Алексей Весёлкин

Приятная для меня новость:

www.litprichal.ru/
\Победители конкурса «В моём окне...»
Номинация: «Поэзия»
1 место: Кусок стекла веранды рамы   (Алексей Весёлкин)
2 место: Окна   (Андрей Кечко)
3 место: Окно, как маленькая сцена...   (Ирина Ханум)

Спасибо, дорогие коллеги, модераторы, за высокую оценку моего стихотворения «У кошек».

И приручаются

Там, где мой кот по ночам исчезает в окошке,
Бродит под звёздами, с кем-то дерётся, дичает — Я это чувствую – видел уже – из-за кошки –
Зверь настоящий космический в марте ночами.
Там же, из неба навстречу в проёме оконном
Звёзды глядят на меня диковато и робко,
Просятся, входят в пространство дремотное комнат — Покрасоваться, ложатся в кошачью коробку
Вместо него… Перекладываю их поближе
К сердцу и глажу – мурлыки! – Чешу им за ушком,
И приручаются – чую – глаза мои лижут
Звёзды, свой след оставляя к утру на подушке.
Тут и является кот мой избитый, но гордый,
И завершается круговорот их великий
В сердце моём – всех котов моих прекрасномордых
И этих звёзд нескончаемо прекрасноликих.

Любовь

Солнце, морем разрезанное пополам,
Как любовь, равно данная двум куполам,
Половинкам. И та, что вторая,
В небе, ярче ещё догорает,
Оставаясь в объятиях первой,
Ставшей морем, хранящей ей верность.

В пустынях любимых

Впервые брачующиеся незряче, на ощупь
Ищут в пустынях любимых заветные рощи
С пищей, блуждая в потёмках-мирах опустелых,
Ради любви продолжения, телом по телу.
Шарят, губами, зубами цепляясь, скользя,
В безднах полётов скрываясь, срываясь в «нельзя».
Запоминают пути, где нектар свой открыли,
Мускульно как повороты со взмахами крыльев,
Сумму движений — как чувства. Лелея и зная
Всё это, ищут опять, но уже вспоминая.

Я есть ты

Не говори мне: «Я есть ты» — Нужны ли мы тогда друг другу
Как сканер-принтер пустоты,
Который гонит нас по кругу
Стандартов жизни золотых?
Средь суеты, средь маеты
Зачем мне копия моя,
Когда на гребне перевала
Пространство-время бытия
Нас как бумагу зажевало,
Не распечатывая новых,
Жуёт саму нашу основу:
Мы были в шаге от Луны
Назад полвека. Это сны?
Ты видишь, в нас какой-то стержень,
Что не пускает нас и держит,
Не в силах ничего зачать.
И в пустоту идёт печать
Неутолимая, как похоть
В аду. Такая нас эпоха
Сосёт – слепая и немая…
Ты о любви? — Я понимаю,
О том, что держит нас внутри…
Тогда, пожалуй, говори.

.
Интернет-сказка

Электронное море шумит, – я забросил свой невод,
Чтоб старуху достать свою, — царь электронный разгневан.
Также сеть-социалку забросил да там и забыл
Будто нет их, иначе – никак, мы уж слишком слабы…
И открылось: старуха бьёт пальчиками по корыту, — Это всё, что ей надо, — в бутылке прозрачной закрыта,
Стала чьим-то письмом постоянным и чтивом, живая,
Но не видит уже и не слышит меня, уплывая
В своё море видений. Я вижу её над волнами
То как точку уже, то как звёздочку — всё ещё с нами,
Но вокруг неё столько… Она среди них, волевая,
Восседает, — так кажется ей, — всеми повелевая.

Пингвин и летучая рыба

В бассейне одном при зверинце
Пингвин и летучая рыба
Друг друга нашли, оценили
За сложность, способность грустить.
Пингвин говорил: «Мне бы в небо!»
А рыба: «И я на глубины
Хотела бы очень вернуться» — Пингвин стал ещё глубже плавать.
А рыба – быстрее летать.

Лож!

Я думал, что всё уже знаю о лжи.
Мы встретились с ней на банкете:
«Сударыня, ей говорю, — положить
В тарелку Вам вкусности эти?»
И вдруг она мне отвечает: «Ну, лож!»
Два слова лишь – честно, на равных…
А с виду – такая чудесна ложь,
Хоть в целом — сермяжная правда.

Проклёвываясь ещё только

Проклёвываясь ещё только, вживаясь в сердца,
Любовь их в начале уже не имела конца…,
В котором, как в форме скорлупки прозрачной из мела,
Испита до дна…, и начала уже не имела.

Развод

Ещё вместе под белую простынь упали,
В общий флаг двух чужих для них будущих спален.
А наутро раздельно снега полетели
Сквозь разрыв в потолке в две их разных постели.
Две спустились зимы, как две белые шали.
Два их неба друг другу уже не мешали.

Вторая жизнь

Так звучала в руках его — струны уставшие рвались!
Повисала на нём, растворялась… — не знаю, жива ли.
Говорили одни, что без струн стала деревом — просто,
Говорили другие — не просто, способной для роста.
Жизнь теперь у неё, — говорили, — открылась вторая,
Ветви в небо пустила как руки, да ими играет
На невидимых струнах, на тех, что под ними звучали,
Под руками — и нежно, и страстно, как в самом начале.

Одиночество

Я скрываю её от родных, но приходит она
И, ревнуя, стоит возле спальни, как будто луна
Или звёздочка. Роскошь души моей, явь моих снов — Одиночество (в списке контактов она как «оно»,
«Одиночество»), скрытая веточка древней родни,
Моя кровь, моё целое в вечности… с ней мы одни.

Синий

И высь небес, и даль земли, и глубь морскую
Господь для нас одним окрасил цветом.
И смотрим мы на них, когда тоскуем
Или томимся, любим без ответа,
Надеемся, мечтаем, ждём. Вдали
И в глубине, и в вышине глотнув тот синий
Один лишь цвет, мы можем утолить
То, что словами объяснить бессильны.

Плыть

Лодочкой сдвину ладони —
Плыть через мира бездонье,
Из родника зачерпнув
Свет его и тишину.
Пить отраженья, и тени,
Соки земли и растений —
Губ моих жаждущей стынью —
Плыть через мира пустыню.
Плыть через чёрную полночь
Лодочкой, звёздами полной,
Словно икону целуя,
Пить этот мир. Аллилуйя!

Луковка

Репка-луковка в блюдце с водой
Выгнав стрелку, побег молодой,
Смотрит им за окно – панораму,
Где блестят сёстры-луковки храмов.
Там, на холоде ли, на жаре
Они все в золотой кожуре,
Так сверкают, победно пусты,
Из себя выгнав в небо кресты!

Молитва

Шумит ли река или стихла, на солнце сверкает –
Она молит бога: а можно я буду такая
Вот здесь и сейчас? И всё сущее: ветер ли, дождик,
Травинка, пылинка, как вольный поэт и художник,
Творят себя каждым движением, мигом, мольбою
На грани предела – быть смыслом, быть только собою,
Всей сутью вершат своё право быть-существовать,
Безмолвны. И лишь у людей есть на это слова,
К примеру, такие: «Пошли, Бог, соседу убыток!»
Нет, мы так не скажем – подумаем, но не забыты

Квантовое сознание

Не владея сознанием квантовым, я в него верю,
Вижу, Бог, закрывая окно, открывает нам двери.
Всё пронизано всем – квант сознания мной обладает,
И, поэтому мама моя у меня молодая,
За стеной, за спиной, где и предки — все также со мною,
Меня тащат вперёд, их присутствие чую сквозное –
Всё пронизано. Тут же потомки мои, тоже рядом,
Меня тянут, пока я их вижу как некий порядок,
Но, и стены Господь отворяет, закрыв даже двери,
Верю в квант – всё проявлено всем – в синергетику верю.
В силу символа верю, в картины-миры на листе,
Знаю, целое больше, чем сумма его же частей
Или меньше. Поскольку «нескоро» есть то же «давно»,
Всё представлено всем — ничего ничему не равно — Не закончено. Ныне пра-общая бабушка Ева
Соблазняет Адама плодом от познания древа.
И бегут они, изгнаны, тут же (меж нами) из Рая,
Но и, стены воздвигнув, Господь потолки убирает,
Чтоб летели уже – так задумано, ибо Он верит
В нас, людей, закрывая окно, открывает нам двери.

«Среди вод». Описание картины

На судне сермяжного быта, уродливом, старом,
Сработанном из сковородок, посуды и тары,
На судне своей повседневности, вроде корыта
Старушечьего, видим — девушка в море открытом
Сидит, часть природы, венец её — бёдра и груди — Свидетельство этому – снасти закинула, удит.
А рыба как более древняя форма природы
Является частью подводною судна-урода — Картина в разрезе – как будто — сознания днище.
Невидима нами, огромная, мы её ищем,
Не зная об этом. Она — в наших действиях, в слове — Закидывая свои снасти, себя же и ловим…
И вот парадокс: между тем, кем мы были и стали
Как вид — только ноль-символ-уровень горизонтали,
Начало-поверхность, в глубинах которой отвесно
Незримая нить поплавком шевелит неизвестность.

Невыносима жизнь

Жизнь как недуг прожив, уже у края,
Уже без боли люди, умирая,
Без страха смерти… всё-таки грустят — Хотели б вынести хоть что-то, ну… пустяк — С собой. Но жизнь несносна, как всегда,
Невыносима жизнь, особенно — туда.

Смерть — подпись

И вспышка-жизнь, и жизнь, что рутинно
Длинна — незавершённые лишь сцены,
Игра, процесс… Смерть — подпись под картиной
Как авторство, законченность и ценность.

Тень

По жаре, по морозу ли, дома за мной целый день,
Задевая углы и ограды, скользит моя тень,
Отдыхая в тенях, что по больше, мне, верность храня,
Служит домом походным, что, словно душа для меня.
Служит ориентиром, приютом для взгляда ума,
И я вижу их, все чьи-то взгляды — во мраке, впотьмах,
Когда тени свободны, сбежав от хозяев домой,
Вместе, делятся: «Мой-то хозяин сегодня… — А мой…!»

Вечность

Вечность — жёсткая штука, ледник, одеяло ежовое — Как младенцам её нам Творец натирает, разжёвывает
До пространства и времени — мы и способны глотать
Только их: так нас лучше усваивает Пустота.

Я сплю

Я сплю, и идёт моя старая кошка по мне
Куда-то мне в ноги, на север, на край, к океану — Моей же рукой, берегами Оби. И во сне
Я вижу: всё через меня лишь идёт, и не стану
Менять я течение сна (так — себе изменять)
Ведь я его берег и дно-материк, неподвижен,
Лишь чувствую им. А меж тем далеко от меня
С Байкала по залу мой кот режет путь, и я вижу
Его этим чувством, что норма, конечно, для сна.
Он тоже к Ямалу идёт, но уже Енисеем,
Не через меня уже – роль мне его не ясна.
Меж тем он уверен и даже, как будто рассеян,
Влезает мне в ноги, и точно, как «первый-второй»,
Лежат они, сфинксы, у моря ночного бок обок.
И в смысл законченный смотрятся, шепчут: «Открой,
То, что обособили мы как подобие скобок!»
И я их как скобки уже открываю… — глаза.
Я вижу их — спины оракулов – можно потрогать,
Погладить… Реальность — как сон — выходящие за
Пределы свои, неприметные день, и дорога.

Стога

Дети вырвались, счастливы, делают снимки:
Кто на стоге верхом, кто со стогом в обнимку,
Вспоминают себя же, не зная об этом,
Кто художником здесь становясь, кто поэтом.
Это тысяча аров покоса (сто га)
Уложилась в прекрасные груди-стога.

В зоопарке

Я ходил и мечтал: то плыву, то лечу,
То ползу за них — всё было мне по плечу, —
Силой мысли влезал в шкуры разных зверей
И себя представлял то сильней, то быстрей.
Я прошёл зоопарк, всех посильно любя,
Словно путь эволюции весь — до себя,
Всем сопереживая. На выход бегу,
Но вдруг вижу: она! И пройти не могу —
Обезьяна последняя, самка гориллы.
Так печальна была она и говорила
Гипнотическим взглядом, как мать, осуждая, —
Не могу объяснить, — совершенно седая.
Я был смят и потерян: а вдруг мы не выше?
Слава Богу, есть совесть! — решил я.
И вышел.

Совесть

Она — та собака, что днём на пути
Встречается и не кусает, но лает
И лает, меж тем позволяя пройти,
Возможно, пинка получить не желая.
А может, надеется впредь обменять
Мой корм на момент тишины и покоя:
Скотина — настолько познала меня,
Собака, не знаю, что это такое.
А ночью, случается, слышу её
Под звёздами в общей большой перекличке —
И вдруг узнаю её голос: моё
Вот это, во мне и касается лично.

Дедоморозовский храм

Храм первый мой — Дедоморозовский, церковь добра
Всегда в моём сердце — для деток, зайчат и лисят
В нём свечи горят. Я ему не додал — не добрал
Его серебристых дождей и снегов, что висят.
Храм чуда, в нём ель на кресте не распята, жива,
В нём только встречают или провожают года,
Но не проживают. В нём тени плетут кружева
Из света, храм Дедоморозовский — мой навсегда.
Я тайно служу в нём, пока не изменит душа
Уже моя, дедовская, ему в храме простом,
Реальном, для взрослых — молюсь я за храм малыша,
Чтоб он устоял в храме общем как ель над крестом.

Родительский день

Родительский день на погосте и не был бы так уж печален,
Но чайки – слетелись, как гости нежданные, чайки кричали
Отчаянно всюду, кружили растрёпанной дёрганой стаей.
Я видел: их взгляды и клювы — голодные, словно уста их
Библейские, полные бездны – такие бывают у нищих:
Не все им в тот день на могилах небесной оставили пищи,
Не все – они так возмущались – зажгли у надгробий огни…
Подумалось вдруг, неужели и вправду всё это… – они.

Как в память

Как в память от первичной пустоты,
Земные истины таинственно просты –
Любое естество нам и убого,
И свято – как бы божье, но без Бога.

Не написана давно

Жизнь в подробностях рутинных
Всех мгновений, как кино,
Как сценарий, как картина
Не написана давно.
Не придумана – боролись
За неё – наложен жгут
Чьей-то памяти – все роли,
Диалоги годы жгут.
Ждут возможности, начала –
Места — море впереди –
Миг, когда бы прокричало
Небо молча; «Всё, иди!»

И вечность возвращает

Жизнь – времени потерянного пропасть,
Но в ней искусством тореные тропы
По дну, где мы становимся детьми…
И вечность возвращает каждый миг.

Свой нож

Свой нож ношу я в пращуровых ножнах
Затем же, облегчая себе жизнь,
Но только мой нож сенсорный, возможно,
И побыстрей его – 4G.

Идеи войн

Идеи войн глупы и как основа
Истории безжизненны… — бессмертны,
Как звёзды, что во тьме лишь и не меркнут,
Во все века их открывают снова.

Рай

Рай трудно представить в деталях,
Особенно без туалетов.
А с ними совсем невозможно
Представить пространство мечты.
Но Рай ощутить очень просто —
За ручку ведя своих внуков
В прекрасный наш сказочно город,
В прозрачно волшебный закат,
От мысли, что это — реальность.
И счастье уже — лишь достаток,
Удачливость и… туалеты…
«Нет, дедушка, я не хочу».

Повременить

Вечность — форма застывшая, время — её содержимое,
Как река подо льдом, как понятие в нас — растяжимое,
Но конечное всё-таки — жизнь наша, линия, нить…
В общем..., с вечностью лучше бы как-нибудь повременить.

Бог

Для сердца Он внутри, зато снаружи
Для разума, ещё не обнаружен.
Для сердца Он в ночи, как уголёк,
Для разума – как звёздочка, далёк.

Внутри, за жизнью

Внутри, за жизнью, ценностью её,
За смыслом — вечность, инобытиё –
Мы – вне, как проявление простуды
Его, но мифы, символы – оттуда.

И печаль бывает

Ты сам воображения заложник
Порою в большей мере, чем судьбы — Нам лучше потерять, но раздобыть — Ценнее — и печаль бывает ложной.

И я засыпаю

В темноте закрываю глаза и вокруг меня стены
Обступают плотнее, тесней, неохватны, толстенны,
Превращаясь в деревья, к чему они днём только склонны — Наступает их время — как храма лесного колонны.
Через веки я вижу, по ним, по коре, по нейронам,
Мои мысли восходят наверх, где их мощные кроны
Держат мой потолок надо мной, моё небо ночное,
Словно зеркало мыслей, предел, порождаемый мною.
Здесь просторно душе и укромно, спокойно, как в храме,
Пусть всё призрачно, полу реально, на стыке, на грани
Засыпания. Вижу сквозь веки, как еле заметный
Свет далёких галактик, планет, траекторий кометных,
В темноте эти мысли… То вспыхнут они, то слепая
Белизна потолка непроглядна. И я засыпаю.

Счастье

Счастье всегда зрелый плод от любви
С косточкой в сердце — сажай и живи,
Нежностью чувствуя страждущих. Всё
Лучшее в нас наше счастье несёт,
Словно в потёмках светящийся нимб.
Дети, коты и собаки за ним
Строем, приблудные, неторопливо
Ходят — зачем суетиться счастливым?

Старость

Помнишь, как у нас с тобою
Небо было голубое,
Голубое-голубое, не бывает голубей?
— Нет, бывают, но боятся
Голуби и не садятся
Нам на крышу не садятся…
Не садятся, хоть убей!

Запомнить не успеешь

Не смог забыть — есть вещи, как комок-
Даже склероз, дружище, не помог — И есть, как дым — забыл бы, но, беда,
Запомнить не успеешь иногда.

Сижу, темнело

Не всё понятно сразу, что-то свыше
Нисходит — образ, музыка, слова ли…
Сижу, темнело — крысы, будто, слышу,
Пищат, дерутся — птицы распевались.

Мы грезили письмом

Мы грезили письмом — так легче жить — В картине будущего, ну… и вот я в ней:
Как ярко были взяты миражи!
А явь-то… оказалась повкусней.

И роскошь

Всего, чего бы жизнь ни отнимала,
Достаточного не бывает мало,
И роскошь новоявленных имений
Хозяевам искусство в них заменит.

Как пыль мы носим

Как пыль мы носим на своих плеч
Значительное что-то в мелочах,
Нам не понять, чему, к примеру служат
Ночные звёзды, гаснущие в лужах.

А дальше

А дальше что-то будет? — Не уверен,
И хорошо, неясно — и держись
За эту неизвестность, как за двери,
Единственные в эту нашу жизнь.

Вниз по течению

По улице, помню, по руслу реки
Вниз по течению,
Видел из окон я, как сплавляли плоты речники.
В праздник на стройки
В потоке высоком.
Толпы, один катерок с плотогоном
Вёл, целый бор.
Все боялись: погоны.
Он, плотогон, И следил, помогая,
длинным багром,
Что несут, как шагают.
Были и в штатском, и те, что стучали
По принужденью. Задолго, в начале
Скобами
Разных нарочно сбивая
В эти отряды, чтоб масса живая
Двигалась.
И, намокая, на дно
Шли, под водой, будто бы заодно
Спины судов под водой пробивали,
Мстили, особенно быстрым «Ракетам».
Кажется, кто теперь вспомнит об этом
Но и забыть это можно едва ли,
Слишком уж многие не доплывали
Даже до стройки
И не доходили.
А доходили, так там уже. Или
Это топляк и я спутал, наполнив
Русла тех рек
Ими. Что же я вспомнил?

Воспоминания

Плетутся за тобою, словно псы
Воспоминания и ты, им давший
Всё, гонишь их назад, ты ими сыт
По горло, но они — оголодавшие.

Барометр

В барометре нашем дают «Две сестры».
На сцене с утра и до ночи — Две стрелки, две роли, два стиля игры — Немые, и разные очень.
Одна из них чёрная, хочет уйти
От той, золотой, что виднее,
Но только стоит у неё на пути — Недвижно, всё время над нею.
И ясно, заведомо знает она:
Вернётся сестрёнка-подруга,
Куда б ни сбежала, ведь сцена одна,
Одна и дорога – по кругу.
Простейший сценарий. Но как хороши,
Как много они показали
Давления неба, томленья души… –
Истерики в зрительном зале!

***

«Боже, как мы себя, право, грешные, всё-таки любим, — Говорила она, — дай нам счастья простого на блюде!»
И жила с ним, ходила при людно, как с суженым, милым,
Не любя, но жалея по-бабьи, лелея, кормила.
Привыкала к нему, посвящала ему свои платья
И уже замирала в его ненасытных объятьях,
Но, себя вспоминая, искала другого — душа.
И однажды решилась, уставшая, еле дыша,
«Боже, как мы..., — сказав, побежала одна среди зала
По дорожке, скользящей под ней — так она ускользала
От него, — Боже, как мы себя всё же...» — злобно, из мести
За всю сладкую жизнь, день за днём, оставаясь на месте,
Предавая его, — Боже, как мы себя всё же любим!»
Лишний вес уходил тяжело, ведь мы всё-таки люди.

Сажа и копоть
Алексею Кияткину, художнику

Друг рассказал: «Приступал к обновлению
Росписей в храме Царя Константина:
Сажа и копоть. Как «связь поколений».
Стал расчищать — проявилась картина
Вроде бы ада… с геенной. Недаром
В зареве красном по пояс — горят? —
Съёжились люди. Потёр скипидаром —
Крестится Русь, оказалось — заря
Праведной жизни, грядущей, весенней,
Священнодействие в водах Днепра!»
Как это рядом всё: ад и Спасенье!
Киев сегодняшний — воля и прах
В огненных реках! Свободы хотели,
Скорчились люди — судить не берусь —
В наскипидаренном будто их теле
Киев желает пожечь свою Русь.
И разрушает свой старый порядок.
Сажа да копоть — поди разбери,
Что там под нею! Как всё это рядом,
Явно и связано, с нами внутри.

Ночи Голгофы

Памяти Забродина Ю.Е. и всех, кому было отказано в необходимой медпомощи.

«Голгофу вытерпел, но как он перенёс
Блаженство воскресенья?»

«Это значит, что ночи Голгофы
Растянулись на тысячи лет»
Инна Лиснянская

В больницу явился к нам батюшка сельский. «Устал,
Всю ночь, — говорит, — на Урале… привёз вам Христа,
В колясочке тут… во спасенье!» В приёмный покой
Несёт Его, словно с картины, где Он «никакой»,
Где тянутся ночи голгофы, где Он не воскрес,
Лишь сняли Его. И не в этом уже Его крест –
Воскреснуть средь тех, кто Его посылал на маршрут
Всю ночь от больницы к больнице(!) И тут не берут:
«Не к нам, — говорят, — увозите, не наш это вид…»
Главврач моет руки, вещает: «Вот, если б COVID…
И пусть его в этом я лично не вижу вины,
Но перед Минздравом мы все, согласитесь, равны.
И мест нет… А вдруг не по плану начнёт воскресать,
И как мы вернём его в кому? Пойдут чудеса…»
А батюшка плачет: «Да тут же, средь ваших икон
Минздрав не означен, один лишь над всеми Закон…
Да ты Его в ясли хотя бы, в хлеву положи,
Глядишь, и поверит – обратно решится ожить».
Ничем
Не закончилось это решение в Нём,
И тянутся ночи Голгофы. И ночью, и днём.

Вина

«Коллективная я, — говорит — марсельезу насвистывать
Ходит по кабакам она, — нет, говорят, — групповая ты,
Персональная ты, — поправляют её, — большевистская».
Среди вин ходит брага, вина, бродит и — забывается,
На колени садится к потомкам крестьян раскулаченных,
Внукам белых попов говорит: «Мне прощенья не надобно,
Ты возьми меня, друг, и признай за свою — будем в складчину
Снова жить да гулять...» Забывание — лучшее снадобье,
И — сдаются они, и прощают, признав её общею,
А тем самым — ничьею — страдала ведь тоже… «Сидела я, — Говорит она, — вместе со всеми» — наследие отчее
Этих всех она и добирает, дела свои делая.