Шоколад. Коньяк или виски?

«Привет» — такое простое слово, но сколько оно может перевернуть в твоей душе, вскрыв давно забытое и глубоко спрятанное, что так долго и тщательно закапывал на протяжении более десятка лет; хоронил под слоем новых отношений, новых воспоминаний, новых впечатлений, новой жизни и казалось нового себя.

— Привет, — отвечаешь, сам не зная зачем. А у самого все разрывается внутри. Могила раскопана, воспоминания, словно зомби вылезают медленно и неминуемо, ты не в силах их остановить, они тянутся к твоему мозгу, поглощая его.

— Давно не виделись, как ты? — лёгкая саркастическая улыбка, горящий взгляд с хитрецой. Она снова начала свою игру, ту из-за которой Вас не стало.

«Весьма предсказуемо, не изменилась. Наверняка до сих пор одинока. Вышла на очередную охоту», — думаешь про себя, бросаешь оценивающий взгляд, — «Как всегда чертовски прекрасна: длинное элегантное пальто, насыщенно ягодного цвета, видно, что весьма дорогое и из натуральной шерсти, наверняка английской, она всегда питала слабость к английскому стилю; темно-коричневые сапоги из крокодиловой кожи на высоких каблуках; черные классические брюки. Пальто сидит идеально, пояс, завязанный в аккуратный узел, лишь подчеркивает безупречность её фигуры. В руках клатч из точно такой же кожи, что и сапоги. Распущенные волосы цвета темный шоколад, белая кожа, приятный легкий макияж. Небольшие стрелки очерчивают большие карие глаза с густыми длинными черными ресницами. Однако возраст все равно берет свое, его легкие следы видны в носогубных складках и уголках глаз.

— И, правда, уже более десяти лет не виделись. Хорошо выглядишь. Возраст почти не заметен. Но хирургу ты явно переплатила, кожи с лица мог убрать и больше, — отвечаешь ты, хочется сделать ей больно, уколоть, чтобы ощутила хотя бы каплю того, что ты сейчас испытываешь, а про себя: «Восхитительна, как тогда. А следы времени легко стереть, вопрос денег. Голос все тот же, глаза цвета выдержанного виски, до сих пор пьянят. Не могу оторваться, она видит и наслаждается. Я опять попался. Надо уходить, где же этот чертов водитель?»

— Зачем так грубо, — немного капризно произносит она, а затем слегка растягивая и смеясь – Эндрю, — нежно, как бы невзначай дотрагиваясь до твоей руки. Её прикосновения всё также волнуют твоё тело, заставляя кожу покрываться мурашками.

Как же тебя заводило вот это ее Эндрю, раньше, а сейчас… сейчас сразу всплывает ее хлесткая пощёчина… пощёчина за то, что признался в любви. Как же ты был тогда наивен, а ведь никогда наивностью не страдал, видел мир со всеми его темными секретами и желаниями.

Прошло более десяти лет, точнее шестнадцать, конечно ты изменился, многого достиг, ты уже не тот молодой бесшабашный безудержный Эндрю, которого опьянял её взгляд, и влек, словно мотылька на огонь, ее опыт и ум.

Хотя, её взгляд всё ещё будоражит тебя.

А она, видя, что ты упал в свои мысли, воспоминания, и не можешь оторвать свой взор от её глаз, мягко засмеялась, игриво произнесла, поглаживая твою руку своими тонкими пальчиками:

— Фетишист! Бедненький, всё также страдаешь по карим глазам.

Она была полностью права, карие глаза стали твоим фетишем. У твоей жены они тоже карие. Да, глаза той, что ты назвал своей супругой, признал своей половинкой, — коричневые искрящиеся мягкие, словно трехлетний армянский коньяк, который пьянит незаметно мягко, теплотой разливаясь по всему телу. Он особо не западает в душу. Да, весьма приятен. Вкус достаточно простой, гармоничный. Он хорошо согревает, дарит чувство теплоты, уюта. Наслаждаться им можно в компании, можно и в одиночестве, в любой день, и не боятся, что с утра голова будет болеть, ты будешь страдать. От него не воротит, он всегда к месту.

Эти же глаза, что сейчас были напротив, словно выдержанный односолодовый островной дымный виски, который ударяет в голову сразу, хлестко, оставляя долгое послевкусие дыма в виде воспоминаний. Похмелье от него долгое, болит все тело. Этот виски хочется иметь в коллекции, спрятанным от всех глубоко в баре. Им ты наслаждаешься наедине, в особые вечера. Его вкус сложный многогранный, им можно упиваться, а порой, от него воротит.

— Даже спорить не буду, ты как всегда права, Виктория. Какими путями тебя занесло в наш город, не мелковат для тебя? – отвечаешь с издевкой, иронично улыбаясь, накрываешь её руку, ласкающую тебя, своей, мягко сжимая. Эта игра раздражает, причиняет тебе боль, всё внутри тебя кричит и требует бежать без оглядки. Этих зомби-воспоминания надо утихомирить, размозжить их головы, чтобы они больше не могли вылезти, а затем заново закопать, но уже раз и навсегда. Ты идешь в наступление. Делаешь подшаг, теперь ваши тела слегка касаются друг друга. Твоё сердце бьется с бешеной скоростью, впрочем, как и её. Ты это понимаешь по её горячему дыханию и вздымающейся грудной клетке. Она интуитивно делает шаг назад, вырывает свою руку. Испугалась, не готова к такому повороту, не готова поменяться ролями, все также желает, вести игру, — понимаешь ты.

— Ты стал более язвительным, Эндрю, — пытаясь вернуть свои позиции, произносит она.

— Андрей. Моё имя Андрей. А для тебя, Виктория, — Андрей Иванович, — получилось слишком громко и злобно. Не смог себя сдержать. Хотелось бежать без оглядки. Больно, слишком больно снова видеть её, слышать её голос, чувствовать её прикосновения, общаться, вестись на её игру. Всё-таки ты не смог убить эти воспоминания, твои удары не попали в цель, зомби так и поедают твой мозг.

Подъехала машина. «Наконец-то», — думаешь ты. Ты раздражен, не хочешь, да и не можешь говорить, зубы сжаты с такой силой, что кажется, скрежет слышен на всю улицу. Открываешь дверь, невольно бросаешь взгляд на неё.

Она улыбается, торжествующая улыбка. Но ты замечаешь, что какая-то грусть проскальзывает в её пьянящем взгляде, и улыбка уже кажется слегка печальной, неловкой, а затем едва слышное:

— Прости… не думала, что так сильно тебя тогда обидела, — и ты останавливаешься, замираешь как вкопанный, её слова ранят ещё сильнее… сильнее чем, тогда её пощечина и последующий уход, а она продолжает: — Я сюда приехала на конференцию, зачитывала выдержку из своей докторской по английской литературе. До сих пор помню, как мы с тобой упивались книгами, жизнью, мыслями, идеями. А помнишь, когда я писала кандидатскую, как долго спорили, над тем, что автор хотел сказать читателям, его мыслями, посылами; тогда мы чуть не подрались, соседи стучали в стену, так громко каждый пытался доказать свою правоту. А тот вечер на крыше, ты ведь помнишь!? – больше утвердительно, нежели вопросительно. — Это было чистое безумие, — забраться туда голыми, прикрываясь простынями, с бутылкой виски и горьким шоколадом, смотреть на августовский звездопад и рассуждать о наличии жизни во вселенной, о варп-двигателях, формах иной жизни. Скажи, ты до сих пор пишешь?

— Да, — сухое, едва слышное, выдаешь ты. У тебя во рту пересохло, хочется кричать: «Остановись! Не надо, не делай так больше! Я все давно похоронил. Похоронил те дни и ночи, когда мы упивались умом и телом друг друга, наслаждались мыслями, чувствовали себя единым целым, когда я был одурманен тобой, был опьянен твоим взглядом, умом».

Плохо, плохо похоронил… воспоминания выбрались, и теперь разрывали всего тебя, эти зомби поедали твой мозг, разрывали тебя на куски, причиняя безумную боль.

— Это хорошо, у тебя действительно талант. Твоей жене повезло, теперь она твоя муза, –утвердительно, с нотками грусти произносит она.

А ты про себя думаешь: «Ты могла быть моей женой. Весь мир мог быть наш, как тогда на крыше», — и от этих мыслей лишь больнее, опять ты ставишь под сомнение свой выбор, опять какая-то неуверенность. А ты надеялся, что навсегда избавился от них. Ты ведь сжег все фотографии и все произведения, что посвящал ей. Рукописи горят, и горят хорошо – это еще Гоголь доказал.

И не дождавшись от тебя ответа, она, поправляет прическу, встряхивает плечами, нацепляет искусственную улыбку, оживленно произносит:

— Ой, что-то я заболталась с тобой. У меня же самолет через 4 часа. Ещё вещи из гостиницы забрать надо. Будешь в Москве — звони. И да, Андрей Иванович, может, дадите мне свою визитку?

Ты протягиваешь ей визитку, сам не понимая зачем. Она, хитро щурясь, целует тебя в щечку, прощаясь, и едва слышно произносит в твое ухо:

— Действительно была рада тебя увидеть, Эндрю, — чем полностью добивает тебя, ты убит.

А затем кокетливой походкой уходит, стена снега растворяет её, превращая в дым, воспоминание; заметает её следы, оставляя лишь послевкусие боли, печали и хаос переживаний, мыслей. Ты был так обескуражен этой встречей, что даже не заметил, когда пошёл снег. А еще весна называется.

Придя домой, ты полностью разбит, тебе больно, в голове хаос образов, мыслей, чувств, желаний, хочется забиться в темный угол и напиться.

Тебя встречает жена, дети уже спят. Она всё сразу понимает, просто взглянув на тебя… понимает, что надо оставить тебя в покое, просто дать побыть наедине с собой. Она хорошо изучила тебя, знает, что сейчас бесполезно что-либо у тебя спрашивать, что сам всё расскажешь, но позже, когда сам во всём разберешься.

Поцеловав тебя, она уходит спать, а ты бредешь к бару. Тело будто не твое, все ватное. Голова гудит от воспоминаний, мыслей, вопросов, ответов, — это хочется прекратить. Достаешь горький шоколад. Открываешь бар. Тянешься по привычке за островным дымным виски. Одергиваешь руку. Переводишь взгляд на трехлетний армянский коньяк. Легкая усмешка. Снова этот выбор.

26.04.2018г.