Такая..., как надо

В начале августа 1997 года, отслужив в российской армии, Конрад Косячкин поддался общему настроению и решил навсегда покинуть умирающий город Карагачинск.

Он ещё до срочной службы получил права на управление как легковым, так и грузовым автомобилями, а суровая армейская действительность дала возможность освоить навыки вождения в любых условиях. Косячкин здраво рассудил, что водители нужны в любом городе. Невзгоды миграции его не пугали, ведь благодаря армейским трудностям и лишениям он стал абсолютно неприхотливым,  достаточно было простых лежанки и еды. Даже от места в пещере не стал бы отказываться, лишь бы на полу была расстелена медвежья шкура, в которую можно завернуться во время сна.

Смеркалось, и Конрад с простым заплечным рюкзаком  торопливо шёл  по растресканному асфальту тротуара к ночному поезду в Москву. Стали зажигаться редкие уличные фонари, подчёркивая мрачность окружения. Вдруг ярко вспыхнул свет в большом окне торгового ларька на привокзальной площади. И на этом свету четко проявилась стройная, молодая продавщица в простом ситцевом платье красного цвета. Она осветилась в таком восхитительном ракурсе, от которого мужчины застывают на месте, не дыша и не отрывая взгляда. Её рука куда-то двигалась, словно стрелка секундомера — в такт его сердца. И неожиданно наступило время, когда некуда спешить. Продавщица закончила мелкую суету по наведению порядка на полках с товаром и присела на стул, рассматривая пальцы рук. Конрад давно заметил, что скучающие женщины почему-то изучает свои ногти. Косячкин переминался с ноги на ногу, не зная как поступить.

Наконец Конрад сделал над собой усилие и подошёл к ларьку.

Когда испытываешь лёгкое влечение, то предмету своей страстишки можешь говорить о чём угодно. Но если тебя переполняет чувство, то от распирания эмоций что-то хватает тебя за горло, и ты не можешь выдавить из себя даже пару слов. С небывалой нежностью Конрад хотел наговорить этому ангелу наземному самых прелестных слов и восторженных выражений, но смог высказать лишь несуразности.

-Слышь, барыга, — сказал Конрад с напускной строгостью в окошко ларька, — чипсы выдай. И протянул мятую купюру, что вынул из кармана брюк.

Ларечница хотела ему ответить грубо, но заметила в серых глазах редкое свечение. Так грузовик, который с трудом поднимается по склону холма в ночное время, пронизывает светом фар низко висящие тучи. Она ничего не ответила Косячкину, немного поморщила носик и закатила янтарные, искристые глаза, словно женщина с картины "Милосердие" Антониса ван Дейка. Это вызвало полный восторг у не совсем приятного для неё покупателя. А про себя продавщица взяла на заметку, что он… нет, не отвратительный, а какой-то странный. Затем протянула чипсы и произвела полный расчет, выдав сдачу до последнего рубля.

"О, это святая женщина!"- воскликнул про себя Конрад и побрел домой. С той поры он стал частым посетителем этой торговой точки. Он всегда долго рассматривал товары на витрине. Как только продавщица отвлекалась на какие-то дела или другого покупателя, то он пожирал её страстным взглядом. Но стоило ненаглядной посмотреть в его сторону, то чувства на лице Конрада скрывались маской напускного безразличия. Благодаря частому присутствию он узнал, что ларечницу зовут Тереза. И однажды утром Косячкин внезапно проснулся от того, что чей-то голос произнёс: "Тереза и Конрад". Ему так понравилось сочетание имён, что это стало для него настоящей манией. И он уже не представлял Терезу без Конрада, а Конрада без Терезы в глубине своего сердца. Косячкин быстро устроился водителем на местную фабрику и если выезжал в город, то старался простроить маршрут по той дороге, возле которой работала Тереза. Однажды решился и во время работы остановился рядом с ларьком. Конрад расплатился за шоколадный батончик, но не стал забирать. 

-Тебе! — сказал Конрад с вальяжной щедростью и пошёл к машине.

-Ну, спасибо, — буркнула Тереза.

Но этот мелкий, по сути, презент растопил лёд недоверия. Она стала приветливой к постоянному покупателю. И даже: доверила некоторые тайны своей жизни, два раза позволила проводить себя после работы до дома. От Терезы Конрад узнал, что хозяин ларька, Ашот Покоянц, был прижимистым человеком и расплачивался за работу продуктами с заканчивающимся сроком годности. Иногда давал деньги, которых еле хватало на дешёвую помаду и обноски из секонд-хенда. За товар с просроченным сроком годности налагал штраф, и теперь Тереза находится в полной кабальной зависимости от него. Это была неполная правда — хозяин точки мог быть нежным и, как правило, после произнесения фразы с акцентом "птычка мая" вывозил Терезу на загородный пикник.

Однажды Конрад столкнулся с бизнесменом нос к носу. Это был мужчина средних лет и роста, полнеющий, с залысинами на голове, мощной шеей и круглой головой. Его напряжённое, пучеглазое лицо создавало впечатление злого человека. И шипящий голос Покоянца, который раздавался через толстогубый рот, усиливал это мнение. Сросшиеся, лохматые брови дополняли темпераментный образ.

-Что ты здесь ходишь, что ты здесь нюхаешь? — спросил Ашот у Конрада.- Здесь всё моё и тебе ничего не выгорит! Распускай свой нюх и слюни в другом месте!

В этот раз Конрад ничего не сказал в ответ. Но не любит человек, когда его лишают надежды! Косячкин почувствовал себя оскорбленным, что толкнуло к решительным действиям. Ведь он не пальцем деланный! Вечером того же дня он купил ящик водки, нехитрую закуску и объявил общий сбор для дворовых знакомых. Сначала они поговорили о пустяках, но серьезный разговор приходит во время пития. И поведал Конрад друзьям и приятелям о своих душевных муках: настигла его нереальная любовь — Тереза пришлась ему по душе! Нахождение рядом с ней вселяет в его сердце вселенскую радость, и он неустанно думает о ней. Она стала для него королевой сокровенных желаний. Что она такая… такая, как надо! И он не успокоится, пока не освободит возлюбленную из алчных и волосатых рук восточного деспота.

Друг Косячкина, местный поэт Эдуард Сикоков, почувствовал эпические нотки в сообщении и высказал соображение, что без битвы здесь не обойтись. И обещали товарищи помочь — отвадить конкурента. А если пацан сказал, то пацан сделал! И утром следующего дня стал стекаться народ к дому Ашота Покоянца, который тот выстроил в стиле армянского барокко на окраине города. Особняк (по провинциальным меркам) возвышался посреди рукотворного газона с редкими кустами по периметру и был обнесён деревянным забором. Собрались они гурьбой, словно викинги под Парижем в ожидании контрибуции. Явились кто в чём и кто с чем. Ашот был один дома и подумал, что пришли его грабить.

И надо же такому случиться, что вся "братва", которой он платил за охрану, уехала в районный центр на похороны известного авторитета. Семья же отбыла на историческую родину. Другой бы растерялся, но Ашот держался мужественно, словно граф Эд Парижский. Намеренно поставил кастрюли с водой на плиту и в случае атаки был готов попотчевать кипятком непрошеных гостей.

Прикрытие пришедших обеспечивал Семён Бешметов. Он принёс с собой точильный станок и прилюдно правил кухонный нож. При этом посматривал по сторонам и, якобы, зазывал клиентов:

-Точу ножи, ножницы, кастрюли паяю...

Эдуард Сикоков заблаговременно заготовил эпитафию, на всякий случай… И, встав одной ногой на придорожный булыжник, тут же её огласил достойному собранию:

-Прохожий, видишь камень? Вот!

Под ним теперь лежит Ашот.

Родновер Джордано Брунько явился в рубахе, вышитой красными петухами, и вёл себя, как достойный потомок своих предков. Он искренне гордился предшествующими поколениями простых антисоветчиков, вносивших посильную лепту в разрушение некогда могучей страны. Особое почтение у него вызывали прадеды: по отцовской линии — украинский инсургент, по материнской — итальянский фашист. Их в годы Великой Отечественной войны поместили в исправительные лагеря за Уральским хребтом, а по завершению срока они поселились в Карагачинске. И даже после разрешения от советской власти на возврат в родные края, его прадеды не торопились уезжать из той местности, которую типичные европейцы называют страшным для себя словом — Сиберия. Возможно, что их дома ждали, но не с цветами и пряниками.

 Джордано отломал от забора дома Ашота штакетник и стал разводить костёр. Между делом, с надеждой, посматривал глазами блакитного цвета в окна дома: не хочет ли Покоянц добровольно принестись в жертву?

Татарин Равиль Нагатуллин примчался на мопеде, достал из сумки велосипедную цепь, зажал в руке и стал демонстративно перекидывать её с плеча на плечо, позвякивая звеньями. Было ещё несколько человек, но они стояли поодаль или не выходили из машины с тонированными стеклами.

Изрядную активность проявил православный коммунист, Сашка Зямин, которого все звали товарищ Зяма. Своим серьёзным лицом типичного функционера он метил на место секретаря парткома. Товарищ Зяма был такой же устремлённый, будто кол в гроб Карла Маркса. Сашка неторопливо кружил возле дома Покоянца и стучал в окна ореховым прутиком, который отломал от лещины. При этом приговаривал:

-Выходи, Ашот, разговор есть. Не тронем — вот тебе истинный крест и честное коммунистическое. Затем прижал левую ладонь к груди и перекрестился греческим троеперстием.

-Не выйду! — раздался голос из-за двери.

— Вот Ирод, — расстроился товарищ Зяма. И Косячкин с товарищами подошли к двери дома.

-Отпусти Терезу без долгов, — вежливо попросил Конрад.

-И это всё, что от меня надо? — поинтересовался Ашот.

-Можешь ещё денег дать! — высказался Равиль Нагатуллин.

Денег они, конечно, не получили. Ведь нет на свете беднее человека, чем Покоянц (со слов хозяина дома, произнесённых из-за запертой двери). И если смерть его настигнет, то это непременно приведет к гибели Армении вместе с братским народом россиян — ведь та страна на нём держится! Штрафы же милостиво простил. И выдал вольную в виде вырванного из записной книжки листка с долгом Терезы, который просунул под дверь. И напутствие сказал:

-Пусть валит на все четыре стороны!

Заинтересованная сторона была одна. И свалилось в сторону Конрада счастье небывалое. Брунько предложил сжечь листок под радостное одобрение присутствующих. Конрад же решил отдать листок своей возлюбленной, как доказательство своих чувств. И удовлетворённые достигнутой победой все сторонники Конрада разошлись и разъехались по своим домам и делам.

Тем же днём, около обеда, приезжал Покоянц на точку, где работала Тереза и повел себя нетипично. Не орал и даже не стал распускать руки. Только сказал недовольным голосом:

-Иди домой, ты здесь больше не работаешь. Тебя твой дожидается.

Когда опечаленная вмешательством Конрада (догадалась, что кроме него некому) Тереза подошла к подъезду своего дома, то увидела, что на скамейке сидит первейшая сплетница города, Никитична. Та будто дожидалась уволенную и стала быстро говорить:

-А твой-то с Ашоткой разборки устроил! И расписала такую картину сражения, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Побоище, с её слов, получилось славное и должны были бы течь реки крови по улицам города. 

Вечером в квартиру Терезы позвонили. Открыв дверь, она увидела Конрада, который протянул ей бумажку. Это был листок с каракулями Ашота, в самом начале которого значилось её имя. Сердце Терезы дрогнуло! Ведь сражаться за женщину — это поступок. И сменила она гнев на милость. Никто раньше ради неё не совершал героических действий. А здесь целая битва! Тереза от восторга не могла найти нужных слов. Косячкин, видя растерянность любимой и её безмолвие, потоптался на площадке перед дверью и побрёл по лестнице вниз. И только тогда услышал слова благодарности, сказанные нежнейшим голосом:

-Спасибо, милый Конрад!

Какое нужное и своевременное слово — милый! Оно, словно манна небесная, напитала душу Косячкина и вселила в неё радость. Так Тереза оказалась на свободе и без работы, а Конрад проложил путь к своей семейной жизни. Вместе же они обрели надежду на счастливое, по народным меркам, супружество.