Так, Елена, Вы только подтвердили мою мысль. Поясню на приведенном Вами же примере. Видение у добрян практически одинаковое, не смотря на все их творческое разнообразие, и полностью. совпадающее в редактором (Ольги Которовой). И вот смотрите, «закладка», а я буду настаивать, что оппонент использовал психологический вирус, направленный на внедрение в детское беззащитное подсознание. Этот вирус можно выразить всего одним словом «обыденная повседневность.Типа там (не буду лишний раз лить воду на мельницу манипулятора) только и делают, что похищают и пытают людей. Ребенок, читая „сладкую“ сказочку. проглатывает это слово, как рыба наживку. и — вирус внедрен. А „простодушная“ Ольга взяла и удалила это слово. С точки зрения литературы оно совершенно инородное для сказочного жанра. Но авторша возмутилась и затеяла (и на мой взгляд) пустопорожнюю дискуссию. Оно и понятно: редактор убрал то самое главное слово, ради которого возможно и писалась вся „сказка“. Но будь редактор на одной мировоззренческой волне с автором, он бы наоборот это слово выделил бы „жирным“ шрифтом…
Татьяна, когда автор и редактор ВИДЯТ ОДИНАКОВО (как, например, у Вас с Ольгой Которовой), то и диалог между ними возникает автоматически. Более того, он превращается в приятную беседу ЕДИНОМЫШЛЕННИКОВ. Когда же у автора с редактором не совпадает ВИДЕНИЕ мира, то никакого диалога между ними не может быть по определению. Всегда во все времена. авторы искали своих редакторов, а редактора — своих авторов.
Вот Вы и сейчас показали свои профессиональные, я бы сказал даже — мастерские качества МАНИПУЛЯТОРА. И бога ради не прикрывайтесь своим полом. То есть тем, что Вы женщина, я обращался не к женщине, а к МАНИПУЛЯТОРУ. При том к манипулятору враждебно настроенному к моему родному отечеству. И уже почти неприкрыто подставляющему наш литературный клуб.
Не выдержал, и решил вставить свои «мужские» пять копеек в развернувшуюся «женскую» дискуссию.
Вот моя позиция; РЕДАКТОР ВСЕГДА ПРАВ. Даже когда он кому-то кажется неправым. Ибо он, редактор, ТАК ВИДИТ. Почему автору позволительно ТАК видеть, а редактору нельзя?
Я полностью на стороне Ольги Которовой. Вот есть медаль «мать героиня». А Которова заслужила медаль «редактор героиня». А её оппонентке (другой Ольге) я бы сказал: ищете себя другого редактора, такого же мастера по 25 кадру и психологическим закладкам, как Вы сами. Типа, не морочьте головы.
Еще одно метамодернистское ЭССЕ на очень серьезную, можно даже сказать, болезненную тему.
Я играл в пинг-понг каплей раба, которую выдавил Антон Павлович Чехов из собственной отчаянно протестующей против рабства души. Отскакивая от деревянного настила самодельного теннисного стола, капля звонко цокала, как стучащие мерно подкованные копыта проезжающей мимо дородной лошади по мощеной булыжником, омытой недавно прошедшим дождем, мостовой. К тому же у кареты, которую неторопливо тянула эта лошадь, надоедливо громко скрипели не смазанные колеса, а их железные обода лязгали по брусчатке, словно гвоздем по стеклу – неприятно до ломоты зубов.
Но, добропорядочные господа и милые дамы, выдавливание из себя раба – и в самом деле пренеприятнейшая процедура. Даже выдернуть больной зуб из обмотанной шерстяным платком воспаленной десны гораздо легче: зубная боль, хоть и несопоставимо острее и нетерпимее – излечивается суровой ниткой чуть ли ни мгновенно… А ведь в громыхающей и скрипящей карете ехали барин в добротной лисьей шубе до пят в образе знаменитого певца Шаляпина с картины Кустодиева, а напротив сидел юный Михаил Лермонтов который, не желая, возможно, по молодости лет выдавливать из себя по капле раба, как это делал в зрелом возрасте Чехов, а наоборот, то ли по малодушию то ли по несуразному разумению, потакая собственным рабским каплям, сочинял ставшие впоследствии знаменитыми стихи «Прощай немытая Россия, страна господ, страна рабов…»
И вот тогда я в сердцах ударил что было у меня мочи по шарику пинг-понга, в который превратилась выдавленная-таки Чеховым рабская капля, зашвырнул в небеса ракетку, как это сделал с ананасом поэт Андрей Белый, и побежал вслед за каретой, словно за уходящим поездом, настиг, вскочил на подножку и запыхавшимся от стремительного бега голосом вежливо попросил Лермонтова: «Подвиньтесь, пожалуйста». И тут же, не давая себе отдышаться, полу гневным, полу обиженным голосом стал ему вычитывать:
— Ну, Господи, Михаил Юрьевич, ежели вы, широко раскрыв поэтические глаза на родное отечество, увидели, что оно немытое, что вам лично мешало организовать баньку, пусть даже по-черному, и выкупать его?! Пусть даже сразу не всю Россию (невозможно построить такаю баню, чтобы в неё уместилась вся Россия), а хотя бы самую-самую малую толику, можно даже в размере одной деревушки. Но каков был бы пример! Ведь ни только дурные примеры заразительны, но и добрые. Да еще если со всей силой своего божьего дара обратились к нации: «Мытье в бане — свет, а не мытье – тьма», разве тогда после этого Россия в конечном итоге не была бы вымытой…»
Но Михаил Юрьевич, отворотив от меня нос, стал смотреть в противоположное окно: вид немытой России был ему привлекательнее моей отчаянно произнесенной тирады. А барин в лисьей шубе и вовсе схоронил лицо в пушистый воротник, сделав вид, что дремлет. Оба они в мыслях своих и наяву ехали в Европу, которая к тому времени была вымыта. Ну, конечно же, в отличии от наших господ, европейцы, увидев родную Европу немытой (а она была, пожалуй, погрязнее, чем Россия), взяли и отмыли её. А что мешало русским образованным по-европейски людям сделать то же самое? Да – ничего! Кроме одного – нужно было сначала выдавить из себя раба, как это начал делать Антон Павлович. А то, что образованные русские люди были в подавляющем большинстве своем – господами, так раб и господин – это две стороны одной медали.
МЕТАМОДЕРНИСТСКОЕ ЭССЕ О ЧЕЛОВЕЧЕСКОМ ПРЕДНАЗНАЧЕНИИ
Он разбежался, взлетел, сделал тройное сальто в воздухе, приземлился на прямые ноги, как умелый гимнаст на маты; но тотчас снова взлетел, потому что ему понравилось свободно кувыркаться в воздухе, как это делают домашние голуби; и, по-птичьи раскинув руки, полетел куда глаза глядят, громко оглашая округу восторженными криками: «Лечу. Лечу, Господи! Господи, лечу!!!» А Господь смотрел на него одновременно с земли и неба, и одобряюще улыбался: ибо он, человек, изначально сотворен Им для полета, как птица для счастья. Потому как человек и птица – близнецы братья: кто более матушке-природе ценен? Она говорит: человек — подразумевает птицу, говорит: птица — подразумевает человека, который в полете безусловно звучит гордо.
Налетавшись вдоволь, до сладкого головокружения, белоснежный голубь сел на плечо Господа образом Духа Святого, почистил взволнованным клювом перышки, а потом, вдохнув свежий воздух полной грудью, по-русски воскликнул: «Лепота! Лепота – летать, и лепота — быть человеком, чтобы уноситься духом в бескрайние небесные просторы: туда, где синь непроглядная, а облака – белоснежная воздушная сахарная вата, сваренная мастеровитым добрым фокусником в черном цилиндре-шляпе на просторной арене, вселенского цирка, в купол которого даже днем заглядывают любопытные звезды, и тихо шепчутся между собой, глядя на которые великий поэт и сочинил бессмертную стихотворную строчку: «и звезда с звездою говорит».
— Это и есть свобода, сын Мой. Великая свобода духа. — Ободряюще заметил Господь обретшему способность летать человеку. – Человек силен духом своим. И только им, духом своим, он подобен Мне. Пусть пока это подобие – относительное, пусть пока только малой толикой свободы человек подобен Мне: в Конце Концов оно станет абсолютным; и человек сам сделается Богом, и сотворит себе новую, не бывалую еще человеческую вселенную, а именно – рай на земле. А пока – учись летать, сын Мой: ты уже вкусил сладость духовного полета. Теперь вливай эту сладость в свои земные дела: пусть в каждом твоем деянии присутствует дух свободного полета».
Белоснежный голубь, послушно кивнув хохлатой головкой, взлетел с плеча Господня, и теперь по-хозяйски оглядывал с горних небес бескрайнее русское поле, находя его несказанно прекрасным, и думал, что лучшей основы-фундамента для созидания рая на земле не найти. В его вдохновенном от полета сознании стали спонтанно возникать смутные разнообразные контуры моделей и чертежей грядущего человеческого мироздания, и он деловито отметил себе, что, когда вернется на плечо Господа, нужно будет спокойно и обстоятельно собрать эти озарения воедино, чтобы облечь их в Слово, которое вновь будет в Начале.
Оба суждения правильные. Во первых депрессия — это болезненное состояние, а то и вовсе болезнь. Счастливый человек по определению этим недугом не страдает, иначе он не счастливый. С другой стороны, счастье это тоже душевное состояние, которое не дается человеку раз и навсегда, а потому приходит и уходит. А вот сам счастливый человек остается быть счастливым, даже если ему совсем плохо… Поскольку знает, что и это преходяще…
Майя, мне понятна Ваша жизненная философия. Я последние лет сорок своей сознательной жизни занимаюсь теорией и практикой психических энергий (вибраций), знаю не понаслышке оккультизм и эзотерику. Более того, минимум лет тридцать практикую ежедневные медитации, сопровождая их специально разработанным дыханием, и только после того, как сознание сделается абсолютно чистым как табула раса, я приступаю к творческому акту. Но я (уже говорил это) – гороскопическая дева (и вовсе не нападаю на свой знак, а наоборот стараюсь использовать по максимуму его сильные стороны), и потому отношусь ко всякому своему увлечению, а тем более являющемуся главным делом своей жизни –скрупулезно. Полагаю, поэтому мое отношение к жизни несколько отличается от Вашего. Поясню, у всех негативных вибраций есть свое агент (первопричина), и мне нравится рассматривать эту первопричину чуть ли ни под микроскопом. Но и это принципиально, нужно иметь огромнейшую силу духа, чтобы защищать при этом себя от его токсичного воздействия. Но опять же, изучение токсичного объекта — не самоцель, а главное для меня – нахождение способов нейтрализации его, то есть попросту говоря – исцеления от токсичности. А вот это уже я стараюсь делать своими текстами. Отсюда и мое замечание (если, помните) что пишу я исключительно для себя.
А то, что описали Вы – это бегство от проблем и обид, хотя тоже вполне может иметь место. Но ваш случай особенный, и это мне симпатично: Вы, хоть и убегаете от жизненных напастей, но намерены к ним вернуться в творчестве, описывая и разглядывая их в упор. И в этот момент будете непременно сильнее их: то есть убегаете, чтобы вернуться с новыми силами и новой мудростью. Это и называется – исцеление творчеством.
Кстати, вполне могу пояснить, на каком основании я сделал вывод (предположение), почему после той детской травмы жизнь пошла наперекосяк, основываясь на Ваших словах, если, конечно, Вам будет интересно.
Ну вот, как говорится — разделали со всех сторон под орех. Если это и есть Ваш «лучик добра и света», то какова тогда Ваша «молния»… А теперь по существу. Я прочитал Ваше «вступительное слово», прочел и все комментарии. А не стал вклиниваться в беседу, потому что меня заинтересовал сюжет с детским садиком. Мне показалось, что именно с того момента (с той детской травмы), в которой виноваты взрослые: одинаково, как воспитательница, но, по мне еще больше, бабушка — и вся Ваша дальнейшая жизнь пошла наперекосяк, или как говорят в народе «пошло не в то горло». Это очень серьезная тема, чтобы от неё закрываться, но она и очень болезненная. У меня возникли некоторые уточняющие вопросы, задавать которые я не решился (и как теперь понимаю, правильно сделал), чтобы не портить Вам обед, хотя описываемый Вами случай детской травмы достаточно типичен и случался в том или ином виде чуть ли ни с каждым. Но Вы, надо полагать, на серьезные темы говорить не намерены и стараетесь от серьезных проблем закрываться чем-нибудь сладостным…
А я Вам в свою очередь желаю, чтобы берег Вас Господь. Раз Он оберегает Вас от встречи глаза в глаза с болезненными проблемами, значит это для Него зачем-то надо.
Я по гороскопу — Дева, и мне сам бог велел «поворчать». Более того «критиканство» является паровозом для моего творчества. Мне так вдохновенно пишется. Но я здраво даю себе отчет, что не должен «критиканством» доставать окружающих. Потому и чаще всего молчу. А вот брякнул, думал отшутиться, поставив смайлик — ан. нет, задел-таки. И стал корить себя. Девы ведь ни только ворчать горазды, но и укорять себя… Ладно замолкаю… Не привыкать…
Татьяна, я не собирался спорить, и не намерен это делать впредь, а просто намерен высветить проблему (которая на мой взгляд является таковой, но если для Вас её не существует, и Вы считаете, что все в рубрике хорошо, тогда – вопрос снимается). Однако мне хотелось бы предложить решение проблемы, то есть — как можно усовершенствовать рубрику. Я считаю, что при знакомстве, нужно рассказывать о своем жизненном (творческом) пути, о сложных перипетиях, которыми наполнена всякая творческая жизнь, о коллизиях и выходе из, казалось бы, совсем безвыходных ситуаций. А публиковать в рубрике «знакомства» стихи или прозу, даже фрагментарно неуместно. Поскольку заведомо понятно, раз человек творческий, то он непременно что-то творит. Поскольку отношение к творческому пути художника и к его произведениям – качественно разное. Если же поэт (поэтесса) хочет вынести на суд и свои произведения, то есть же у нас прекрасная рубрика, которая, к сожалению, давно пустует. Все внимание добрян будет направлено на критику (в том числе и позитивную) именно вынесенных на суд произведений, при том без оглядки на личность автора. А так, как сейчас, получается казус, по крайней мере для меня он выглядит таковым: по правилам сайта обсуждение должно быть доброжелательным (и это большое преимущество перед другими литературными клубами) Но в таком случае доброжелательное (читай, заведомо хвалебное) отношение распространяется автоматически и на произведения. А говорить о них по существу (углубляясь в критику) по сложившемуся этикету становится невозможно, поскольку нужно принимать новичка радужно — вот и пишутся комментарии, как под копирку: доброжелательно, но ни о чем. И вот ЭТО НИ О ЧЕМ компенсируется эмоциями, многие из которых вполне искренние. Но ведь к выражению эмоций больше склонны женщины, чем мужчины… Вот и весь, так сказать тут «гендерный» расклад.
Татьяна, так данная рубрика давно превратилась в девишник. с женскими эмоциями, женскими восторгами, женскими (чуть ли ни телячьими) нежностями. Но что для женщины хорошо, для мужчины — смерть)). Мужчины предпочитают ДУМАТЬ (решать насущные проблемы), а женщины — пишут тексты и комментарии, чтобы эмоционально попереживать, и желательно нечто приятное.
Круто! Меня пробрал ужас до мозга костей. Если таково будущее цивилизованного (надо полагать европейского) мира ( особенно меня ужаснул хеппи энд текста) — то нужно бежать без оглядки от такого мира, от такой Европы. Вот вам и глубинное (на основе подсознания) обоснование абсолютной верности нынешней российской спец операции. Коротенькое резюме: " Её воображение освободилось, и Аня была счастлива." И чем «счастье» главной героини отличается от «счастья» клинического (не в ругательном, а буквальном смысле этого слова) идиота?
Радость всегда взлетает из моего сердца в голубое небо серо-пестрым хохлатым жаворонком, чтобы огласить округу напористым жизнеликующим колокольчиковым пением, и вступить в перекличку с самими ангелами…
Даже когда мне бывает невыносимо грустно и застарелые раны обид, стародавние, может быть даже из самого детства, вновь начинают кровоточить, а невольные спазмы едва сдерживаемых рыданий обручами сдавливают горло – радость из моего сердца все равно устремляется ввысь. Но только теперь не утренним беззаботным жаворонком, а самой красивой птицей в округе – сине-красно-зеленой щуркой. Яркие, сочные, насыщенные цвета её оперенья настолько самодостаточны, что могут служить эталоном цветовой гаммы любого художника импрессиониста, который поклоняется Цвету, как Богу. А длинный, узкий, слегка изогнутый к низу клюв щурки – разве не ассоциируется с глубочайшей мудростью самого древнего на земле народа, хлебнувшего за свою долгую жизнь ни один фунт лиха?
Да, иногда бывает, что щурки в пасмурные дни сидят, нахохлившись, как задумавшиеся старички, на телеграфных проводах, молча. Но и тогда они похожи на ноты. Щурки изначально музыкальны. Даже когда молчат – излучают музыку. Немую музыку, которая разрывает сердца сильнее любой самой душераздирающей скрипки. А если уж они, взметнувшись в небо, запоют в голос, то ни один симфонический оркестр в мире не сможет с ними сравниться по силе воздействия на изысканный музыкальный слух.
Вот, такая моя грустная радость… Она через тенеты невзгод и треволнений все равно прорывается в синь бескрайнего неба, чтобы во весь свой голос поведать миру всё, что ей выпало испытать в борьбе за право жить на этом свете. А хотела она ничтожно мало: всего лишь жить и радоваться жизни, чтобы каждое утро взлетать хохлатым жаворонком в голубое небо и оглашать округу колокольчиковым ангелоподобным пением.
В продолжении моей мысли, что я пишу исключительно для самого себя…
СЕМИЦВЕТИК
Я всю жизнь взращивал в душе этот цветок, и вот он, наконец, расцвел. Я полагал, что у него будет, как должно, семь лепестков, как семь цветов радуги, а оказалось лепестков – великое множество всех мыслимых и немыслимых цветовых оттенков.
Но не скажу, что он был прекрасным, мой цветик-семицветик. Нет, он выглядел даже неказисто: лепестки по форме и величине были несуразно разными, а цветочная корзинка с желтыми пестиками-тычинками была асимметричной, и искривленность эта отдавала уродством: видимо, сказалось долгое пребывание зеленого бутона в стеснённых условиях моей страдающей души.
Но как же мило и обаятельно при всем этом выглядел мой цветочек: вся его внешняя неправильность была ему к лицу. Может быть поэтому, что едва он распустился, на него сел тяжелый мохнатый шмель, и стал деловито топтаться хитиновыми лапками по цветочной корзинке, собирая на себя пыльцу. А едва он, нагруженный ею под завязку, взлетел, на цветок грациозно опустилась красивая бабочка. И, манерно орудуя изгибающимся в спираль черным хоботком, стала изысканно потягивать из цветка нектар, словно замысловатый коктейль через соломинку, как это делают чопорные дамы в аристократических салонах. Потом место бабочки заняла работяга-пчела. Этой было не до изыска: она деловито обшарила все закоулки цветочной корзинки, и, собрав нектар подчистую, полетела относить его в улей. Освободившееся место тотчас заняла стайка мошек. Они густо усыпали цветок…
И я уже собрался было в сердцах воскликнуть: «Господи, да, позвольте и мне насладиться его чудным запахом". Но не воскликнул, потому что тут на душе моей сделалось хорошо и лестно оттого, что распустившийся в ней цветок оказался нужен ни только мне одному…
Но будь редактор на одной мировоззренческой волне с автором, он бы наоборот это слово выделил бы „жирным“ шрифтом…
Вот моя позиция; РЕДАКТОР ВСЕГДА ПРАВ. Даже когда он кому-то кажется неправым. Ибо он, редактор, ТАК ВИДИТ. Почему автору позволительно ТАК видеть, а редактору нельзя?
Я полностью на стороне Ольги Которовой. Вот есть медаль «мать героиня». А Которова заслужила медаль «редактор героиня».
А её оппонентке (другой Ольге) я бы сказал: ищете себя другого редактора, такого же мастера по 25 кадру и психологическим закладкам, как Вы сами. Типа, не морочьте головы.
Я играл в пинг-понг каплей раба, которую выдавил Антон Павлович Чехов из собственной отчаянно протестующей против рабства души. Отскакивая от деревянного настила самодельного теннисного стола, капля звонко цокала, как стучащие мерно подкованные копыта проезжающей мимо дородной лошади по мощеной булыжником, омытой недавно прошедшим дождем, мостовой. К тому же у кареты, которую неторопливо тянула эта лошадь, надоедливо громко скрипели не смазанные колеса, а их железные обода лязгали по брусчатке, словно гвоздем по стеклу – неприятно до ломоты зубов.
Но, добропорядочные господа и милые дамы, выдавливание из себя раба – и в самом деле пренеприятнейшая процедура. Даже выдернуть больной зуб из обмотанной шерстяным платком воспаленной десны гораздо легче: зубная боль, хоть и несопоставимо острее и нетерпимее – излечивается суровой ниткой чуть ли ни мгновенно… А ведь в громыхающей и скрипящей карете ехали барин в добротной лисьей шубе до пят в образе знаменитого певца Шаляпина с картины Кустодиева, а напротив сидел юный Михаил Лермонтов который, не желая, возможно, по молодости лет выдавливать из себя по капле раба, как это делал в зрелом возрасте Чехов, а наоборот, то ли по малодушию то ли по несуразному разумению, потакая собственным рабским каплям, сочинял ставшие впоследствии знаменитыми стихи «Прощай немытая Россия, страна господ, страна рабов…»
И вот тогда я в сердцах ударил что было у меня мочи по шарику пинг-понга, в который превратилась выдавленная-таки Чеховым рабская капля, зашвырнул в небеса ракетку, как это сделал с ананасом поэт Андрей Белый, и побежал вслед за каретой, словно за уходящим поездом, настиг, вскочил на подножку и запыхавшимся от стремительного бега голосом вежливо попросил Лермонтова: «Подвиньтесь, пожалуйста». И тут же, не давая себе отдышаться, полу гневным, полу обиженным голосом стал ему вычитывать:
— Ну, Господи, Михаил Юрьевич, ежели вы, широко раскрыв поэтические глаза на родное отечество, увидели, что оно немытое, что вам лично мешало организовать баньку, пусть даже по-черному, и выкупать его?! Пусть даже сразу не всю Россию (невозможно построить такаю баню, чтобы в неё уместилась вся Россия), а хотя бы самую-самую малую толику, можно даже в размере одной деревушки. Но каков был бы пример! Ведь ни только дурные примеры заразительны, но и добрые. Да еще если со всей силой своего божьего дара обратились к нации: «Мытье в бане — свет, а не мытье – тьма», разве тогда после этого Россия в конечном итоге не была бы вымытой…»
Но Михаил Юрьевич, отворотив от меня нос, стал смотреть в противоположное окно: вид немытой России был ему привлекательнее моей отчаянно произнесенной тирады. А барин в лисьей шубе и вовсе схоронил лицо в пушистый воротник, сделав вид, что дремлет. Оба они в мыслях своих и наяву ехали в Европу, которая к тому времени была вымыта. Ну, конечно же, в отличии от наших господ, европейцы, увидев родную Европу немытой (а она была, пожалуй, погрязнее, чем Россия), взяли и отмыли её. А что мешало русским образованным по-европейски людям сделать то же самое? Да – ничего! Кроме одного – нужно было сначала выдавить из себя раба, как это начал делать Антон Павлович. А то, что образованные русские люди были в подавляющем большинстве своем – господами, так раб и господин – это две стороны одной медали.
Он разбежался, взлетел, сделал тройное сальто в воздухе, приземлился на прямые ноги, как умелый гимнаст на маты; но тотчас снова взлетел, потому что ему понравилось свободно кувыркаться в воздухе, как это делают домашние голуби; и, по-птичьи раскинув руки, полетел куда глаза глядят, громко оглашая округу восторженными криками: «Лечу. Лечу, Господи! Господи, лечу!!!» А Господь смотрел на него одновременно с земли и неба, и одобряюще улыбался: ибо он, человек, изначально сотворен Им для полета, как птица для счастья. Потому как человек и птица – близнецы братья: кто более матушке-природе ценен? Она говорит: человек — подразумевает птицу, говорит: птица — подразумевает человека, который в полете безусловно звучит гордо.
Налетавшись вдоволь, до сладкого головокружения, белоснежный голубь сел на плечо Господа образом Духа Святого, почистил взволнованным клювом перышки, а потом, вдохнув свежий воздух полной грудью, по-русски воскликнул: «Лепота! Лепота – летать, и лепота — быть человеком, чтобы уноситься духом в бескрайние небесные просторы: туда, где синь непроглядная, а облака – белоснежная воздушная сахарная вата, сваренная мастеровитым добрым фокусником в черном цилиндре-шляпе на просторной арене, вселенского цирка, в купол которого даже днем заглядывают любопытные звезды, и тихо шепчутся между собой, глядя на которые великий поэт и сочинил бессмертную стихотворную строчку: «и звезда с звездою говорит».
— Это и есть свобода, сын Мой. Великая свобода духа. — Ободряюще заметил Господь обретшему способность летать человеку. – Человек силен духом своим. И только им, духом своим, он подобен Мне. Пусть пока это подобие – относительное, пусть пока только малой толикой свободы человек подобен Мне: в Конце Концов оно станет абсолютным; и человек сам сделается Богом, и сотворит себе новую, не бывалую еще человеческую вселенную, а именно – рай на земле. А пока – учись летать, сын Мой: ты уже вкусил сладость духовного полета. Теперь вливай эту сладость в свои земные дела: пусть в каждом твоем деянии присутствует дух свободного полета».
Белоснежный голубь, послушно кивнув хохлатой головкой, взлетел с плеча Господня, и теперь по-хозяйски оглядывал с горних небес бескрайнее русское поле, находя его несказанно прекрасным, и думал, что лучшей основы-фундамента для созидания рая на земле не найти. В его вдохновенном от полета сознании стали спонтанно возникать смутные разнообразные контуры моделей и чертежей грядущего человеческого мироздания, и он деловито отметил себе, что, когда вернется на плечо Господа, нужно будет спокойно и обстоятельно собрать эти озарения воедино, чтобы облечь их в Слово, которое вновь будет в Начале.
А то, что описали Вы – это бегство от проблем и обид, хотя тоже вполне может иметь место. Но ваш случай особенный, и это мне симпатично: Вы, хоть и убегаете от жизненных напастей, но намерены к ним вернуться в творчестве, описывая и разглядывая их в упор. И в этот момент будете непременно сильнее их: то есть убегаете, чтобы вернуться с новыми силами и новой мудростью. Это и называется – исцеление творчеством.
Кстати, вполне могу пояснить, на каком основании я сделал вывод (предположение), почему после той детской травмы жизнь пошла наперекосяк, основываясь на Ваших словах, если, конечно, Вам будет интересно.
А теперь по существу. Я прочитал Ваше «вступительное слово», прочел и все комментарии. А не стал вклиниваться в беседу, потому что меня заинтересовал сюжет с детским садиком. Мне показалось, что именно с того момента (с той детской травмы), в которой виноваты взрослые: одинаково, как воспитательница, но, по мне еще больше, бабушка — и вся Ваша дальнейшая жизнь пошла наперекосяк, или как говорят в народе «пошло не в то горло». Это очень серьезная тема, чтобы от неё закрываться, но она и очень болезненная. У меня возникли некоторые уточняющие вопросы, задавать которые я не решился (и как теперь понимаю, правильно сделал), чтобы не портить Вам обед, хотя описываемый Вами случай детской травмы достаточно типичен и случался в том или ином виде чуть ли ни с каждым. Но Вы, надо полагать, на серьезные темы говорить не намерены и стараетесь от серьезных проблем закрываться чем-нибудь сладостным…
А я Вам в свою очередь желаю, чтобы берег Вас Господь. Раз Он оберегает Вас от встречи глаза в глаза с болезненными проблемами, значит это для Него зачем-то надо.
Меня пробрал ужас до мозга костей. Если таково будущее цивилизованного (надо полагать европейского) мира ( особенно меня ужаснул хеппи энд текста) — то нужно бежать без оглядки от такого мира, от такой Европы. Вот вам и глубинное (на основе подсознания) обоснование абсолютной верности нынешней российской спец операции.
Коротенькое резюме:
" Её воображение освободилось, и Аня была счастлива."
И чем «счастье» главной героини отличается от «счастья» клинического (не в ругательном, а буквальном смысле этого слова) идиота?
Радость всегда взлетает из моего сердца в голубое небо серо-пестрым хохлатым жаворонком, чтобы огласить округу напористым жизнеликующим колокольчиковым пением, и вступить в перекличку с самими ангелами…
Даже когда мне бывает невыносимо грустно и застарелые раны обид, стародавние, может быть даже из самого детства, вновь начинают кровоточить, а невольные спазмы едва сдерживаемых рыданий обручами сдавливают горло – радость из моего сердца все равно устремляется ввысь. Но только теперь не утренним беззаботным жаворонком, а самой красивой птицей в округе – сине-красно-зеленой щуркой. Яркие, сочные, насыщенные цвета её оперенья настолько самодостаточны, что могут служить эталоном цветовой гаммы любого художника импрессиониста, который поклоняется Цвету, как Богу. А длинный, узкий, слегка изогнутый к низу клюв щурки – разве не ассоциируется с глубочайшей мудростью самого древнего на земле народа, хлебнувшего за свою долгую жизнь ни один фунт лиха?
Да, иногда бывает, что щурки в пасмурные дни сидят, нахохлившись, как задумавшиеся старички, на телеграфных проводах, молча. Но и тогда они похожи на ноты. Щурки изначально музыкальны. Даже когда молчат – излучают музыку. Немую музыку, которая разрывает сердца сильнее любой самой душераздирающей скрипки. А если уж они, взметнувшись в небо, запоют в голос, то ни один симфонический оркестр в мире не сможет с ними сравниться по силе воздействия на изысканный музыкальный слух.
Вот, такая моя грустная радость… Она через тенеты невзгод и треволнений все равно прорывается в синь бескрайнего неба, чтобы во весь свой голос поведать миру всё, что ей выпало испытать в борьбе за право жить на этом свете. А хотела она ничтожно мало: всего лишь жить и радоваться жизни, чтобы каждое утро взлетать хохлатым жаворонком в голубое небо и оглашать округу колокольчиковым ангелоподобным пением.
СЕМИЦВЕТИК
Я всю жизнь взращивал в душе этот цветок, и вот он, наконец, расцвел. Я полагал, что у него будет, как должно, семь лепестков, как семь цветов радуги, а оказалось лепестков – великое множество всех мыслимых и немыслимых цветовых оттенков.
Но не скажу, что он был прекрасным, мой цветик-семицветик. Нет, он выглядел даже неказисто: лепестки по форме и величине были несуразно разными, а цветочная корзинка с желтыми пестиками-тычинками была асимметричной, и искривленность эта отдавала уродством: видимо, сказалось долгое пребывание зеленого бутона в стеснённых условиях моей страдающей души.
Но как же мило и обаятельно при всем этом выглядел мой цветочек: вся его внешняя неправильность была ему к лицу. Может быть поэтому, что едва он распустился, на него сел тяжелый мохнатый шмель, и стал деловито топтаться хитиновыми лапками по цветочной корзинке, собирая на себя пыльцу. А едва он, нагруженный ею под завязку, взлетел, на цветок грациозно опустилась красивая бабочка. И, манерно орудуя изгибающимся в спираль черным хоботком, стала изысканно потягивать из цветка нектар, словно замысловатый коктейль через соломинку, как это делают чопорные дамы в аристократических салонах. Потом место бабочки заняла работяга-пчела. Этой было не до изыска: она деловито обшарила все закоулки цветочной корзинки, и, собрав нектар подчистую, полетела относить его в улей. Освободившееся место тотчас заняла стайка мошек. Они густо усыпали цветок…
И я уже собрался было в сердцах воскликнуть: «Господи, да, позвольте и мне насладиться его чудным запахом". Но не воскликнул, потому что тут на душе моей сделалось хорошо и лестно оттого, что распустившийся в ней цветок оказался нужен ни только мне одному…