительно, как, впрочем, все те, кто замёрз зимой до него.

Первыми его отыщут те самые сороки, которые обнаружили его, когда он отдыхал в лесу. По праву первых, им достанутся открытые участки его тела и, прежде всего, глаза, которые Люси часто называла грустными. От этой мерзкой картины, нарисованной им же самим, он содрогнулся, и дремота было овладевавшая им, отступила прочь.

Он поднялся на ноги, но они отказались его слушаться, постояв немного, он лёг на снег, попробовал ползти, отчётливо осознавая, что это не лучшее его решение. После первых метров же, которые он смог проползти, он отказался от этого решения.

Видимо, таких людей как русский летчик Маресьев, который нашёл в себе силы ползти несколько дней с перебитыми ногами, единицы, и я не один из них, — с горечью признал он.

Нужно встать! Надо двигаться вперёд, иначе смерть! Он вернулся к лыжам, одел их, и вновь шагнул в темноту. И тут, с первым же шагом, его осенило: нужно обмотать острый конец сломанной лыжи шарфом, чтобы она не впивалась в снег.

Сняв себя шарф, он спешно обмотал им сломанный конец лыжи. Шарф был коротким, и его необходимо было чем-то закрепить на конце. Решение пришло сразу, — своей майкой. Чтобы не раздеваться на холоде, он засунул руки под свитер, разорвал на себе лямки майки и стащил её с себя через ноги.

Затем обмотал ею шарф и, оставшись удовлетворенным проделанной работой, сделал первое движение. Лыжа уже не вонзалась в снег, как прежде, и это вселило в него слабую надежду.

Ветер начал понемногу стихать, усилился мороз, и вызвездило небо. Сколько же времени я иду наугад, три или четыре часа? — задавал он себе один и тот же мучительный вопрос, на который не знал ответа.

Он старался идти прямо, но надежды на то, идет в нужном направлении, где виднелся когда-то лес, у него не было. Он лишь надеялся на то, что встретит, в конечном итоге, лес, в котором он разведет костер, чтобы продержаться около него до рассвета. А для этого надо лишь продолжать, во что бы то ни стало, движение вперед.

Шаг за шагом, он шел вновь и вновь бесконечному по зимнему полю, с трудом переставляя онемевшие ноги…

И вдруг его сломанная лыжа глубоко ушла под снег, и он, от неожиданности случившегося, повалился набок. Поняв в чём дело, вставать не спешил, уж больно сладок был миг вынужденного отдыха. Глаза от дикой усталости и рези в них, сразу закрылись.

Он не заметил, как стал впадать в забытье. И лишь усилием воли, как и ранее, возвратил вновь себя из этого состояния. Чтобы не отключилось сознание в период его вынужденного отдыха, он приложил к глазам кусочки льда, которые отколол прикладом ружья с подпятников лыж.

Отдохнув несколько минут, поднялся, очистил замерзшее лицо от крупинок льда и снега, снял лыжи и осмотрел их.

Тряпичная кукла, болтавшаяся на сломанной лыже, истрепалась о снег и превратилась в лохмотья, которые сползли с конца лыжи. Дальнейшее ее использование было невозможно. Нужно сделать новую куклу, но из чего? Оценив всё то, во что он был одет, он решил, что для этого может быть использована шапка. Он снял её с головы и закрепил на конце сломанной лыжи брючным ремнем.

Брюки, при этом предательски скользнули вниз, вызвав тем самым у него гримасу, наподобие вымученной улыбки. Для того чтобы впредь брюки не спадали, он уменьшил их в талии путем стягивания брючных проушин рваными тряпичными полосками от майки.

Однако, пока он решал эту проблему, возникла другая, которая заявила о себе сразу же. Его непокрытая и мокрая от пота голова начала покрываться изморозью.

Нужно было что-то срочно предпринять. И тогда он соорудил из ледяных кусков рваного шарфа и обрывков майки на голове, что-то вроде шапочки. Голова продолжала мерзнуть, но другого решения у него просто не было. И он снова пошел вперёд.

Усталость грозила разорвать его тело на части, от физического перенапряжения поднялось артериальное давление, и это уже был явно тревожный для него симптом. Думать ему об этом не хотелось, но и о другом думать он также не мог.

Внезапно он ощутил удар по лицу веткой дерева. В кромешной тьме он его не увидел, но то, что он вошёл в лес, обрадовал его, хотя ночевка в лесу и не сулила ничего хорошего.

Он снял лыжи и принялся расчищать площадку для костра. Затем переполз через сугроб, и, топча тропинку в глубоком снегу, принялся на ощупь во тьме отыскивать подходящие для костра ветки валежника.

Отыскав несколько веток, он принялся стаскивать их к месту, где наметил развести костер. Когда же в очередной раз он пополз за хворостом, то увидел в небе яркое падающее светящееся пятно.

Метеорит, — подумал он, но сразу отверг эту мысль, так как пятно имело другую траекторию, оно поднималось от земли.

Это осветительная ракета и она не иначе как запущена из деревни, — осенило его. И словно в подтверждение этой догадки, он увидел в небе вторую ракету. Её появление могло быть удачей! Быстро сориентировавшись по угасающему пятну, оставленному ракетой, и звездам на небе, он спешно наметил дальнейший маршрут движения.

Надо идти! До деревни не более трёх километров, это четыре часа пути. Я должен выдержать! — призвал он себя.

Кажущаяся близость деревни должна была вдохнуть в него новые силы, но таковых не оказалось, а имевшиеся окончательно иссякли.

Он понял это, как только начал надевать лыжи, при наклоне закружилась голова и он, потеряв равновесие, упал головой вперед в снег. Видимо закончилось последнее «горючее» — невесело подумал ему.

Поднявшись с колен, он по протоптанной им тропинке вернулся назад к принесённому им хворосту, выбрал подходящий прут, на котором имелась кора, отодрал её и принялся её тщательно жевать.

Воспалённое горло явно противилось проглатыванию древесной коры, но усилием воли он заставил его это сделать. После чего размочил образовавшийся комок в горле двумя пригоршнями снега и снова предпринял попытку надеть лыжи. На этот раз она ему удалась.

Продолжать движение было невероятно трудно. Вымокшая одежда, взялась на морозе колом. Бушлат своей тяжестью разламывал плечи, тряпки на голове постоянно сползали на лицо и мешали движению.

Ему вдруг подумалось, что если жив был бы дед и увидел его сейчас, то не преминул бы сравнить его пленным французом войны 1812 года.

Подумав немного, он решил тряпки с головы снять, но выбрасывать их не стал, подобно рачительному хозяину, положил их к себе в карман на всякий случай. Взамен им он оторвал от бушлата воротник, разорвал зубами мокрую ткань и надел его как треуголку на голову. Сконструированный головной убор был явно мал, но, тем не менее, держался на голове.

От неимоверной физической усталости и бесконечного вглядывания в звёздное небо, в глазах высвечивались радужные круги, и он понял, что если сейчас не отдохнёт, то не сможет идти дальше.

Отдыхать, сидя на снегу, он побоялся, и решил отдыхать стоя, облокотившись на лыжные палки и лыжи, которые он глубоко воткнул в снег. Однако через мгновение они разъехались в стороны, и он рухнул в снег.

Вставай! — вновь призвал он себя, но этот призыв не возымел на него действия. Ты погибнешь и больше никогда не увидишь свою Люси, — задел он себя за живое. Помогло…

Он встал, преодолевая боль, стиснул зубы, надел лыжи, посмотрел на свой звёздный ориентир и сделал новый шаг в неизвестность. Воспалённое сознание по-прежнему сверлила предательская мысль об отдыхе. Он гнал её прочь, но она возвращалась к нему вновь и вновь.

Он обозлился на себя за то, что раскисает, подобно тряпке, болтавшейся у него из кармана. А если это было бы на войне, и тебе нужно пройти этот путь во что бы то ни стало? — вбросил он новый посыл в себя.

Но и это психологическое воздействие не возымело на него должного действия, он продолжал стоять по колено в снегу, и не ходил в себе больше сил, чтобы вытащить лыжи из снега.

А если бы ты сейчас был не один, а с Люси, и у неё была бы сломана нога? Неужели бы ты допустил, чтобы она погибла на твоих глазах? Ты не можешь быть слабым, — призвал он вновь себя.

Ведя внутренний диалог с собой, он вдруг воочию представил, как поднял раненую жену на руки, как её голова при этом склонилась к его плечу. О, боже! Он вдруг воочию ощутил запах её волос.

Любимая, — беззвучно прошептали его губы, — я обязательно спасу тебя. Верь мне, пожалуйста! От этих несказанных слов у него на глазах навернулись слезы, которые тут же превратились в прозрачные льдинки.

Он закусил до крови иссохшие губы и, шепча в полубреде её имя, вновь решительно шагнул вперед, не осознавая ещё, что несёт на руках не только её, но и свою жизнь.

Он шёл еще долго, или это так ему казалось. Но вот воспалёнными глазами, он увидел вдали свет. Это был свет единственного фонаря в деревне, которая, как выяснится позже, находилась почти в двадцати километрах от того селения, куда он приехал на охоту.

Выбиваясь из последних сил, и не обращая внимания на бесконечный лай уличных собак, он перевалил свое обессилевшее тело через ветхий забор и пополз к крыльцу покосившейся деревенской хаты, утопающей в снегу.

На его стук лыжной палкой в дверь вышла старая женщина в коротком заплатанном полушубке, что-то хотела сказать, но взглянув на него, поняла все сама.

Она почти волоком затащила его в избу, сняла с него обледенелые лохмотья, достала из печи большой чугун с горячей водой и налила её в цинковый таз.

— Ставь, милок, ноги в таз», — сказала она. — Тебя нужно согреть иначе хорь подхватишь.

Он послушно поставил ноги в таз, укутался в большую пуховую шаль, которую достала ему хозяйка из пропахшего плесенью старого деревянного сундука, и с благодарностью посмотрел на свою спасительницу.

Это была старая женщина, лицо которой было испещрено множеством глубоких морщин. Выцветшие от времени светло-голубые глаза смотрели на него с состраданием и заботой.

На ней был байковый халат темно-фиолетового цвета, подпоясанный пуховой шалью серого цвета, поверх халата была надета меховая безрукавка, на ногах подшитые в нескольких местах чёрные валенки.

Из-за отсутствия зубов ротовая полость женщины была посажена где-то в глубине нижней части лица, но говорила она при этом отчетливо, без шепелявости.

— Ноги свои чувствуешь? — спросила она его.

— Да, чувствую, — с хрипотой в голосе ответил он ей.

— Это уже хорошо!

Затем женщина встала на скамейку, стоящую у стены, достала из навесного шкафа баночку с белым жиром и протянула ему.

— Это гусиный жир, намажь им себе лицо, пока я накрываю на стол. — Снедь у меня простая: сало, огурцы, грузди, капуста квашеная, — как бы извиняясь, добавила она.

Намазав лицо жиром, он уселся поудобнее на старом деревянном табурете и стал наблюдать за тем, как хозяйка накрывает стол, тепло от согревшихся ног, поднялось вверх и его начало клонить ко сну.

— Тебя как зовут? — спросила его женщина.

Он встрепенулся, сбросил с себя, охватившую его дремоту.

— Извините, что не представился сразу, меня зовут Семен. Я офицер-пограничник, служу на Дальнем Востоке, на китайской границе. Сам родом из этих мест, приехал навестить свою маму…

— Вот даже как, — покачала головой хозяйка. — Я и сама ранее жила на Дальнем Востоке, ссыльная я…

— Извините, а как вас зовут?

— Меня зовут Александра Степановна, но все меня кличут просто, — Степановна. Вижу, что тебя соколик клонит ко сну, потерпи немного, скоро я постелю тебе на печи, я топила её с вечера, и она еще не остыла, но сначала ты должен перекусить и выпить для согрева. Сейчас я тебе налью, у меня есть кое-что. — Любишь самогонку? — поинтересовалась она.

— Я знаю, что это за напиток…

Наконец приготовление было завершено, и хозяйка позвала его к столу. Стакан самогона, рекомендованный хозяйкой как верное средство от простуды, дался ему на удивление легко, он сразу же отозвался жаром в его измождённом теле.

Последнее о чём он помнил, перед тем как окончательно провалиться в бездну сна, был мохнатый жёлтый груздь, который он обмакивал в глиняной чашке, наполненной до краев густой сметаной…

Утром, Семен, к своему большому удивлению, обнаружил, что спит на печи укрытый большой шубой, сшитой из овечьих шкур. Интересно, как я смог так высоко взобраться, неужели у меня остались ещё силы? — задался он вопросом.

Увидев, что гость проснулся, Степановна поприветствовала его и осведомилась о самочувствии. Уложив своего позднего гостя спать, сама она спать не ложилась, завела квашонку, чтобы утром накормить гостя блинами и пирогами с капустой. В комнате уже пахло выпечкой, которая стояла на столе, укрытая белым рушником.

Он аккуратно спустился с печи и спросил у хозяйки, где можно умыться.

— За печью, в проёме, «рукомойник». — сказала она. Быт, в котором протекала жизнь этой старой одинокой женщины, был удивительно прост.

Угощая его пирогами, хозяйка, внимательно всмотревшись в его лицо, с материнской теплотой в голосе, спросила:

— Ну, а теперь Семен расскажи, что приключилось с тобой?

Он допил чай и неторопливо принялся рассказывать о своих злоключениях, которые приключились с ним на охоте.

Выслушав своего гостя Степановна, покосившись на икону, стоявшую в углу комнаты, тихо молвила:

— Это господь наш тебя испытывал. А спасла тебя, сынок, любовь женщины. Люби свою женщину до скончания жизни…

— А зачем господу это испытание понадобилось?

— Ответить, сынок, на твой вопрос я не могу, ибо божий промысел ведом только ему одному… Может, он хотел прознать, что ты за человек? Если ты так себе – пустое место, то одно дело, если нет, то он возьмет тебя под свою защиту до скончания твоего пути земного, — молвила тихо она, словно опасаясь чего-то…

К полудню приехал Димка. Друзья крепко обнялись.

—Ты очень меня напугал», — сказал Димка.

— Как ты узнал, где я нахожусь?

— Александра Степановна, хозяйка дома, допыталась у тебя, пока ты не отключился, откуда ты взялся такой. После чего, она позвонила в сельсовет, а уж там установили к кому ты приехал.

— Знаешь, Дим, меня в этой истории, случившейся с тобой, занимает одно. Какие осветительные ракеты ты мог видеть? В этой глуши их и запускать не кому, в деревне живут одни старики, да старухи. В местном магазинчике их тоже не купить, сюда завозят только основные продукты питания.

— Может к кому-либо внуки из города приехали на новогодние каникулы? Тогда ты действительно мог видеть запуск, ракет, — высказал предположение Димка.

Хозяйка, не принимавшая до сих пор участие в их разговоре, вскользь обмолвилась:

— Никто у наших стариков сейчас не гостит, если кто и гостил бы, так я знала бы об этом, так как моя хата стоит на краю деревни. — А дружку твоему испытание послано свыше, его господь бог испытывал, он его и спас, — заключила она.

Димка с легкостью согласился с женщиной.

— Ладно, Семен, собирайся мы едем домой!

Тепло, поблагодарив хозяйку, они вышли во двор. Димка посмотрел на рваный след, оставленный на снегу Семеном, и покачал головой.

— Да уж, — хмыкнул он, — если было бы у нас с тобой время, то следовало бы пройти вновь твоей дорогой жизни…

Прибыв домой к матери, Семен с порога услышал мелодию своего сотового телефона, оставленного на прикроватной тумбочке. Звонила Люси, она была обеспокоена, что он не отвечает на её звонки. Со слёзными нотками в голосе сообщила, что уже несколько дней не спит, её сердце очень растревожено мыслями, не приключилась ли часом с ним какая беда?