Вы знаете, Игорь, думаю тут дело не только в отборе времени, а и в том, что в молодости мы готовы открывать, узнавать, а к старости — осваивать, подтверждать свои мысли. Это может и не быть зависимым от возраста, а скорее — от типа восприятия. Вот пример с моей страницы: два стихотворения на близкие темы, но в одном использованы уже готовые, мифологизированные образы («На берегах...»), а в другом образ новый, движущийся («Торс»). И знакомый, по отголоскам близкий многим, текст вызывает в два раза больше интереса! Автору, конечно, больше нравится другой — в который, как ему кажется, больше и глубже вложено…
О любимых авторах никогда не писал стихов, разве что на смерть — Шукшина, Бродского. И Ваше стихотворение для меня вдвойне поэтому любопытно. А писал я о них прозу, эссе. Вот о Мандельштаме, написанное по просьбе журнала «Журналист»: proza.ru/2016/01/06/878, потом из этого сделал пьесу «Бродячая собака» (она есть на нашем сайте). Хотя с Мандельштамом меня многое связывает, и не только, как многих в нашем поколении, — перепечатанные тонкие листочки. Когда в начале 80-х в издательстве готовили мой первый сборник, из 1200 представленных строк осталось 400, поэтому меня присоединили к другому автору. На одном из отвергнутых текстов редактор написал: «Уж копия Мандельштам!», то ли издеваясь надо мной, то ли — над модой. Точно не помню, но скорее всего это был вот этот стих: stihi.ru/2009/10/30/3333. После выхода нашей «кассеты» я поехал в Эстонию, выбрался в Пярну, добрался до Давида Самойлова, поговорили. Он сказал: «Ну какой Мандельштам! Вы чистый пастернакианец».
Спасибо, Елена! Главное было высказать другую мысль, нежели предшественник, то есть, его образы должны были читаться без искажений, чтобы не было передергиваний.
В армии служил рядовым. Есть рассказ об этом:https://proza.ru/2009/10/28/886, довольно большой. После университета, кончал на заочном, в «тылу» оставил беременную вторым ребенком жену. Радист первого класса, станция дальней навигации. Написал много довольно приличных стихов.
Я люблю тебя каждую ночь, как когда-то, оттого засыпаю в метро и худею, я вникаю в секунды и кажется тратой только та, где я вникнуть в тебя не сумею.
Я люблю тебя каждую ночь по-другому — волновою струною тело меняю, вылезаю из кожи, сбегаю из дома или, хуже того, не дрожа обнимаю.
Я люблю тебя каждую ночь. Это значит — каждый день я тебя открываю красивой, отпускаю на волю зачины и плачи, опускаю на землю небесные силы.
Это — только во мне… Каждой ночью лежу я нелюбимый, паршой отторженья болею. Я боюсь тебя каждую ночь, как чужую, как родную больную — всей болью жалею.
накрыл зелёною волной —
и женственней стал юный почерк
ночного ветра надо мной.
Желтее солнце через зелень,
желанней в зелени скворец.
Летящий звук догонит зренье —
и потеплеет наконец.
Вплотную прижимаясь к дому,
стоит весна, как дух лесной,
как знамя армии, ведомой
упрямой женскою рукой.
оттого засыпаю в метро и худею,
я вникаю в секунды и кажется тратой
только та, где я вникнуть в тебя не сумею.
Я люблю тебя каждую ночь по-другому —
волновою струною тело меняю,
вылезаю из кожи, сбегаю из дома
или, хуже того, не дрожа обнимаю.
Я люблю тебя каждую ночь. Это значит —
каждый день я тебя открываю красивой,
отпускаю на волю зачины и плачи,
опускаю на землю небесные силы.
Это — только во мне… Каждой ночью лежу я
нелюбимый, паршой отторженья болею.
Я боюсь тебя каждую ночь, как чужую,
как родную больную — всей болью жалею.