С Новым Годом! С Новым Годом! Пусть семнадцать лет от роду, иль хотя бы двадцать пять… Чтобы всех хотеть обнять, всех любить, всем восхищаться. За жар-птицею гоняться, вырвать из неё перо, и прогнать пером морок, и на праздничный пирог водрузить, как знамя, сказку, и смеяться через маску маскарадную счастливо. Новый Год одарит силой вдохновенья и споет: всем удачи в Новый год!
На лицо – ужасный я: добрый я – внутри. Мне друзья — прекрасные, люди-дикари. Чистые их помыслы, хитрости в них нет. Всякие там домыслы – вот причины бед. Я с друзьями дикими встречу Новый Год: лицами — как ликами… И – наоборот, внутреннее внешним сделается вмиг. Я душой неспешно к свету душ приник. Всем того ж желаю – Света и Добра. Чтоб крупицы рая снегом со двора заблистали счастьем — новогодний Дом заменил ненастье Светом и Добром…
«Спасатель Мира» — это ведь хула на мой извечно скромный дух и облик. Пусть я иссушен думами, как вобла, но сердце мое доброе. Нет зла ни в помыслах моих, ни в намереньях — я ведал сласть «прекрасного мгновенья».
Но я спасаю только лишь себя. Когда спасу, тогда и будет видно, что делать дальше. За себя обидно мне станет, коли я, весь мир любя, себя спасти не смог…
Но коли вы все помните о Свете, то веселиться вам сам Бог велел. А мой годами сложенный удел на вас смотреть и помнить о Поэте, о миссии его — лелеять Слово: оно лишь истину любви пропеть готово…
Хула — то блажь пресытившихся дней, а коль в трудах они — хула, как праздность. Но Слово Света вылечить заразность чумы, ковида…
Мессия я, иль нет — в Руках все Божьих: и Вы — мессия, коли Он решит. Захочет, как дитё — Вас рассмешит, и мне в улыбку губы сдвинуть может. Я не один, хоть далеко от вас: в пустыне обострен мой зоркий глаз, и вижу сердцем, что Он любит нас.
Ирония мне Ваша так понятна. Но басню помню я о стрекозе. Когда закат склоняется к беде, шаг нужно сделать медленно попятный. И отдалиться от людей, чтоб снова прийти к ним и зажечь огнем надежды. И вот тогда в нарядные одежды оденется Божественное Слово.
Нет, мне не весело. Веселье на потом, я отложу, когда построю дом из света, доброты, любви и счастья. Ненастья мне не следует бояться: Я с Пушкиным давно уже знаком: среди чумы пир может быть и сладок и отвлекает от трагедий взор. Но лучше мне о счастье разговор, вести, чем радоваться в окруженье ада. Достоинством и честью я чуму сдержу подальше от себя в сторонке. А дом построю — сразу песней звонкой и радостью честной мир оглашу. И хлебосольно в гости приглашу.
А есть ли сердце у тебя, Яга? И можешь ли любить ты безвозмездно, когда летая на метле над бездной, готова ль жертвовать собой, твоя нога пусть костяная, пусть мертва нога-то, но сердце живо? И твой друг рогатый лукавством не споганит мою хату? Коль любить ты, Дворец — он для тебя…
Нет, Кира, я в душе своей красавец. И не нужно мне внешнее обличье: в нем кроется коварное двуличье. Я жить душой вполне имею право. А та, кто сможет в душу заглянуть в мою — ей любящее сердце подарю. Ведь в жизни кроме плоти есть и дух — И это ценность — милый добрый друг, хоть и урод…
Спасибо, милая! Светла твоя душа, в ней доброты — на всю планету хватит. И я уверен, что найду я Матерь, Сестру найду И этот важный шаг навстречу сделаю. Здесь с чистой добротой и мудростью немало женщин дружат. И пусть не буду никогда я мужем. Но буду другом верным всей душой…
Да, я ведь урод покруче квазимодо, И женщины неведома мне прыть. Но я умею родину любить И за рожденье благодарным быть От всей души, а не по странной моде…
Вам не надо, мне не на надо. Никому не надо. Без влагалищ обойдемся. Ну, их скопом к ляду. Хорошо без них на свете заживется сразу. Только вот, увы, зараза, ею шельму метит
Я Женщину ищу, чтоб мне была, как Мать, или сестра, иль друг с душой богатой. Я до дворца дострою нашу хату. Она в него царицей благодать должна внести, чтоб жить и поживать, и о гармонии душой стихи писать…
Гомункулус (Дождавшись наконец момента, когда веселящиеся дамы и кавалеры достаточно опьянеют и будут сосредоточены на самих себя, пробрался в укромный уголок, усаживается за магический, а точнее за алхимический стол, покрытый таинственной паутиной. На столе — стеклянная колба, отлитая в форме женского лона, а если говорить по-научному – в виде женской матки с горлышком, напоминающем влагалище, аккуратно прикрытым гигиенической прокладкой. Поет в полголоса, чтобы не привлекать к себе ненужного внимания, в стиле рок-оперы):
Стеклянная пробирка – моя мать. Её люблю сыновнею любовью. Нет сердца у неё, и мозга нет, и крови… Но мать – она. И это не отнять по крайней мере, у меня. И буду жить пока я, в трудах покоя праздного не зная, вдыхать в неё дух жизни буду я.
(Опускается со стула на пол, обнимает руками воображаемые бедра матери, и опускает голову на воображенные материнские колени)
Ах, мама милая, тепло твоей души поддерживаю я, как печь – дровами. И верю, Иисус, Он тоже — с нами. И я давно уже не лыком шит.
Господь Отец вдул Дух в сырую глину – из глины получился человек.
Вот и слеза скатилась с твоих век. Плачь, мама, плачь. Слеза прожжет мне спину, и моё сердце вновь воспламенит.
В круговороте ты и я природу перетасуем, словно карт колоду, пока не выпадет нам карта, где гранит алмазный превращается в графит, и пишет новые скрижали, что ты – родом из той же глины, что и человек.
И вот тогда наступит Новый Век: между живым и неживым исчезнет пропасть. И срок грядет всемирного потопа…
Марина! Хорошо, что Вы вернулись к тому обсуждению. Я еще тогда намеривался Вам возразить про «горы словесной руды». Моё возражение такое: ЗАЧЕМ? С какого рожна поэту надобно переводить «единого слова ради» «горы словесной руды»? Коли наивысшее достижение нынешнего поэта — издать в интернете сборник стихов, отпечатать за свой счет, скажем, 30 экземпляров, чтобы раздарить их родственникам и друзьям. Любой новичок, пишущий как курица лапой, и самый хронический графоман ныне способен на это. Целесообразно ли тратить столько усилий, да еще и учиться стихосложению, чтобы довольствоваться таким результатом?
Вы — человек честный, к тому же «излишне» прямолинейный (не знаю у кого как, а у меня это качество вызывает уважение) — Вам и отвечать на этот вопрос. Другие почему-то боятся смотреть правде в глаза, что ныне у поэтов в подавляющем большинстве своем нет работодателя, а следовательно и читателя? Для чего ныне поэту учиться писать ХОРОШО? Чтобы щеголять крутыми рифмами друг перед другом? Но для этого гораздо проще ставить другим лайки — когда-нибудь поставят лайк и тебе…
Разве не абсурдно учиться тому ремеслу, на которое напрочь отсутствует спрос?
Или я чего-то не понимаю? Вы — давно в поэзии, а я — недавно. Может быть что-то проясните в этой до сих пор загадочной для меня сфере человеческой жизнедеятельности…
Для меня эта проблема первостепенная. И я на ментальном, понятное дело, уровне, знаю её решение. Корни её глубоки. Но во всяком случае — это следствие разрушения крестьянского уклада. Еще до революции сельского (деревенского) население было около 90% а остальное — городское, в том числе и дворянское. Культура от Пушкина до Бунина была ориентирована главным образом на городское население, то есть на 10%. С легкой руки Петра Великого сельское население в культурном отношении была брошена на произвол судьбы. Никому до него не было дела. И нет до сих пор. После революции сельское население перебралось в города, но и там не обрело своего дома. А деревни опустели совсем. Плакать о погибающей деревне нужно было еще во времена Петра Первого. Но ведь никто не плакал. Поразительное дело о «маленьком (городском) человеке» писали все кому не лень. А о сельском — практически ни слова. За исключением лубочных рассказов (да и то, как бы взглядом стороннего наблюдателя) Тургенева и таких же стихотворений Некрасова. А теперь и вовсе поздно. Я полагаю, что ныне МИССИЯ поэта — создавать НОВЫЙ УКЛАД в замен канувшего в лету. А плакать — слез не хватит, да и кому нынче нужны эти слезы? Кого и на что они хотя бы теоретически могут сподвигнуть?
Пусть семнадцать лет от роду,
иль хотя бы двадцать пять…
Чтобы всех хотеть обнять,
всех любить, всем восхищаться.
За жар-птицею гоняться,
вырвать из неё перо,
и прогнать пером морок,
и на праздничный пирог
водрузить, как знамя, сказку,
и смеяться через маску
маскарадную счастливо.
Новый Год одарит силой
вдохновенья и споет:
всем удачи в Новый год!
добрый я – внутри.
Мне друзья — прекрасные,
люди-дикари.
Чистые их помыслы,
хитрости в них нет.
Всякие там домыслы –
вот причины бед.
Я с друзьями дикими
встречу Новый Год:
лицами — как ликами…
И – наоборот,
внутреннее внешним
сделается вмиг.
Я душой неспешно
к свету душ приник.
Всем того ж желаю –
Света и Добра.
Чтоб крупицы рая
снегом со двора
заблистали счастьем —
новогодний Дом
заменил ненастье
Светом и Добром…
на мой извечно скромный дух и облик.
Пусть я иссушен думами, как вобла,
но сердце мое доброе. Нет зла
ни в помыслах моих, ни в намереньях —
я ведал сласть «прекрасного мгновенья».
Но я спасаю только лишь себя.
Когда спасу, тогда и будет видно,
что делать дальше. За себя обидно
мне станет, коли я, весь мир любя,
себя спасти не смог…
то веселиться вам сам Бог велел.
А мой годами сложенный удел
на вас смотреть и помнить о Поэте,
о миссии его — лелеять Слово:
оно лишь истину любви пропеть готово…
Хула — то блажь пресытившихся дней,
а коль в трудах они — хула, как праздность.
Но Слово Света вылечить заразность
чумы, ковида…
Слово, не болей!
и Вы — мессия, коли Он решит.
Захочет, как дитё — Вас рассмешит,
и мне в улыбку губы сдвинуть может.
Я не один, хоть далеко от вас:
в пустыне обострен мой зоркий глаз,
и вижу сердцем, что Он любит нас.
Но басню помню я о стрекозе.
Когда закат склоняется к беде,
шаг нужно сделать медленно попятный.
И отдалиться от людей, чтоб снова
прийти к ним и зажечь огнем надежды.
И вот тогда в нарядные одежды
оденется Божественное Слово.
я отложу, когда построю дом
из света, доброты, любви и счастья.
Ненастья мне не следует бояться:
Я с Пушкиным давно уже знаком:
среди чумы пир может быть и сладок
и отвлекает от трагедий взор.
Но лучше мне о счастье разговор,
вести, чем радоваться в окруженье ада.
Достоинством и честью я чуму
сдержу подальше от себя в сторонке.
А дом построю — сразу песней звонкой
и радостью честной мир оглашу.
И хлебосольно в гости приглашу.
И можешь ли любить ты безвозмездно,
когда летая на метле над бездной,
готова ль жертвовать собой, твоя нога
пусть костяная, пусть мертва нога-то,
но сердце живо? И твой друг рогатый
лукавством не споганит мою хату?
Коль любить ты, Дворец — он для тебя…
И не нужно мне внешнее обличье:
в нем кроется коварное двуличье.
Я жить душой вполне имею право.
А та, кто сможет в душу заглянуть в мою —
ей любящее сердце подарю.
Ведь в жизни кроме плоти есть и дух —
И это ценность — милый добрый друг,
хоть и урод…
в ней доброты — на всю планету хватит.
И я уверен, что найду я Матерь,
Сестру найду И этот важный шаг
навстречу сделаю. Здесь с чистой добротой
и мудростью немало женщин дружат.
И пусть не буду никогда я мужем.
Но буду другом верным всей душой…
И женщины неведома мне прыть.
Но я умею родину любить
И за рожденье благодарным быть
От всей души, а не по странной моде…
Без влагалищ обойдемся. Ну, их скопом к ляду.
Хорошо без них на свете
заживется сразу.
Только вот, увы, зараза,
ею шельму метит
или сестра, иль друг с душой богатой.
Я до дворца дострою нашу хату.
Она в него царицей благодать
должна внести, чтоб жить и поживать,
и о гармонии душой стихи писать…
Стеклянная пробирка – моя мать.
Её люблю сыновнею любовью.
Нет сердца у неё, и мозга нет, и крови…
Но мать – она. И это не отнять
по крайней мере, у меня.
И буду жить пока я,
в трудах покоя праздного не зная,
вдыхать в неё дух жизни буду я.
(Опускается со стула на пол, обнимает руками воображаемые бедра матери, и опускает голову на воображенные материнские колени)
Ах, мама милая, тепло твоей души
поддерживаю я, как печь – дровами.
И верю, Иисус, Он тоже — с нами.
И я давно уже не лыком шит.
Господь Отец вдул Дух в сырую глину –
из глины получился человек.
Вот и слеза скатилась с твоих век.
Плачь, мама, плачь. Слеза прожжет мне спину,
и моё сердце вновь воспламенит.
В круговороте ты и я природу
перетасуем, словно карт колоду,
пока не выпадет нам карта, где гранит
алмазный превращается в графит,
и пишет новые скрижали, что ты – родом
из той же глины, что и человек.
И вот тогда наступит Новый Век:
между живым и неживым исчезнет пропасть.
И срок грядет всемирного потопа…
Марина!
Хорошо, что Вы вернулись к тому обсуждению. Я еще тогда намеривался Вам возразить про «горы словесной руды». Моё возражение такое: ЗАЧЕМ? С какого рожна поэту надобно переводить «единого слова ради» «горы словесной руды»? Коли наивысшее достижение нынешнего поэта — издать в интернете сборник стихов, отпечатать за свой счет, скажем, 30 экземпляров, чтобы раздарить их родственникам и друзьям. Любой новичок, пишущий как курица лапой, и самый хронический графоман ныне способен на это. Целесообразно ли тратить столько усилий, да еще и учиться стихосложению, чтобы довольствоваться таким результатом?
Вы — человек честный, к тому же «излишне» прямолинейный (не знаю у кого как, а у меня это качество вызывает уважение) — Вам и отвечать на этот вопрос. Другие почему-то боятся смотреть правде в глаза, что ныне у поэтов в подавляющем большинстве своем нет работодателя, а следовательно и читателя? Для чего ныне поэту учиться писать ХОРОШО? Чтобы щеголять крутыми рифмами друг перед другом? Но для этого гораздо проще ставить другим лайки — когда-нибудь поставят лайк и тебе…
Разве не абсурдно учиться тому ремеслу, на которое напрочь отсутствует спрос?
Или я чего-то не понимаю? Вы — давно в поэзии, а я — недавно. Может быть что-то проясните в этой до сих пор загадочной для меня сфере человеческой жизнедеятельности…