Уж извините, Константин, я не буду прямо отвечать на Ваши вопросы. Просто дам толкование (разумеется, неполное) своему стихотворению. Хоть и неблагодарное это занятие.
Посыл: стереотипное представление: если жизнь – загадка, то смерть – разгадка. Отзвук: переосмысленное стереотипное представление: если жизнь – загадка, то смерть – загадка не меньшая. Между посылом и отзвуком – игра со стереотипными представлениями. Загадка жизни и разгадка (загадка) смерти – то, чем люди мучаются на протяжении веков, особенно если это жизнь и смерть поэта (творца). Поэтому «просто, как стихи» — откровенная неправда, даже на взгляд классического обывателя, ибо с жизнью и смертью всё понятно (с точки зрения физических/химических процессов) и непонятно (с точки зрения метафизической), со стихами аналогично: с одной стороны «пришел поэт, легко разжал уста, и сразу запел вдохновенный простак – пожалуйста!», посему у нас только на Стихире больше 800 тыс. поэтов, читающих в основном друг друга, с другой стороны, стихи – непонятная нормальным людям хрень (бедные современные одиннадцатиклассники дуреют, продираясь даже сквозь метафоры Есенина), а потому хрень совершенно ненужная. Поэтому исписанная тетрадка – сто страничек чепухи. Однозначно с точки зрения обывателя, занятого серьёзным делом жизни, неоднозначно – с точки зрения самой Жизни (если можно говорить о подобной точке зрения), ибо ЖИВОЕ – первичнее, «настоящнее», ценнее и т.д., вследствие чего Ахи и Охи – в общем, НИ О ЧЁМ, чем, как ни парадоксально, и ценны, ибо – о «человеческом, слишком человеческом»… И в жизни творца – ВАЖНОЕ и оправдывающее его земную жизнь, но всё равно «мир бумажный», ибо даже во времена компьютеров писать стихи на бумаге – нормально (ибо традиция). И жечь бумагу – черновики (и не только черновики) в определённые минуты творцам свойственно, в каком-то смысле сжигая эпохи (м.б. слишком пафосно) своей жизни, ибо в стихах – несомненная часть жизни их создателей (их вторая реальность). Знанье высшего порядка (о мире, в том числе о мире бумажном, создаваемом и разрушаемом поэтом) опять-таки оказывается чепухой и в смысле обывательского восприятия (поэты – люди не от мира сего, занимающиеся чепухой, как, впрочем, для многих людей, чепуха – всё, что не укладывается в рамки примитивно разумного) и в смысле истинного знания, к которому человек стремится (по сравнению с высшей истинной лепет поэта – чепуха, но, снова в духе парадокса, чепуха возвышенная, прекрасная и очень ценная, ибо опять: «человеческая, слишком человеческая»). И снова парадокс: даже сожжённые стихи живут, поскольку (простите за банальность) «рукописи не горят», поскольку творческий акт бессмертен, вписанный в какую-нибудь ноосферу. Поскольку давно уже сказано: «Искусство всегда, не переставая, занято двумя вещами: оно неотступно размышляет о смерти и неотступно творит этим жизнь».
Посыл: стереотипное представление: если жизнь – загадка, то смерть – разгадка.
Отзвук: переосмысленное стереотипное представление: если жизнь – загадка, то смерть – загадка не меньшая.
Между посылом и отзвуком – игра со стереотипными представлениями.
Загадка жизни и разгадка (загадка) смерти – то, чем люди мучаются на протяжении веков, особенно если это жизнь и смерть поэта (творца). Поэтому «просто, как стихи» — откровенная неправда, даже на взгляд классического обывателя, ибо с жизнью и смертью всё понятно (с точки зрения физических/химических процессов) и непонятно (с точки зрения метафизической), со стихами аналогично: с одной стороны «пришел поэт, легко разжал уста, и сразу запел вдохновенный простак – пожалуйста!», посему у нас только на Стихире больше 800 тыс. поэтов, читающих в основном друг друга, с другой стороны, стихи – непонятная нормальным людям хрень (бедные современные одиннадцатиклассники дуреют, продираясь даже сквозь метафоры Есенина), а потому хрень совершенно ненужная.
Поэтому исписанная тетрадка – сто страничек чепухи. Однозначно с точки зрения обывателя, занятого серьёзным делом жизни, неоднозначно – с точки зрения самой Жизни (если можно говорить о подобной точке зрения), ибо ЖИВОЕ – первичнее, «настоящнее», ценнее и т.д., вследствие чего Ахи и Охи – в общем, НИ О ЧЁМ, чем, как ни парадоксально, и ценны, ибо – о «человеческом, слишком человеческом»… И в жизни творца – ВАЖНОЕ и оправдывающее его земную жизнь, но всё равно «мир бумажный», ибо даже во времена компьютеров писать стихи на бумаге – нормально (ибо традиция). И жечь бумагу – черновики (и не только черновики) в определённые минуты творцам свойственно, в каком-то смысле сжигая эпохи (м.б. слишком пафосно) своей жизни, ибо в стихах – несомненная часть жизни их создателей (их вторая реальность).
Знанье высшего порядка (о мире, в том числе о мире бумажном, создаваемом и разрушаемом поэтом) опять-таки оказывается чепухой и в смысле обывательского восприятия (поэты – люди не от мира сего, занимающиеся чепухой, как, впрочем, для многих людей, чепуха – всё, что не укладывается в рамки примитивно разумного) и в смысле истинного знания, к которому человек стремится (по сравнению с высшей истинной лепет поэта – чепуха, но, снова в духе парадокса, чепуха возвышенная, прекрасная и очень ценная, ибо опять: «человеческая, слишком человеческая»).
И снова парадокс: даже сожжённые стихи живут, поскольку (простите за банальность) «рукописи не горят», поскольку творческий акт бессмертен, вписанный в какую-нибудь ноосферу. Поскольку давно уже сказано: «Искусство всегда, не переставая, занято двумя вещами: оно неотступно размышляет о смерти и неотступно творит этим жизнь».