Ческидова Татьяна Владимировна

***
Когда звенел Медовый Спас
Случайной встречею у вяза,
Я так беспомощно увязла
В трясине сини Ваших глаз,

Где в двух неведомых мирах
Надёжно мудрствовала зрелость
И вырываться не хотелось,
И смысла не было в словах.

Кто тайну взгляда не постиг,
Тому и миг – одна беспечность.
А мне казалось, будто вечность –
Сквозь наши души проводник –

Во мне искрила, и веков
Мелькала вязь, и крыльев шорох
Шептал: – Забудь, что вам за сорок. –
И вяз, и улицу, и город
Оставив где-то далеко.

Снег
Ну, здравствуй, мой странник летучий,
Блаженно твоё ремесло.
Какой легкокрылою тучей
В мой город тебя занесло?

Январь вызывает сомненья –
Морозы во вкус не вошли.
По слухам, грядёт потепленье
В глобальных масштабах земли.

Мы оба с тобою в ответе
за праведность наших путей.
Смотри, как светло на планете,
Где лепят счастливые дети
Из чистого снега людей.

***
Эту грусть февраля — рассмотри
В бледно-снежной улыбке рассвета,
Где на ветках зимы снегири
Словно вспышки далёкого лета,

Где на тоненькой нити луча
Загустевшие ноты однажды
Отогреются и зажурчат,
Утолив послезимнюю жажду.

***
Звучал осенний стылый вечер
Дождём и рокотом авто.
Был путь домой – фонарно-млечен,
И тьма в шагреневом пальто
Брела заулками
и мокла
В тени озябших тополей.
Дома зажмуривали окна,
Мол, утро ночи мудреней.
А я вбирала жадно звуки,
Сырые запахи листвы…
Мне целовало небо руки
Так,
словно это были Вы.

***
Рисуют май сиреневые кисти.
Прозрачен холст. Но злятся облака,
И меж дождинок белая крупа –
Совсем не манна –
бьёт наотмашь листья,
Но больно мне. Хотя с чего бы ради?
Растают градин пригоршни во рву.
И нарисует небо синеву,
И сад, и душу вылечив от ссадин.

***
Река рукоплещет
Рябыми руками.
Накину я вещи
На тёсанный камень.
Босая, ступая
По струнам осоки,
Услышу, как в стаю
Сбиваются строки
И кру́жат по краю
Сознанья и яви.
Не я ли питаю
Их души, не я ли?
И сердце трепещет,
А меж берегами
Река рукоплещет
Рябыми руками.

***
А чумазая ночь,
Сквозь печную трубу,
Проскользнула в избу,
Да к горячему лбу
Прикоснулась. Невмочь
Ей, кручину томя,
Видеть, как полымя
Изжигает меня.
А в дому ни души –
В три погибели тишь.
А хвороба-то, ишь,
Разохотилась?
– Кыш!
Не пляши, не греши,
Брызнет зорька окрест
И на плоть, и на крест
Разольёт благовест.

***
Свинцовую пуча
Натуру, с надсадой,
Тяжёлая туча
Нависла над садом,
Как будто на сно́сях –
В утробе водица
И тянет, и просит
На свет народиться,
Пролившись стозвуким
Агуканьем чада
В зелёные руки
Апрельского сада.

***
Порталами в былое лихолетье
Стоят мемориалы по планете,
И давит тишина виски и плечи,
И не́чем заглушить её, и не́чем…

– Не надо больше, Господи, не надо
Голодных зим блокады Ленинграда.
Не дай же нам Олы́, Хаты́ни, Бо́рок –
Где криками сожжённых – воздух вспорот.

Ты слышишь,
боль пронизывает сердце –
Сквозят смертельным ужасом: Осве́нцим,
Даха́у, Бухенвальд – нечеловечий
Хранят секрет их дьявольские печи.

Ты видишь,
над кровавым полем бранным
Скорбит страна Мамаевым курганом,
И в полный рост (пусть непомерна ноша)
Восстал над смертью мурманский «Алёша»?

Ещё порой фашистская зараза,
Взрывает мир, пуская метастазы,
И скалит, скалит огненные пасти,
Когда мы делим родину на части.

Война – одна на всех, и боль едина.
И в списках горя нет чужого сына,
Отца и деда, мамы и ребёнка.
А мир, он хрупок –
рвётся, там, где тонко.

Стоят мемориалы по планете,
И мы за память правую в ответе,
По тонким струнам жизненным,
по тонким…
Так важно донести её потомкам.