Против хода времени

БЫЛЬ

«И на горизонте далёком паруса нет...»
(из песни)

Пуст горизонт… Нет и моря, как такового; если бы туман — нет тумана! Стоишь на высоком, ветреном берегу, дивясь сухоте пейзажа — нет моря! Шум прибоя явственен: пенная волна о камень скальный бьётся, пляжные голыши со вздохом надрывным ворочаются — а нету моря! Куда же ты делось, в какие отливы стекло, в какие бездны?

Лоджия, как лоджия — такая себе яхта: доскою оббита, потолок окрашен краской небес; плетёное кресло, плед, столик; штурвал самодельный на стеночке, часы в нём вмонтированы — тикают, стрелки вертятся — но против ходу Времени; дубовый сундучок тут же — в нём очередная бутылка виски «Вайт Хорс», дань привычке. С третьего стаканчика шотландской «лошадки» начинает покачивать палубу...
— Виктор Степанович, как дела?
— Коля, ты, что ли?
— Ну, я… А ты где?
— Сангарским проливом иду… Нет, ну ты даёшь, пропавший, ты откуда звонишь — из порта?
— Нет, с лоджии звоню...
Он кладёт трубку, он в сердцах бросает трубку, он клянёт свою пытку обзванивать корабли — знал бы ты, капитан, где эта лоджия! Семь тысяч миль, семнадцать долгих лет...

Всё, человечище, ты — вне солёных морских барханов, вне стихий штормовых! Годы не оставили в памяти ничего, кроме далёкого, призрачного океана; шум вот ещё в голове — давление зашкаливает… Пуст горизонт… пуст, пуст! С тех пор, как… Господи, да за счастье — этот пустырь перед домом! хоть какое-то, но пространство: несколько гаражей (в одном из них и его старая машина), футбольное поле без ворот, кочки, редкие деревца, собачья школа по субботам, загорающие на летнем солнышке дамочки и дома, дома — далеко! Там, где небо укладывает облака на плоские крыши бетонных жилищ, там, где тусклый свет окон сливается с малиново-оранжевым закатом, — там ничего для него нет: один ровный, безликий горизонт. Стоит только прищурить глаза и исчезнет даже бензиново-мутный городской воздух! Качается борт под монотонный плеск невидимых волн...

Приморский бульвар семнадцати лет тому назад: в далёком островном городке у него тоже был угол, и лоджия — обыкновенная лоджия на последнем, шестом этаже, и кресло, и плед, и обыкновенный вид на порт, на океан и на будущее...
— Диспетчер? Скажите, а «Ильинск» скоро пришвартуют?
— Нет, девушка, не скоро… Штормит, вы же видите – все пароходы от причалов отогнали!
Вбежать на самый верх, поставить сумки на коврик перед дверью и с колотящимся, взрывающимся сердцем позвонить в дверь:— Лена, открой же, это я! А за дверью, за хлипкой фанерной дверью — шёпот, суета, и — тишина; даже счётчик электрический, и тот резко сбавляет обороты мерного колёсика и останавливается. Моряк по металлической коридорной лесенке лезет в люк и на крышу, бесстрашно становится на карниз, прыгает с него на козырёк, с козырька опускается на перила лоджии. Дверь её приоткрыта, и он появляется в комнате, как серафим — теперь испугавшийся, задрожавший...— Здравствуй, Лена! Удалось вот, на лоцманском катерке… А это… кто?

Любовь — серьёзная штука! Любить — жалеть, лелеять, внимать, жаждать, обладать. Жалеть и лелеять — более всего, сильнее всего, рассудку вопреки!
Рассудку вопреки: — Да найдёшь себе ещё сотню таких, Коленька!

Дым табачный, рюмок звон, говор и гомон, как в общей бане, манкая музыка, резиновые, похотливые лица, — кабак! 

Кабак: липкая кожа оголённой спины, прохладные руки, обвившие шею:—Да знаю я твою Лену — что ты, глупенький, в ней нашёл?

Нашёл, ныне: помада, пахнущая «ринглет спермес», поцелуйная жвачка, мягкие груди, стекающие по коленям, округлая и плоская луна — ристалище и вместилище его злобы и отчаянья… Давай, давай, ещё, ещё! фрикции фикции… Реквием по обманутой любви — чувственные, ненасытные, порочные рты у катящихся камней громыхающей ночи! «Сатисфекшн»… Что же ты плачешь, дурачок? куда же ты?