Осколки бабушкиной вазы

Осколки бабушкиной вазы


Памяти моей бабушки, Клавдии Петровны, посвящается...

Мне хрупкая прозрачность ноября

Напоминает бабушкину вазу,

Чьи трещинки, невидимые глазу,

Как паутинки в капле янтаря.

Стекло её легко меняет цвет -

Желтеет словно листья старых клёнов,

Мерцает то лиловым, то зелёным,

Как только что подаренный букет.

Так и ноябрь — не осень, не зима,

Таинственный сосуд почти наполнен,

И только ваза старая напомнит,

Что жизнь — как год — к концу идёт сама...


Когда она умерла, то немногое, что накопилось в её комнатке в коммунальной квартире – книги, посуду, безделушки, близкие разделили между собой. Не потому, что эти вещи представляли какую-то особую материальную ценность. Они хранили тепло родных рук, следы былого – непростого, но счастливого времени. Времени, в котором мы были детьми и любимыми внуками и которое никогда уже не вернётся. И каждому хотелось получить и сохранить кусочек…
Из этой чашки с узором осенних листьев мы пили крепкий и горячий чай на общей кухне, откалывая кусочки сахара от смешной «головы». А вот толстая книжка с потрёпанными страницами, определившая для меня выбор профессии. Странная, аляповатая подставка под бутылки, в виде лафета, которой будет суждено сыграть однажды важную роль. Встаю на цыпочки, пытаясь дотянуться до верхней полки, чтобы достать вазу из цветного, чешского, стекла. Неловкое движение – и десятки осколков, радужно переливаясь, разлетаются по полу. Осторожно собираю их, один за другим, пытаюсь сложить только мне понятный рисунок. Каждый осколок – фрагмент моего детства, воспоминание, картинка из прошлого.

Весной 1971 года случилось долгожданное и очень радостное событие. Папе от авиационного завода, на котором он трудился, дали квартиру. На самой окраине Москвы, бывшей ещё недавно самостоятельным городком, с деревянными домиками и яблоневыми садами, а теперь обрастающей новостройками. Небольшую, двухкомнатную, без балкона, но отдельную, без соседей! После пятнадцатиметровой комнаты в коммуналке, в которой ютилось пять человек, это были настоящие хоромы. Меня записали во французскую школу на соседней улице – я как раз должна была пойти в первый класс. Родители встали в очередь на румынский гарнитур, занялись обустройством. А нас с бабушкой отправили на отдых, набираться сил перед учёбой. Жаркое, засушливое лето семьдесят первого мы провели на её родине, в деревне со смешным названием Малые Угоны, что на берегу реки Сейм, левого притока Десны.

Одолень-трава.

Если посмотреть через осколок на гладкую стену, можно увидеть, как по воде бежит лёгкая рябь, отбрасывая серебристые блики…
Выходишь через заднюю калитку со двора и практически сразу попадаешь на широкий песчаный берег, полого спускающийся к реке. Среди кустиков колючей голубоватой травы неторопливо гуляют соседские гуси. Гусей я побаиваюсь, вдруг начнут щипаться! Ивы полощут длинные и тонкие зелёные ветви в прохладной, манящей воде, словно русалки свои косы. Гулять здесь одной мне не разрешают – бабушка говорит, что одолень – трава утянет на дно.
— Что это за трава такая? – любопытничаю я с опаской.
— А ты не спи завтра долго, вставай с первыми петухами, я тебе её покажу, — улыбается бабушка.
Рано утром, на рассвете, потихоньку выходим из дома. Из-за макушек вязов, растущих на другом берегу, поднимается солнце. Его лучи скользят по ещё тёмной речной глади, касаются плотно сомкнутых бутонов, рассыпанных по поверхности воды. И те превращаются в белоснежные цветы с золотистой сердцевинкой. Медленно колышутся они на тугих длинных стеблях.
— Как они похожи на лилии, — говорю я почему-то шёпотом.
— Это кувшинки, но в народе их называют одолень-трава или русалкин цвет. Они охраняют от бед и напастей, но тех, у кого совесть не чиста, могут и погубить. Поэтому рвать их нельзя.
Мы сидим на тёплом песке, бабушка рассказывает мне легенды про речного владыку и похищенных им прекрасных дев, на месте гибели которых появились эти волшебные цветы…
Возвращаемся на берег вечером, на закате — посмотреть, как кувшинки складывают лепестки и медленно погружаются в воду, чтобы появиться вновь с восходом солнца…

Как мы Сейм переплывали

Если осколком стекла поймать солнечный луч, разноцветные «зайчики» запляшут по стенам, как маленькие солнышки…
Дни становились всё жарче, припекать начинало с утра. Листва желтела, как осенью, хотя всего лишь начинался июль. Поэтому почти каждый день мы ходили на реку, купаться. Я барахталась на мелководье, иногда отплывая «по-собачьи» подальше, на пару метров от берега, под строгим бабушкиным контролем.
В этих местах Сейм был довольно широк, метров до сорока, со спокойным течением, полноводный весной и слегка мелеющий летом.
В выходные приехала бабушкина сестра. Тётя Валя жила в посёлке с труднопроизносимым названием «имени Карла Либкнехта» и работала на сахарном заводе. Это она присылала нам те самые сахарные «головы», с которыми так вкусен был самый обычный, краснодарский или грузинский, чай.
Тётя Валя баловала меня подарками и на этот раз привезла розовый надувной круг. Решили тут же его и опробовать.
— Клава, давай на тот берег переплывём, кто быстрее, — крикнула Валентина, бросаясь в воду.
— Что, Алёнка, догоним мы её? – подзадорила бабушка. – Не боишься?
Плыть с кругом было легче и безопаснее, и я смело устремилась за ними, активно работая руками и ногами.
Это тогда звались они «бабушками», а на самом деле – были моложе меня нынешней, крепкими, цветущими женщинами, только перешагнувшими 50-летний рубеж. Весело смеясь, напевая, поднимая кучу брызг, мы переплыли Сейм и распластались на песке, обсыхая и отдыхая. Над нами, отражаясь в зеленоватой воде, медленно плыли облака, будто овечки бежали по лугу, и мы придумывали им смешные прозвища. Где-то в траве звонко стрекотали кузнечики, высоко проносились стрижи и ласточки, мимо горделиво проплыла утка с выводком утят. Дано ли будет ещё когда-то испытать такое же чувство безотчётной радости и покоя?
Но день клонится к обеду, пора возвращаться домой. Строгая старенькая прабабушка Аня, которую я немного побаиваюсь, уже нас заждалась.
Надеваю круг и уже без опаски плыву, взбивая воду. Увлечённая процессом, не обращаю внимания на то, что обе женщины стараются плыть рядом со мной, не вырываясь вперёд и не отставая. Тётя Валя без умолку рассказывает мне забавные истории про своих домашних животных. Вот ноги коснулись дна, я встряхиваю мокрыми косами и только тут замечаю, что мой новый, красивый круг – совсем сдулся и сейчас болтается у коленок поникшей тряпочкой. Видимо, прохудился, пока валялся на том берегу, наколовшись на сухую острую травинку. А я переплыла Сейм самостоятельно!
Повзрослев, я поняла, как грамотно поступили эти простые женщины, не посещавшие курсы по психологии. Они отвлекали моё внимание от сдувшегося круга и подстраховывали, не дав мне испугаться и запаниковать. Как не хватает порой такой ненавязчивой поддержки, когда пытаешься выбраться из водоворота забот и проблем…

Баба сеяла горох

Прикладываю осколок к осколку, собирая пазл. Жёлтый, зелёный, оранжевый…
Прямо за деревней начинались поля. Если посмотреть с высоты птичьего полёта, они складывались в разноцветную мозаику. Сначала шли ровными рядами тёмно-зелёные картофельники, дальше золотилась пшеница, отливал серебром усатый овёс. Чуть в стороне – любимое поле всей местной детворы – гороховое, расцвеченное голубыми крапинками васильков и белыми брызгами ромашек. Ничего нет слаще его крупных, с белёсым налётом, горошин и крепких, хрустящих стручков.
Одним гулять в полях малышне запрещалось, а вот когда матери и бабушки выходили собирать колорадских жуков с кустов картошки, у нас появлялась возможность пробежать по краю и нарвать гороха. Приходилось, правда, сначала пройтись с баночкой, наполненной керосином, куда сбрасывали полосатых жуков, а в награду получить разрешение полакомиться…
Обычно же днём мы играли на пустынной и пыльной деревенской улице – в вышибалы, двенадцать палочек, казаки – разбойники. Верховодил Андрейка – вёрткий, до черна загорелый пацанёнок лет восьми – девяти. Он всех считал малявками, существами неразумными, но ко мне, городской, относился со снисходительным уважением. Через неделю совместных игр я стала при Андрейке кем-то вроде адъютанта, мы сдружились и изобретали новые развлечения для всей малышовой компании.
Играли однажды в войну. Андрейка, понятно, командир, я – главный разведчик. Девчонки – санитарки, мальчишки – партизаны. Вооружились палками — ружьями, нарисовали карту, мелкими перебежками двинулись вдоль улицы к окраине. Отстреливаясь от невидимых врагов, добрались до горохового поля. Потерю пары «бойцов» по дороге отряд не заметил – самые мелкие не рискнули покинуть границы деревни. Поплутав по полю и набив карманы стручками, забрались далеко. Устали, разбили лагерь среди разросшихся зелёных плетей. Подкрепились горохом. Сытые, разморённые полуденным зноем, задремали и проспали почти до заката. Командир, постановив, что задачу на сегодня наш отряд выполнил, повёл нас обратно. Да вот только дорогу мы не запомнили, и как её запомнишь – поле внутри одинаковое во все стороны. Темнело, «бойцы» испуганно попискивали и просились домой. В какой-то момент услыхали вдали лай собак и пошли на звук. По тропе, ведущей к полям, по центральной улице и проулкам метались взрослые с фонарями, выкрикивая наши имена. Оказывается, нас уже полдня искали всей деревней.
От бабушки мне, конечно, влетело. Но уже после того, как я была отмыта от пыли в большом жестяном корыте, одета в чистые трусики и майку и накормлена кашей с молоком. Самой страшной угрозой было немедленное возвращение в Москву. Уезжать от новых друзей мне совсем не хотелось, пришлось клятвенно пообещать больше от дома не уходить и к гороховому полю не приближаться.
Андрейке досталось больше всех, как самому старшему. Пару дней наш командир гулять не выходил, а, появившись, потирал мягкое место. На предложение кого-то из пацанов поиграть в войнушку он презрительно сплюнул в дорожную пыль, мол, это игры для мелюзги. А мы с сегодняшнего дня начнём готовиться в космонавты, укреплять какой-то там аппарат, чтобы не укачивало в невесомости. И Андрейка задумчиво посмотрел на взлетающего вверх – вниз колодезного «журавля»…
В кармашке сарафанчика чудом сохранился один стручок. Я привезла его в Москву, и он долго лежал в жестяной коробке рядом с другими сокровищами – яркими конфетными фантиками, разноцветными стекляшками, камушками с морского берега. Дождливым осенним днём его пожелтевшая кожица, казалось, согревала пальцы теплом того июльского дня, проведённого на гороховом поле…

Маленькие женские радости

Если зажечь свечу и поднести к ней один из осколков, его отблески заиграют вокруг, создавая праздничное настроение…
После неудавшейся попытки отряда юных космонавтов полетать, зацепившись за толстую жердь колодца – журавля, бабушка решила, что нам срочно требуется сменить обстановку.
И мы отправились в ближайший городок погостить у её подруги Сони. Та жила в пятиэтажном кирпичном доме, в уютной квартирке со всеми удобствами, от которых мы за месяц отвыкли и которым обрадовались чрезвычайно.
Меня восторгало всё: торшер с сиреневым абажуром, занавески с геометрическим узором, мягкий палас посредине комнаты и, конечно, радиола на тонких высоких ножках.
Сначала мы по очереди отмокали в ванной, в которую тётя Соня добавила отвары каких-то ароматных трав. Ими же промыли мои длинные косы, ставшие мягкими и шелковистыми. Горячую воду можно было не экономить, и бабушка долго тёрла меня душистым земляничным мылом, так, что кожа начала скрипеть.
Накрутив на голове тюрбаны из пушистых полотенец, мы уселись ужинать. Но не за обычный кухонный стол, а в гостиной, устроившись прямо на полу вокруг низкого журнального столика. В центре стоял массивный подсвечник с горящими свечами. Как в кино. Бабуля и тётя Соня пили вино из красивых хрустальных бокалов, мне же в точно такой налили лимонад из бутылки зелёного стекла. Никто не заставлял есть что-то полезное, и я за обе щеки уплетала бутерброды с колбасой и конфеты.
Потом крутили пластинки – Ободзинский, Миансарова, Мулерман, танцевали твист. «Хмуриться не надо, Лада…»
Убрав посуду, раскладывали на столе пасьянсы, играли в подкидного.
Заметив, что я уже клюю носом, бабушка отвела меня в спальню и, напевая, расчёсывала гребнем волосы, пока я не уснула.
В последующие дни мы ходили в кино, в парк кататься на каруселях, куда-то ещё. Но запомнился ярче всего именно тот первый вечер. То, что современные психоаналитики и коучи назвали бы «женским кругом», а датчане – модным словом «хюгге».

Калейдоскоп

Наверное, у каждого в детстве была такая игрушка – труба из плотного картона, с глазком с одной стороны. Если смотреть в глазок и вращать трубу, маленькие цветные стёклышки складываются в разные узоры…
В этих краях у бабушки было много родни: три сестры, брат, племянники и племянницы, да ещё с десяток более дальних. За лето мы побывали у всех. Этих простых, из крестьян, людей, чьей главной школой была сама жизнь и непрерывный труд, давно нет на свете. А в калейдоскопе моей памяти одна за другой сменяются картинки того лета, проведённого рядом с ними...
Вот на вокзале во Льгове нас встречает дядя Женя, высокий, загорелый, от него пахнет машинным маслом, табаком и одеколоном «Шипр». Подбрасывает меня, смеясь, и подхватив наш чемоданчик, спешит по платформе. Нас ждёт не машина, как я подумала, а мотоцикл с коляской! Вот это приключение! Меня с чемоданом устраивают в люльке, укрывают брезентовым пологом. Бабушка потуже завязывает мне платок – чтобы уши не продуло. Пылит дорога, мелькают деревни, поля, лесополосы, а мы мчим вперёд, с ветерком, в наше необыкновенное лето!
…У старшей бабушкиной сестры, Маруси, в саду огромные вишни. Ягод так много, словно красные бусы развесили на деревья. Собираю их с нижних веток в большую эмалированную кружку, попутно снимая пробу. Кисло-сладкий алый сок перепачкал губы, стекает по подбородку. Бабушка всплёскивает руками – я забрызгала новое платье, в которое она меня нарядила.
— А я тебе говорила, Клавка, не выпендривайся, раздень ребёнка, пусть в трусиках побегает, так что сама виновата, — не даёт ей спуску старшая сестра. Голос её строг.
– Стаскивай скорее, застираем, — уже ласково говорит она мне.
Пока платьишко отмокает в тазу, лепим вареники с вишней. Сыплется мука, искорками блестит сахарный песок. Я вырезаю стаканом кружочки из теста. Не помню, отошли ли пятна с моего наряда, а вот вкус тех Марусиных вареников не забыт и спустя полвека…
У сестёр Вали и Шуры большой яблоневый сад. Лето давно перевалило за середину, скоро нам пора собираться в Москву. А пока я валяюсь в гамаке, который специально для меня повесили в густой тени деревьев, и листаю старые журналы. Прямо надо мной покачиваются спелые яблочки – алебастровый, полупрозрачный на солнце «белый налив», мельба с ярко-красным румянцем. Гнутся под их тяжестью ветки, их подпирают корявые рогатины. То тут, то там с коротким стуком, плоды падают в траву. Летят паутинки. Пахнет мёдом и приближающейся осенью…

Возвращение

Последний, голубоватый, осколок похож на капельку осеннего дождика, стекающую по оконному стеклу…
С вокзала такси везёт меня и бабушку по новому адресу. Довольные, мама и папа наблюдают за нашей реакцией – вместо гулкой пустоты нас встречает обустроенная, современная квартира. Блестящий тёмными лакированными поверхностями гарнитур, большой раскладной диван, модная чешская люстра. В маленькой комнате будущую ученицу ждёт письменный стол, полки для книг, уютная тахта и, о чудо, радиола с набором пластинок, почти как у тёти Сони. В шкафу приготовлена школьная форма.
Чувствуя себя ещё гостем в этой незнакомой обстановке, пристаю к родителям с вопросами:
— А хде у вас соседи? А у гхород мы поедем? Это чей хвартук?
Мама в ужасе, ведь через несколько дней мне идти в школу, куда был строгий отбор. А я говорю на каком-то странном диалекте:
— Тут мой полотенец висит?
Бабушка смеётся:
— Ну, там все так говорят. Не волнуйтесь, за неделю отвыкнет…
К 1 сентября я и правда уже по- московски «акала» и звонко выговаривала «г». В первый учебный день бабушка привезла мне в подарок собрание сочинений Макаренко, в ярких голубых обложках, почти как мой последний осколок. Такая вот «педагогическая поэма»…

Бабушка уходила долго и тяжело, мучимая неизлечимой болезнью. Она успела погулять на моей свадьбе, понянчить нашу старшую дочь, которую называла исключительно на французский манер – Катрин. И всё равно до обидного рано…Всю жизнь она оставалась для меня верным другом и наперсницей, а калейдоскоп моей памяти хранит ещё много воспоминаний, наполненных её светом и добротой.




 

Прочли стихотворение или рассказ???

Поставьте оценку произведению и напишите комментарий.

И ОБЯЗАТЕЛЬНО нажмите значок "Одноклассников" ниже!

 

+7
13:38
968
RSS
21:41
+1
С какой теплотой и нежностью Вы написала про свою бабушку Клавдию. Всё было читать очень интересно, но особенно понравилось, как вы переплыли Сейм со сдувшимся кругом. Стихотворение замечательное! Наши бабушки, наши милые нянюшки…
Юлия, спасибо! Захотелось сохранить свои детские воспоминания, чтобы дети и внуки тоже знали свою родословную. А может, это ностальгия по детству…
16:00
+1
Мне тоже очень близка эта идея. Потихоньку пишу воспоминания. Думаю, что детям и внукам это будет интересно. А у Вас получилось ещё и художественно, оригинально — через осколки бабушкиной вазы. Здорово!
09:39
+1
Елена, с удовольствием прочёл ваш замечательный прозаический и поэтический калейдоскоп. Спасибо за путешествие в страну детства!
Сергей, благодарю, что были со мной на этом пути:)
Написано с душой. Очень понравилось, Елена.
22:22
+1
Спасибо, Маргарита! Так задание марафона о детских воспоминаниях затронуло, всколыхнуло:)
Да, это была запоминающаяся неделя, потому, наверное, что вернуться в ту прекрасную пору мечтает каждый.
08:58
+1
Елена, с большим удовольствием прочитала Ваши воспоминания, написанные не только красиво, они написаны музыкально и с большой любовью. Очень ярко, сочно, тепло и даже воздушно написаны все абзацы, понравился каждый. Сразу вспомнились кувшинки, я и не знала, что их название Одолень — трава. Мы их срывали, катаясь на лодке, такие они были красивые, что, даже точно зная, что они тут же увянут прямо на глазах, мы их всё равно срывали, так хотелось их привезти с собой на берег в виде букета. Я помню, как сложно их было сорвать. Стебли словно резиновые тянулись и не отрывались. Но мы настойчиво тянули и срывали. Жалко было срывать, жалко, что нельзя было ими любоваться, уже оказавшись на берегу, но так хотелось увести эту красоту с собой. Помню, по вечерам они закрывались в плотный бутон, как бы засыпали, а утром снова раскидывали лепестки, и поэтому казались мне такими умными цветами. И разноцветный калейдоскоп-трубочку я тоже помню. Интересные игрушки были в ту пору. Правда, мы по- детски это особо не ценили. Многое тогда мы не ценили именно по детски, не понимая значимости тех или иных вещей. Да и самой значимости того времени не понимая. А время было золотое и неповторимое. Хорошо, что можем вернуться в него, прижаться к нему, написав о нём так красиво и по — родному. Спасибо, что поделились с нами этим замечательным рассказом. Так много сразу вспомнилось своего, о котором так ничего и не написано.
Я рада, что рассказ повлёк за собой воспоминания, наверное, это самое важное для автора — рождать сопричастность.
Мне кажется, что мы-то как раз в то, советское время ценили каждую вещь, особенно игрушку. Сейчас, во времена изобилия, для детей новая игрушка или гаджет, или обновка — само собой разумеющееся, а тогда это было целое событие. Многие игрушки я передала племянникам, а они потом — своим детям, так как все сохранялось в прекрасном состоянии, или чинилось и отмывалось. А теперь что-то сломалось — сразу в мусор, зачем чинить, новую купим. В старшей дочери мне удалось воспитать бережное отношение к вещам, а вот младший, залюбленный и избалованный, относится ко всему легко…
12:59
+1
Очень Вас понимаю! И в этом у нас много общего.