Оценка 7 ( семь). Мне хотелось поставить еще меньше баллов только потому, что не могу спокойно видеть тавтологию. Может быть это специальный прием со словом " банально"? ( см. в тексте). Очень рада была повстречаться с " женской прозой" — чувства, мысли, состояние, эмоции написаны по-настоящему, были пережиты и даже выстраданы автором.
Оценка 10 ( десять). Притча — один из моих любимых жанров. С помощью притчи удается быстро войти в пространство темы психологического тренинга. Сразу происходит «включение» в мир фантазии и подсознания. Логически можно долго и подробно объяснять людям, о чем будет идти речь, а можно рассказать короткую притчу.
Искренность миниатюры подкупает. Но… Но только человека, от литературы бесконечно далекого, поскольку описывает оно эмоции вчерашнего дня. Это в прошлом веке в стихотворении «Пишу тебе, Володя…» Юрий Визбор писал, что поэт хочет «…хотя бы умереть, Лишь для того, чтоб вышел первый сборник». Сегодня все перевернулось с ног на голову. Имея деньги, можно через 2 недели получить из рук курьера не то что книгу, которая писалась три года (кстати, написание ОДНОЙ книги за такой срок есть символ дилетантизма и признак «автора одной книги»), а свое 20-томное ПСС на мелованной бумаге в шитом блоке с тисненым переплетом. А не имеющий денег не имеет шансов на то, что даже вдова подержит в руках его книгу. (Разумеется, речь идет не о той алмазной горстке профессионалов, которые останутся во все времена; здесь о каком бы то ни было профессионализме в искусстве речи не идет вообще.) Пафос текста искусственен, тематика фальшива и у профессионала оно вызывает лишь снисходительную усмешку. Она становится горькой от того, что автор не иронизирует над собой — впавшей в детское умиление, неуместное в жестком 21-м веке – и не сокрушается над несоответствием творческих мук и создавшейся ситуации, но умиляется всерьез. Как всегда и везде, спасти ситуацию мог бы стиль изложения, но о нем лучше не говорить. В самом названии миниатюры уже содержится необоснованная неясность: если капали слезы конкретно «мои», то чьи же дрожали руки? Дальше – больше. Почему книга – «дитя» в кавычках? Книга и есть дитя, без всяких кавычек. «Чистые листы бумаги» остались в том же ХХ веке. Если писатель до сих пор пишет на бумаге (что крайне неудобно с точки зрения правки текста!), то это нужно пояснить. В данном случае я вижу лишь штамп, ничего не говорящий. «Работа МЫСЛИ» характерна для трактатов, художественное произведение все-таки обычно делает упор на чувства. «Фантомные боли в области СЕРДЦА»… Не остается ничего, кроме как процитировать безымянного генерала из фильма «Комедия строгого режима», созданного по одному эпизоду Довлатовской «Зоны»: — Круто взнуздано! Фантом=призрак, «фантомные» боли бывают на месте ампутированных конечностей. У автора вроде бы сердце пока цело, здесь вопиющая небрежность в словах. «Чувство страха вспугнуть» — нанизаны всего 2 падежа, но конструкция падает хуже, чем Пизанская башня. Склеены 2 оборота: «чувство страха» + «страх вспугнуть» — получилась египетская гробница. «Это она такая холодная с мороза». После «она» в данном контексте требуются или запятая или тире. Предпоследняя же фраза оставила в полном недоумении: «И одного только беглого взгляда достаточно, чтобы уловить неточность и устранить ее, защищая». Кого защищать? читателя от автора, который неточность улавливает только через 3 года?..
Не сомневаюсь, что Пауль был достойным человеком. Но живопись (равно как и графика) его мне не нравится. Как не воспринимаю я Кандинского, Малевича, того же Франца Марка. Грешен; выросший в Эрмитаже, Русском музее и музее Академии художеств, я до конца дней останусь апологетом классики и не продвинусь в своих пристрастиях дальше Константина Сомова. (Хотя мне понятны Франц Мазерель или Криста Шуманн.) Все вышеприведенное озвучено в рецензии лишь для того, чтобы сказать, насколько чужды мне творчество Пауля Клее и его стиль, в котором аз грешный вижу не оригинальность вИдения мира, а небрежность и эпатаж. Эти слова должны подчеркнуть предвзятость отношения к стихам, восхваляющим (ну не «восхваляющим», а хотя бы возвышающим) художника. И тем весомей сделать оценку произведения, которое мне понравилось. Стилистика текста полностью соответствует образу Пауля Клее, созданному им в своих полотнах. Даже сбои размера во 2-й строфе не портят словесной картины, а играют в пользу ее выразительности. В данном контексте полностью приемлемы и такие «полупроходные» образы, как «виртуальный мускул», «с клюкой на Эверест» и «хмельной адреналин», который непонятно каким образом попал на небеса. (Здесь мы имеем дело с подъемом на высший уровень образности: поэзия описывает не жизнь, а само искусство. Приходит на память «Старина» Владимира Ланцберга: «И чуть звенит бакштаг, как первая струна». На уровне бытового восприятия образ неудачен, поскольку сравниваются несравнимые категории: «бакштаг» (вид ветра) – явление, а «струна» — сущность. Но профессиональный музыкант никогда не скажет: — Хочу услышать ноту, на которой звучит открытая первая струна на твоем инструменте. Он просто попросит: — Дай мне первую струну! И этим будет сказано все.) Даже во фразе «была любовь – спонтанно» (хочется сказать или «была любовь спонтанноЙ», или «влюбилась спонтанно») я вижу раскованную руку того самого «безумного еврея», далеко не безумного. Классическая выверенность строя и образов была бы неуместной в обращении к глубоко неклассическому художнику, каким был Пауль Клей. Но тем не менее в стихотворении есть ошибки, которые не могут быть приняты ни при каких условиях. «Ни дня без линии»; по сути дела не аксиома, а мантра. «Из-за оков»; оковы — не стена, чтобы что-то могло быть ИЗ-ЗА них, может быть лишь «ИЗ оков», хотя и жалко расставаться с аллитерацией «з-з». И еще хочется сказать, что стихотворение, посвященное конкретно Паулю Клее, в качестве конкурсной работы сильно проигрывает при отсутствии хорошо оформленной заставки, использующей репродукцию одной из его работ.
Пардон, но есть одна «блошка». Сержант не может быть командиром взвода. Замкомвзвода, да. А командир взвода — офицерская должность. И ещё один «пардон» — не передаст женщина солдатской службы реализм в психологии, также как никакой мужчина не изобразит чисто женские дела. Разве Золя только, или Флобер. А стиль вообще-то — классный. Упругий, чёткий, без «сю-сю» всяких дамских.
Просим участников клуба и самих конкурсантов воздержаться от оценок и комментариев конкурсных работ до завершения голосования членов жюри. Читателей, узнавших личности авторов, просим соблюдать условия анонимности конкурса до его окончания. Благодарим за понимание!
Эксплуатация понятия «слова божьего» в наше время видится лишь как testimonium paupertatius автора. Как неспособность создать нечто свое, конструктивное, не повторяющее сомнительных истин, растиражированных офсетным способом и раздающихся на каждом шагу. (Именно сомнительных; окружающая жизнь не дает ни одного примера, когда бы это «слово божье» хоть кого-нибудь спасло.) Сказанное в скобках выходит за рамки судейских оценок; художника нельзя судить за идеологию: еще Алексей Максимович говорил, что человек может верить и не верить. Художника можно судить лишь за уровень художественного мастерства, но здесь судить нечего, поскольку уровень исполнения ниже всякой критики. Клишированность темы могла бы быть спасена оригинальностью стиля или живостью языка. Ничего подобного в данном тексте нет, он лапидарен от первой строчки до последней. В произведении объемом 2 080 ЗСП (= 0,05 а.л.) – тем более с попыткой осветить серьезную тему – должно работать не только каждое слово, но даже каждый пробел между ними. О понимании этого автором я сказать не могу. Набору штампов позавидовал бы журналист многотиражной газеты «40 лет без урожая». Не припомню ни одного душещипательного произведения, где лицо старухи не было морщинистым, а слезы – крупными. И чтобы письма ее не оказались наивными – хотя наивность не является атрибутом возраста или социального положения. Но даже распоследний из «деревенщиков» мог нарисовать картинку местности мазками более яркими, нежели убогое «деревенское бездорожье». Повествование ведется от третьего лица, с деревенским внуком «наивной» бабушки в качестве главного героя – слова о «глубинах подсознания» в таком тексте столь же органичны, как стразы «Сваровски» на колхозном ватнике. Внезапный скачок в настоящее время в 9-10 строках – вероятно, примененный автором для экспрессии – дает ощущение полной неумелости при формировании структуры глаголов, которая является едва ли основополагающей для правильно построенного повествования. Предпоследний абзац поистине ужасен: под запятую перечислены страшные вещи, под запятую они и вылетают вон из читателя, не отозвавшись в душе. Стоит отметить, что при развитии стандартной темы автор не удосужился даже посмотреть правильный текст молитвы «Отче наш». Господь у него не на небесЕх, а просто на небесАх, а царствие не прИИдет, а просто прИдет… «Молитва» бабушки – и не церковнославянская и не осовремененная, она просто некий воляпюк, слепленный не пойми из чего и поданный как истина. Такая небрежность свидетельствует о том, что приверженец слова божия на самом-то деле этих слов в самом себе не слышит.
здесь нет есенинского ни грамма, блоковское проскальзывает немного, не более того. Всё ведь зависит от самого человека. Как себе установку сделает — так и будет. Спасибо вам за стихотворение.
********************* Мысль не нова; допускаю, что даже автор Святого Благовествования не был оригинален в первой строчке. Оцениваемое стихотворение говорит о значении слова в контакте двух стереотипно близких людей… Увы, эта стереотипность, как правило, отрицательно сказывается на достоинствах художественного произведения. Материнство издавна считается неприкосновенным художественным символом, все связанное с ним априорно свято и не подлежит критике. С этой точки зрения можно сказать, что данное произведение эксплуатирует тему. Стихотворения, посвященные коллизиям матери и сына обычно неискренни и слащавы, они редко вызывают отклик у человека, не зашоренного во взглядах на конфликт отцов и детей. В данном стихотворении конфликт показан поверхностно, сколь бы то ни было сильные образы отсутствуют, ярких эпитетов нет. Единственная «зацепившая» деталь – тушь, которую размазывает мать. Женщина следит за собой, она еще не умерла для жизни – ее жаль за то, что она вынуждена тратить силы на бессмысленные разборки с подростком сыном. Спасает произведение избранный автором стихотворный размер. Стихи, состоящие из строф, построенных по принципу опоясывающих рифм (с «мужскими» строками снаружи и парами «женских» внутри), создают головокружительное ощущение взлетов и падений. Легкое, но завораживающее, как полет синицы. Как ни странно, такая схема применяется довольно редко – во всяком случае, при написании отзыва мне вспомнились лишь «Ходики» Юрия Иосифовича Визбора (посвященные, кстати, тоже взаимному непониманию близких людей), ничего другого в голову не пришло. Это трепетное чувство поднимает читателя над смыслом и над самим текстом, заставляет воспринимать все как единую сущность. Особенно ярко проявляется этот эффект, если стихи положить на музыку. К сожалению, при ближайшем рассмотрении видны серьезные погрешности. Например, неудачный глагол в 4-й строчке: слова не кричат, их выкрикивают. 6-я строчка полностью провальна. «В кровь» воспринимается как обстоятельство места (абсолютно бессмысленное в контексте), хотя очевидно является обстоятельством образа действия при определении степени искусанности. Здесь просится еще один предлог «в», указывающий на губы, в которые впивается смысл – но такой вариант будет неприемлем и непроизносимой аллитерацией и неизящностью конструкции в целом. Некоторые рифмы вопиюще небрежны: стр. 10-11: «напраснО» — «несчастнЕй»; стр. 18-19: «иные» — «дарили» (вообще никуда не годится!); стр. 26-27: «рекИ» — «человекА» (хотя без потери смысла можно множество рек превратить в одну «рекУ», что даст относительный консонанс); стр. 29-32: «бог» — «слог». Последняя ошибка серьезна. Графически пара воспринимается идеально, но согласно русскому произношению оглушенное «боh» со «слогом» принципиально не рифмуется. Такая рифма была бы уместна в стихотворении, посвященному Александру Вертинскому, который часто искажал речь в сторону неразговорной четкости. Но в данном случае речь идет о ничем не выразительной матери с таким же абстрактным сыном – и любое отступление от правил видится лишь недостаточным знанием русского языка. Автору стоит поработать над своим текстом.
Безмятежность, светлые порывы души… Согревает… а у меня ежедневное: Каждый день, как добрый случай, Что судьбою возвещён, С безмятежностью певучей В нем «уже» цветёт в «ещё», Блажь с восторгом очумелым, Сопричастность в благовест, Миг единства духа с телом, Дар, в котором Бог и бес…
*******************
Искренность миниатюры подкупает.
Но…
Но только человека, от литературы бесконечно далекого, поскольку описывает оно эмоции вчерашнего дня.
Это в прошлом веке в стихотворении «Пишу тебе, Володя…» Юрий Визбор писал, что поэт хочет
«…хотя бы умереть,
Лишь для того, чтоб вышел первый сборник».
Сегодня все перевернулось с ног на голову.
Имея деньги, можно через 2 недели получить из рук курьера не то что книгу, которая писалась три года (кстати, написание ОДНОЙ книги за такой срок есть символ дилетантизма и признак «автора одной книги»), а свое 20-томное ПСС на мелованной бумаге в шитом блоке с тисненым переплетом.
А не имеющий денег не имеет шансов на то, что даже вдова подержит в руках его книгу.
(Разумеется, речь идет не о той алмазной горстке профессионалов, которые останутся во все времена; здесь о каком бы то ни было профессионализме в искусстве речи не идет вообще.)
Пафос текста искусственен, тематика фальшива и у профессионала оно вызывает лишь снисходительную усмешку.
Она становится горькой от того, что автор не иронизирует над собой — впавшей в детское умиление, неуместное в жестком 21-м веке – и не сокрушается над несоответствием творческих мук и создавшейся ситуации, но умиляется всерьез.
Как всегда и везде, спасти ситуацию мог бы стиль изложения, но о нем лучше не говорить.
В самом названии миниатюры уже содержится необоснованная неясность: если капали слезы конкретно «мои», то чьи же дрожали руки?
Дальше – больше.
Почему книга – «дитя» в кавычках? Книга и есть дитя, без всяких кавычек.
«Чистые листы бумаги» остались в том же ХХ веке. Если писатель до сих пор пишет на бумаге (что крайне неудобно с точки зрения правки текста!), то это нужно пояснить. В данном случае я вижу лишь штамп, ничего не говорящий.
«Работа МЫСЛИ» характерна для трактатов, художественное произведение все-таки обычно делает упор на чувства.
«Фантомные боли в области СЕРДЦА»… Не остается ничего, кроме как процитировать безымянного генерала из фильма «Комедия строгого режима», созданного по одному эпизоду Довлатовской «Зоны»:
— Круто взнуздано!
Фантом=призрак, «фантомные» боли бывают на месте ампутированных конечностей. У автора вроде бы сердце пока цело, здесь вопиющая небрежность в словах.
«Чувство страха вспугнуть» — нанизаны всего 2 падежа, но конструкция падает хуже, чем Пизанская башня. Склеены 2 оборота: «чувство страха» + «страх вспугнуть» — получилась египетская гробница.
«Это она такая холодная с мороза». После «она» в данном контексте требуются или запятая или тире.
Предпоследняя же фраза оставила в полном недоумении:
«И одного только беглого взгляда достаточно, чтобы уловить неточность и устранить ее, защищая».
Кого защищать? читателя от автора, который неточность улавливает только через 3 года?..
**********************
Не сомневаюсь, что Пауль был достойным человеком.
Но живопись (равно как и графика) его мне не нравится. Как не воспринимаю я Кандинского, Малевича, того же Франца Марка. Грешен; выросший в Эрмитаже, Русском музее и музее Академии художеств, я до конца дней останусь апологетом классики и не продвинусь в своих пристрастиях дальше Константина Сомова.
(Хотя мне понятны Франц Мазерель или Криста Шуманн.)
Все вышеприведенное озвучено в рецензии лишь для того, чтобы сказать, насколько чужды мне творчество Пауля Клее и его стиль, в котором аз грешный вижу не оригинальность вИдения мира, а небрежность и эпатаж.
Эти слова должны подчеркнуть предвзятость отношения к стихам, восхваляющим (ну не «восхваляющим», а хотя бы возвышающим) художника. И тем весомей сделать оценку произведения, которое мне понравилось.
Стилистика текста полностью соответствует образу Пауля Клее, созданному им в своих полотнах.
Даже сбои размера во 2-й строфе не портят словесной картины, а играют в пользу ее выразительности.
В данном контексте полностью приемлемы и такие «полупроходные» образы, как «виртуальный мускул», «с клюкой на Эверест» и «хмельной адреналин», который непонятно каким образом попал на небеса.
(Здесь мы имеем дело с подъемом на высший уровень образности: поэзия описывает не жизнь, а само искусство.
Приходит на память «Старина» Владимира Ланцберга:
«И чуть звенит бакштаг, как первая струна».
На уровне бытового восприятия образ неудачен, поскольку сравниваются несравнимые категории: «бакштаг» (вид ветра) – явление, а «струна» — сущность.
Но профессиональный музыкант никогда не скажет:
— Хочу услышать ноту, на которой звучит открытая первая струна на твоем инструменте.
Он просто попросит:
— Дай мне первую струну!
И этим будет сказано все.)
Даже во фразе «была любовь – спонтанно» (хочется сказать или «была любовь спонтанноЙ», или «влюбилась спонтанно») я вижу раскованную руку того самого «безумного еврея», далеко не безумного.
Классическая выверенность строя и образов была бы неуместной в обращении к глубоко неклассическому художнику, каким был Пауль Клей.
Но тем не менее в стихотворении есть ошибки, которые не могут быть приняты ни при каких условиях.
«Ни дня без линии»; по сути дела не аксиома, а мантра.
«Из-за оков»; оковы — не стена, чтобы что-то могло быть ИЗ-ЗА них, может быть лишь «ИЗ оков», хотя и жалко расставаться с аллитерацией «з-з».
И еще хочется сказать, что стихотворение, посвященное конкретно Паулю Клее, в качестве конкурсной работы сильно проигрывает при отсутствии хорошо оформленной заставки, использующей репродукцию одной из его работ.
И ещё один «пардон» — не передаст женщина солдатской службы реализм в психологии, также как никакой мужчина не изобразит чисто женские дела. Разве Золя только, или Флобер.
А стиль вообще-то — классный. Упругий, чёткий, без «сю-сю» всяких дамских.
*******************
Эксплуатация понятия «слова божьего» в наше время видится лишь как testimonium paupertatius автора. Как неспособность создать нечто свое, конструктивное, не повторяющее сомнительных истин, растиражированных офсетным способом и раздающихся на каждом шагу.
(Именно сомнительных; окружающая жизнь не дает ни одного примера, когда бы это «слово божье» хоть кого-нибудь спасло.)
Сказанное в скобках выходит за рамки судейских оценок; художника нельзя судить за идеологию: еще Алексей Максимович говорил, что человек может верить и не верить.
Художника можно судить лишь за уровень художественного мастерства, но здесь судить нечего, поскольку уровень исполнения ниже всякой критики.
Клишированность темы могла бы быть спасена оригинальностью стиля или живостью языка. Ничего подобного в данном тексте нет, он лапидарен от первой строчки до последней.
В произведении объемом 2 080 ЗСП (= 0,05 а.л.) – тем более с попыткой осветить серьезную тему – должно работать не только каждое слово, но даже каждый пробел между ними. О понимании этого автором я сказать не могу.
Набору штампов позавидовал бы журналист многотиражной газеты «40 лет без урожая».
Не припомню ни одного душещипательного произведения, где лицо старухи не было морщинистым, а слезы – крупными.
И чтобы письма ее не оказались наивными – хотя наивность не является атрибутом возраста или социального положения.
Но даже распоследний из «деревенщиков» мог нарисовать картинку местности мазками более яркими, нежели убогое «деревенское бездорожье».
Повествование ведется от третьего лица, с деревенским внуком «наивной» бабушки в качестве главного героя – слова о «глубинах подсознания» в таком тексте столь же органичны, как стразы «Сваровски» на колхозном ватнике.
Внезапный скачок в настоящее время в 9-10 строках – вероятно, примененный автором для экспрессии – дает ощущение полной неумелости при формировании структуры глаголов, которая является едва ли основополагающей для правильно построенного повествования.
Предпоследний абзац поистине ужасен: под запятую перечислены страшные вещи, под запятую они и вылетают вон из читателя, не отозвавшись в душе.
Стоит отметить, что при развитии стандартной темы автор не удосужился даже посмотреть правильный текст молитвы «Отче наш».
Господь у него не на небесЕх, а просто на небесАх, а царствие не прИИдет, а просто прИдет…
«Молитва» бабушки – и не церковнославянская и не осовремененная, она просто некий воляпюк, слепленный не пойми из чего и поданный как истина.
Такая небрежность свидетельствует о том, что приверженец слова божия на самом-то деле этих слов в самом себе не слышит.
*********************
Мысль не нова; допускаю, что даже автор Святого Благовествования не был оригинален в первой строчке.
Оцениваемое стихотворение говорит о значении слова в контакте двух стереотипно близких людей… Увы, эта стереотипность, как правило, отрицательно сказывается на достоинствах художественного произведения.
Материнство издавна считается неприкосновенным художественным символом, все связанное с ним априорно свято и не подлежит критике. С этой точки зрения можно сказать, что данное произведение эксплуатирует тему.
Стихотворения, посвященные коллизиям матери и сына обычно неискренни и слащавы, они редко вызывают отклик у человека, не зашоренного во взглядах на конфликт отцов и детей.
В данном стихотворении конфликт показан поверхностно, сколь бы то ни было сильные образы отсутствуют, ярких эпитетов нет.
Единственная «зацепившая» деталь – тушь, которую размазывает мать. Женщина следит за собой, она еще не умерла для жизни – ее жаль за то, что она вынуждена тратить силы на бессмысленные разборки с подростком сыном.
Спасает произведение избранный автором стихотворный размер.
Стихи, состоящие из строф, построенных по принципу опоясывающих рифм (с «мужскими» строками снаружи и парами «женских» внутри), создают головокружительное ощущение взлетов и падений. Легкое, но завораживающее, как полет синицы. Как ни странно, такая схема применяется довольно редко – во всяком случае, при написании отзыва мне вспомнились лишь «Ходики» Юрия Иосифовича Визбора (посвященные, кстати, тоже взаимному непониманию близких людей), ничего другого в голову не пришло.
Это трепетное чувство поднимает читателя над смыслом и над самим текстом, заставляет воспринимать все как единую сущность.
Особенно ярко проявляется этот эффект, если стихи положить на музыку.
К сожалению, при ближайшем рассмотрении видны серьезные погрешности.
Например, неудачный глагол в 4-й строчке: слова не кричат, их выкрикивают.
6-я строчка полностью провальна. «В кровь» воспринимается как обстоятельство места (абсолютно бессмысленное в контексте), хотя очевидно является обстоятельством образа действия при определении степени искусанности. Здесь просится еще один предлог «в», указывающий на губы, в которые впивается смысл – но такой вариант будет неприемлем и непроизносимой аллитерацией и неизящностью конструкции в целом.
Некоторые рифмы вопиюще небрежны:
стр. 10-11: «напраснО» — «несчастнЕй»;
стр. 18-19: «иные» — «дарили» (вообще никуда не годится!);
стр. 26-27: «рекИ» — «человекА» (хотя без потери смысла можно множество рек превратить в одну «рекУ», что даст относительный консонанс);
стр. 29-32: «бог» — «слог».
Последняя ошибка серьезна. Графически пара воспринимается идеально, но согласно русскому произношению оглушенное «боh» со «слогом» принципиально не рифмуется. Такая рифма была бы уместна в стихотворении, посвященному Александру Вертинскому, который часто искажал речь в сторону неразговорной четкости. Но в данном случае речь идет о ничем не выразительной матери с таким же абстрактным сыном – и любое отступление от правил видится лишь недостаточным знанием русского языка.
Автору стоит поработать над своим текстом.
а у меня ежедневное:
Каждый день, как добрый случай,
Что судьбою возвещён,
С безмятежностью певучей
В нем «уже» цветёт в «ещё»,
Блажь с восторгом очумелым,
Сопричастность в благовест,
Миг единства духа с телом,
Дар, в котором Бог и бес…