Дорогие наши девушки! Не для участия в конкурсе, а для того, чтобы показать, что тема была интересна до песенки Рязанова, ставлю стихотворение, написанное до выхода «Служебного романа» на экраны.
Ветер стукнет — сердце шевельнется, сердце стукнет — не дрожит окно… Как же мало значу я для солнца, как же много — для меня оно!
Дождь упадет — ему глаза закроют подошвы, тени, тополиный пух. А упадет во мне давленье крови — и сразу мир в моих глазах потух.
Прошу погоду объявлять точнее, чтоб мог на завтра предсказать себя. Я манией величия болею: хочу быть независим от дождя.
Да, смена настроений — это признак!.. За скрипом плоти и ее нытьем скрываю я причастность ревматизма к движенью туч, меняющих объем.
Разрешите вмешаться человеку внерелигиозному, да к тому же — со старой журналистской привычкой смотреть в реалии. Вот стихотворение, написанное три с половиной года назад, вошло в мою книгу «Глаз всеобъемлющий», на этом сайте не было. * * * Запись в Книге больших убийств, первый том и страница первая: “Нечестивые истреблены. Смыты волнами, всё расчищено. Велика благодарность праведных.”
Том второй, наверху, в начале: “Занесли благодарность праведным, истребившим общих врагов. Не у тех плясали камней и по-своему жить хотели.”
Снова запись, страница триста, ну а том, допустим, семнадцать: “Мы, как праведные всегда, зачищали огнём нечестивцев, крест творивших двумя перстами.”
Надпись на Книге больших убийств: “… и волос не упадёт...”
Скажу по-простому, по-нашему, по-писательски! Рассуждать отвлеченно о нравственных (как и других человеческих) категориях мне как-то стеснительно. Начинаю примерять к себе и ощущаю привкус лицемерия. Нравственность, тем более в художественном произведении, вещь конкретная, можно всю жизнь говорить о добре, а потом активно поспособствовать злу, даже не желая этого. Наш соратник Улин высказывается, что порнография способствует поднятию тонуса населения и потому — деторождению, кто-то без ума от таких писателей, как Генри Миллер или Чарльз Буковски, а кто-то затыкает ладошками зрачки при малейших милейших намеках. То есть, добро или зло — решает не посыл, а получение! А пишущему остается внимательно следить за собой, у себя-то развитый интеллект должен отличать позыв негативный от позитивного, а уж как это будет воспринято читателем — зависит не только от автора. Мне проще многих: ничего не выдумываю, даже пытаюсь не обобщать сходу, просто пишу о том, что видел и вижу, что это значит для меня. Щекотно это или пресно, волнует ли людей другого поколения — стараюсь не гадать, чтобы ханжество и лицемерие не стали наглядными. А название Литклуба нашего воспринимаю если не с юмором, то — как вызов. А вызов это тоже литературный прием.
Очень рад! Самодостаточности автора, который лукаво не скрывает свою зависимость от русской классической традиции, называя Тургенева и Казакова, который гордо подчеркивает свой получившийся «звездный» образ. Композиционное мастерство — самое сложное у пишущих, здесь оно, преодолевая тактильность образов, которые стараются тащить одеяло на себя, проявляется обдуманно и естественно. Смутили меня лишь некоторые этикеточные определения больших душевных подъемов, да и вообще — изменений состояния духа, в уточнении этих слов есть резерв. Впрочем, это дело автора.
Дорогой Михаил! Дело не в дате, а в том, что вы остаетесь упрямым, спокойным, приносящим добро своими делами. А сегодня — просто повод сказать вам об этом и пожелать умножения сил.
На самом деле мне не слишком интересно разбирать отрывок хотя бы потому, что начинается он с бессмысленной фразы: день утром всегда грядущий. Написано с шаблонами отношений, неточности подчеркнуты другими нашими рецензентами, а главное — не вижу смысла копаться в психологии людей, которые мне не интересны. Поскольку душа человека, об описании которой справедливо заботится Градницын, определяется не столько качеством шоколада или кофе (какое качество может быть в гранулах?) и даже не интимной близостью с человеком, который тебе нравится, а тем, что он вообще видит в жизни. Другой вопрос, что для нашего сайта эта вещь непривычная, что уже хорошо.
Очень рад, что мои предпочтения почти во всех случаях совпали с мнением членов «отраслевых» жюри, было приятно работать, чувствуя плечо. О прозе подробно написала Анна Данилова, о поэзии высказалась Надежда Кубенская — и опять я с ними, как и с Викторией Левиной — в оценках, согласен! Одно отличие: мне показалось, рождественский характер конкурса обедняет палитру тех, кто только вливается в наши ряды. Я тоже обладаю особенностью, подмеченной Анной: не умею высасывать из пальца, поэтому натяжки «чудесных» сюжетов (что в стихах, что в прозе) меня раздражали своей вторичностью, привкусом литературщины, непережитой философией. В этом есть и наша вина, раз мы поставили такие рамки. Надеюсь, теперь, став нашими соратниками, «новые имена» раскроются самобытнее. Ангелину наградил за расширение контекста, за нерв, за искренность, за смелость языка.
Сквозь нити метели, мотки или петли метели, ты метку недели, крещенской недели несёшь. Кружение крови — и щёки опять заалели, кружение снега — наотмашь, насквозь, невтерпёж.
На встречном ветру теплотой наливаются губы, губительной силой наполнится дерзкий зрачок, и связки твои не боятся ни слов, ни простуды, и краски любви переходят на сердце со щёк.
Сегодня и завтра — сплетение, кружево, связка, от яблочка семечко, полночью давшее плод. Сошлись времена, неназначенный загодя праздник, и Старый, и Новый совпали в один новый год.
О молодость года! О ярость мороза и снега! Пока в твоей власти вернуться, кружа, на порог, я славлю напор безрассудный метельного бега, любовную удаль горячих на холоде щек!
Мне кажется, что многие плюсы названы минусами напрасно. Сбои ритма индивидуализируют строку, обостряют внимание, то есть, в определенных случаях это оружие, смотрите Блока, хотя бы. Введение просторечий — ключ к современнику, да и тоже обостряет внимание, дает иронию. Обращение к физическим объектам — плюс, помогает на самом простом материале искать отношения между людьми — а литература об этом. Но некоторые минусы названы справедливо, на мой взгляд — отсутствие композиции, да и вообще оригинальной мысли. Видно, что автор молод, думаю, если не уйдет в самолюбование и самооправдание, способен развиваться, работать над огранкой способностей.
Этому стихотворению больше полувека. После него я поверил в свою поэтическую силу. В разное время в нем видели противоположный смысл.
ЦЕРКОВЬ В СИМОНОВКЕ
Нет равнодушного, хорошего и злого. Нет ничего. Есть право на игру…
В одном районе города большого пустая колокольня на ветру, свет декабря, холодный плоский воздух, полузакрыты веки у окон, и колокольня пробует серьезно раскрасить очень старый небосклон, но синева ее не разогрета и купол — не светлее пятака…
Есть праздник Рождества, а Бога — нету. Он не рождался. Видимо. Пока. 1969
Спасибо, дорогие! Хочу объяснить снимок, поставленный «Истоками» безо всякого моего участия. В центре сидит матерый советский писатель Анвер Бикчентаев, одним из первых написавший художественную книгу об Александре Матросове. А завел я его в кабинет редактора, где с ним захотела сфотографироваться вся команда, после того, как несколько часов проговорил с ним, он был откровенен в этом последнем большом интервью…
Ветер стукнет — сердце шевельнется,
сердце стукнет — не дрожит окно…
Как же мало значу я для солнца,
как же много — для меня оно!
Дождь упадет — ему глаза закроют
подошвы, тени, тополиный пух.
А упадет во мне давленье крови —
и сразу мир в моих глазах потух.
Прошу погоду объявлять точнее,
чтоб мог на завтра предсказать себя.
Я манией величия болею:
хочу быть независим от дождя.
Да, смена настроений — это признак!..
За скрипом плоти и ее нытьем
скрываю я причастность ревматизма
к движенью туч, меняющих объем.
* * *
Запись в Книге больших убийств,
первый том и страница первая:
“Нечестивые истреблены.
Смыты волнами, всё расчищено.
Велика благодарность праведных.”
Том второй, наверху, в начале:
“Занесли благодарность праведным,
истребившим общих врагов.
Не у тех плясали камней
и по-своему жить хотели.”
Снова запись, страница триста,
ну а том, допустим, семнадцать:
“Мы, как праведные всегда,
зачищали огнём нечестивцев,
крест творивших двумя перстами.”
Надпись
на Книге больших убийств:
“… и волос не упадёт...”
* * *
То ли купол, то ли облако рассветное
поманило незаслуженным теплом…
Дармовая доброта. Страннее этого –
меж дыханьем и твореньем перелом.
Говорю: не знает музыки материя,
флейта ветра – на бессмысленных губах,
ну а сам ищу двусмысленное стерео
в куполах, рассветах, облаках.
В тесноте границ ячеистого времени,
где любой живущий – с детства инвалид,
стрекозиное фасеточное зрение
невозможную гармонию творит.
Выше хищника, летящего за пищею,
выше купола, и смысла, и креста
знаю, что когда-нибудь отыщется,
как отец сказал бы, — доброта.
Вальс метели
Сквозь нити метели,
мотки или петли метели,
ты метку недели,
крещенской недели несёшь.
Кружение крови — и щёки опять заалели,
кружение снега — наотмашь, насквозь, невтерпёж.
На встречном ветру
теплотой наливаются губы,
губительной силой
наполнится дерзкий зрачок,
и связки твои
не боятся ни слов, ни простуды,
и краски любви
переходят на сердце со щёк.
Сегодня и завтра — сплетение, кружево, связка,
от яблочка семечко,
полночью давшее плод.
Сошлись времена,
неназначенный загодя праздник,
и Старый, и Новый
совпали в один новый год.
О молодость года!
О ярость мороза и снега!
Пока в твоей власти
вернуться, кружа, на порог,
я славлю напор безрассудный
метельного бега,
любовную удаль
горячих на холоде щек!
Волосок
Льется елочная канитель,
от звезды нисходя…
Я сплету тебе колыбель
из золотого дождя.
Ночь Рождества, возрожденная ночь,
ветер и снег успокой.
Я расскажу тебе, старшая дочь,
сказку о нас с тобой.
Помнишь, когда-то мифы сплелись,
блудный свет возвратив?
Новая жизнь как старая жизнь —
данный Данае миф.
Рвется страстная мишура —
сказочный самообман,
застит видимых бликов игра
золотого сечения план…
Теплый Восток и колючую ель —
как оренбургский платок,
держит узорчатую колыбель
один золотой волосок.
1992 год
ЦЕРКОВЬ В СИМОНОВКЕ
Нет равнодушного, хорошего и злого.
Нет ничего.
Есть право на игру…
В одном районе города большого
пустая колокольня на ветру,
свет декабря, холодный плоский воздух,
полузакрыты веки у окон,
и колокольня пробует серьезно
раскрасить очень старый небосклон,
но синева ее не разогрета
и купол — не светлее пятака…
Есть праздник Рождества, а Бога — нету.
Он не рождался. Видимо. Пока.
1969