А у меня сразу возникло впечатление, что автор, «философски шифруясь» написал портрет меня, Георгия Костина. Но я нисколько не расстроился (от того, что портрет получился негативным), а наоборот — удовлетворился: приятно, когда ты видишься таким — теми, кто ТАМ. К тому же я за свою жизнь выучился держать перед собой зеркало. И теперь получается. что автор видит самого себя. И пишет уже автопортрет. А что? Похоже. Ныне, кто ТАМ, все на одно талантливо выписанное автором лицо.
П. с. Вроде бы тоже написал замысловато и зашифровано, и весь смысл комментария вложил между строчек. Поскольку ни слова не написано о политике, а все о философии, а точнее сказать — о глубинной психологии на уровне психоанализа… Типа, своеобразный эдипов комплекс…
АССОЦИАТИВНЫЙ РЯД (невольно вызванный стихотворной строчкой Александра Блока)
«Она пришла с мороза раскрасневшаяся». Она принесла с собой морозный воздух: прозрачный и чистый, как горный хрусталь. Он откололся от неё, и нежно царапнул мою пухлую щечку уютным холодком. Он, обуявший мою маму, холодный воздух, пропитался её духом, её любовью ко мне, и стал её частью. Жаль только, что быстро освоился в теплой горнице, освещаемой всполохами горящих в открытой печи поленьев, и растворился в ней. А мне хотелось, чтобы он еще чуток ласково похолодил меня. Зато мама, подойдя к печи, зябко потирает уже перед огнем красные ладони. С замиранием сердца снизу вверх заглядываю просящим взглядом в её глаза: «Мама, а можно я тебе на них подую…» «Ну, подуй. – Великодушно позволяет она. – Только не отморозь себе губки».
Её грубые ладони с плохо шевелящимися пальцами и в самом деле как ледяные. Ответный холод пронзает меня аж до пяток: но это мамин холод, самый сладкий в мире холод. Я готов сам превратиться в сосульку — только бы отогреть маму. Во все свои легкие что есть мочи дую на мамины ладони: и хитрю при этом – словно нечаянно раз, другой, третий касаюсь губами маминого льда. Он уже не такой холодный: к нему нельзя намертво прилипнуть губами, как к морозной медной дверной ручке. Дую упоенно и со знанием дела: даже когда ладони теплеют, словно я таки выдул из них морозную красноту – продолжаю дуть…
Вот и теперь, сам будучи гораздо старше её тогдашнего возраста, все глубже и глубже вхожу в образ домашнего мальчика, согревающего своим дыханием холодные ладони матери. Ловлю себя на том, что хочу остаться в этом образе навсегда. Нет, я вовсе не пытаюсь так замысловато подготавливать себя к уходу следом за нею в мир иной. Скорее всего, просто я дожил до того возраста, когда пришло время отдавать долги. И ежели надеюсь еще, что смогу вернуть жизни все, что получил от неё, а возможно и сторицей, то перед матерью в любом случае останусь в долгу неотплатном…
И не потому, что даже растворившись в образе, не в силах любить её так, как любила она меня. А потому что, расплачиваясь с нею (отогревая теплым дыханием её замерзшие ладони), осознаю: плачУ по сути дела по счетам не ей, а — незнакомым людям (так уж в нашей жизни от века заведено), до которых, может статься, и не дойдут эти мои счета. Но долг – есть долг: и дело чести — его возвращать… К тому же делать это, переживая возродившуюся любовь к матери, оказалось еще и несказанно сладостно…
Но тогда почему бы Вам первую строчку не подать в такой редакции (предлагаю навскидку) 1. вариант: И когда от слез мироточат иконы; 2 вариант: и от слез людских мироточат иконы…
О мифе. Я понял так, что Вы для самой себя сотворили новый миф. (я лично считаю, что это дело похвальное и благородное, особенно в сегодня) Но ведь новые мифы не творятся из ничего: все, что творится человеком творческим, творится с оглядкой на что-либо уже сотворенное. И насколько я понял из Вашего комментария: Вы за синтез культур. А в данном конкретном случае образ доброжелательного китайского дракона Вам ближе, чем образ дракона европейского, олицетворяющего зло… Ибо, как Вы верно заметили «Кто слишком долго сражается с драконами, сам становится драконом» А европейский дракон (это уже я добавляю от себя) и создан для того, чтобы с ним сражаться…
Меня тоже резанула строчка «И когда от слез почернеют иконы.» Поскольку для православного (коим я являюсь) икона — не доска, на которой нарисован красками некий религиозный образ, а – есть сам ЛИК святого или Бога. А лик – субстанция не материальная, а духовная, и потому он почернеть не может, а тем более от слез.
Но меня заинтересовало вот что. Дракон – это существо мифологическое. В разных культурах он воспринимается по-разному. В европейской культуре, к коей мы до сих пор принадлежим – он олицетворение зла, и отсюда пошло выражение «Убей дракона». Но Вы делаете для меня парадоксальный вывод, который подкрепляете в комментарии Шварцем: «Единственный способ избавиться от Дракона — это иметь своего собственного» Стоит ли понимать Вас так, что нам, людям, следует убить европейскую культуру (европейского дракона), несущую нескончаемые войны и разрушения, а взамен взрастить в себе дракона восточного — доброго созидателя, в частности китайского?
Но есть и веские основания: учеба предполагает учителей и учеников. А кто кроме Быкова способен быть учителем, да и он, судя по Вашему сообщению, обеспечил лит учебой, то есть вывел в профессию, всего двух своих жен. Очень невелик КПД учительства. Но и потом, следуя академической логике: обучать ГДЕ искать читателей имеет право лишь тот, кто нашел для себя достаточное количество читателей. И обучать писательству как профессии может только тот, кто сам стал писателем профессионалом.
А при обмене опытом — все равны, все обогащают друг друга, делятся чем могут. При обмене опытом заведомо нет ни учителей, ни тем более учеников. При обмене опытом только и возможны «арзамасские застолья», о которых писал Маркус.
Елена, преподавать можно что угодно и кому угодно. Но назовите хоть одну фамилию, кого Быков научил литературе? То, что он учил многих (даже очень многих) — это известно, но кого научил? Кто тот счастливчик, который с легкой учительской руки Быкова живет на продаже собственных книг, тем более стихов?
Но чтобы завершить дискуссию, у меня конструктивное предложение. А давайте наше общение в Клубе будем называть не УЧЕБОЙ, а — ОБМЕНОМ ОПЫТА. У нас он разный: у кого большой, у кого поменьше, но каждый в той или иной степени выработал свое отношение к литературе и литературному процессу. Будем делиться наработанным…
Постараюсь донести через другие аналогии. Вот студенты учатся в педагогическом институте: они при этом не занимаются выбранной специальностью, то есть не работают в школе. Учащиеся ПТУ (колледже) учатся ремеслу каменщика, но еще не строят дома. И да, по отношению к своей специальности они действительно находятся во внутриутробном состоянии (великолепно подобранный эпитет!) А все считающие себя учениками в нашем клубе, как писали, так и продолжают писать тексты (стихи).
Далее, грамотность, а точнее сказать неграмотность — имеет отношение ко всем сферам жизни, а ни только к писательской. Но это опять повторяю — сфера КУЛЬТУРЫ.
Теперь ЧТО и о ЧЕМ думать начинающему поэту. Если он сомневается в себе, и хочет убедиться в том, а есть ли у него писательский талант, нужно ему смотреть в самого себя и уж тем более ни на какого другого писателя и честно ответить себе, словно Богу: а все ли имеющиеся в нем нравственные и душевные силы вложены в сотворенное произведение? Если сомневается, пусть попытается еще раз. Но, повторюсь вновь, нужно пытаться писать НЕ ХОРОШО, А постараться вложиться в текст полностью, чтобы ни капли себя не осталось вне стихотворения.
Нет, это не учеба, а если учеба, то — это масло масляное. Учеба — это несть нечто предваряющее саму деятельность. То есть, скажем. когда учатся жить, еще не живут. Когда учатся по букварю писать — еще не пишут письма, а тем более романы. А то, что Вы называете учебой — есть сама жизнь: жизнь как неустанное и непрекращающееся ни на минуту постижение жизни.
А называть это учебой по моему вредно, поскольку начинающий автор подумает, вот сейчас я пишу плохо, но подучусь маленько и буду писать хорошо. Это неверно. Писать нужно не хорошо, а всегда — на пределе своих природных способностей. если они, конечно есть.
они любили на своих встречах откушать добротного гуся из Арзамаса Вот именно, на таких застольях в первую (да и в последнюю очередь) постигалась КУЛЬТУРА, повышался интеллектуальный и духовный уровень. Но никто никогда не учил Пушкина писать по пушкински, а Дельвига по дельвигости.
В советский период вообще без диплома нельзя было стать писателем. Писательскую учебу придумали в Советском Союзе, для того, чтобы учить соцреализму. Ни в одной стране мира ни ДО ни ПОСЛЕ литинститутов не было.
Опять же наш литературный клуб помогает в становлении автора И вот тут вопрос вопросов; становлении — ДЛЯ ЧЕГО? Помогает продвижению — КУДА? Без внятного ответа на эти вопросы всякое становление и продвижение абсурдны…
ВОЗРАЖЕНИЕ ВТОРОЕ: ОСОБЕННОСТИ БОЛЕЗНЕННОЙ ГРАФОМАНИИ.
Настоящий здоровый писатель (поэт) подобен матери-героини. Он в буквальном смысле рожает свои произведения. И так же как мать – позволяет им жить своей собственной жизнью, и соответственно смотрит уже на них со стороны: безусловно, они его дети, но в то же время они уже не есть он сам. Ему неприятно, когда, кто-то ругает (критикует) их, Но, опять же как Лев Толстой, соглашается с критикой, пусть даже необоснованной, разводит руками: да, действительно, уродливым народилось это моё чадо; а если кто-то похвалит, то он, глядя на свое творение глазами другого критика, поморгает глазами и скажет себе, но нет, все-таки в тексте что-то есть и хорошего…»
Тогда как болезный графоман, хоть и вроде бы тоже рожает свои тексты, но никогда (подчеркиваю это, никогда) не отделяет их от себя. И ведет себя так, как будто он написал не стихотворение, а сотворил самого себя, и вот этого сотворенного себя он и пытается показать как можно большему количеству людей. При том его совершенно не интересует само написанное им стихотворение: он его в упор не видит, а смотрится в него, как в зеркало, исключительно для самолюбования. И поэтому смертельной обидой воспринимает даже не критику (критике его перл не достоин), а любое неодобрительное слово, воспринимая его исключительно как переход на личность. Более того, иначе кроме как переходя на личности с оппонентами, он и не умеет ни с кем общаться…
О, Елена, Вы возбудили во мне целый ворох возражений. Буду их выкладывать по степени значимости.
Возражение первое.
Вот Вы сказали, что графоманы не учатся, а без учебы невозможно стать писателем.
Но мне филологическое образование говорит (но может быть Вы знаете обратные примеры) – Никто из классиков русской и зарубежной словесности никогда не учился писать. А каждый изначально с самого первого своего стихотворения (текста) писал на пределе своих талантливых, а то и гениальных способностей. Но каждый из классиков, углубляясь в предмет, который описывал, естественным образом постигал культуру вообще и литературную в частности. По крайней мере для того, чтобы не изобретать велосипед. Так вот, именно углубленное постижение описываемого предмета (явления) и требовало от него использования сложнейшей (где-то может быть изысканной и филигранной) техники словесного выражения. Именно содержание диктует писателю использовать соответствующую словесную технику. Более того ни один писатель не может учиться писать у другого писателя, потому что по определению обязан писать НЕ ТАК, КАК ВСЕ. Лев Толстой об этом говорил (цитирую по памяти, могу ошибиться; «Если я знаю, как надо писать, значит это не моё, а свое я пишу, когда не знаю.» Именно это и есть так называемая «езда в незнаемое» Как можно учиться тому, не зная чему?.. Учатся литературе не писатели, а литературоведы и критики, которые априори не способны владеть художественным словом.
Елена! Мои искренние поздравления. Поднимаю свой мысленный тост за Ваше неравнодушное сердце! Про такие сердца сам Пушкин сказал: "… и угль, пылающий огнем, во грудь отверстую водвинул."
Игорь! У меня вопрос (надеюсь, что не праздный): вот Вы говорите о поэтической правке (редактировании). А что является КРИТЕРИЕМ такой правки, от чего лично Вы отталкиваетесь, когда что-то правите в своих стихах? Вот Вы говорите, что Пастернак долго редактировал это стихотворение, но в нем же он и утверждает, что «чем случайней, тем вернее Слагаются стихи навзрыд.» Нет ли здесь противоречия? И может ли состояние «НАВЗРЫД» являться таким критерием, когда входишь спонтанно или специально в душевное состояние еще большей навзрыдности, и тогда былая навзрыдность смотрится несколько иначе, несовершеннее что ли, и потому требует правки?
Во! Вы тут в самую десяточку: «Человек уже должен быть достаточно талантлив, чтобы суметь написать хороший экспериментальный текст.»
Точно так же для поэта состоявшегося полезны и всякие поэтические и около поэтические игры. Я же считаю, что экспериментальная поэзия чрезвычайно вредна только для поэта начинающего, не состоявшегося еще. Ибо сдергивает его на качественно другие творческие принципы и устремления. тогда как состоявшегося истинного поэта никакие эксперименты сдернуть с истинной поэзии не смогут.
Не знаю как кто, но я лично безусловно причисляю экспериментальную поэзию к полноценному искусству. ну скажем, как двоюродная сестра истинной поэзии.
Елена, Вы опять несколько путаете понятия. Не истинная, то есть экспериментальная поэзия — вовсе не обязательно (далеко не обязательно) бездарна. И она может быть чрезвычайно талантливой. Тем более когда сотворена талантливым. а тем более гениальным мастером. Но это (буду настаивать на этом) — ДРУГАЯ поэзия. Ибо зиждется на качественно других творческих принципах. Гениальный поэт может составлять гениальные кроссворды, или писать гениальные картины, но кроссворды и картины по определению не являются поэзией. И гениальный поэт имеет право творить все, что посчитает нужным, помимо поэзии, ну типа, гений — гениален во всем.
А в приведенной Вами ссылке — ярчайший образец ИМИТАЦИИ поэзии. талантливой, может быть даже гениальной, но — ИМИТАЦИИ. Имеет ли такая имитация место быть? — Да конечно же! Более того, без такой имитации сама поэзия была бы не полной.
Ровно пятьдесят лет тому назад, учась в университете на филфаке, я отчаянно экспериментировал. При этом старался оставаться поэтом, то есть добивался, чтобы содержание всегда было первичней формы. По сути дела экспериментировал с содержанием. В предлагаемом вашему вниманию стихотворении этот эксперимент — на грани фола. Но то, что мне удалось-таки выразить в нем, а именно стихию первозданного хаоса, никаким другим образом выразить (по крайней мере, мне) было невозможно. Так вот вопрос: к какому виду поэзии вы бы отнесли это стихотворение: к истинной или экспериментальной?
+ + +
Мой ржавый сон зеленые собаки с урчаньем жрали. Ненависть росла. На воспаленных лапах Кадиллака твой глаз сверкал, как пена из стекла.
Кричали птицы, рванные, как знамя. И даже взгляд мой пятился. И вдруг я вспомнил всё и застонал упрямо, и даже засмеялся. А вокруг
все было так: скрипучие качели черпали воду дней моих на дне. И женщины, схватив виолончели, водили животами по струне.
По мне — нет. Ибо содержание «вредных советов» и невозможно полнее (точнее ) передать иной формой, каковую использовал Остер. тут сама форма выпячивает содержание. Как и должно быть в истинной поэзии.
Поздравляю всех добрян с Днем защитника Отечества.
Победа будет за нами!
П. с. Вроде бы тоже написал замысловато и зашифровано, и весь смысл комментария вложил между строчек. Поскольку ни слова не написано о политике, а все о философии, а точнее сказать — о глубинной психологии на уровне психоанализа… Типа, своеобразный эдипов комплекс…
(невольно вызванный стихотворной строчкой Александра Блока)
«Она пришла с мороза раскрасневшаяся». Она принесла с собой морозный воздух: прозрачный и чистый, как горный хрусталь. Он откололся от неё, и нежно царапнул мою пухлую щечку уютным холодком. Он, обуявший мою маму, холодный воздух, пропитался её духом, её любовью ко мне, и стал её частью. Жаль только, что быстро освоился в теплой горнице, освещаемой всполохами горящих в открытой печи поленьев, и растворился в ней. А мне хотелось, чтобы он еще чуток ласково похолодил меня. Зато мама, подойдя к печи, зябко потирает уже перед огнем красные ладони. С замиранием сердца снизу вверх заглядываю просящим взглядом в её глаза: «Мама, а можно я тебе на них подую…» «Ну, подуй. – Великодушно позволяет она. – Только не отморозь себе губки».
Её грубые ладони с плохо шевелящимися пальцами и в самом деле как ледяные. Ответный холод пронзает меня аж до пяток: но это мамин холод, самый сладкий в мире холод. Я готов сам превратиться в сосульку — только бы отогреть маму. Во все свои легкие что есть мочи дую на мамины ладони: и хитрю при этом – словно нечаянно раз, другой, третий касаюсь губами маминого льда. Он уже не такой холодный: к нему нельзя намертво прилипнуть губами, как к морозной медной дверной ручке. Дую упоенно и со знанием дела: даже когда ладони теплеют, словно я таки выдул из них морозную красноту – продолжаю дуть…
Вот и теперь, сам будучи гораздо старше её тогдашнего возраста, все глубже и глубже вхожу в образ домашнего мальчика, согревающего своим дыханием холодные ладони матери. Ловлю себя на том, что хочу остаться в этом образе навсегда. Нет, я вовсе не пытаюсь так замысловато подготавливать себя к уходу следом за нею в мир иной. Скорее всего, просто я дожил до того возраста, когда пришло время отдавать долги. И ежели надеюсь еще, что смогу вернуть жизни все, что получил от неё, а возможно и сторицей, то перед матерью в любом случае останусь в долгу неотплатном…
И не потому, что даже растворившись в образе, не в силах любить её так, как любила она меня. А потому что, расплачиваясь с нею (отогревая теплым дыханием её замерзшие ладони), осознаю: плачУ по сути дела по счетам не ей, а — незнакомым людям (так уж в нашей жизни от века заведено), до которых, может статься, и не дойдут эти мои счета. Но долг – есть долг: и дело чести — его возвращать… К тому же делать это, переживая возродившуюся любовь к матери, оказалось еще и несказанно сладостно…
О мифе. Я понял так, что Вы для самой себя сотворили новый миф. (я лично считаю, что это дело похвальное и благородное, особенно в сегодня) Но ведь новые мифы не творятся из ничего: все, что творится человеком творческим, творится с оглядкой на что-либо уже сотворенное. И насколько я понял из Вашего комментария: Вы за синтез культур. А в данном конкретном случае образ доброжелательного китайского дракона Вам ближе, чем образ дракона европейского, олицетворяющего зло… Ибо, как Вы верно заметили «Кто слишком долго сражается с драконами, сам становится драконом» А европейский дракон (это уже я добавляю от себя) и создан для того, чтобы с ним сражаться…
Но меня заинтересовало вот что. Дракон – это существо мифологическое. В разных культурах он воспринимается по-разному. В европейской культуре, к коей мы до сих пор принадлежим – он олицетворение зла, и отсюда пошло выражение «Убей дракона». Но Вы делаете для меня парадоксальный вывод, который подкрепляете в комментарии Шварцем: «Единственный способ избавиться от Дракона — это иметь своего собственного» Стоит ли понимать Вас так, что нам, людям, следует убить европейскую культуру (европейского дракона), несущую нескончаемые войны и разрушения, а взамен взрастить в себе дракона восточного — доброго созидателя, в частности китайского?
Еще как важно! Это типа как корабль назовут…
Но есть и веские основания: учеба предполагает учителей и учеников. А кто кроме Быкова способен быть учителем, да и он, судя по Вашему сообщению, обеспечил лит учебой, то есть вывел в профессию, всего двух своих жен. Очень невелик КПД учительства. Но и потом, следуя академической логике: обучать ГДЕ искать читателей имеет право лишь тот, кто нашел для себя достаточное количество читателей. И обучать писательству как профессии может только тот, кто сам стал писателем профессионалом.
А при обмене опытом — все равны, все обогащают друг друга, делятся чем могут. При обмене опытом заведомо нет ни учителей, ни тем более учеников. При обмене опытом только и возможны «арзамасские застолья», о которых писал Маркус.
Но чтобы завершить дискуссию, у меня конструктивное предложение. А давайте наше общение в Клубе будем называть не УЧЕБОЙ, а — ОБМЕНОМ ОПЫТА. У нас он разный: у кого большой, у кого поменьше, но каждый в той или иной степени выработал свое отношение к литературе и литературному процессу. Будем делиться наработанным…
Далее, грамотность, а точнее сказать неграмотность — имеет отношение ко всем сферам жизни, а ни только к писательской. Но это опять повторяю — сфера КУЛЬТУРЫ.
Теперь ЧТО и о ЧЕМ думать начинающему поэту. Если он сомневается в себе, и хочет убедиться в том, а есть ли у него писательский талант, нужно ему смотреть в самого себя и уж тем более ни на какого другого писателя и честно ответить себе, словно Богу: а все ли имеющиеся в нем нравственные и душевные силы вложены в сотворенное произведение? Если сомневается, пусть попытается еще раз. Но, повторюсь вновь, нужно пытаться писать НЕ ХОРОШО, А постараться вложиться в текст полностью, чтобы ни капли себя не осталось вне стихотворения.
Нет, это не учеба, а если учеба, то — это масло масляное. Учеба — это несть нечто предваряющее саму деятельность. То есть, скажем. когда учатся жить, еще не живут. Когда учатся по букварю писать — еще не пишут письма, а тем более романы. А то, что Вы называете учебой — есть сама жизнь: жизнь как неустанное и непрекращающееся ни на минуту постижение жизни.
А называть это учебой по моему вредно, поскольку начинающий автор подумает, вот сейчас я пишу плохо, но подучусь маленько и буду писать хорошо. Это неверно. Писать нужно не хорошо, а всегда — на пределе своих природных способностей. если они, конечно есть.
Вот именно, на таких застольях в первую (да и в последнюю очередь) постигалась КУЛЬТУРА, повышался интеллектуальный и духовный уровень. Но никто никогда не учил Пушкина писать по пушкински, а Дельвига по дельвигости.
В советский период вообще без диплома нельзя было стать писателем.
Писательскую учебу придумали в Советском Союзе, для того, чтобы учить соцреализму. Ни в одной стране мира ни ДО ни ПОСЛЕ литинститутов не было.
Опять же наш литературный клуб помогает в становлении автора
И вот тут вопрос вопросов; становлении — ДЛЯ ЧЕГО? Помогает продвижению — КУДА? Без внятного ответа на эти вопросы всякое становление и продвижение абсурдны…
Настоящий здоровый писатель (поэт) подобен матери-героини. Он в буквальном смысле рожает свои произведения. И так же как мать – позволяет им жить своей собственной жизнью, и соответственно смотрит уже на них со стороны: безусловно, они его дети, но в то же время они уже не есть он сам. Ему неприятно, когда, кто-то ругает (критикует) их, Но, опять же как Лев Толстой, соглашается с критикой, пусть даже необоснованной, разводит руками: да, действительно, уродливым народилось это моё чадо; а если кто-то похвалит, то он, глядя на свое творение глазами другого критика, поморгает глазами и скажет себе, но нет, все-таки в тексте что-то есть и хорошего…»
Тогда как болезный графоман, хоть и вроде бы тоже рожает свои тексты, но никогда (подчеркиваю это, никогда) не отделяет их от себя. И ведет себя так, как будто он написал не стихотворение, а сотворил самого себя, и вот этого сотворенного себя он и пытается показать как можно большему количеству людей. При том его совершенно не интересует само написанное им стихотворение: он его в упор не видит, а смотрится в него, как в зеркало, исключительно для самолюбования. И поэтому смертельной обидой воспринимает даже не критику (критике его перл не достоин), а любое неодобрительное слово, воспринимая его исключительно как переход на личность. Более того, иначе кроме как переходя на личности с оппонентами, он и не умеет ни с кем общаться…
Возражение первое.
Вот Вы сказали, что графоманы не учатся, а без учебы невозможно стать писателем.
Но мне филологическое образование говорит (но может быть Вы знаете обратные примеры) – Никто из классиков русской и зарубежной словесности никогда не учился писать. А каждый изначально с самого первого своего стихотворения (текста) писал на пределе своих талантливых, а то и гениальных способностей. Но каждый из классиков, углубляясь в предмет, который описывал, естественным образом постигал культуру вообще и литературную в частности. По крайней мере для того, чтобы не изобретать велосипед. Так вот, именно углубленное постижение описываемого предмета (явления) и требовало от него использования сложнейшей (где-то может быть изысканной и филигранной) техники словесного выражения. Именно содержание диктует писателю использовать соответствующую словесную технику. Более того ни один писатель не может учиться писать у другого писателя, потому что по определению обязан писать НЕ ТАК, КАК ВСЕ. Лев Толстой об этом говорил (цитирую по памяти, могу ошибиться; «Если я знаю, как надо писать, значит это не моё, а свое я пишу, когда не знаю.» Именно это и есть так называемая «езда в незнаемое» Как можно учиться тому, не зная чему?.. Учатся литературе не писатели, а литературоведы и критики, которые априори не способны владеть художественным словом.
Мои искренние поздравления.
Поднимаю свой мысленный тост за Ваше неравнодушное сердце!
Про такие сердца сам Пушкин сказал: "… и угль, пылающий огнем, во грудь отверстую водвинул."
У меня вопрос (надеюсь, что не праздный): вот Вы говорите о поэтической правке (редактировании). А что является КРИТЕРИЕМ такой правки, от чего лично Вы отталкиваетесь, когда что-то правите в своих стихах? Вот Вы говорите, что Пастернак долго редактировал это стихотворение, но в нем же он и утверждает, что «чем случайней, тем вернее Слагаются стихи навзрыд.» Нет ли здесь противоречия? И может ли состояние «НАВЗРЫД» являться таким критерием, когда входишь спонтанно или специально в душевное состояние еще большей навзрыдности, и тогда былая навзрыдность смотрится несколько иначе, несовершеннее что ли, и потому требует правки?
Гениальное определение!
И по смыслу и по словесной (поэтической) выразительности
Точно так же для поэта состоявшегося полезны и всякие поэтические и около поэтические игры. Я же считаю, что экспериментальная поэзия чрезвычайно вредна только для поэта начинающего, не состоявшегося еще. Ибо сдергивает его на качественно другие творческие принципы и устремления. тогда как состоявшегося истинного поэта никакие эксперименты сдернуть с истинной поэзии не смогут.
Не знаю как кто, но я лично безусловно причисляю экспериментальную поэзию к полноценному искусству. ну скажем, как двоюродная сестра истинной поэзии.
А в приведенной Вами ссылке — ярчайший образец ИМИТАЦИИ поэзии. талантливой, может быть даже гениальной, но — ИМИТАЦИИ. Имеет ли такая имитация место быть? — Да конечно же! Более того, без такой имитации сама поэзия была бы не полной.
Так вот вопрос: к какому виду поэзии вы бы отнесли это стихотворение: к истинной или экспериментальной?
+ + +
Мой ржавый сон зеленые собаки
с урчаньем жрали. Ненависть росла.
На воспаленных лапах Кадиллака
твой глаз сверкал, как пена из стекла.
Кричали птицы, рванные, как знамя.
И даже взгляд мой пятился. И вдруг
я вспомнил всё и застонал упрямо,
и даже засмеялся. А вокруг
все было так: скрипучие качели
черпали воду дней моих на дне.
И женщины, схватив виолончели,
водили животами по струне.