Редакционный портфель. Выпуск № 7. Алексей Зайцев. Часть вторая

Сегодня в нашей рубрике – стихи очень талантливого, но практически неизвестного российскому читателю, поэта Алексея Зайцева. 

Представляет ведущий, Игорь Исаев:

При жизни Алексей Зайцев публиковался крайне редко, в основном, в заграничных изданиях, его второй и, увы, последний сборник был издан крошечным тиражом и «разошёлся» по самым близким друзьям. Близкий друг поэта известный писатель и журналист Андрей Саломатов в статье «И всё-таки я был!», опубликованной сегодня на сайте, поделился воспоминаниями, фотографиями и материалами из личного архива, а также предоставил подборку стихов Алексея. Со статьёй Андрея Саломатова вы можете ознакомиться по ссылке https://pisateli-za-dobro.com/articles/2223-redakc...

С разрешения Лины Горгон – жены поэта, хочу познакомить с этими стихами завсегдатаев и гостей нашего Литературного клуба « Писатели за добро».

По традиции перед стихами я предоставляю слово автору: несколько фраз, о себе, о поэзии, о жизни, или о чём-то ещё на усмотрение поэта. Просто прямая речь… Андрей Саломатов позволил для этого использовать строки Алексея из их личной переписки.

Итак, говорит Алексей Зайцев:

« … Я сегодня устроил суд над всеми своими чувствами, пришёл к выводу: мне не изменяли лишь чувство юмора (его отпустили из зала суда), а чувству любви к тем, кого не могу разлюбить – брутально впаяли «пожизненное.

…. очень надеюсь дожить до дня, когда мы с тобой на велосипедах поедем в Парк Импрессионистов, устроим пикник в беседке над прудом, будем пить „бургоньку“ и слушать, как поют лягушки с золотыми глазами. Мы их где-то под Муромом в последний раз вместе слушали, когда ездили по каким-то твоим делам.

… я тоже люблю в себе „поэта“! Но этот „поэт“ не всегда отвечает мне взаимностью. Особенно, когда сбор конопли совпадает с осенними винными ярмарками! Думаю, что к стихам в России так серьёзно относятся, потому что за пределами бумажного листа — очень мало поэзии. И мой „поэт“ давно это понял…

…Пропить бездарность можно, но для этого нужен талант… .

… Герман Гессе написал когда-то: „До сути можно дойти, но суть нельзя передать“. В юности мне казалось, что это связано со сложностью восприятия „сути“, но теперь вижу проблему и с другого бока: » А кому… она нужна?!".

…Мне грустно, местные врачи уличили меня в ишемической болезни и сердечной недостаточности. Я по простоте считал, что это — одинаковые кранты, но специалисты утверждают, что одна хворь мешает другой помереть! Ой ли?! Помереть-то я готов, но затрудняюсь выбрать: от чего лучше? Купил для опыта бутылку настоящего пиратского рома и банку хорошего табака. …Если завтра не откликнусь, то спроси Лину, когда похороны. Люблю тебя! Помни это всегда!»

Дар несомненный! Штука в литературе редкая! И хотя творческая биография сложилась не так успешно, не так радужно, как у многих и многих менее даровитых, но более покладистых людей, Алексей Зайцев, светлая ему память!, всё- таки был и останется прекрасным Поэтом. Читайте, друзья мои!

Алексей Зайцев

***

Средь пустых деревень,
Среди мёртвых крыш
Гаснет день.
На озёрах шумит камыш,
И какая-то птица
Визжит во тьме,
Костяными устами
Хватая хлад,
И сомнамбула-рыба
Лежит на дне
И не слышит
Безумных её рулад.
Твой весёлый голос, Архангел-ферзь,
На пути к ночлегу шепнул мне так:
«Человек человека, небось, не съест.
Человек человеку – Иван-Дурак.
Меж сердцами вашими
Нет мостов,
Над грехами вашими
Нет судей.
Во кустах ракит,
На плечах крестов
Ледяной туман -
Хоть ладонью бей!».

***

С утра лил дождь. И серая завеса,
Поднявшись над зелёною горой,
Укутала поля за кромкой леса
Тяжелою и влажной бахромой.

Был праздник. Божьей Матери Покров
Над крышами деревни в сто домов.
Там, в небе что-то дивное свершалось,
Вот-вот сейчас грозя произойти.

И больно мне, и радостно дышалось
Во Франции, когда нахлынет жалость
К России,
Как последнее « прости ».

14 октября 2010

***

Снова утро. Околесица бульваров.
Я иду — меня следы опережают.
Я иду и смотрят кошки с тротуаров
И своим однообразьем обижают:

В самом деле, ночью серы кошки, серы,
А под утро голубеют понемногу…
Пахнут мысли только фосфором и серой,
Как следы мои бегут через дорогу.

Город гулок, словно вход в каменоломню,
Не звенят ещё над Яузой трамваи -
Я лица его давно уже не помню
И названье постепенно забываю.

***

Крестьянский Бог поёт на все лады.
Славянский ад подобен чёрной баньке.
Как часто вечерами близ Диканьки
Я наблюдал свечение воды.

Что ловля душ? — Всегда подледный лов,
А по весне сам лёд не больно крепок.
Вот — хвостики извне растущих репок -
Сусальное скопленье куполов.

Где в полынье сойдётся полынья,
Среди оживших пастбищ каменея,
Стоит весна, но ей не до меня,
И всё чутьё ушло в Четьи-Минеи.

Над головой гудит окрепший Бог,
Со дна реки светит ещё огарок -
Земля на счастье дарит каждый вздох,
Хоть на земле и счастье — не подарок.

***

Ломают лёд. Цветной бульвар.
Уже поздравив с лёгким паром,
Вороны каркают. В их «карр-р»
Скользит насмешка над Икаром.

Всё переменит знак Бекар:

В апреле «ля» вернётся в «ля».
Как «си» и «до», как эта птица
В своё гнездо, как только я
В себя пытался воротиться,

Да не сумел. Видать, дурак —
Не обнаружил в общем гаме
Того, кто гамме подал знак,
И что сокрыто в амальгаме.

Памяти отца

Нальём же в бокалы постылый нарзан,
Окончено время лишений!
И что-то с глазами. И больно глазам
От света последних решений.

Пусть правда блестит над страною, как нож
Над брюхом балтийской селёдки!
Не верю я в правду. Не верю я в ложь.
Ни в то, что лежит посерёдке:

Ни в добрую волю, ни в трепетный ум,
Ни в трезвость, ни в прочую мерзость,
Покуда работают почки и ГУМ,
И почва ещё не разверзлась!

Покуда на грядках растёт сельдерей,
И девки приходят в малинник,
И души усопших стоят у дверей
Своих даровых поликлиник,

И тени живущих, как тени секунд,
Ложатся на землю родную.
Их дома секут. И на службе секут.
И вьюги поют отходную.

Дочке Люсе

Хорошо, что у тебя есть остров.

Только он пока необитаем.

И найти его совсем не просто

Между Иллинойсом и Китаем.

Отыскать его легко, однако,

Как деревню Ясная Поляна,

По дорожным знакам Зодиака,

По грошовым картам — у цыгана.

И тебе там будет всё знакомо:

Снова к морю выйдешь спозаранку

Выбрать сосны — для постройки дома,

Или воздух — для починки замка.

Лине

Как нежно и жалобно в Меце
журчала в канавках вода!
Ей попросту некуда деться,
когда б не спешить в никуда.

Ушли по домам горожане.
Кафе опустело. И парк.
Остался лишь памятник Жанне,
той самой, которая – д'Арк.

А впрочем, у стен арсенала
цветочница встретилась мне.
И всё это напоминало
улыбку в больничном окне.

Когда-то, когда-то, когда-то
(давно, как пешком – на Луну)…
Когда-то мы были солдаты.
Солдатами – в русском плену.

Хорошие книжки листали,
и карты кидали – не в масть,
и всё заливала густая,
как студень, советская власть.

И всё-таки, всё-таки, всё же
(а может быть, даже и нет!)
ты свет зажигала в прихожей,
и я появлялся на свет.

Ты знаешь, на свет я – рождался,
летел на него мотыльком!
Как будто до смерти нуждался
в рождении – только в таком!

Его лишь запомнило сердце,
а всё, что потом, – ерунда!..
Так нежно и жалобно в Меце
журчала в канавках вода…

Переводчик

А тишина, поющая внутри,
Гораздо звонче той, что есть снаружи.
И люди пробегают вдоль витрин,
И молча перепрыгивают лужи.

Они спешат, как будто в мир иной
Нельзя поспеть, валяясь на топчане...
Но что мне делать с этой тишиной,
Распевшейся над городом в молчаньи?

Домохозяйки покидают сквер,
Забрав лото и злобных собачонок,
И под скамьей катает Гулливер
Носком ботинка крохотный бочонок.

Смолит окурок старый Гулливер,
Проникшийся величием минуты.
В уме толпятся строчки-лилипуты,
И ночь плывет, как легкий монгольфьер.

***

“Ты умрёшь под мостом!” — этой грозною фразой

Прогоняли со службы балбесы балбесов.
И писали балбесы балбесам в приказах,
Чтобы те исчезали в утробе “собесов”..

Если чуткое ухо приложишь к земле ты,
Отвративши уста от пустого стакана,
То услышишь, о чём говорили поэты
В час рожденья Христа под мостом Юлиана.

Голубая лаванда в лугах Люберона.
Золотая пшеница. Багряные маки.
И над всем этим звёзды горят непреклонно,
А над звёздами – Вечность смеётся во мраке.

Над костром она пляшет под сводами арки,
Где однажды уснёшь ты – счастливый и пьяный,
Попросивший судьбу о великом подарке:

Встретить старость и смерть под мостом Юлиана!

***

Ему приснилась вдруг столовая
На станции «Москва-Товарная»,
Нельзя сказать, чтобы урловая,
Но приблатнённая – весьма.
Там подают борщи лиловые,
В них звёзды плавают коварные.
(Нет, не найду живого слова я,
Ни капли страсти для письма!)

А на окне цвели бегонии.
А во дворе собаки гавкали.
Он не проснётся утром в номере,
И я умолкну вместе с ним.
Но, как индейцы с томагавками,
Стоят путейцы за добавками
И смотрят, как состав плутония
Уходит в Западный Берлин...

А ну их всех! Поедем в Альпы?
А если хочешь – в Пиренеи.
А если хочешь – в Гималаи.
Туда не ближе, чем сюда.
Мы снимем шляпы, словно скальпы,
И понесём, как ахинею,
Которую не оправдаю
Уже до Страшного Суда.

Середина 70-х

Во дворах – перестук домино

Гитаристов полно скороспелых.

И собак, и поэтов полно,

И давно не бывало отстрелов.

Могут встретиться вам посреди

Доходяг у пивных автоматов

И лимитчик Ходжа Насреддин

И писатель Андрей Саломатов.

Взяв чекушку, о чем-то бубнят

Меж собой на камнях парапета

На исходе прекрасного дня,

На излете мужицкого лета…

Во дворах понимают вполне

Преимущество пенья над речью.

И поет по «Немецкой волне»

Мертвый Галич Замоскворечью.

Он с карниза спугнет сизарей,

С чердака и трубы отопления.

И они, словно масть козырей,

Разлетятся, сверкая краплением.

На черемухе (прямо хоть плачь,

До чего же хорошее слово),

Помещается кот или грач

И в листве шебуршит бестолково.

Пропивают крючок рыбаки

По обычаю рыболовецкому.

И порожних трамваев звонки

От Покровки бегут к Павелецкому.

***

На длинных и пестрых

Разбойничьих веслах

Шли года, как люди,

Качая бортами,

В тоске и печали

Мы их различали,

Но каждый встречали

С открытыми ртами.

Одно угадали,

Другое – едва ли –

Не птичьи ли байки

Про жаркие страны?

А добрые люди

Чертили в запруде

Веселые знаки

И нотные станы.

Не странно им было

Толкаться на пирсах,

Мечтать заполночь

О попутной машине –

Мгновенье, в которое

Фауст влюбился,

Стоит на дворе

И прекрасен поныне.

И пусть на губах

Замерзали недели,

Но был аромат их

До донышка выпит,

И мы, словно кошки,

Уже не хотели

Коротких путей

В прокаженный Египет.

***

Я поселюсь когда-нибудь под старость
В бумажном, как фонарик, павильоне,
И буду пить из тонкого фарфора
Зелёный чай — напиток мудрецов.

Обзаведусь на местной барахолке
Халатом шёлковым да парой попугаев,
И буду слушать говор их нелепый,
И кисточкой на поясе играть.

И буду ждать с умеренным весельем
Своей кончины.
Рисовую кашу
Жевать беззубым ртом,
И, может статься,
Осенней ночью друг ко мне приедет
(На ангеле? На танке? На кобыле?),
Луне подставив бороду свою.

Андрею Саломатову

Не сладко живётся поэтам иным:
Кто сгинул по тюрьмам, а кто
Кочует, перо отложив, по пивным
В дырявом. как память, пальто.

Кому до плеча — голубая гора,
Кому — слюдяное окно..
Дано мне от Господа много добра,
Но доблести мало дано.

Аллоиз Бертран и Стефан Малларме -
Фантазии грушевый сад! -
Чьи души купались в холодном огне
Салонов, притонов, мансард!

Чьи речи текли, наполняя тома,
Вдали от России. А там
Вносили в поэзию ясность ума,
Как вносят покойника в храм.

Коснусь ли мечтою земли неродной,
Иль небо мне станет землёй?
Ударит ли в горло восторг ледяной -
Широкой, шампанской струёй?..

Однажды погнала меня со двора
фантазия в весе пера,
и должен спешить я, пока не умру,
вослед Золотому перу. 

Н. Заболоцкому

Его влекла неодолимо

К себе вечерняя долина,

Туманов тонкая завеса,

Свечей небесных пантомима

И глубина ультрамарина

В окладе северного леса.

Он слышал тон! И этим тоном

Навеки, в космосе бездонном,

Пронизан был, и волновала

Тысячествольным камертоном

Тайга, когда под птичий гомон

Шагал на шум лесоповала.

К чему земное притяженье

И конвоиров окруженье?

Гонялся б в песне за Бояном…

Но был свободен он в движенье,

И постоянном напряженье,

И в искушенье постоянном.

***

Я всю ночь горевал,

В кружку чай наливал

И стихи до утра

Про себя напевал,

И они волновались, как ветер в траве,

И смычком вышивали по вольной канве.

Думал я: в этот час

По пустыне идут

За верблюдом верблюд,

За верблюдом верблюд.

А под сводами леса кибитка стоит,

И улитки глядят из своих пирамид.

Где-нибудь далеко

В этот сумрачный час

Васильком на конфорке

Распустится газ,

И младенцу согреют на нем молоко,

Но ни нам, ни младенцам не станет легко.

Накренясь, канонерки

Несутся в волнах,

И русалки взбивают

Прибой на мели.

Отцвели уж давно хризантемы в садах,

И пометили каждый бутон кобели.

Но травой зарастают

Следы от колес,

И любые морщины

Разгладит песок,

И хотелось мне в это поверить до слез,

И с собой ничего я поделать не мог.