Вся я горю, не пойму, отчего? Сердце, ну как же мне быть? Ах, почему изо всех одного Можем мы в жизни любить? И почему — то в толпе я ищу Точно такой же прикид: Плащ, кашемир и кашне… У ворот Номер латунный прибит. Сонм голосов. Напряжённо ловлю, Слушаю твой баритон. Нет Лишь похож. Этот вязкий шансон: Смех, полувздох, полустон. Фрачная пара, мундштук, обертон. Что-то бросает в ответ. Жирным шербетом нарезан пилон. Фетром затянут буфет. Голос. Твой голос в толпе узнаю… Нижний берите регистр! Скрипки, довольно Высоких мне нот!.. Мягко вступает кларнет.
Выставляет месяц рожки острые. Вечереет на сердце твоем. На каком-то позабытом острове Очарованные мы вдвоем. Звёзды в вышине хрустальной россыпью И зовёт куда-то Млечный путь… А минуты счастья — тихой поступью- Манят в мир прекрасного шагнуть. Мы вдвоём…Ты рядом – как же здорово! И, любуясь этой красотой, Нашу радость делим точно поровну, Чувства наполняя чистотой…
Это вообще интересная история, подтверждающая, что «рукописи не горят». Хотя до сих пор есть много неясного и спорного в том, как эти тетради попали в СССР. По одной из версий, первый блокнот из тюрьмы вынес Нигмат Терегулов, тоже член подпольной группы курмашевцев (возникет вопрос — почему его не казнили вместе с товарищами в августе 1944?). Он передал его в Союз писателей Татарии в 1946 году. Вскоре Терегулов был арестован уже в СССР и погиб в лагере. Второй блокнот вместе с вещами переслал матери бельгиец Андре Тиммерманс, сидевший с Джалилем в «каменном мешке». Через советское посольство он тоже был передан в Татарию в 1947 году. Сегодня настоящие Моабитские тетради хранятся в литературном фонде казанского музея Джалиля. Есть и версия, что блокнотов было больше, но часть из них осела в архивах спецслужб. В итоге два блокнота, содержавшие 93 стихотворения, попали в руки поэту Константину Симонову. Он организовал перевод стихов с татарского на русский, объединив их в сборник «Моабитская тетрадь». В 1953 году, после смерти Сталина, по инициативе Симонова в центральной печати вышла статья о Мусе Джалиле, в которой с него снимались все обвинения в измене родине. Вскоре «Моабитская тетрадь» была издана отдельной книгой.
«Пусть ветер смерти холоднее льда, он лепестков души не потревожит. Улыбкой гордою опять сияет взгляд, и, суету мирскую забывая, я вновь хочу, не ведая преград, писать, писать, писать, не уставая», — писал поэт в Моабите, перед лицом смерти.
О Мусе Джалиле я узнал от учительницы (классного руководителя) в четвёртом классе. Она нам рассказала о подвиге поэта. И этот рассказ поразил меня, одиннадцатилетнего пацана. Я запомнил имя этого героя. Позже я познакомился с его стихами. Всегда помнил имя и то, что он сделал, то, как он прожил жизнь. А с учительницей до сих пор поддерживаем дружеские отношения, ей сейчас 88 лет. При каждой встрече, хотя бы один раз произносится имя — Муса Джалиль.
В юности читала в журнале статью о Мусе Джалиле. Потрясла его сила духа, как он писал стихи в концлагере. Удивительно и очень правильно, что тетради со стихами сохранились. Наверное, это высшая справедливость.
Вечереет на сердце твоём. На каком-то позабытом острове Очарованные мы вдвоём. Оказались под небом чистым. Храм Покрова, что на Нерли. Сердцем к сердцу. Одною кровью. Видно, Бога мы здесь нашли?! Ни к чему нам теперь одежды. Из холстины рубахи есть. Мы босые и мы нагие. Сердцем к сердцу. И плотью-здесь. Ночью росы не беспокоят- Мать-и-мачеха стелет листы. Сердцем к сердцу. Нас с Богом трое. Прикоснулись — И мы чисты.
Прям ягодный – ягодный конкурс!
Вечереет на сердце твоем.
На каком-то позабытом острове
Очарованные мы вдвоем.
Тишина сквозила здесь лучистая,
Будто бы влюбленная слегка.
Были мы наивные и чистые.
Нас качала времени река.
Помню наше долгое молчание
И обьятье крепкое твое.
Тишины лесной очарование,
Лунных лент прозрачное шитье.
Нас любовь в свои обьятья бросила.
Выплыл месяц празднично сиять.
Собирало счастье нежность гроздьями,
Собирало божью благодать.
Дни мои забыто-незабвенные,
Божие пристанище мое.
И желанье счастья неизменное,
Нежности тончайшее шитье.
Сердце, ну как же мне быть?
Ах, почему изо всех одного
Можем мы в жизни любить?
И почему — то в толпе я ищу
Точно такой же прикид:
Плащ, кашемир и кашне…
У ворот
Номер латунный прибит.
Сонм голосов.
Напряжённо ловлю,
Слушаю твой баритон.
Нет Лишь похож.
Этот вязкий шансон:
Смех, полувздох, полустон.
Фрачная пара, мундштук, обертон.
Что-то бросает в ответ.
Жирным шербетом нарезан пилон.
Фетром затянут буфет.
Голос.
Твой голос в толпе узнаю…
Нижний берите регистр!
Скрипки, довольно
Высоких мне нот!..
Мягко вступает кларнет.
Вечереет на сердце твоем.
На каком-то позабытом острове
Очарованные мы вдвоем.
Звёзды в вышине хрустальной россыпью
И зовёт куда-то Млечный путь…
А минуты счастья — тихой поступью-
Манят в мир прекрасного шагнуть.
Мы вдвоём…Ты рядом – как же здорово!
И, любуясь этой красотой,
Нашу радость делим точно поровну,
Чувства наполняя чистотой…
Хотя до сих пор есть много неясного и спорного в том, как эти тетради попали в СССР.
По одной из версий, первый блокнот из тюрьмы вынес Нигмат Терегулов, тоже член подпольной группы курмашевцев (возникет вопрос — почему его не казнили вместе с товарищами в августе 1944?). Он передал его в Союз писателей Татарии в 1946 году. Вскоре Терегулов был арестован уже в СССР и погиб в лагере. Второй блокнот вместе с вещами переслал матери бельгиец Андре Тиммерманс, сидевший с Джалилем в «каменном мешке». Через советское посольство он тоже был передан в Татарию в 1947 году. Сегодня настоящие Моабитские тетради хранятся в литературном фонде казанского музея Джалиля.
Есть и версия, что блокнотов было больше, но часть из них осела в архивах спецслужб. В итоге два блокнота, содержавшие 93 стихотворения, попали в руки поэту Константину Симонову. Он организовал перевод стихов с татарского на русский, объединив их в сборник «Моабитская тетрадь». В 1953 году, после смерти Сталина, по инициативе Симонова в центральной печати вышла статья о Мусе Джалиле, в которой с него снимались все обвинения в измене родине.
Вскоре «Моабитская тетрадь» была издана отдельной книгой.
он лепестков души не потревожит.
Улыбкой гордою опять сияет взгляд,
и, суету мирскую забывая,
я вновь хочу, не ведая преград,
писать, писать, писать, не уставая», — писал поэт в Моабите, перед лицом смерти.
Вечереет на сердце твоём.
На каком-то позабытом острове
Очарованные мы вдвоём.
Оказались под небом чистым.
Храм Покрова, что на Нерли.
Сердцем к сердцу.
Одною кровью.
Видно, Бога мы здесь нашли?!
Ни к чему нам теперь одежды.
Из холстины рубахи есть.
Мы босые и мы нагие.
Сердцем к сердцу.
И плотью-здесь.
Ночью росы не беспокоят-
Мать-и-мачеха стелет листы.
Сердцем к сердцу.
Нас с Богом трое.
Прикоснулись — И мы чисты.