Слово о Петровиче

ВАЛЕРИЙ ПЕТРОВИЧ СУРОВ

(1946-1996)

Писатель и человек

Свой первый роман «И буду жить я, страстью сгорая» я написал в 1984 году, одновременно с кандидатской диссертацией.

Спустя годы из него выкристаллизовалась «Высота круга» (http://www.proza.ru/2002/11/11-139 ).

А тогда я взял единственный экземпляр своего великого творения и отнес в журнал «Нева», редакция которого располагалась в начале Невского проспекта, около здания Ленэнерго, напротив Лавки художника, любимого мною полуподвального кафетерия и знаменитого трикотажного ателье, известного всему городу как «Смерть мужьям».

Разумеется, роман был возвращен — правда, с весьма мягким вердиктом.

Но произошло событие, во многом определившее мою дальнейшую жизнь.

* * *

В редакции «Невы» я познакомился с ленинградским прозаиком Валерием Петровичем Суровым.

* * *

Хочется подчеркнуть, что каждый, узнавший Сурова чуть ближе, называл его не иначе, как

Петрович.

Вкладывая в ласково-уважительное прозвище всю силу своего отношения к этому замечательному человеку.

О нем можно написать целую книгу; здесь я ограничусь несколькими самыми яркими впечатления.

* * *

С Петровичем мы сделались настоящими друзьями — даром, что он был старше меня на 13 лет.

* * *

Суров стал моим литературным крестным отцом в полном смысле слова.

В Ленинградском отделении СП СССР он работал с молодыми прозаиками.

Он умел практически в любом пишущем человеке рассмотреть доброе зерно, выявить скрытые возможности и ненавязчиво подтолкнуть на верный путь.

Для меня лично Петрович сделал больше, нежели все остальные вместе взятые.

Он дал мне так много своей души и своей энергии, что этого хватило на всю мою жизнь в литературе.

* * *

Мы встречались часто.

По несколько раз во всякий мой приезд на Невские берега.

Я ходил на каждое заседание секции молодежной прозы в восхитительно модерновый особняк Дома писателей (находившийся поблизости от Большого дома — как исконно называли ленинградцы здание КГБ, прибегая к опасливому эвфемизму).

Я много раз бывал у него дома; мы сидели с кем-нибудь из гостей-писателей, тихонько выпивали и вели долгие разговоры о литературном труде.

До сих пор перед моими глазами стоит Петрович тех лет.

Невысокий и крепкий, обманчиво жизнерадостный, но всегда прячущий под черными усами грустную улыбку человека, познавшего жизнь со всех сторон (сменившего несколько профессий вплоть да шахтерской!) и повторявший мантру:

— Нужно или жить, или писать!

Зрелый мужчина в расцвете сил, имевший по ребенку от каждой из своих молодых жен.

Но говорившей о себе с тем печальным юмором, который ко мне пришел лишь недавно:

— Помнишь, у Толстого где-то — «В дверях стоял старик лет сорока»? Так вот я и есть тот самый старик сорока лет.

Тем самым подчеркивая, что настоящий художник всегда полон невеселой мудрости, поднимающей его выше реального возраста.

Хотя биологический возраст не значит ровным счетом ничего.

* * *

Умный человек умен всю жизнь, а урожденный дурак с годами становится лишь дурнее.

* * *

Не кто-нибудь иной, а именно Петрович возил меня в роддом получать дочку от первого брака.

На обложке мемуара — обработанная фотография, сделанная наемным фотографом 7 сентября 1991 года в пункте выдачи младенцев одного из Ленинградских роддомов.

Крайний слева — я, еще пребывающий в счастье неведения своих 32 лет.

Справа — умудренный жизнью Петрович.

Отмечу, что пока я разбирался в прайс-листах и каталогах, сравнивал характеристики и читал отзывы, пока мне выписывали счет и я его оплачивал, пока дочку искали на стеллажах, распаковывали, а потом несли со склада, у Петровича прямо во дворе роддома из машины спионерили запасное колесо.

Но на фото мой друг этого еще не знает; грустным он был по жизни.

* * *

Чувство глубокой благодарности, оставшееся в моей душе к Сурову, побудило в 1991 году выбрать его «Зал ожидания» темой контрольной работы № 2 по текущей советской литературе (http://www.proza.ru/2018/05/24/774 ).

* * *

На днях, набирая очередной текст для сборника «Литературный институт» (http://www.proza.ru/2018/04/22/1385), я поискал в Интернете информацию о своем старом друге и наставнике.

Так получилось, что окончив Литинститут в 1994 году, я сразу очутился в жизни, не похожей ни на прежнюю реальность, ни на еще более прежние надежды.

Я перестал бывать и в Москве и в Санкт-Петербурге, я необратимо утонул в уфимском болоте.

На добрый десяток лет не просто перестал писать, но и вовсе ушел из литературы.

А когда в нее вернулся, то с горечью понял: то, что было великой Оперой, превратилось в ничтожную оПЕРЕТКУ.

Литература как вид искусства почти умерла, нынешняя сетевая писанина не является предметом эстетики.

Я растерял прежние связи с миром русской словесности; мое прошлое умерло и вместе с ним стали казаться умершими все люди, которые когда-то составляли неотъемлемую часть моего счастливого бытия.

Но выяснилось, что не казалось.

* * *

Человек, сыгравший ключевую роль в моей литературной судьбе, умер еще в 1996 — через 4 года после нашей последней встречи — и по возрасту я уже пережил его на 9 бессмысленных лет.

Я глядел в монитор и видел фотографию, где с черной гранитной стелы смотрел еще живой Петрович в своей любимой уютной кофте на молнии.

В неизменной, знакомой до боли толстой вязаной кофте — в ней я тысячу раз видел его и дома и на заседаниях секции молодежной прозы Ленинградского отделения Союза писателей и на совещании молодых писателей Ленинграда.

Петрович молча слал мне печальную полуулыбку и пытался без слов сказать что-то очень важное.

А я так же молча смотрел на него и испытывал странные чувства.

Мне было до боли горько узнать, что Петрович (все болезни неизменно лечивший отваром аптечной ромашки) ушел от нас через 5 месяцев после своего полувекового юбилея.

Ушел, оставив после себя добрый десяток недописанных книг.

Писав аутогенного героя и почти биографический сюжет, в «Зале ожидания» он выплеснул все свои горечи и фактически описал собственную смерть. И пережил ее реально всего через 5 лет после выхода повести в свет.

И в то же время я ему позавидовал.

Мой старший друг ушел на вершине жизни, не разочаровавшись ни в чем, получив писательское признание и познав востребованность своего таланта.

* * *

В завершение этого небольшого мемуара хочу сказать еще несколько слов о Петровиче-писателе.

* * *

В те давние дни произведения Валерия Сурова могли показаться недостаточно литературными.

Сейчас я вижу, что в его книгах не имелось литературщины, которая во все века служила приманкой интеллектуальной черни.

Петрович не создавал умозрительных детективных сюжетов. Тех, что заставляют судорожно глотать страницу за страницей в стремлении узнать развязку — после выяснении которой не только не возникает желания перечитать, но напрочь выветривается из памяти и название вещи и имя ее автора.

На его страницах нельзя было найти ни знойных красавиц в черно-белой коже, ни умопомрачительно дорогих автомобилей, ни стальных кейсов с бриллиантами, ни прочей развесистой клюквы, от которой нормального человека тошнит через пару абзацев.

Антураж его действия не напоминал то привычное сейчас писево о Парижах, Прагах и прочих Монте Карлах, которое не оставляет в читательской души ни единой живой картинки, а вызывает ассоциацию со старательно скопированной косноязыкой статейкой из Интернета.

Избегал Петрович ничтожной сиюминутины — пиковых примет времени, которые современные авторы обсасывают со всех сторон, смакуя смартфоны и айфоны, инстаграмы и вотсапы, гаджеты с точным поименованием релизов электронных стрелялок и прочую шелуху нашего века. Подобное может казаться живым при нынешнем прочтении — но по прошествии времени рождает лишь неловкость за автора, выпрыгивавшего из штанов, чтобы оставаться в тупом, как рекламный ролик, Московском тренде.

И герои его были не глянцевой швалью: банкирами, бизнесменами, президентами компаний, преуспевающими спортсменами, гениальными сыщиками — они оставались обычными людьми. В меру умными, в меру талантливыми, порой почти счастливыми и без меры печальными в своей глубинной сути.

Владели ими простые эмоции, а не мессианские потуги, превращающие художественный текст в нечто вроде американского кинотриллера, где брутальный ФБР-шник вдвоем с завязавшим наркоманом спасает от гибели прогрессивное человечество,

Прошли годы и десятилетия.

Вспыхнули под лучами прожекторов одномоментно культовые опусы — вспыхнули, сгорели и рассыпались в прах.

Но произведения Валерия Петровича Сурова не потеряли своей силы.

Их хочется перечитывать.

А перечитав, еще раз испытать сильные чувства.

Поскольку его герои вызывают и добрую улыбку и легкую печаль и мысли о чем-то своем.

То есть делают то, что и должна делать ЛИТЕРАТУРА, вечная во все времена.

Ведь Петрович писал саму жизнь.

2018 г.

© Виктор Улин 2018 г.

© Виктор Улин 2018 г. — дизайн обложки (оригинал фото неизвестного автора).